Развернутый схематизм идей разума 4 страница

Кончик пера, вычерчивающего трансцендентальную схему, — вот конец бесконечного рассудочного движения. Снова, теперь в качестве образа, угадывается "субъект без предикатов", логический субъект, не могущий быть представленным в бесконечной цепочке рассудочных определений, — вот что маячит (только в качестве идеи) на самом донышке бездонной дедукции. Да, ряд эписиллогизмов сам по себе бесконечен, пока эти самые эписиллогизмы остаются эписиллогизмами, пока они не переходят сверху — в идеи разума, снизу — в схемы воображения, конструирования. Отнюдь не ленивая необходимость представить ряд законченным (сколько возможно его продолжать...), но упор этого ряда — и вверху и внизу — в "субъекте без предикатов", — вот что дважды отсекает бесконечное рассудочное движение и делает его целокупным.

"Делает целокупным..."

Это утверждение двусмысленно. Первый смысл: целокупен (в результате двойного отсечения) сам — бесконечный — рассудочный ряд. Целокупен как причина (условие) каждого логического сдвига и как причина (сила) формирования "фигур", возникающих на кончике логического пера. Второй смысл: целокупен тот целостный, замкнутый предмет, который "маячит" в этом ряду. — Маячит сверху — как вещь в себе, как средоточие метафизического, абсолютного мира. Маячив внизу — как итог "фигурного синтеза", как предмет возможного опыта.

Но антиномия возникает только на одном конце этого второго смысла... Хотя — об антиномиях все еще подождем.

Пока все о том же — о том, как обогащают гипотетический синтез идеи синтеза категорического и разделительного. Сейчас самое время перейти к идее разделительного синтеза.

(6). Наконец-то — тайна разделительного умозаключения и его роли в теоретическом мышлении Нового времени. Именно благодаря разделительной идее два смысла целокупности, упомянутые выше, уживаются в теориях Нового времени и сливаются внутри этих теорий в один смысл. Благодаря "разделительной идее" целокупность "ряда" воспроизводит целокупность предмета (даже взятого "сверху" — как "вещь в себе" и как "ноумен" разума); точнее — целокупность ряда воспроизводит... логически обоснованную невозможность воспроизвести в теоретических понятиях "целокупный предмет" (?!).

Разъясню, в чем тут дело.

До сих пор идее раздельного синтеза не везло в нашем изложении. Читатель помнит, что по первоначальному плану я хотел раздельно изложить ход эксперимента чистого разума — в "категорических", "гипотетических" и "разделительных" умозаключениях. Но план не удался. С категорическим "восхождением" все шло нормально, но, когда мы перешли к "гипотетическому синтезу", он оказался таким прожорливым и экспансионистским, что сломал всю первоначальную логику. Этот синтез сразу же переламывался из восходящего ряда в нисходящий, этот синтез поглощал все остальные формы синтеза и требовал их анализа, этот синтез приводил к идее ("предпосылка без предпосылок"), воплощающей смысл всех остальных идей, хотя и обогащающих идею гипотетического синтеза, но только в самой "гипотетической воронке". В итоге до "разделительного умозаключения" мы с читателем так и не добрались. Идею разделительного синтеза и логическое действие этой идеи приходилось втягивать в наше изложение "по ходу дела", мимоходом, по мере надобности. Но в такой необходимости был, конечно, свой резон. Ясно, что "нарушение" первоначального плана как-то входило в первоначальный план. Без доли лукавства тут не обошлось.

В "разделительной идее" есть нечто санкционирующее это нарушение, позволяющее именно "мимоходом" лучше всего понять роль разделительного силлогизма в общем строении "эксперимента чистого разума".

Но сейчас пришла пора увидеть замысел нашего (точнее — кантовского) "мимоходом".

Вот несколько основных определений "идеала", каверзно затаенного в синтезе "разделительной", то бишь "теологической", идеи.

Разделительное умозаключение строится по схеме "или — или". Предмет должен обладать или одним, или другим из исключающих друг друга атрибутов. Именно в этом умозаключении закон противоречия и исключенного третьего напрочь закрепляется в рассудочной логике. Но взгляните, как это простое утверждение запутывается (или проясняется?) у Канта:

"Всякое понятие неопределенно в отношении того, что не содержится в нем самом, и подчинено основоположению об определимости, согласно которому из двух противоречащих друг другу предикатов понятию может быть присущ только один. Это основоположение опирается на закон противоречия и потому составляет логический принцип, отвлекающийся от всякого содержания познания и имеющий в виду только логическую форму его.

