Глава 7. Перемирие.

Качели в итоге пришлось вешать целой толпой.

Дэнни справился бы и один — чего тут сложного, несколько раз палочкой помахать и закрепить веревки — но желающие составить компанию оказались настырными на удивление. На мирные цели бы такую настойчивость, мрачно подумал Дэнни, выбирая подходящее дерево и краем глаза привычно приглядывая за Виленой.

Маги не осаждали девочку — они просто с безотчетной жадностью ежеминутно вглядывались в нее, силясь понять, отследить, прочувствовать, как именно происходит процесс превращения человека в подобную им самим нечисть. В воздухе витал интерес, помноженный на многолетнее томительное ожидание, и каждый жест или редкое слово Вилены буквально заглатывались — даже без пережевываний.

Слава Мерлину, сама она то ли все понимала, то ли равнодушно соглашалась с навязанной ей ролью объекта пристального внимания.

Иногда Дэнни с тоской вспоминал те — первые — дни, когда рядом с ними не было никого.

— Супер! — восхищенно выдохнул Рэй, оглядывая получившиеся качели. — Вон там, справа, тройной узел завязал? А то оборвется…

Дэнни молча ухмыльнулся и взглядом предложил проверить.

Рэй с готовностью взобрался на закрепленную на веревках дощечку и осторожно попрыгал. Дерево скрипнуло, но выдержало.

— Пусти, — нахмурилась тут же оказавшаяся рядом Вилена.

Она не была капризной — просто иногда упиралась не хуже гиппогрифа. Дэнни давно уже привык махать рукой на попытки уговорить, как только Вилена сводила брови и начинала буравить его потяжелевшим взглядом.

— Если ты отсюда свалишься, солнышко, ты переломаешь себе все кости, — сообщил ей Рэй, критически оглядывая узлы. — Я только посмотрю…

— Их сделал Дэниэл, — закусила губу девчонка. — Для меня.

— Так я же и не отбираю, — фыркнул Рэй. — Проверю и уступлю тебе ме…

— …Значит, веревка не оборвется, — непреклонно закончила девочка и, подумав, снисходительно добавила: — я потом тебе дам покачаться. Если захочешь.

В такие моменты Дэнни понимал, за что именно готов продать душу. Все, что угодно — лишь бы этот ребенок с недетской вертикальной морщинкой на лбу улыбался, хмурился, перепирался с ребятами.

Жил.

А иногда становилось страшно — до покалывающего в кончиках пальцев ледяного холода. Обнаруживать, что Вилена умеет лазить по деревьям и очень любит это делать, когда хочет побыть одна — и забирается Мерлин знает на какие тонкие ветки, не глядя вниз. Находить ее в зарослях жгучей ивницы, пристально рассматривающей распускающийся цветок, всего в полудюйме от жалящих листьев. Видеть, как она, прихватив чью-то палочку, растирает ее ладошками, заставляя выплевывать во все стороны снопы горячих искр, и сосредоточенно наблюдает за результатом.

И не кричать. Не вмешиваться почти никогда, не допускать истерических ноток в голосе. Стоять, как идиот, с бешено колотящимся сердцем, и повторять себе — она не человек. Она маг, она умница. Она все понимает. Она просто заново привыкает сейчас к миру, большую часть которого никогда и не знала раньше.

И не замечать сочувственно-завистливых взглядов. И не понимать, чему именно они все же завидуют — тому, как исходишь на безмолвный визг от страха по каждой мелочи?

Они просто не представляют, что это такое — когда ты не один. Никто здесь не представляет.

— Садись, — усмехнулась Рэю Энни, хлопая по траве рядом с собой. — Будем ждать своей очереди. Если хорошо себя поведем, она даже наступит.

Открывшего было рот парня прервал быстрый приближающийся топот маленьких ножек. Обернувшись, маги увидели запыхавшегося мальчишку в комбинезончике — тот остановился за их спинами и, открыв рот, с восторгом уставился поверх их голов на взлетающие все выше с каждым взмахом качели.

— Виктор! — донесся следом окрик с нотками пробивающейся истерики. — А ну — быстро ко мне! Я кому сказала!

Заулыбавшиеся было маги, как по команде, вздрогнули и мгновенно увяли. Ссориться с мисс Грэйнджер было по-своему забавно, но не в тех случаях, когда поблизости находился ее сын. Рядом с Виком она, казалось, окончательно теряла рассудок и превращалась из рассудительного — пусть даже и человека — в защищающую детеныша разъяренную самку.

При том, что ни на одного из них за почти полгода жизни в замке ни разу не пытались не то что нападать, но и хотя бы нехорошо пошутить на эту тему. Пусть и с кое-кого из местных такие шутки над впечатлительными людьми вполне бы стались.

— Виктор! — рявкнула Гермиона, подходя ближе и дергая мальчика за руку. — Я к кому обращалась?

Звучный шлепок пацан выдержал, но от волн расходящегося от нее пучками страха замутило даже Дэнни. Не удивительно, что Вика тоже переклинило, и он без переходов перешел на рев.

— Быстро домой! — прошипела мисс Грэйнджер, избегая встречаться взглядами с толпой магов. — Я тебя предупреждала — не смей ни к кому подходить! Предупреждала или нет?

— Он хотел покататься, — внезапно вмешалась Вилена.

И Дэнни только сейчас понял, что качели когда-то успели остановиться, и девочка сидит на них, держась за веревки, и смотрит на перепуганную до злости женщину тем самым тяжелым взглядом исподлобья, который всегда означал, что спорить уже бессмысленно.

Гермиона заметно побледнела и выпрямилась, крепче стискивая ладошку Вика. Страх и желание оттащить сына подальше от этих существ боролись в ней с желанием захватить с собой и Вилену, которая еще не так давно сама была человеком — и при этом, одновременно, и не прикасаться и к ней тоже.

— Это мой ребенок, и я сама знаю, чего он хочет и что ему позволено, — процедила она наконец.

— Эти качели — мои, — хмуро возразила Вилена. — И я ему разрешаю кататься, если он захочет, — она перевела взгляд на всхлипывающего Вика и добавила уже мягче: — ты можешь прийти в другой раз, Виктор. Без нее. Тебе здесь всегда будут рады.

Гермиона вспыхнула так, что Дэнни показалось — у нее даже губы побелели.

— Добби! — крикнула она в воздух. — Отведи Вика в комнату.

Эльф мелькнул с такой скоростью, словно был бы рад и вовсе держаться подальше от взбешенной женщины. Мгновение — и мальчишка, не успев пикнуть, исчез вместе с домовиком.

— Никогда, мисс, запомните, — глухо сказала Гермиона. — Никогда не разговаривайте с моим сыном и не предлагайте ему того, что я ему запрещаю. Я — его мать, и я запрещаю вам подходить к нему.

Рэй медленно, стараясь не привлекать к себе внимания, откинулся на локти, наблюдая за развернувшейся сценой. Энни переводила восторженный взгляд со взрослой женщины на маленькую девочку, Маргарет сосредоточенно кусала губы, Мэтт встал и прислонился к дереву рядом с Дэнни — тот всей кожей ощутил его напряженную готовность вмешаться в любую секунду. Лорин оценивающе разглядывала мисс Грэйнджер — даже почти что с сочувствием. Шон с мрачным видом сжимал и разжимал кулаки.

— Запреты не имеют смысла — ими можно только отгораживаться от правды, — скучающе заметила Дина, пощипывая травинки. — Простите, но вы не можете ничего ей запретить. У вас просто нет такой власти — запрещать магу делать то, что он считает нужным. И ни у кого нет, — добавила она, предупреждая возражение.

Гермиона выдохнула, на мгновение растеряв от возмущения все слова.

Дэнни вдруг подумал, что без Вика ей куда легче чувствовать себя уверенной. Почему она не боится за себя, но так дергается за него? — мелькнул неясный вопрос.

— Магу? — неверяще переспросила она. — Этой девочке восемь лет! Она была человеком меньше месяца назад, а ребенком осталась до сих пор! Вы полагаете, что к ней стоит относиться, как к полноценному магу?

— Мне девять, — хмуро вставила Вилена. — В мае исполнилось.

Мэтт подавил улыбку — Дэнни успел это заметить.

— Маг полноценен, как вы изволили выразиться, независимо от возраста, — насмешливо проговорил Рэй. — Точнее, тут есть некоторые, которым за сорок, и они почти так же ограниченны и тупы, как и люди — Шон, не обижайся. Так что тенденция, скорее, обратная.

