Студопедия

КАТЕГОРИИ:

АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника


Глава восьмидесятая «Вишневый сад»: май 1903 — январь 1904 года




 

Пять лестничных пролетов, ведущие к новой московской квартире, превратились для Антона в «великомученический подвиг». Погода на улице стояла холодная. Неделю он провел в уединении с Ольгой, Шнапом и корректурой для Маркса и Миролюбова. Затем в квартиру потянулись друзья и коллеги, предлагая сочувствие и медицинские советы. На улицу Антон вышел на второй неделе мая, чтобы купить Марьюшке очки для работы в саду и для визитов в церковь. Затем Чехов вызвал к себе Суворина, который приехал незамедлительно и провел в разговорах с ним два дня. Антон уговаривал его опубликовать сочинения своего старого приятеля Белоусова, днями тачавшего брюки, а ночами переводившего на русский язык стихотворения Роберта Бернса.

Затем вслед за Сувориным Антон отправился в Петербург, однако там общался лишь с Адольфом Марксом, который согласился пересмотреть условия контракта, но только при личной встрече с Чеховым. Маркс предложил ему пять тысяч рублей «на лечение», от которых Антон решительно отказался, и чемодан своих роскошных изданий, перед которыми Антон не устоял. Окончательный разговор издатель с автором отложили до августа. Погода в столице была уже летняя, однако, даже не повидавшись с Александром, Антон быстро собрался в обратный путь. Не пожелал он встретиться и с Ликой. Ее муж, в то время находившийся на военных учениях, с тревогой писал ей: «Жду тебя с нетерпением в Москву — мне без тебя невмоготу жить, думать, действовать <…> Сейчас Чехов в Петербурге. Неужели он к тебе не заглянет?»[556]

Маша уехала в Ялту присматривать за Евгенией Яковлевной и за садом. В московской квартире жизнь была бы вполне благополучной, если бы Шнап не попал под лошадь. Пес остался жить, хотя и с кривой шеей, а Антона вызвал мировой судья, и на получение оправдательного решения ушло десять дней. В мае Чехов консультировался у знакомых врачей: никто из них не поддерживал его намерения поехать в Швейцарию. Наконец 24 мая он показал себя когда-то читавшему ему лекции профессору Остроумову. Профессор Антону не понравился: он обозвал его калекой и обращался к нему на «ты». Остроумов определил, что оба легких у Чехова поражены эмфиземой, а туберкулез затронул и кишечник. Он выписал больному пять рецептов и отменил назначения, сделанные Антону его же собственными учениками. Выходило, что Чехов напрасно четыре зимы провел в Ялте: ему нужен сухой воздух. Ольга теперь могла возобновить поиски подмосковной дачи. К ее радости, Остроумов позволил Чехову мыться.

Маша пришла в замешательство оттого, что последует за советами профессора Остроумова. Она как раз собралась отремонтировать кабинет брата — и теперь стала опасаться, что дом в Аутке вскоре может быть продан; дачи в Гурзуфе и Кучук-Кое Антон уже выставил на продажу. В таком случае ей теперь не было нужды занимать пост начальницы ялтинской гимназии, который, по слухам, уже ожидал ее. Так, неожиданно, и над ее домом и над карьерой нависла угроза. Антону она жаловалась на тоску, которая не дает ей спать. Миша призывал ее отстаивать свои интересы: «Если бы я послушался того, кто был против моей женитьбы и против моего переезда в Петербург, то я не имел бы того, что имею»[557]. Вскоре он приехал в Крым навестить и утешить сестру, хотя на уме у него были тайные планы приобрести в свою собственность дачу в Гурзуфе. Узнав, что Маша просит пятнадцать тысяч рублей за дом, когда-то купленный за две тысячи (стоимость его возросла ввиду проектируемой прибрежной железной дороги), он обрушился на нее с упреками: «Вы, высокопорядочные, редкие по душевной чистоте люди, заразились общим в Ялте чувством кулачества. Разве не грешно <…> Мне грустно, грустно, грустно»[558].