Но всякая вещь, если иметь в виду ее возможность, подчинена еще принципу полного определения, согласно которому из всех возможных предикатов вещей, поскольку они сопоставляются со своими противоположностями, ей должен быть присущ один. Это основоположение опирается не только на закон противоречия, так как оно кроме отношения двух противоречащих друг другу предикатов рассматривает всякую вещь еще в отношении ко всей сфере возможного как совокупности всех предикатов вещей вообще и, предполагая эту сферу как априорное условие, представляет всякую вещь так, как она выводит свою собственную возможность из своего участия во всей сфере возможного". (В примечании: "...это основоположение относит всякую вещь... ко всей сфере возможного, которая, если бы она (эта сфера возможного. — В.Б.)... находилась в идее единичной вещи, обнаруживала бы сродство всего возможного... Определимость всякого понятия подчинена всеобщности (universalitas) закона исключенного третьего... а определение вещи подчинено целокупности (universitas), или совокупности, всех возможных предикатов".) "Следовательно, принцип полного определения касается содержания, а не только логической формы. Этот принцип есть основоположение о синтезе всех предикатов, которые должны составлять полное понятие вещи, а не только аналитического представления посредством одного из двух противоположных друг другу предикатов...

Положение все существующее полностью определено означает, что из всякой пары не только данных, но и всех возможных предикатов, противоположных друг другу, один всегда присущ вещи. Посредством этого положения... сама вещь трансцендентально сопоставляется с совокупностью всех возможных предикатов... Если, следовательно, полное определение в нашем разуме имеет в основе трансцендентальный субстрат, который содержит в себе как бы весь запас материала, откуда могут быть взяты все возможные предикаты вещей, то этот субстрат есть не что иное, как идея всей реальности (omnitudo realitatis).." Благодаря такому обладанию всей реальностью понятие вещи в себе представляется как полностью определенное, а понятие некоторого ens realissimum есть понятие единичной сущности, так как из всех возможных... предикатов один, а именно тот, который безусловно присущ бытию, всегда имеется в ее определении. Следовательно, в основе полного определения... лежит трансцендентальный идеал, составляющий высшее и полное материальное условие возможности всего существующего..." (3, 503 — 507).

Или — в другом, исходном определении: "...безусловное разделительного синтеза частей в системе* — это "агрегат членов деления, которые не нуждаются ни в каком дополнении для завершения деления понятия" (3, 356).

До сих пор в нашем мимоходном изложении роли разделительного умозаключения в "эксперименте чистого разума" мы в основном опирались на это, более формальное определение. А теперь разберемся с первым, содержательным определением "разделительного безусловного" — с определением идеала.

Выделю в рассуждении Канта следующие моменты, существенные для понимания того, как "безусловное" разделительного синтеза обогащает и трансформирует идею синтеза гипотетического:

а) В обычном разделительном умозаключении мы так или иначе определяем предмет, приписывая ему тот или иной атрибут. Весь набор возможных атрибутов (и подходящих для вещи, и не подходящих для нее) находится не в определяемом понятии, но в нашем рассудке. Но, доводя разделительное умозаключение "до самого верха", до определения — через закон противоречия — "вещи в себе", мы наталкиваемся на неразрешимое противоречие ("идеал..."), именуемое иначе "полным атрибутивным определением" "вещи в себе".

"Вещь в себе" не может быть определена извне. Она должна сама нести в себе основания своего определения, выбора своих атрибутов. Но это означает и то, что определения небытия вещи (то, чем она не может быть...) также должны быть дедуцированы из ее бытия. Но тогда в атрибутивное определение "вещи в себе" должно войти, с одной стороны, ее определение через один-единственный действительный (а не только возможный) атрибут, совпадающий с определением ее бытия (ее определением как логического субъекта), но в это определение должно войти, с другой стороны, ее определение через все возможные атрибуты, из которых вещь (разум как ноумен...) — бытием своим — "выбирает" (умозаключает) единственный необходимый. Определение вещи должно быть определением ее — в возможности — как целокупной (весь мир как бытие — небытие данной вещи) и — в действительности — как единичной, одной, единственной, особенной. Но это должно быть одно определение. По сути здесь нет "с одной стороны" и "с другой стороны"... Это означает, что определение данной вещи будет некоей активной (самодействующей) схемой: единственный атрибут (определяющий особенность ее бытия) будет одновременно "как бы субъектом", активно определяющим (отбирающим) все иные атрибуты — в их невозможности для данной вещи. '

Таков идеал безусловного (исчерпывающего) разделительного умозаключения.