Насмешка отрезвила мисс Грэйнджер — теперь она, казалось, наконец, вспомнила, что сама старше любого из присутствующих. Ну, точно, грустно констатировал Дэнни — это у нее именно при сыне способность здраво рассуждать отключается…

— Хорошо, пусть так, — согласилась Гермиона. — Но я — мать Вика, и он — не маг. Как насчет уважения к родителям? — поинтересовалась она, складывая руки на груди. — Если это слово ничего не значит для вас, молодой человек, то уж вы-то, мисс, — она обернулась к девочке, — неужели тоже полагаете, что родители — это пустое место? И для вас, как мага, они больше не существуют? Или просто повторяете за другими то, что здесь принято говорить?

Вилена сжала губы, не отводя взгляда. Дэнни похолодел.

Заметку в польской газете, которую ему после короткой просьбы дала в свое время мисс Луна, он помнил до сих пор — каждую буковку. Чтобы прочитать, пришлось попросить помощи у мистера Драко — сам он понимал только английский, и никогда не мог до этого дня даже предположить, что сухо изложенные факты могут настолько разворотить и разбередить всю душу, чтобы пришлось потом пить успокоительное зелье.

Он так и не сказал Вилене, что знает, почему она перестала быть человеком. Он проклял бы любого, кто посмел бы заговорить с ней об этом.

А сейчас эта женщина стояла и бросала ей в лицо то, о чем — Дэнни был в этом уверен — она тоже знала. Наверняка. Не могла не знать, раз осмелилась открыть рот.

А Дэнни слушал ее и молчал. Потому что… потому что вмешиваться было бы неправильно. Потому что иначе придется вмешиваться всегда, каждый раз — и это никогда не закончится. Вот только легче от этой мысли не становилось совершенно.

— У моих родителей все хорошо, — сквозь зубы чуть слышно произнесла Вилена. — У них всегда все хорошо.

— Да будет вам известно — ваш отец сходит с ума, не зная, где вы находитесь и что с вами! — с горечью усмехнулась Гермиона.

— Мой отец — убийца, — процедила девочка. — Его работа — убивать других. Он всегда это делал.

Глаза захлопнулись сами собой. Того, что сейчас чувствовали сидящие на траве маги, было и так достаточно, чтобы видеть еще и вытянувшиеся лица.

— Твой отец — Главный Аврор, — с внезапной мягкостью возразила мисс Грэйнджер. — Его работа — делать так, чтобы люди могли спать спокойно. Твои друзья, Вилена, твои соседи. Чтобы никто не мог причинить им вред — ни им, ни тебе, ни твоей маме. Ты же не думаешь, что было бы лучше, если бы кто-то убивал твоих друзей?

— Его работа — убивать, — глухо повторила Вилена. — И поэтому убивают нас. И меня, и мою маму. Если бы он не был аврором, мама была бы жива. И к нам не приходили бы те, кто недоволен… его работой. Чтобы отомстить за кого-то из своих друзей.

Гермиона беспомощно закусила губу.

— Но кто-то ведь должен следить за порядком, — сказала она наконец. — Ты еще маленькая, ты просто не понимаешь…

— Взрослые всегда так говорят, когда объяснить не могут? — перебила ее Вилена. — Я понимаю. Вы не можете.

— Да, не могу, — выдохнув, призналась мисс Грэйнджер. — Но то, что случилось с тобой и твоей семьей, не означает, что все родители — плохие.

— Мой отец — не плохой, — ровно проговорила Вилена, сжимая в руках веревки. — Он просто убийца. У него очень важная работа — и она у него осталась. Ему не о чем переживать.

— Он любит тебя, и…

— Я тоже его люблю, — Дэнни никогда раньше не слышал, чтобы эти слова произносили так равнодушно. — А теперь еще и понимаю. У него все будет хорошо. У него всегда все хорошо — а теперь даже мы с мамой ему не мешаем. То есть… теперь, если к нему опять кто-то придет, то убивать и брать в заложники будет больше некого. Так что — ему так только легче. Он просто сам еще, наверное, не понимает, раз вы говорите, что — меня ищет.

Они все смотрели на нее так, будто впервые увидели, и это почему-то тоже причиняло боль — не меньше, чем холодный, ровный голос Вилены. Его девочки, которая до сих пор вскрикивает по ночам, если спит одна, чего ей Дэнни совершенно не хочет позволять, но иногда ему начинает казаться, что кошмары прошли навсегда, и он заставляет себя выгонять ее на свою кровать.

А она всегда прибегает обратно.

И никогда не заговаривает о семье.

— Ты сердишься на него за то, что случилось, — вздохнула Гермиона. — И тебе сейчас кажется, что он не нужен тебе. Но он — твой отец, Вилена. Твоя семья.

— Да? — устало спросила девочка. — И что?

— Ты не хочешь хотя бы встретиться с ним? Просто сказать, что с тобой все в порядке, чтобы он не волновался?

Она что, совсем не думает, что несет? — ужаснулся Дэнни.

— Не хочу, — пожала плечами Вилена. — Мне здесь хорошо. Ему там хорошо. Плохо одной вам, потому что я все равно покатаю Виктора на качелях, а вы — против. А мой отец здесь вообще ни при чем.

Чем она умела поражать — и поражала его каждый день, до сих пор — так это вот такой вот железобетонной логикой. Иногда в спорах с ней Дэнни начинало казаться, что это она старше его на шесть лет, а не наоборот.

А иногда вся рассудительность слетала с нее, и она снова становилась ребенком.

Маги, видимо, с этой чертой Вилены знакомы еще не были совершенно — судя по ошеломленным лицам и судорожно сдерживаемым улыбкам одобрения.

— Я запрещаю тебе подходить к моему сыну, — не повышая тона, повторила Гермиона. — Хоть раз увижу рядом, и тебе станет без разницы, кто из нас человек. Это я тебе обещаю.

Вилена склонила голову и безмятежно потерлась виском о веревку, которую все еще сжимала в руках.

— Знаете, — осторожно заметила Энни. — Вы не раз говорили, что хотите, чтобы маги жили среди людей. Чтобы к ним относились, как к равным. Но до тех пор, пока вы боитесь оставлять с ними своего сына, все это звучит как-то бледно, вам не кажется?

— При том, что Вик все равно еще слишком мал, чтобы стать магом, — добавил Рэй. — А вы его пугаете почем зря.

— Советы о том, как воспитывать детей, из уст подростков звучат не менее бледно, — усмехнулась Гермиона. — Когда у вас будут свои, посмотрим, чего вы будете бояться, а чего нет.

— У магов обычно не бывает детей, — возразила Дина. — Мы предпочитаем воспитанников.

— Это не то же самое… — начала было мисс Грэйнджер.

— Я не знаю, в чем разница, — разлепил наконец пересохшие от пережитого волнения губы Дэнни. — Но я тоже боюсь. Всего подряд, если честно — даже того, что она с этих качелей однажды свалится. Или — что добалуется с ядовитыми цветами мисс Панси…

— Значит, вы меня понимаете, — заключила Гермиона.

Дэнни медленно кивнул, стараясь не обращать внимания на упрямо сжавшую губы в ответ на «добалуется» Вилену.

— Еще как, — устало сказал он. — Мы чувствуем одно и то же — и вы, и я. Только вы запрещаете сыну, а я запрещаю себе. Вмешиваться. Вот и все различие… Потому что чувства и впрямь, видимо, одинаковые. Разное только отношение к ним.

Мисс Грэйнджер только вдохнула сквозь зубы — и промолчала, но в данный момент Дэнни было уже без разницы, согласится она с ним или нет. Он только что озвучил мысль, из которой, казалось, следовало что-то важное. Надо было только суметь понять, что именно.

* * *

Сложнее всего оказалось заставить себя решиться.

Ситуация обострялась, напряжение нарастало с каждым днем, и Панси первой высмеяла бы того, кто заикнулся бы на тему неспособности земного мага контролировать подчиненную ему систему… полгода назад. Сейчас подобное предположение уже не казалось смешным.

Она в тысячный раз задумалась — решилась ли бы завести ребенка, если бы знала заранее, каким боком и ей, и им всем выльется подобная смелость?

Точнее — глупость, чего уж там… если быть честной… Прав был Малфой. Всегда, сволочь, прав, когда речь заходит о перспективах и возможностях.