Антон заверил Машу, что в Ялте он будет проводить зиму и осень, — по мнению Остроумова, в средней полосе России эти сезоны были наиболее опасны для чахоточных. На следующий день после медицинского обследования Антон с Ольгой выехали за город: поклонница Чехова, художница Якунчикова, предложила им свою дачу на реке Нара, к юго-западу от Москвы. Антон сразу отправился на речку порыбачить и звал к себе в компанию брата Ваню. Шумных собеседников он не жаждал и посему написал Вишневскому о том, что ему «вредны возбуждения», напомнив об эпизоде в театре, когда «перед каждым спектаклем во время грима трое рабочих должны были затягивать Вам веревкой половые органы, чтобы во время спектакля не лопнули брюки и не случился скандал». Обезопасив себя от болтливых визитеров, Антон понемногу работал, сидя у большого окна просторного флигеля, или объезжал с Ольгой окрестные имения, подыскивая будущее жилье.

Посетил Антон и места, знакомые ему с начала восьмидесятых годов, когда еще малоопытным доктором он работал в больницах Звенигорода и Воскресенска. Двенадцатого июня, отослав Миролюбову рассказ «Невеста» (заново переписанный в корректуре), он побывал на заброшенной могиле доктора Успенского на звенигородском кладбище, затем гостил у Саввы Морозова в Новом Иерусалиме. Встречал старых друзей: когда-то бравый поручик Эдуард Тышко, теперь такой же больной, как и Антон, уже не мог обойтись без костылей. Не найдя в округе подходящего дома, Чеховы через две недели вернулись в Нару. Бабкино, где Антон провел с Киселевыми три дачных сезона, они объехали стороной, хотя воспоминания тех лет нашли отражение в «Вишневом саде». Киселев к тому времени разорился, и имение было выставлено на торги. Однако когда все пошло прахом, ему, при всей его никчемности, удалось, как и Гаеву, подыскать себе место в банке.

В Крыму Маша с нетерпением поджидала Антона и Ольгу, обещая вдоволь накормить их персиками и сливами из разросшегося сада. Шестого июля муж и жена выехали в Ялту, где вместе с Евгенией Яковлевной и Машей провели два месяца. Ольга установила мир и лад в отношениях с золовкой и свекровью: Антона ничего не должно было отвлекать от работы над новой пьесой. Третий сезон МХТа без Чехова в репертуаре мог оказаться для театра фатальным. Антон вплотную занялся пьесой еще в Наре, однако там его отвлекли поиски жилья, к тому же несколько страниц унесло ветром в сад, где они погибли в мокрой от дождя траве. Ольга держала коллег в курсе происходящего: 17 июля Немирович-Данченко писал ей из имения жены в Екатеринославе: «Я очень доволен, что Вы в Ялте». Станиславскому он сообщал спустя неделю: «Надо готовиться к тому, что Чехов опоздает. Хотя Ольга Леонардовна писала мне, что он, приехав в Крым, снова приступил к пьесе»[559]. Писалась пьеса туго: Антон объяснял свои скромные успехи «и леностью, и чудесной погодой, и трудностью сюжета». В конце июля Станиславский делился своим беспокойством с Ольгой: «Больше всего нас огорчает, что Антон Павлович не чувствует себя совсем хорошо и иногда раскисает. Не раз помянули все недобрым словом Остроумова. Он наврал и сбил хорошее настроение с Антона Павловича <…> Не думайте дурно о нас. Мы огорчаемся за самого Антона Павловича и его окружающих, а о пьесе же думаем совсем в другие минуты, когда волнуемся о судьбе театра»[560].