б) Этот "идеал" и есть "теологическая идея" Канта. В таком определении "вещь в себе" получает все характеристики Бога средневекового мышления, но в чисто логическом и регулятивном плане — через "как если бы", через условное наклонение. В отличие от категорического "субъекта без предикатов" смысл такого (разделительного) определения "вещи в себе" состоит именно в том, что это "система атрибутов", не нуждающаяся в "субъекте", которая сама себе является "квазисубъектом". Это не только "система атрибутов", понятая по образцу Бога. Это также Бог, понятый по образцу полной системы атрибутов, признаков, предикатов, определений, не нуждающихся... в предмете определения. Что ж, вовсе не желая прибегать к дурному каламбуру, приходится сказать: такая абсолютная, законченная, чисто теоретическая, вне-субъектная, квазисубьектная система определений без определяемого действительно есть "идеал" и Бог мышления Нового времени.

Кант именно в этой разделительной идее, присваивающей имя Бога, когда определяет ее как "теологическую", как всегда, поразительно точен в историо-логическом плане, удивительно чуток к исторической (Нового времени) неповторимости. Сами ученые (в частности, математики) опознали своего Бога — требование абсолютной, системной, вне-содержательной "содержательности" теоретико-группового подхода — только в XX в.

Кант осмыслил это в конце XVIII в., и с гораздо большей последовательностью, но и с ироничностью. Для него эта идея регулятивна (через "как если бы"), для него она теологична (вненаучна), для него это — только одна из трех идей разума. Наконец, для Канта эта "разделительная идея" логически работает только в "горловине" идущего вниз "гипотетического умозаключения".

И здесь мы возвращаемся к вопросу о том, как действуют и переплетаются "остальные идеи разума" (категорического и разделительного синтеза) в русле нисходящего гипотетического ряда. Ясно прежде всего, что "идея разделительного синтеза", так же как идея категорическая, "все свое несет с собой" и — сама по себе — не нуждается в услугах дедуктивного нисхождения. "Безусловное" разделительного синтеза — это не субординированная, но координированная система атрибутов, система полная, законченная (хотя это и невозможно...), в самой себе имеющая основание своего деления. Стоит не досчитаться в этой системе хотя бы одного атрибута (только возможного, только возможного), и она теряет всю специфику своего логического содержания, своей логической формы, она перестает быть "теологической идеей", перестает нести в себе Бога. Опять-таки, как с категорическим восхождением, без восходящей линии просиллогизмов эта идея не может возникнуть, но коль скоро разум вышел в этой идее за пределы, вышел в сферу практического отношения к вещам, то путь обратно — в разум — в рассудок — в продуктивное воображение — закрыт, спуск по цепочке эписиллогизмов невозможен.

Разве что в троянском коне гипотетической идеи, в беспокойной форме "предпосылки, не нуждающейся в предпосылках"?! Тогда бы — конечно... Ведь гипотетическая идея, как раз без работы на других, без истощения в бесчисленных следствиях, без эписиллогизмов, перестает быть самой собой, перестает быть пусть безусловным, но — условием.

Но тут не просто "разве что...". Для идеи разделительного синтеза троянский конь необходим по определению. Разделительное "безусловное" обнаруживается и реально существует только в форме рассудочной теории (взятой в целом), только как интеграл нисходящего гипотетического вывода. (Я возвращаюсь к мысли, высказанной в связи с анализом сопряжения гипотетического умозаключения с общей логикой рассудка.)

Ведь "безусловное" разделительного синтеза — это полная, совершенная (завершенная) система всех — возможных — атрибутов, а для того, чтобы получить эту полную систему формальных определений и свести все эти определения воедино, необходимо двигаться (первоначально?) по линейной цепочке рассудочных "если это, тогда — то...". Правда, в разделительной идее эта "цепочка" понята со снятыми векторами "вверх-вниз", понята как квазиодновременная. В этом — ее неумеренность, рискованность, "идеальность". Это — ряд, представленный (рискованное предположение, регулятивная идея) в форме агрегата. Это — бесконечное движение вывода, представленное так, как если бы оно не было движением (1), как если бы оно не было бесконечным (2), как если бы оно было не определением теории, а вне-теоретическим "определением" (определение ли это еще?!) "вещи в себе" (3). Это синтез гипотетический ("если, то..."), понятый и представленный как синтез разделительный ("или — или"), но, конечно, в полном объеме того и другого.