Так просто было, прищурив глазки, пренебрежительно хмыкать на стенания Луны — справлюсь, не маленькая! — посмеиваться над подавленной растерянностью Драко и загадочно улыбаться почти священному ужасу в глазах Гарри, который до сих пор временами смотрел на ее живот, как на неподвластное ему чудо… Так просто — когда все еще впереди. Когда кажется, что ты останешься точно такой же — к тебе только ребенок прибавится.

Панси была готова к паре месяцев выматывающей тошноты, пока организм перестраивался, привыкая к новому ритму, будто не мог сам решить, принимать невесть откуда взявшуюся новую часть или отторгнуть, как чужеродную — и пережить этот период получилось хоть и тяжело, но спокойно. Но к тому, что она, холодный и четкий аналитик, способный отстраняться от любых эмоций и всегда исходить из соображений разумности, превратится в плаксивое и трусливое рассеянное существо, которого куда больше волнует отсутствие клюквенного морса на обеденном столе, чем предстоящие занятия или проблемы учеников, было просто невозможно приготовиться.

Как, вообще, можно даже представить, что все, что составляет твою суть, переменится и встанет с ног на голову? Что тебя начнет раздражать вечная молчаливая готовность Лавгуд к тому, что ты вот-вот привычно цыкнешь, впряжешься и выдашь единственно правильный ответ на любые ее путаницы и заморочки, что от твоей включенности в хозяйственные дела зависит множество мелочей, без которых то перебои со снабжением, то мешанина в расписании занятий? И то, что все эти мелочи ты больше — не тянешь, Луну почему-то только пугает…

Грэйнджер, вообще-то, предупреждала — если уж, опять же, быть честной. И что внимание сузится до собственного тела, и что понимания от мужа лично у нее получалось дождаться через раз по большим праздникам. И что сорваться на полноценную истерику в ответ на совершенно не изменившиеся ожидания близких — словно ты по-прежнему способна их выполнять — со временем станет так просто, что от налаженных отношений за несколько месяцев останется только раскуроченное поле, как от пронесшихся мимо боевых действий. Хоть какая ты там была всю жизнь сдержанная.

Никто не нанимался тебя понимать, с горечью повторяла не раз Гермиона — и Панси все чаще начинало казаться, что Грэйнджер по-своему где-то права. Никто ничего не должен, никто не поможет и не заберет у тебя часть обязанностей — потому что их некому забирать, да никто и не справится с тем, что всегда выполняла ты. Не справится так же хорошо, как получалось у тебя одной, и никому нет дела до того, что все это тебе сейчас не просто не нужно, но и вообще — как ножом по горлу.

Тихо шипя от бешенства, Панси откладывала все, что не горело под ногами, насколько было возможно, потому что едва успевала не то что разобраться со всем остальным — но хотя бы рассмотреть и подумать об этом. Добби достал нытьем о новой схеме поставки продуктов, Мелани только и делала, что присылала свитки с бесконечными перечнями замечаний и уточнений к распределению магов по работам, комментариев к наблюдениям за экспериментальными посадками в теплицах, предложений по реорганизации хозяйства и еще Мерлин знает какой шелухой. Панси тихо тонула в потоке сваливающихся на шею мелочей и не понимала — в упор, категорически не понимала — как могла справляться со всем этим раньше.

По всему выходило, что справлялась всегда. Но, похоже, в ней что-то умерло — или переключилось на растущего сына — что-то очень важное, позволявшее держать в голове всю картину и успевать и включаться, и цыкать, и просто быть сильной рядом с теми, кому это было необходимо.

Теперь же один только намек на то, что впрячься еще во что-то снова придется, вызывал взрывы неконтролируемой жалости к себе вперемешку с припадками ярости. Все, что было нужно Панси сейчас — это отдых, да еще знание, что хоть теперь-то, хоть недолго, хоть какое-то время — она может сама побыть слабой. И ее защитят, и потерпят, и не будут вместо этого демонстрировать, каких ужасных вещей она вдруг взялась сдуру требовать…

Но все это можно было бы пережить и, продышав, загнать в пятку, если бы не Луна. Ее Луна, ее хрупкая девочка со стальной, когда нужно, решимостью, ее отчаянное стихийное бедствие, почти мистически беспомощное в бытовых вопросах и такое яростно, без оговорок, всем своим существом просто любящее — куда-то исчезла, и Панси терялась в попытках понять, как и когда это успело произойти.

Вместо привычной и знакомой Луны рядом оказалось создание, демонстрирующее — в ответ на любые способы найти общий язык — только панику и ужасающую инфантильность. Та Лавгуд, что с головой провалилась четыре года назад в проблемы, по сути, чужих ей Малфоя и Поттера, едва не оставившая там, в тех жутких днях, саму себя, взвалившая на свои плечи то, чего никогда не умела — все же справилась и смогла вытащить всех троих. Смогла пересилить себя и проявить то, чего требовала ситуация — ради них, потерявшихся в собственных страхах мальчишек. И именно этой Луны, способной, если нужно, своротить хоть горы — больше не было.

Панси, проведшая без нее не одну ночь после многочисленных скандалов, обид и слез, предполагала, что это случилось давно. Просто проявилось только сейчас — когда ей самой потребовалось понимание и поддержка, и давать все это Луне больше не представлялось возможным.

Лавгуд же, будто вмиг растеряв остатки мозгов, чуть что, начинала рыдать и хлопать дверями, при первой же возможности сбегая в объятия Малфоя. В глубине души Панси искренне жалела Драко. Как уживаться с такой вот Луной, она не понимала уже вообще, в принципе — и начинала осторожно побаиваться любых разговоров с неуравновешенной, вечно обиженной на весь мир девицей.

Как ребенок, ей-Мерлин, зло подумала Панси. Как дите малое, родители которого вдруг вышли из отпуска на работу и стали уделять ему меньше внимания — только рыдает и требует, требует, требует… У кого и чего? Нет ответа. Тут самой бы справиться с собственной жизнью, а от самого близкого человека вместо тепла и поддержки — одни обвинения и все те же, черт бы их побрал, ожидания.

Секс между ними сошел на нет сам собой — и, наверное, это и стало тем пунктиком, от которого окончательно опускались руки. Лавгуд не умела и не хотела быть ведущей, инициатором — она умела только отвечать… и, если задуматься, Панси отдавала себе отчет в том, что так тоже было далеко не всегда. Когда-то, еще в Хогвартсе — да и, как минимум, в первый год жизни здесь, в замке — Луна прекрасно умела все, и быть такой ей нравилось. Когда и почему и это успело сломаться? Нет ответа…

Сейчас ведущей не чувствовала себя Панси — что тоже изумляло и почти что пугало — и отношения просто и элементарно тут же начали сворачиваться в точку. Лавгуд не проявляла инициативы — разве что в обидах — и оказалось, что все, что было у них, все, что связывало и помогало, держалось только на Панси. Держалось так крепко, что даже не замечалось — пока не вылезло в полный рост.

А Луна — эмпат такого уровня, когда любого собеседника при желании можешь видеть хоть всего целиком, как на ладошке — то ли не могла понять простейшего, то ли в упор понимать не желала. Временами Панси казалось, что Лавгуд даже хочет разобраться, хочет настолько, что едва справляется с очередными слезами в разговорах — но при этом же где-то наступает какой-то предел, за которым Луна снова теряется, и вместо нее появляется инфантильный подросток, не способный перешагнуть через собственное упрямство и убежденность, каким должен быть мир.

Это пугало бы куда сильнее, если бы не тот факт, что без Лавгуд хотелось выть. И ничего больше не делать, только выть — по-бабьи, скорчившись в углу и проклиная тот день, когда она решила завести ребенка, наивно понадеявшись — справимся. И даже при этом понимая — если бы не беременность, обманываться получалось бы дольше. Не жить вместе счастливо — а обманываться, что живешь.

А, значит, все правильно… Вот только как и куда с этой правильностью жить дальше? И, главное — зачем?

На фоне всего этого подспудная мысль, что надо не просто выживать и работать, а еще и постоянно приглядываться к ученикам, не особенно полагаясь на Мелл, от которой в этом плане толку не больше, чем с любого другого мага, смотрелась почти издевательством. Гарри, как мог, старался оттянуть на себя хотя бы эту обязанность, но у него, похоже, у самого крепко ехала крыша — Панси плохо понимала, почему ей так кажется, но Поттер точно выглядел куда более испуганным, чем, вообще, способен быть испуганным Поттер. Возможно, выходки Луны ставили в тупик и его тоже — а, возможно, вся эта несвоевременная затея Драко с переговорами, наконец, выбила гриффиндорца из колеи. В любом случае — у Гарри хватало своих учеников, своих забот и своих страхов, чтобы тянуть лямку, которую могла вытянуть только Панси.