Незваных гостей Ольга отправляла восвояси. Лишь врачу Тихомирову разрешалось подолгу сидеть в чеховском доме. Поэту Лазаревскому сразу был дан укорот, и тот оставил в дневнике недовольную запись: «С ее [Книппер] приездом у них в доме всё и все напряжены»[561]. Маша тоже пожаловалась ему, что теперь к Антону ее «не пускают». Тем временем в МХТе начались репетиции, однако Ольге отпуск продлили до середины сентября, чтобы она, по ее собственному выражению, побыла «Цербером» при Антоне. Самочувствие у нее было великолепное: «Здоровья хоть отбавляй, кругла и черна стала <…> встаю в шесть часов утра <…> бегу купаться и плаваю много и порядком далеко. Ем, сплю и читаю и больше ни-ни», — уверяла она Станиславского. Антон под ее присмотром работал дни напролет и прерывался лишь тогда, когда чувствовал себя уж очень скверно. Ольга готовилась к новой роли в создающейся на ее глазах пьесе: «Уже обливаю ее слезами». Готовился к новой роли и Вишневский: Антон посадил его на диету.

Иные сомневались, что у Антона хватит сил продолжить писательский труд. Санин писал Лике 14 августа: «Тихомиров <…> показал мне последний портрет Чехова <…> Почти не узнал я прежнего Чехова. Очень мне больно было видеть карточку. <…> Но Книппер храбрится <…> А потом тут же спрашивает смущенно: „А разве вы… что-нибудь находите?“ Сама себе боится признаться».

В Ялте Ольге стало еще веселей, когда по ее протекции туда перебрался брат Константин. Пользуясь знакомством Чехова с Гариным-Михайловским, руководившим постройкой прибрежной железной дороги, она вытащила брата из «подлого Кавказа», к тому же вредного для его здоровья.

В отсутствие гостей в дом возвращались покой и уют, и вместе с тем жизнь становилась досадно однообразной. Антон решил возобновить шутливую пикировку с братом Александром. Ему он писал на языке, который для Ольги был недоступен: «Quousque tandem taces? Quousque tandem, frater, abutere patientia nostra? Sum in Jalta. Scribendum est»[562]. Александр ответил незамедлительно, и в тоне его письма, написанного по-латыни и по-гречески, прозвучали былые теплота и грубоватая откровенность, которые за последние годы, казалось, ушли из отношений между братьями. Александр вступился за горничную Ольги, вечно беременную Машу Шакину: «Сама она и чрево ее висят на волоске и могут быть изгнаны Ольгой Леонардовной за злоупотребление кактусом с женатым человеком, мне неизвестным <…> Позволь по этому поводу войти с ходатайством к моей милой belle-soeur[563]: не простит ли она виновную? <…> Не забывай, что женская сорочка есть занавес перед входом в общественное собрание, куда допускаются одни только члены с обязательством во время пребывания в нем стоять».

Собственные сыновья особого огорчения у него не вызывали, хотя Коля прикончил домашнюю таксу, а Антон отставал в развитии и не пытался соблазнять горничных («по наследственности ожидал я большего»). Миша же, его особая гордость, в свои двенадцать лет уже болтал по-французски и по-немецки, читал, несмотря на запреты Натальи, сочинения дяди, участвовал в любительских спектаклях и ухаживал за девушками. О собственных мужских способностях Александр отрапортовал Антону стишком:

 

Живу не авантажно,

Но не кляну судьбу:

Ебу я хоть неважно,

Но все-таки ебу.

 

К сентябрю, несмотря на мучительно медленный темп работы, Антон уже ясно видел перспективу своей новой пьесы. Жену Станиславского он предупреждал: «Вышла у меня не драма, а комедия, местами даже фарс, и я боюсь, как бы мне не досталось от Владимира Ивановича». Станиславский же делился своими опасениями с сестрой Зинаидой: «Могу себе представить, это будет нечто невозможное по чудачеству и пошлости жизни. Боюсь только, что вместо фарса опять выйдет рас-про-трагедия. Ему и до сих пор кажется, что „Три сестры“ — это превеселенькая вещица»[564].