Но "вещь в себе" разделительного синтеза запрятана в глубь рассудка (даже не в глубь разума) еще более фундаментально, чем это получилось сейчас. Ведь следует учесть и обратный ход: не только теория дана в этом синтезе так, как если бы она была вещью в себе, но и "вещь в себе" представлена так (без логического субъекта, вне логического субъекта, за логический субъект), как если бы эта вещь вообще не существовала вне теории, вне логики вывода. Как если бы "вещь в себе" была полностью, без остатка расплющена в абсолютной теоретической системе. Как если бы основным содержанием (вне-теоретическим содержанием) "вещи в себе" был ее радикальный, абсолютный, безусловный формализм.

Для кантовской "вещи в себе" (для реальной онто-логики Нового времени...) такое чудовищное (пойди обнаружь ее, эту "вещь в себе"?) понимание предельно существенно. Ведь (напомню еще раз) такое, через разделительный синтез данное, абсолютно формальное, определение "безусловного" есть Бог (идеал науки) Нового времени. Имени Бога не заслужила ни идея синтеза категорического, ни идея гипотетического синтеза. Да, конечно, "сила" исходна в этой науке как определение неопределяемой внешней субстанции, как то, что должно быть определено в цепочке нескончаемых действий, а затем (внутри логического аппарата теории) — следствий. Но ведь это, так сказать, "апофатическое" определение Божества науки Нового времени. Позитивным, артикулированным, сказанным наименованием этого Бога является бесконечная цепочка следствий, понятая как законченная, как "сам себе субъект", как система определений, обходящаяся без того, что определяется, что познается.

Вот мы и возвращаемся к утверждению, что двусмысленность "целокупности" логического ряда устраняется или, во всяком случае, получает работающий статут в идее разделительного синтеза.

Теперь все расщеплено.

Один смысл "целокупности" определяется безусловным "категорического синтеза". Это — "целокупность" (цельность, замкнутость, образность) того предмета познания, того субъекта без предикатов, который с двух сторон ограничивает, отсекает рассудочный ряд — со стороны разума и со стороны "продуктивного воображения". Другой смысл "целокупности" определяется через разделительный синтез. Это — целокупность самого ряда. Сама система бесконечной дискурсии предстает как определение или, точнее (ведь "вещь в себе" не может быть теоретически определена), как бытие мыслимой в "разделительных умозаключениях" вещи в себе.

Тогда получается такой оборот. —

"Целокупность ряда" есть в одно и то же время, но — к счастью — в разных отношениях: во-первых, невозможное теоретическое воспроизведение "вещи в себе" как абсолютного предмета определения, то есть "вещи в себе" как "субъекта без предикатов" (идея категорического синтеза); во-вторых, невозможное бытие "вещи в себе" как абсолютного определения, то есть "вещи в себе" как "системы атрибутов, которая сама себе субъект" (идея разделительного синтеза); наконец, в-третьих, "целокупность ряда" есть невозможная формальная схема определения "вещи в себе" как "предпосылки без предпосылок" — "силы" — "свободы" (идея гипотетического синтеза).

Но тогда вся тайна и трудность логики Нового времени, логики абсолютной рефлексии, сосредоточивается как раз в разделительной идее, поскольку именно в ней сводится воедино вся фантасмагория взаимоисключающих идей разума — воплощается в теле (в форме) теоретических структур, в бытии теории. Но сама эта идея разделительного синтеза все время остается в тени, вне анализа, ведь это только "идеал", и ее выпадение из явного логического разбора (прежде всего из разбора антиномического) позволяет снова развести силовое и предметное определение "вещи в себе".

(7). Итак, итоговый смысл схематизма идей. Возникла интересная ситуация.

Мы по очереди утверждали определяющее значение каждой из кантовских идей разума.

Сначала: именно идея категорического синтеза ("субъект без предикатов") выражает единственную суть (замысел) всех идей разума — трансцензус из теоретического к практическому отношению к вещам, трансцензус из сферы "предметов возможного опыта" в сферу "вещей в себе". Только "категорический синтез" возводит рассудок в степень разума.