Находить общий язык с земными магами у него и впрямь получалось проблематично. А находить, как все громче звенел внутренний голос, с некоторыми было не просто пора, а пора так давно, что как бы не стало поздно.

Вот только Панси и сама толком не знала, что нужно сказать и как достучаться. И, если уж совсем честно — совершенно не хотела в последнее время даже задумываться, что делать и как поступать…

И без того дотошный, а в последнее время ставший и вовсе вездесущим Снейп шипел, сверкал глазами и в своей излюбленной скотской манере как только ни намекал, что ей пора бы оторвать от стула седалище и впрячься уже в ситуацию. Которую он — по непонятной причине — вынужден разруливать в одиночку, хотя как раз его-то проблемы заботы о подконтрольных школе магах не касаются вовсе, и чего ради он должен тратить свое личное время на промывку мозгов местным достопримечательностям, если это — задача мисс Паркинсон?

Панси, слушая очередную подобную выволочку, всякий раз разрывалась между умилением над яростно отстаивающим свою отстраненность Снейпом, которого сам черт теперь не смог бы вытолкнуть из замка обратно в резервацию, и ужасом от предположения, что, похоже, крыша поехала и у него тоже. Потому что нормальный профессор Снейп не впрягался никогда и ни во что, если это не интересовало лично его — и даже в этом случае делал это косвенно и предпочитал, в основном, наблюдать, а не действовать.

А, возможно, все дело было и впрямь исключительно в искаженном беременностью восприятии, и Панси только казалось, что с ума в замке сошли абсолютно все, кто числился в здравомыслящих, включая ее саму.

Что необходимости хотя бы попытаться поговорить с Кристианом Эббинсом почему-то все равно совершенно не отменяло.

Глубоко вдохнув, она сжала зубы и толкнула тяжелую дверь библиотеки — единственного места, где он после долгих раздумий согласился работать.

Крис обнаружился там же, где и всегда — за одним из дубовых столов. Обложившись грудой свитков и фолиантов, он сидел и методично выписывал что-то на пергамент.

Панси молча уселась на стул напротив, положив ногу на ногу. Идиотское неотвязное ощущение дежа вю здорово мешало сосредоточиться, упорно возвращая девушку в тот день, когда она сама вот так же сидела, спрятавшись от всех в библиотеке, а Гарри пришел, чтобы объяснить ей, куда она может пойти, если не прекратит игнорировать окружающий мир.

Вот только Эббинсу пойти никуда не светило — а, значит, загнать его в угол подобным выбором возможности не наблюдалось. М-да, Поттеру было легче, мрачно подумала Панси, разглядывая суровое, будто вырубленное из камня, с правильными четкими чертами лицо мага.

— Вам скучно и нечем заняться? — скрипуче осведомился Кристиан, не отрываясь от свитка. — Или вам нужно что-то из книг?

— Нет, — спокойно ответила Панси. — Я хотела с вами поговорить.

Крис вопросительно приподнял бровь, но промолчал.

— Не ходить на занятия — это ваше право, мистер Эббинс…

— Я знаю, — обронил он.

— Но даже в этом случае нам не безразлично, что с вами происходит.

Вот теперь он хотя бы оторвался от чтения.

— Во-первых, мисс, мне нет дела до того, что вам не безразлично, — сухо заметил Кристиан. — А во-вторых — вы можете опустить вступление. Что вам угодно? Пришли объяснить мне, что здешняя декларируемая свобода — все же относительное понятие, когда чьи-то поступки перестают совпадать с теми, которые вы одобряете?

Панси покачала головой и невольно улыбнулась. Он был так колюч, что почти что мил.

— Пришла спросить, но совсем о другом.

— Так я слушаю вас внимательно. Вы мне, вообще-то, работать мешаете, — проворчал Эббинс, откладывая перо. — О чем именно спросить?

— Вы действительно полагаете, что лично вы, как маг, достойны только того, чтобы быть уничтоженным, как нечисть? — в упор спросила Панси.

Кристиан оторопело моргнул и, помедлив, осторожно откинулся на спинку стула.

— Интересное начало, — буркнул он наконец. — Да, если вам будет угодно — я так считаю. И полагаю, что оптимальным решением было бы просто уничтожить этот замок со всеми его обитателями. Мир вздохнул бы спокойнее.

— Так заботитесь о мире? — уточнила Панси.

— Должен же о нем хоть кто-то заботиться, — хмыкнул Эббинс. — Сами люди, как я посмотрю, только и могут, что делать глупости.

— Вы против переговоров с Министерством.

— Я против идеи интеграции людей и магов вообще. Я, мисс, намного старше вас, так что — могу предположить, во что выльется эта затея. Верхушка у власти продвинет новый проект, ваши анархичные питомцы разбредутся по стране, а потом пойдет волна повальных инициаций. И магов все равно перебьют — только при этом погибнет еще и множество людей. Стихийные маги, видите ли, имеют обыкновение умирать, крепко задав при этом жару тем, кто нечаянно оказался рядом — а в человеческом обществе рядом окажутся многие. Таким образом, в итоге не просто не произойдет интеграции — вы получите повторение средневековой охоты на вампиров, когда истребилась почти вся популяция, а сами магические существа в умах обывателей превратились чуть ли не в квинтэссенцию зла.

Панси задумалась, глядя в непроницаемое лицо сидящего перед ней мужчины. Мужчина нервничал — но как-то неправильно, будто вовсе и не разговор его волновал, и не то, что сейчас она может нечаянно узнать о нем что-то, чего он рад бы не демонстрировать. Как-то иначе.

— Тогда почему вы не покончили с собой, как только стали стихийным магом? — спросила она вслух. — Если полагаете магов настолько опасными. Это было бы честнее.

— Масштабов не представлял, — одними губами усмехнулся Крис. — Да и о магии толком узнал уже здесь, — он указал взглядом на книги.

— А что вам мешает сделать это сейчас? Вы, как маг — существо вредное и опасное. Почему вы позволяете жить себе, но рассуждаете об уничтожении других?

В глазах Эббинса что-то изменилось — мгновенно и неуловимо, словно жесткого рассудительного аналитика потеснил просто слегка растерянный человек.

— А почему вы думаете, что я доверяю вам настолько, чтобы говорить об этом? — мягко ответил он.

Панси пожала плечами.

— Причину зовут Шон Миллз? — в тон ему поинтересовалась она. — Это просто предположение. Вы не можете умереть, потому что чувствуете себя ответственным за него. А он вовсе не разделяет ваших убеждений. Верно?

— Что-то много вопросов вы, я смотрю, задавать пришли, — саркастически заметил Кристиан. — Неужели мистер Поттер так нервничает, что даже вас отправил со мной разговаривать?

— Неужели я не способна сама решить, с кем мне говорить и о чем? — улыбнулась Панси.

— Не способны, — холодно отрезал Эббинс. — Женщине в вашем положении следует есть, спать и капризничать, а не влезать в чужую жизнь со своим уставом. Всякие попытки взваливать на нее что-то большее, чем забота о будущем ребенке, обречены на неудачу — даже если это женщина с вашим пониманием слова «ответственность».

Панси сжала губы. Это был удар ниже пояса.

— Мой вам совет, мисс — занимайтесь тем, к чему у вас лежит… гм, скажем — душа, — посоветовал Крис. — И не суйтесь не в свое дело. Вам все равно сейчас не до этого.

— Откуда вам знать, до чего мне есть дело? — хмуро осведомилась Панси.

— Я, повторюсь, намного старше вас, — надменно ответил Эббинс. — И, если у ваших мужчин не хватает мозгов понять, что работа сейчас — не для вас, то я, в отличие от них, прекрасно это понимаю.

Девушка помолчала, несколько секунд разглядывая его в упор.

— У вас есть дети, — сказала она наконец. — Или были — в человеческой жизни.

— И были, и есть, — кивнул Кристиан. — Двое. Они живут с матерью, в Глазго.