Как и «Чайка», пьеса «Вишневый сад» имеет подзаголовок «комедия», хотя речь в ней идет о расставании с иллюзиями и о разрыве семейных связей. В ней слышатся отголоски раннего Чехова и его личных душевных переживаний. Цветущие вишневые деревья в первом действии навевают воспоминания о проведенном в Таганроге детстве; вишневые деревья, попавшие под топор в действии четвертом, вызывают в памяти Мелихово, перешедшее в руки безжалостного дельца Коншина. Хозяева поместья, как и герои самой первой пьесы Чехова, вынуждены пустить свой дом с молотка. Купец Лопахин, который советует героям распродать землю под дачные участки, а затем предает их на аукционе, несет в себе черты Гавриила Селиванова двадцатилетней давности с его имущественными претензиями к Чеховым. Звук лопнувшей струны, пронизывающий первое и четвертое действия, впервые прозвучал в степных рассказах 1887 года. Обтерханный студент Трофимов совсем недавно проходил под видом Саши в рассказе «Невеста». Беспечная Раневская, выдающая замуж свою дочь ради спасения поместья, позаимствовала словечки и уловки у героини рассказа «У знакомых». Довершить сюжет Чехову помогли его друзья: Гаев и Раневская теряют поместье, как Киселевы потеряли Бабкино, а гувернантка Шарлотта и слуги в барском доме переместились из пестрого чеховского окружения в подмосковной Любимовке.

Скорбная песнь прощания с былой жизнью, поместьем и целым сословием, пьеса «Вишневый сад» вместе с тем содержит и яркие находки Чехова-комедиографа. Впрочем, как и в других чеховских комедиях, конец ее мрачен, ибо старшее поколение сохраняет свой авторитет, а у молодых рушатся планы и надежды. Единственное, что отсутствует в пьесе, — это сильные чувства. Лишь Раневская, которая оставляет в Париже любовника, а затем возвращается к нему, — женщина со всеми присущими ей страстями. И больше никто из персонажей не проявляет темперамента, так же как из ружья Шарлотты и револьвера Лопахина не раздается ни единого выстрела. Даже смерть в финале — предвестник драматических развязок Сэмюэла Беккета — буднична и банальна: престарелого слугу забывают в запертом доме. Черный юмор, чувство нависшей опасности, тоскливые настроения, кадриль, исполняемая персонажами на манер заводных кукол, — благодаря этим деталям «Вишневый сад» становится источником современной драмы от Антонена Арто до Харолда Пинтера. Инженер Гарин-Михайловский обратил внимание на тот же самый диссонанс между творческой силой автора и его физическим бессилием, который прослеживается в персонажах «Вишневого сада»: «Удивительный это был человек по отзывчивости и жизнерадостности. Он давно недомогал, скрипел. Но всего этого он как-то не замечал. Все его интересовало, кроме болезни <…> Смотришь на него, слушаешь, и сердце тоскливо сжимается, зачем такое ценное содержание заключено в такой хрупкий сосуд»[565].

Ольга была вполне довольна жизнью. Ее на все согласный муж даже позволил завести в доме кота. Спали супруги в разных комнатах, однако каждое утро после морского купанья Ольга наведывалась в спальню Антона. Девятнадцатого сентября она выехала в Москву, прихватив с собой Шнапа и оставив Антону кота, — надо было успеть к открытию театрального сезона. Она надеялась, что уезжает беременная, и была уверена, что вскоре вслед за ней в Москву отправится законченная пьеса. Антона все еще грели воспоминания о жениной ласке, и он каждый день писал нежные письма «своей лошадке»: «Глажу тебя, чищу, кормлю самым лучшим овсом и целую в лоб и шейку». «Вишневый сад» он дописывал с удовольствием — на этот раз в финале звучали не выстрелы, но стук топора, — однако его немало мучили кашель и боль в мышцах. Альтшуллер снова запретил ему мыться, опять поставил компрессы из шпанских мушек и заклинал не ездить в Москву. Антон не внял его советам.

Маша вернулась в Москву 8 октября и доложила Ольге, что под ее, сестринской, опекой Антон почувствовал себя лучше. В этот же день Ольга излила на Антона поток ревности: «Ты наконец принялся за свое здоровье? Отчего при мне это так затруднительно всегда? <…> Альтшуллер, вероятно, думает, что я тебя извожу <…> при мне избегает говорить с тобой о здоровье. А когда я уезжаю <…> так и начинаешь усиленно питаться, и Маша все для тебя может делать <…> Значит, я для забавы живу около тебя».