Затем: именно идея гипотетического синтеза ("предпосылка, не нуждающаяся в предпосылках") выражает единственную суть (возможность) эффективной работы разума? возможность его (разума) нисхождения в рассудок; только в идее гипотетического синтеза все "идеи разума" сплетаются воедино, обогащают друг друга и дают реальную схему бесконечной дедукции. Только "гипотетический синтез" возводит рассудок в степень разума.

Наконец: именно идея разделительного синтеза ("система атрибутов, которая сама себе субъект") выражает единственную суть (идеал) бытия разума в недрах рассудка, только эта идея есть Бог логики Нового времени, есть теория, понятая (непонятая) как "вещь в себе". Только "разделительный синтез" возводит рассудок в степень разума.

Каждая из этих идей воплощает всю суть (и всю "нищету") теоретического разумения полностью, абсолютно, но — в разных отношениях. Так работает эксперимент чистого разума.

Если еще раз вернуться к образу "воронки", вбирающей в себя все идеи разума в его нисходящем движении, в движении эписиллогизмов, то схематизм идеи чистого разума может быть описан так:

Втягиваясь в воронку гипотетического вывода, все идеи разума теряют свой трансцендентальный характер, вырождаются в рассудок и — в работе рассудка — сплетаются в одну линию, в одну струну,\ сплетенную из трех нитей и поэтому особенно крепкую, неразрывную, бесконечную.

Это — в движении вниз. Но в восходящем движении, когда рассудочная мысль выходит из воронки "вверх", в чистую сферу разума, струна расплетается, расходится на три самостоятельные нити, порождает вновь особые и совершенно независимые друг от друга "идеи разума".

И каждая воплощает его "суть". Но в одной (категорической идее) суть разума — это его замысел — замысел превращения разума теоретического в разум практический. В другой (разделительной) суть разума — идеал — идеал абсолютного, исчерпывающего (если бы оно было возможно) определения. В третьей (гипотетической) суть разума — это возможность его работающего, рассудочного обращения, переворачивания. Возможность... сплетения воедино всех нитей умозаключения (в движении вниз), возможность начать сказку о белом бычке с самого начала. В этой "гипотетической сути" заключен эксперимент чистого разума в узком смысле слова, то есть опыт двойного рассмотрения идей разума — в их способности (неспособности) выйти в сферу разума практического, в сферу практического отношения к вещам в себе, и в их способности (уже без всяких "неспособностей") обогащать и давать импульс движения для работы рассудка, для упорядоченного выводного обусловливания.

В таком двойном рассмотрении "идеи разума", взятые одновременно с двумя — противоположно направленными — "векторами", вообще теряют векторный характер, становятся, так сказать, тензорными величинами и, сохраняя разумность, несут на себе также отпечаток умеренности, рассудочности. В итоге "двойного рассмотрения" идеи разума приобретают строго логический вид и дают в раздельности три основных предельных определения логики Нового времени.

От "субъекта без предикатов" идет понимание этой логики как логики аксиоматической, постоянно указующей на вне-теоретический предмет определения, воспроизведенный (не могущий быть воспроизведенным...) во внутри-теоретическом определении предмета. От "предпосылки без предпосылок" идет понимание этой логики как логики дедуктивной, выводной, опирающейся на некую исходную схему вывода. От "системы атрибутов, которая сама себе субъект" идет понимание этой логики как логики законченного формализма, как необходимой логики бесконечных координационных функциональных связей. Здесь формируется идеал "теоретико-группового подхода", близкий к реализации, близкий к трансформации только в XX в.

Но эти три понимания не спорят, не диалогизируют между собой.

Во-первых, потому, что каждое из этих определений связано со своей собственной восходящей ветвью умозаключений (одно — с категорическим умозаключением; другое — с гипотетическим; третье — с разделительным). В движении "вверх" они не соприкасаются, перестают соприкасаться. Во-вторых, потому, что в движении "вниз" эти определения теряют свою особенность, несовместимость и сливаются в компромиссной, усредненной форме бесконечного выводного движения. Идея "предпосылки без предпосылок" обращает в свою логическую веру все остальные идеи.

Спора логических начал здесь быть не может (он не может быть логически выявлен). Иначе было в XVII в.