А ты их, стало быть, бросил, стараясь не закипеть, мрачно подумала Панси. Променял на Шона — и, возможно, и за это тоже теперь себя ненавидишь. Оправдываешь чувство к воспитаннику тем, что ты — нелюдь, и презираешь всех нелюдей, раз они способны бросить свою семью. А они способны — уж ты-то это знаешь наверняка…

— Вот видите, как мало я о вас знаю, — проговорила она вслух. — Скрытный вы наш.

— Вы скрытничаете не меньше, — Эббинс принялся перебирать свитки на столе. — До всего приходится самому доходить — хоть бы что подсказали.

— Те, кто хочет знаний, посещают занятия, — напомнила ему Панси.

Кристиан коротко улыбнулся.

— И что, там рассказывают о принципах стихийных взаимодействий? — отстраненно поинтересовался он. — Вот уж не думаю. Скорее — промывают мозги, в чем я, простите, совсем не нуждаюсь… Вот если бы вы захотели поделиться информацией о том, как работают Ритуалы и стихийные Заклинания — тогда я бы, пожалуй, изменил свое мнение. С огромным, замечу, удовольствием бы это сделал.

— А зачем вам информация, если маги все равно — зло? — разговор из обмена уколами медленно превращался в обмен чем-то куда более важным, и Панси больше всего боялась не удержать, упустить эту призрачную ниточку. — Или и особенности зла можно использовать на добрые цели?

— Вроде того, — осторожно согласился Кристиан. — Вы, мисс, как я понимаю, мните своей жизненной задачей восстановление магов в правах. Причем мните иррационально, хоть и подводите под нее логические причины. Так вот — я тоже свою как-то себе… представляю. И тоже — иррационально, пусть и не могу объяснить, в чем именно она состоит.

— Логично, — подумав, кивнула Панси. — А вы задавайте вопросы — может, на какие-то я и смогу вам ответить. Я же даже не представляю, что именно вы тут ищете.

— Все, — с наслаждением сообщил Эббинс. — Все, чему не учат в школе волшебства. Кроме Ритуалов, есть множество, как я понимаю, взаимодействий с магическим полем, подвластных исключительно стихийным магам. Например, я предполагаю, что защита этого замка построена не по принципу блока заклятиями, а на объединении четырех стихийных сил. Понятия не имею, как именно вы этого добились — интегрировать и направить на одну задачу разнополярные стихии, по логике, невозможно… Но других объяснений у меня нет.

— Ну вот как-то добились же, — усмехнулась Панси. — Вы правы — это стихийная защита, причем не единственно возможная. Я участвовала в разработке блокировки, которой защищена резервация, но там в основе лежит совершенно иной принцип. Она просто отделяет людей от магов, отбрасывая одних и пропуская других. Сюда же люди не могут войти вообще — кроме тех, кого готовы впустить мы лично — а маги не могут выйти по тому же принципу.

Эббинс надолго задумался, уставившись на девушку застывшим взглядом.

— Этого не добиться без помощи объединяющего артефакта, — сказал он наконец. — Не буду спрашивать, где вы его взяли или как сумели создать. Но — спасибо вам, мисс, по крайней мере, вы сэкономили мне несколько месяцев отработки ошибочных версий. Я предполагал, что еще это может быть либо какой-то видоизмененный Ритуал, либо навешанные на заклятье сферы отторжения стихийные особенности.

— Через сферу нельзя было бы пройти в принципе, — подумав, возразила Панси.

— Отчего же, — возразил, в свою очередь, Кристиан. — Если применить к ней Ритуал Распознавания мага, то можно понатыкать исключений.

— Это сколько ж исключений придется делать… — покачала головой девушка.

Взгляд Эббинса снова вспыхнул самодовольным, но уже не уничижительным высокомерием.

— Ладно, смотрите сюда, — снисходительно предложил он. — Если добавить еще и Ритуал Поиска, то вот так можно было бы объединить…

Панси придвинулась ближе и уставилась в исчерканный мелкими закорючками пергамент. Впервые за долгие недели ей вдруг показалось, что она снова стала сама собой — а все, что в это время происходило, ей, наверное, просто приснилось. В кошмаре.

* * *

— Летать? — Драко медленно поднял голову и, зажмурившись, подставил лицо ветерку.

— Ну да, — терпеливо повторила Лорин. — Вы это можете. Финниган, как показывают мысливы, тоже мог. Следовательно, логично будет предположить, что при некоторых условиях воздушный маг способен научиться летать. При каких, учитель? Только не надо опять про мифический «уровень развития».

Драко всей кожей чувствовал, как ее нервирует его снисходительная улыбка, но ничего не мог с собой поделать. Или, пожалуй, даже и не хотел — в данном случае.

Взгляды учеников буравили так, что, будь на их месте огненная группа, он бы, наверное, уже задымился. Хорошо, что занятия с моими птенцами можно проводить и на крыше, невпопад подумал Драко.

— Лорин, — мягко сказал он вслух. — Уровень развития не мифический, а вполне так себе реальный — если ты посмотришь на его проявления, то уж их-то мифическими сложно назвать.

— Любые проявления чем-то обусловлены, — вклинился Мартин. — Если просто исходить из наличия партнера, то такое объяснение — голая мистика. Я нахожу партнера, я люблю его, он любит меня, и в какой-то момент я вдруг начинаю летать. Почему, учитель? Причина полетов в чем? У Финнигана, вон, вообще партнеров не было…

— И поэтому он разрушался, — кивнул Драко. — Фактически, когда он пришел к нам, в Хогвартс, он был уже мертв. Ему оставались считанные часы, и он это чувствовал — иначе не было смысла и приходить. Что тебя удивляет в том, что перед смертью стихия дала ему возможность летать? Он уже, можно сказать, почти растворился в ней, стал ее частью.

— Так летать можешь, когда становишься частью ветра? — перебила его Элис.

Драко вздохнул. Все-таки есть вещи, которые проще понять самому, чем объяснить на пальцах кому-то, кто еще далек от понимания.

А, может, он просто хреновый учитель.

— Что такое ветер, Элис? — негромко спросил он. — Для тебя.

Девушка бросила настороженный взгляд в небо.

— Поток воздуха? — предположила она. — Направленное движение групп молекул, внутри которых совершается собственное хаотическое движение.

Драко улыбнулся.

— А что такое — партнер? Твой любимый? Тоже группы молекул?

Она замолчала — хмуро, и хорошо, что хоть не обиженно. Попытки говорить на подобные темы почему-то чаще всего заканчивались вспышками раздражения — и неважно, чадам какой именно стихии ты пытаешься что-то рассказывать. На вопросах проявлений силы шипели и дергались даже вечно невозмутимые маги Земли. Что уж говорить о воздушных или, упаси Мерлин, огненных…

Иногда Драко подозревал, что Поттер тайком применяет к своим подопечным Империо — других объяснений тому, что ему удается держать в руках этот полный комплект всевозможных бедствий, у Малфоя не находилось.

— Я не умею летать, Элис, — наконец проговорил он вслух. — Я — не птица. Сова, к примеру, способна управлять движением и положением своего тела в воздухе — так же, как ты способна делать то же самое, стоя на земле. Но я — не сова. Я всего лишь позволяю ветру меня нести — а, если еще точнее, то позволяю себе довериться ему, поскольку он и есть — я.

Несколько бесконечных секунд они оцепенело молчали — переваривая, осмысливая. Сомневаясь. Драко казалось, что он даже не дышал в это время.

Хоть кто-нибудь — поймет? Неужели опять не дойдет ни до одного?

По лицу Шона пробежала тень. Ага, до одного, кажется, точно дошло, отметил Драко, глядя, как парень, стиснув зубы, медленно опускает голову.

— А партнер-то здесь при чем? — тупо переспросил Мартин.

— При том, что он тоже и есть — ты, — эхом откликнулся молчавший почти весь урок Доминик. — И, если позволяешь себе почувствовать это… и довериться… то однажды проснешься и обнаружишь, что это означает — довериться самому себе. Сомнения в чьей-то любви — они ведь в тебе рождаются, а не в партнере… поэтому самому себе и надо учиться доверять, и любить — тоже самого себя…

Теперь головы дружно развернулись в сторону Доминика. Тот кусал губы, глядя себе под ноги и не обращая внимания на напряженные взгляды.

— Ты — это ветер, Мартин, — заговорил он, глядя почему-то в глаза Драко. — И он поднимет тебя, когда ты научишься доверять: ему, себе, партнеру — не суть важно. Доверять без оглядки… даже если твердо знаешь, что ветру тебя не поднять. Что стоит только посмотреть вниз, и ты обнаружишь, что падаешь… и все равно не смотреть. Просто — верить… Я прав, учитель?