Антон на это ответил, что в таком случае в Москве он остановится «где-нибудь в номерах» и что ему вообще ничего не нужно, кроме места в театре и большого ватерклозета. И посоветовал ей завести «воздыхателя». Кишечное расстройство, кашель и шпанские мушки доктора Альтшуллера безмерно портили ему жизнь, и в письмах к Ольге все чаще звучали жалобы: «С отъездом Маши обеды стали, конечно, похуже; сегодня, например, подана была за обедом баранина, которой мне нельзя есть теперь, и так пришлось без жаркого. <…> Яйца ем. Дуся, как мне трудно было писать пьесу!» Ольга не спешила выразить сочувствие: ее мучили собственные кишечные затруднения. Маша оставила в Ялте письменные указания относительно диеты для Антона, и кто-то из стряпух даже нацарапал на клочке бумаги примерное меню. Им следовало готовить больному цыпленка, рис, кисель и вишневое желе. Они же ничтоже сумняшеся подавали ему жирное мясо, соленую рыбу и картошку. Антон запротестовал и отказался от еды. На следующий день режим диетического питания был восстановлен.

Тем временем Художественный театр репетировал шекспировского «Юлия Цезаря». Актеров одолевали сомнения: Шекспир был непривычной для них территорией, а Станиславский скверно играл Брута. Однако премьера спектакля прошла с неожиданным успехом. Станиславский продолжал поторапливать Чехова с «Вишневым садом». Четырнадцатого октября Антон упаковал рукопись и отправил ее в Москву. При этом он сделал то же самое, что счел большой глупостью в «Гедде Габлер» Ибсена: послал свой единственный экземпляр. В Москве из желающих переписать пьесу или хотя бы взглянуть на нее одним глазком собралась очередь. Горький предложил Чехову четыре с половиной тысячи рублей за публикацию пьесы в издаваемом им ежегоднике «Знание». Антон не решался дать на это согласие: не нарушится ли при этом контракт с Марксом? Является ли ежегодник периодическим изданием? Чтобы избежать возможных недоразумений с Марксом, Горький предложил отдать десять процентов прибыли на благотворительные цели. (Несмотря на простонародное происхождение, Горький порой вел себя как меценат, поскольку был самым высокооплачиваемым российским писателем и самым щедрым издателем.)

Антон хотел, чтобы пьесу труппа держала в секрете, однако Немирович-Данченко пересказал ее сюжет Эфросу, вполне лояльному к МХТу критику московской газеты «Курьер». Краткое содержание пьесы, напечатанное с большими искажениями, сразу же разнеслось по провинциальным газетам. Антон осудил Немировича-Данченко за болтливость и послал ему столь гневную телеграмму, что тот не рискнул показать ее Ольге. С Эфросом Антон разорвал отношения. Никогда прежде он не был столь щепетилен по отношению и к своей пьесе, и к ее постановке. Режиссерам он выслал списки исполнителей, инструктировал относительно декораций, объяснял, в какой тональности играть спектакль. Альтшуллеру уже было не под силу отговорить Чехова от неминуемой поездки в Москву: автор должен был лично проследить за всем без исключения.

Немирович-Данченко к «Вишневому саду» подступался не спеша: он чувствовал, что это «больше пьеса, чем все предыдущие», хотя и находил «излишества в слезах». Последнее Антона сердило, поскольку из всех действующих лиц лишь Варя была плаксива. Однако куда больше Чехова смутил Станиславский, который над четвертым действием рыдал в голос и следом на-. писал Антону: «Это не комедия, не фарс, как Вы писали, — это трагедия». Лишь его жена смогла верно почувствовать настроение «Вишневого сада»: «Когда читали пьесу, многие плакали, даже мужчины; мне она показалась жизнерадостной, и даже на репетиции этой пьесы весело ездить <…> Мне представлялось, что „Вишневый сад“ не пьеса, а музыкальное произведение, симфония»[566].