Тогда "спор начал" происходил открыто, резко (Спиноза — Декарт — Лейбниц...), тогда он составлял самую суть философской логики. Тогда все философские копья ломались из-за того, что только-только возникающая логика Нового времени была раздражающе противоречива как раз в своих логических началах, основах.

Затем, в XVIII — XIX вв., спор этих начал стал беззвучным, затерялся в ниспадающей, строго формальной однолинейности дедуктивного вывода, в квазинепротиворечивой, условной безличности ее исходных "аксиом".

Но все это — особая проблема, предмет будущего исследования¹.

Вернусь к "идеям" Канта.

Если понять идеи разума не в двойном, но в одностороннем движении — только как логические формы, в которых возможно помыслить вне-теоретические "вещи в себе", тогда эти идеи получают не собственно логический, но онто-логический, метафизический смысл и... обоснованием логики Нового времени окажутся... идеи логики и мировоззрения средневекового: теологическая идея (идея Бога) и психологическая идея (идея души). Только космологическая идея не может получить собственного средневекового "обоснования". В ней — нечто непереводимое на средневековый язык. Но зато в ней — ключ перевода "теологической" и "психологической" идеи на язык логики и мировоззрения, специфичных только и исключительно для Нового времени, для деятельности и мышления XVII — XIX вв.

Перевод этот известен в современной метаматематике (в саморефлексии формальной логики). Это — (1) "бесконечное множество абстрактных форм-структур"² и (2) "система исходных аксиом". В мировоззрении ("метафизике") Нового времени идеи Бога и Души получают имя свободы, — в том кантовском смысле слова, о котором речь шла выше.

Впрочем, и "система аксиом", и "бесконечное множество структур-форм" не только в "метафизике", но и в логике сохраняют своезапредельное значение. "Аксиома" указывает на запредельный и в логике неопределимый предмет определения. Абсолютный формализм (структур-форм) сохраняет значение идеала, к которому теория стремится, на который теория молится, но который... увы... только идеал. А вот идея "гипотетического синтеза" работает честно, без устали, в недрах самой теории.

1 Такое исследование "XVII век. Спор логических начал" сейчас подготавливает группа "Диалогихи мышления" в составе B.C. Библера, А.В. Ахутина, Л.Б. Тумановой, Т.Б. Длугач, М.С. Глазмана, Я.А. Ляткера.

2 Идеал этот выговаривается реже, чем "аксиома", но в XX в. он становится все более выявленным. Вот, к примеру: "В своей аксиоматической форме математика представляется множеством абстрактных форм — математических структур..." (Бурбаки Н. Очерки по истории математики. С. 258). Определение Бурбаки особенно осмысленно — здесь и связь этого идеала с пониманием логики как математики, и связь идеала "логики структур" с аксиоматическим "идеалом".

Нам никак не развязаться с особой ролью "гипотетического синтеза" и "гипотетического анализа". Причем синтез этот (восхождение вверх) и анализ этот (нисхождение в бесконечность) обогащаются не только другими идеями разума (отношениями "присущности" и отношениями "общения"). Тут есть еще одна странность.

До сих пор я рассуждал так, как будто есть одна "космологическая идея", противопоставленная идее "теологической" и идее "психологической". Но "космологических идей" в "Критике..." Канта четыре, и разделение это есть не просто спецификация, но и новая экспансия "гипотетического синтеза", уже не только на иные формы "отношений", но и на все иные помимо отношения категории и суждения. На всю таблицу рассудочных действий. Расскажу, как это получается (именно получается, хотя почти не выговаривается вслух) у Канта. Или, будем говорить прямо, вот как это получается в реальной логике мышления

Нового времени...

Вообще, это очень плодотворная задача — обнаруживать, где Кант противоречит сам себе, не сводит концы с концами и говорит, ничтоже сумняшеся, через пять — десять строк нечто прямо противоположное тому, что он же сказал "выше"... В этих небрежностях обычно скрываются наиболее продуктивные мысли Канта. В этих странных лакунах, отождествлениях несходного (Кант и не замечает, что он "не сводит концы...", впрочем, может быть, замечает?) и совершается реальная работа Кантовой мысли. Мы уже обнаружили все логическое значение такой небрежности, как неявное отождествление двух утверждений — о том, что идея разума может формироваться по трем линиям — "категорического", "гипотетического" и "разделительного" синтеза, и о том, что линия эта единственна, она подчинена законам ряда, то есть исключительно законам синтеза "гипотетического".