Драко смотрел на сидящего перед ним парня и вспоминал себя — еще только встретившего Гарри, только прикоснувшегося к его теплу, почувствовавшего, что жизнь может и не быть вмерзшим в душу острым осколком льда. И перепуганного до истерики уже тогда самой вероятностью, возможностью потерять неугомонного бешеного Поттера, готового ринуться в любую авантюру, как только та забрезжит на горизонте.

И свою неспособность довериться Гарри, и попытки удержать его силой, и такое очевидное и открытое в своей беспомощности желание лгать, умалчивать и манипулировать, лишь бы был рядом, лишь бы — хоть иллюзия, хоть надежда, хоть слабая негаснущая искорка веры в то, что они будут вместе целую вечность.

Во что тогда получалось верить — так это в силу собственных чувств. Так сильно, что летать это даже помогало… но не помогло удержать рядом Поттера.

— Я впервые поднялся над землей, когда поверил, что Гарри любит меня, — неожиданно для самого себя сказал Драко вслух. — Именно поверил, а не увидел. Правда, этой веры хватило всего на пару часов… Но в тот момент я верил так безраздельно — я просто чувствовал его, как самого себя — что даже сам не заметил, как взлетел.

— Это было в бою? — осторожно спросила Лорин.

Драко не удержался от улыбки.

— Нет, мы дрались на дуэли перед всей школой, — смущенно признался он. — Не потому, что ссорились. Просто так. Перед людьми выпендривались.

Они тоже фыркнули; Шон молчал, запустив руки в волосы и уткнувшись лбом в согнутые колени. Доминик улыбался, но ощущение, что слова учителя причиняют ему боль, почему-то все равно не проходило.

Ты все делаешь правильно, подумал Драко, глядя на него. Ты куда сильнее, чем был я четыре года назад — хоть вы и старше, чем были мы с Гарри. Но терпеть, понимать и верить придется еще столько раз, и каждый следующий будет настолько больнее предыдущего, что когда-нибудь ты вспомнишь о сегодняшней боли с ностальгией. И это единственное, что я мог бы тебе пообещать… если бы ты заговорил об этом.

— Если ты такой умный, почему ты не летаешь? — поинтересовалась Лорин, толкая Доминика локтем. — Или только сейчас понял?

Рэммет долго молчал, сосредоточенно подбирая слова.

— Не считаю себя вправе нагружать ветер своей персоной — подойдет тебе такой ответ? — буркнул он наконец.

— Такой ответ означает — отцепись, девица, — протянула Лорин. — Если ты так круто разобрался с доверием, как насчет довериться собратьям по разуму? Я же серьезно, Дом.

— Мне страшно, — просто сказал Доминик. — Не упасть — пробовать. И вот теперь точно — отцепись.

Она хмыкнула и потянула его за руку.

— Тебя можно любить за один только твой комплекс неполноценности. Но я не сомневаюсь, что тот, кто любит, делает это не за него одного.

— Никто меня не любит, — фыркнул Дом, отворачиваясь. — Мы говорили о моих чувствах, ты все перепутала опять. Поэтому и летать никак не научишься.

— А ты умеешь любить без отдачи? — вдруг поднял голову Шон. — И что, это приносит тебе радость? Счастлив тихо сам с собою, да?

От резкого тона смех мгновенно угас, и Дом устало потер лицо ладонями.

— Да, — мягко ответил он. — Думаю, что — да. Когда любишь, есть хотя бы надежда.

— Вот поэтому ты и боишься взлететь, — перебил его Драко. — Надежда и способность непредвзято и честно воспринимать реальность несовместимы. Ты ведь всегда знаешь, что и почему происходит — а, раз выбираешь надежду, то игнорируешь либо отсутствие, либо наличие чего-то в своей жизни. Либо то, что тебя уже любят — либо то, что любви к тебе нет, и возникнуть ей неоткуда. Что именно игнорируешь ты, Дом, раз выбираешь — надеяться?

Рэммет пристально посмотрел на учителя, будто прикидывал, издевается тот или уже опять говорит серьезные вещи.

— Пожалуй — что меня уже любят, — задумчиво произнес он наконец. — Черт, только это, кажется, как-то по-дурацки звучит…

— Ну, раз ты это понимаешь, значит, я уже могу порекомендовать тебе попробовать взлететь, — ухмыльнулся Драко, вставая. — На досуге, вместо бесплодных надежд на то, что боишься заметить.

Смесь испуга и жалобной насмешливости в ответном взгляде. Напряженное, едва сдерживаемое ожидание в глазах остальных — только и ждут ведь на этот раз, когда я уйду, мысленно фыркнул Драко. Будут прессовать собственного старшего мага на предмет полетов. Влип ты, Доминик Рэммет. Зато, глядишь, и впрямь летать когда-нибудь сможешь…

— Учитель? — окликнул его в спину Дом почти шепотом.

Драко обернулся.

— Скажите, у вас по любому поводу предвидения бывают? Или… ну, или только по важным?.. Или…

— Он вернется, — мягко сказал Малфой — и, не удержавшись, добавил: — если ты будешь верить.

Вспыхнувший было огонек в глазах парня угас, а Драко мысленно проклял и Перкинса, и Поттера, и весь остальной мир заодно — за то, что именно сегодня остаться и провести с ребятами еще пару часов все равно не получится. В предыдущие два визита министерского гостя Гарри изнылся и извелся, как его достало круглосуточно тащить на себе переговоры в одиночку — и как по-слизерински подло со стороны Малфоя сначала заварить кашу, а потом увиливать от своей части работы вообще и проявления партнерской поддержки в частности.

Драко был согласен с ним совершенно — вот только перспектива уходить всего лишь потому, что время занятия окончено, почему-то казалась глупостью. При чем здесь формальности, если так посудить? Когда на тебя такие глаза смотрят…

«Ты слишком их нянькаешь, — вспомнил он слова Луны и ее вечно отрешенный взгляд. — Они быстрее научатся, если не держать их за крылышки, а просто время от времени под присмотром выталкивать из гнезда».

Лавгуд, конечно, виднее. То-то она так рыдает каждый раз, когда любой из ее питомцев начинает маяться очередными, на взгляд Драко, высосанными из пальца глубоко душевными переживаниями. Это у них, водных, нормальное явление, видимо — чуть что, сразу в переживания с головой проваливаться и вариться в них, и вариться, и вариться… нет бы — делать уже начать хоть что-нибудь… Так нет же — пока трое суток не порыдал, все из рук, видите ли, валится…

Я никогда не пойму эту женщину, обреченно подумал Малфой, перемещаясь на террасу, откуда маячком светилось сознание Гарри.

— …и, похоже, что хоть в этом люди от магов совершенно не отличаются, — закончил Перкинс фразу.

Поттер, несмотря на двусмысленно прозвучавшее — или это только Драко так услышал? — заявление, улыбался, глядя себе под ноги, и разве что не краснел от смущения.

— Мистер Малфой! — встрепенулся Перкинс. — Никогда не успеваю заметить, как вы появляетесь.

— Повторю на бис, если угодно, — пожал плечами Драко. — Можно мне тоже чаю?

Гарри молча махнул рукой в сторону столика.

— Так и в чем мы не отличаемся от людей? — поинтересовался Малфой, придвигая к себе чашку.

— Панси заходила, — теребя шевелюру, уклончиво признался Поттер. — Ей не нравится, что Мелл отказывается без нее снимать первый урожай чего-то там, а еще — что ты не сварил какое-то там зелье, то ли от ожогов, то ли еще Мерлин бы знал, от чего, я не запомнил.

— В общем, ей опять все не нравится, — констатировал Драко, ухмыляясь и с наслаждением вдыхая аромат чая. — Паркинсон в своем репертуаре…

Уильям, откинувшись на спинку плетеного стула, с интересом наблюдал за их диалогом.

— Я просто имел в виду, что женщины в положении одинаковы независимо от того, принадлежат они к виду людей или магов, — заметил он. — Человеческие… гм, самки… в этот период тоже подвержены перепадам настроения и подобным приступам придирчивости.

— Зато я скоро стану отцом, — философски произнес Драко. — И тот факт, что Панси носит моего сына, дает ей право быть настолько невыносимой, насколько ей нужно. У меня стальные нервы, мистер Перкинс — я пять лет с Поттером жил.

Уильям оторопело моргнул и перевел непонимающий взгляд на Гарри. Потом подумал и отвел глаза — вероятно, решив, что не имеет права задавать вопросы.

— Да спрашивайте уже, — нетерпеливо вздохнул Поттер. — С вами сидеть рядом трудно, когда вы так въедливо над чем-то задумываетесь.

— Не буду, — хмуро ответил Перкинс. — Это ваши семейные дела, а я приезжаю разбираться… не совсем чтобы в них. И, похоже, в этом люди и маги таки различаются… я имею в виду — в вариантах приемлемой для них семейной жизни.

— Пфф… — фыркнул Драко. — У нас еще Лавгуд есть. Только она, слава Мерлину, не беременна — я имею в виду, что она и в нормальном состоянии подвержена таким перепадам настроения, что вытерпеть ее бесконечные слезы…

— Ты к ней придираешься, — с бесконечным спокойствием сообщил Гарри.

— Я ее просто придушу когда-нибудь, — елейным голосом пообещал Драко. — Некая часть меня зудит на эту тему с того дня, как я стал ее наставником, и рано или поздно я перестану колебаться и дам этой части волю.

— Обещания, обещания… — покачал головой Поттер. — Мистер Перкинс, вы как-то спрашивали меня о Кодексе взаимодействия стихий? Так вот — вы только что наблюдали один из четырех вариантов. Когда живешь со стихией противостояния, всегда в глубине души борешься с желанием придушить ее представителя — и первым же бросаешься на его защиту, как только у него что-то случается.

Перкинс улыбнулся. Драко отметил, что он, пожалуй, стал чувствовать себя куда раскованнее, чем в первый свой визит сюда — то ли привыкать начал, то ли и впрямь накопал достаточно информации, чтобы четко понимать, чего именно стоит бояться. А что — только мифы и сложившиеся в людских головах стереотипы.

Мысль радовала настолько, что почти пугала. Неужели это возможно — чтобы хоть кто-то начал понимать? Точнее, чтобы и человек — начал?..

— Такое тоже случается и у людей, — осторожно сказал Уильям. — Такие… отношения.

— Маги отличаются от людей не тем, что чувствуют по-другому, — задумчиво проговорил Драко. — Они просто немного иначе относятся к своим чувствам…

— Да и вообще не чувствуют многого, что привычно для человека, — добавил Гарри. — Ревности, например. Или вины, или скорби. В идеале, я имею в виду. Потому что эти чувства — не настоящие.

Перкинс снова моргнул и задумался, а Драко в который уже раз за сегодняшний день задался вопросом — а что такое идеал? И достижим ли он, если задуматься?

А самое главное — сможет ли его когда-то достигнуть хоть кто-нибудь из тех, кто живет здесь, включая их самих?..

* * *

Увидеть Криса, вальяжно сидящего в кресле с бокалом вина перед зажженным камином, было не столько странно, сколько неожиданно. Шон и сам не представлял, как сильно успел привыкнуть к зрелищу вечно напряженной спины и колючему, неуютному ощущению недовольства, постоянно зреющего в этом мужчине. К его стремлению засидеться допоздна в библиотеке, а вернувшись, тут же закрыться у себя и лечь спать — лишь бы лишний раз показать, что в собственном воспитаннике Кристиан Эббинс давно уже не нуждается.

По мнению наставника, это было отражением поведения самого Шона, который каждое утро демонстрировал то же самое — тем, что уходил на занятия. А потом торчал в саду или в общей гостиной чуть ли не до полуночи, не решаясь переступить порог собственной спальни.

— Будешь? — негромко спросил Крис, указывая взглядом на бутылку на столике.

И никаких тебе «что, явился?» или «ну надо же, кто пришел». Шон обнаружил, что так и застыл у дверей истуканом, во все глаза глядя на Кристиана, только когда тот фыркнул и отвернулся.

Его смех почти причинял боль — это были звуки, оставшиеся для них за стенами Уоткинс-Холла, в далеком и недоступном уже Глазго.

Стушевавшись, Шон подошел, наконец, ближе и опустился в соседнее кресло, ловя себя на том, что боится сделать лишнее движение. Разрушить в кои поры вроде бы благодушное настроение неловким словом или жестом. Напомнить о том, что их разделяет.

При том, что придумать, о чем, вообще, можно говорить, чтобы не упомянуть ни одну из болезненных тем, тоже не получалось.

— Что-то празднуешь или просто так? — стараясь говорить ровно, осведомился Шон, принимая бокал из знакомых узловатых пальцев.

— Вроде того, — улыбнулся Крис. — Вечер хороший, наверное. Вот и захотелось… помечтать немного.

Шон с усилием отвел взгляд. Смотреть в камин оказалось проще — его хотя бы сложно задеть пристальным разглядыванием. Огонь не видел дерзости в прямоте, а личного оскорбления — в попытках научиться быть самим собой.

— О чем? — тихо спросил Шон, делая глоток.

И тут же испугался, что задал слишком личный вопрос. Предложил сидящему перед ним магу поделиться своими переживаниями.

Совсем рехнулся, с мрачной усмешкой подумал он через секунду, прикрывая глаза. С собственным наставником боюсь разговаривать…

— О Глазго, — Крис тоже уставился в камин. — Помнишь ливень в парке?

— Это когда ты раскудахтался, что я простыну? — брякнул Шон, не успев прикусить язык, но Крис только усмехнулся.

— Это когда, молодой человек, мне пришлось тащить вас в кафе и отпаивать грогом. Ты выглядел, как мокрый воробей — даже огрызался возмущенным чириканьем…

Зато ты выглядел, как растревоженная змея, машинально подумал Шон, делая еще один глоток. Шипел и разве что не кусался.

— Как ты тогда верно заметил, меня мало пороли в детстве, — осторожно улыбнулся он.

— Да, плохой пример для подражания — это хуже, чем никакого.

— А какой — хороший?

В глазах Криса мелькнули искорки, он прикусил губу, глядя на сидящего перед ним парня.

— Не дерзите, юноша, — процедил он, улыбаясь.

Он помнит, замороженно подумал Шон. Мерлин, он и правда это помнит — даже кто что тогда сказал?..

— Не могу, — почти против воли проговорил он вслух, повторяя давний диалог, не сводя глаз с наставника. — Я плохо воспитан и вообще беспризорник. Что с меня взять.

— Вы вообще никак не воспитаны, — тихо откликнулся Крис. — Только старшим хамить научились.

— Зато у меня хорошо это получается. Меня так мама учила — если что-то делать, то от души.

— Сильно сомневаюсь, что вас можно научить чему-то еще.

— Вы же даже не пробовали. Связываться боитесь?

— У вас вода с волос капа… — Крис оборвал сам себя и, резко отставив бокал, уткнулся лицом в ладони. — Ты и правда был похож на воробья, — помолчав, уже другим тоном добавил он.

Шон оцепенело молчал, не замечая, что стиснул свой бокал так, что побелели пальцы.

— Я и не думал, что ты помнишь… — признался он наконец.

Крис поднял голову и коротко улыбнулся.

— Как дела? — нейтрально спросил он и мотнул головой в сторону двери. — Там, я имею в виду.

Шон нерешительно пожал плечами.

— Бузят, — коротко ответил он. — Тони МакКейн вернулся… э-э-э, это старший огненный маг. Больше недели прошатался где-то, теперь не заткнешь — новостями делится…

Крис вопросительно изогнул бровь, и Шон невольно вспомнил сегодняшний вечер в гостиной — и то, как это выглядело, когда Тони ввалился туда вместе с Домиником, взрывая привычную уютную тишину воплем: «Что, сволочи, соскучились?!». Какие они были оба шальные и почти пьяные, хохочущие, с безумными глазами, от них за милю разило сексом — быстрым, неловким и сумасшедшим, после которого кое-как натягиваешь одежду и тащишь друг друга — туда, куда не успели дойти, потому что руки вдруг начали эту самую одежду нетерпеливо стягивать.

Разило так отчаянно — от их глаз, жестов, от каждой ухмылки, что даже взгляд Дины на мгновение почти мечтательно расфокусировался. Остальные, заразившись бешеным напором Тони, наперебой дергали его, что-то вопили, о чем-то спрашивали, и Шону чуть ли не впервые за месяцы жизни в замке показалось, что даже здесь, даже у магов может быть — жизнь. Вот такая — чтоб била ключом, чтоб аж дыхание перешибало от счастья. Чертов Рэммет с его надеждами.

Видимо, секс и впрямь получился слишком быстрым, потому что у парней все никак не получалось перестать хвататься друг за друга, и в конце концов Тони просто уселся на пол посреди комнаты, оживленно жестикулируя и делая огромные глаза, взахлеб повторяя: «Ребята, там такое творится! Такое!», а Дом, обхватив его за шею, навис сзади, и Тони и сам, кажется, не замечал, что то и дело цепляется за него одной рукой, постоянно оглядываясь, словно Доминик способен вдруг куда-то исчезнуть.

А еще никак не получалось, глядя на попытки Тони не смотреть на Дину, избавиться от мысли, что он — знает. Мерлин бы понял, каким шестым чувством, но он знает, кто и как согревал постель Рэммета, пока любовник отсутствовал, и это так неожиданно, дико и отчаянно больно, что Тони перепуган сейчас до зеленых гоблинов. Что он боится перестать говорить и начать думать, боится самого себя и того, что чувствует, потому что он действительно счастлив, и все, что ему нужно — это обнимающий его за шею блондин.

И знать, что это не закончится — никогда.

— Так что в мире за новости? — потормошил Шона Крис.

Тот моргнул, силясь перевести сумбурный эмоциональный поток слов МакКейна в набор четких фактов, который способен воспринимать Кристиан. Тяжело, — с неподдельным удивлением вынужденно констатировал Шон.

— Министерство вовсю продвигает идею о потенциальной полезности стихийных магов человеческому обществу, — начал он, сосредоточенно покусывая губы. — Опять пошла волна информации об их роли во второй войне. Закон о принудительной высылке еще не отменен и даже не рассматривается — мистер Драко про это говорил, кстати, что Визенгамоту даже удобнее пока сгонять магов сюда. Все равно в резервацию почти никто не уезжает… Но уже отменен закон об ограничении в правах для тех, кто не обязан покидать страну. И его Визенгамот принял.

Лицо Криса приобрело знакомое выражение — превратившись будто в вырубленное из камня. Он сосредоточенно слушал, невидяще глядя в пространство, так и не взяв бокал, отставленный в сторону.

— Этого следовало ожидать. Что тут такого удивительного?

— Тут — ничего, — кивнул Шон. — Убит член Визенгамота, лоббировавший отмену этого закона, причем — уже после того, как прошло голосование. Информация скрыта и в газеты не просочилась… Убит новый лидер партии в защиту стихийных магов — практически сразу после избрания. Убит журналист, написавший какую-то отсебятину о нашей школе — в основном, по словам Тони, статья была о том, что школа существует, ею руководит мистер Поттер, и все маги там под контролем и присмотром. И тоже — сразу после выхода статьи…

— Погоди, — взгляд Криса снова обрел осмысленность. — Если информация закрыта и в газетах не появлялась, откуда этот, как его — МакКейн? — мог ее выцарапать? По улицам ходил и кривотолки слушал?

— Нет, — невольно улыбнулся парень. — Он поперся в аврорат заявлять о пропаже своей кошки. И ходил там, читал, кто что думает — несколько дней, пока с каждым более-менее высокопоставленным лицом в коридоре хоть раз не столкнулся. Всех, говорит, достал кошкой этой…

Крис покосился на него, как на сумасшедшего, но промолчал. Шон вспомнил, как, полузадушенно всхлипнув, заорал, услышав об этом, Доминик.

— Я тебя, мать твою, придушу нахрен — ты что, совсем с катушек съехал?! — вопил он. — Ты что, думаешь, в аврорате одни дебилы сидят? Умнее ничего не мог придумать — самому им в лапы полезть, да еще по такому тупому поводу? Если бы любой тамошний придурок догадался, что ты читаешь мысли, или просканировал тебя любым заклятьем… — он задыхался, не находя слов.

— Так не обнаружил же, — поморщился Тони.

— Гоблина с два ты еще раз отсюда выйдешь! — рявкнул Дом.

МакКейн нехорошо прищурился. Маги пялились на них, только не открыв от возбуждения рты.

— Гоблина с два я выйду отсюда без тебя, — с нажимом прошипел Тони, чуть не вдавливая его взглядом в стенку. — Я, конечно, взрослый маг, и понимаю — все дела, свобода воли, принятие чужих решений, чтоб тебя, Рэммет, соплохвост заел с твоими решениями! — кулак с размаху врезался в пол. — Я предлагал тебе пойти со мной? Я, мать твою, только не умолял, чтобы ты оторвал задницу и прогулялся до Лондона! Со всеми этими, тролль их сожри, переговорами там должно было твориться что-то такое, о чем нам не рассказывают, и, если тебе все до факела — Мерлин с тобой, торчи здесь. Но ты хоть понимаешь, вообще, чего мне это стоило? Повернуться и уйти, и поверить, что ты не ищешь способ от меня избавиться, а тебе просто на все положить? Так что — вот сейчас уже заткни, пожалуйста, пасть, вот на этом самом месте, и даже мне не заикайся теперь, что я что-то там не так делал. А в следующий раз, если тебе не поровну, заавадят меня там авроры или нет, то не имей привычки бросать меня одного! Я внятно выразился? — демонстративно выдержав паузу, Тони отвернулся и, враз как-то сникнув, цапнул чью-то рюмку с наколдованным по такому поводу виски. — Мы, огненные маги, вообще думать не обязаны, — с глухой иронией проворчал он в сторону. — У нас и без этого хорошо получается брать и делать… пока остальные все думают, все гадают…

В глазах потерявшего дар речи на добрую четверть часа Доминика можно было, наверное, поместиться целиком. Всей оравой.

— Отчаянный, видать, молодой человек… — помолчав, покачал головой Крис. — Глупый и безрассудный. Но отчаянный.

— Есть такое… — мягко согласился Шон.

Видеть Кристиана таким — в ответ на подобную выходку констатирующим почти что согласие если не с поступком, то хотя бы с его результатом — это, наверное, было слишком для одного вечера. Таким Крис не был с тех пор, как они переступили границу Уоткинс-Холла — и Шон был уверен, что не будет уже никогда.

— В общем, идет массированное теневое противостояние между Министерством и кем-то, кто не согласен с его политикой, — добавил он. — По мнению Тони — в аврорате убеждены, что за убийствами стоит группа людей, а не магов. Что-то там по почерку и характерным признакам, я не знаю — Тони сам до конца не понял. И эту информацию активно прячут от электората.

— Раз прячут — значит, не так массированно пока что и противостоят, — задумчиво заметил Крис. — Раз все еще есть возможность прятать и выдавать за несчастные случаи — или за что они там выдают…

Шон пожал плечами и отвел взгляд.

— А твои как дела? — на свой страх и риск поинтересовался он. — Ну… вообще, я имею в виду…

— Имел честь беседовать сегодня с мисс Паркинсон, — коротко улыбнулся Крис. — Крайне, скажу я тебе, оказывается, неглупая девушка. Просто — крайне…

Брови Шона поползли вверх. Это уж точно был первый раз, когда Эббинс отзывался тепло хоть о ком-то из здешних учителей.

— Только не говори мне, что она уломала тебя ходить на занятия, — недоверчиво буркнул он. — Я и так уже подозреваю, что сплю…

Крис расхохотался — и, наверное, это и стало последней каплей. Шон успел только заметить краем глаза, как задрожала рука, а следующим звуком уже был звон разбившегося бокала, и воздух вдруг закончился, будто горло передавило комком, и Шон почувствовал, что его срывает с кресла и дергает куда-то — вперед, куда угодно, где не было месяцев молчаливого презрения и оглушающей тишины, и холода, и постыдного желания то кричать, добиваться, требовать — то уговаривать, унижаться и плакать.

Только почему-то впереди снова оказался — он, и его жесткое плечо, и неожиданно крепкие руки, обхватившие, встряхнувшие, и ладонь, непривычно улегшаяся на затылок — и все равно ни черта не было видно от слез.

— Я… — захлебнулся Шон.

— Ш-ш-ш, — выдохнул голос над ухом, и от тепла чужого дыхания на своей шее слезы рванули совсем уже не сдерживаемым градом. — Прости меня… Ты что, малыш…

— Мерлин… — простонал Шон, вцепляясь обеими руками в пахнущую выгоревшим на солнце лугом рубашку.

— Да не буду я на ваши занятия ходить,