Горький, который в конце концов взялся печатать пьесу, поделился впечатлениями со своим издателем Пятницким: «В чтении она не производит впечатления крупной вещи <…> Конечно — красиво, и, разумеется, — со сцены повеет на публику зеленой тоской. А — о чем тоска — не знаю»[567].

В тот день, когда пьеса прибыла в Москву, у Ольги начались регулы. Проведя бок о бок пять месяцев, муж и жена так и не смогли зачать ребенка. Снова пошли семейные размолвки. Кризис затронул все чеховское семейство, хотя его причины нам далеко не очевидны. Возможно, здесь не обошлось и без Бунина, который опять зачастил к Маше с Ольгой. Несомненно, Антона лишало душевного равновесия тесное сотрудничество его жены с Немировичем-Данченко. В письме, отправленном Евгенией Яковлевной из Ялты Мише, содержатся намеки на то, что Антону порядком надоела вся без исключения родня: «Мне Антоша сказал, чтобы Маша искала себе квартиру, Ольга Леонардовна пойдет к матери жить <…> Бедной Маше не хочется от них уходить, вы, пожалуйста, не говорите ей о моем письме, а только прошу вас, позвольте мне к вам приехать, пожить, пока устроимся. <…> Ольга Леонардовна дождалась, уговорила Антошу, чтобы нас удалил, Бог с ней, а ему нас жалко, да ничего не поделает. Е. Чехова»[568].

Ольга была обеспокоена тем, что ее соперница Мария Андреева, будучи младше ее лишь на четыре года, выдвинута Антоном на роль семнадцатилетней Ани (не удовлетворило ее и то, что потом Антон предложил дать Андреевой роль Вари). Немировича-Данченко Антон обвинил в невнимании к его просьбам касательно актеров на роли в пьесе: «Три года собирался я писать „Вишневый сад“ и три года говорил вам, чтобы вы пригласили актрису для роли Любови Андреевны». В письме от 5 ноября Немирович- Данченко представил Чехову список исполнителей, оставив за Антоном выбор актеров лишь на второстепенные роли. На роль собаки гувернантки Шарлотты Ольга предложила Шнапа, невзирая на его привычку в самых неподходящих местах всхрапывать и портить воздух. Антон на это ответил отказом — по его разумению, «собачка нужна <…> маленькая, полудохлая, с кислыми глазами».

На чеховском подворье погиб один из журавлей. Антон жаловался Ольге, что она обращается к нему либо как Аркадина («Ты знаешь, что ты сверхчеловек?»), либо как нянька, а то и как куртизанка: «Горло пульверизуешь? P. S. Кукиш не показываешь по утрам? Хочется, чтоб венгерец [О. Книппер] вошел ночью с подушкой и со свечой и потом ворча скрылся?»[569]Призывы мужа не хранить дома ценностей или настойчивые просьбы прислать туалетной бумаги она оставила без внимания, зато поручила ему купить в Ялте бухарское одеяло.

К 9 ноября пьеса была переписана, и актеры приступили к работе. Антон рвался в Москву, но Ольга позволит ему выехать лишь по наступлении морозов. Тем временем она заказала ему песцовую шубу, вполне теплую для московской зимы и достаточно легкую для изнуренного болезнью человека. Антон поставил условием, что шуба должна быть подбита пухом, иметь меховой воротник, и подходящую меховую шапку.

Сюжет пьесы «Вишневый сад» нашел воплощение и в реальной жизни. Распродав на корню мелиховскую древесину, Коншин объявил себя финансово несостоятельным, и имение было выставлено на торги. Маша вела переговоры о продаже Мелихова с соседом, бароном Стюартом. Тот в результате купил имение с переходом долга в рассрочку на пять лет под пять процентов годовых — у Маши наконец появился свой собственный, хотя и мизерный, доход.

Евгения Яковлевна, оставив Антона под опекой незадачливой стряпухи Марьюшки и богобоязненного Арсения, 18 ноября выехала в Москву вместе с горничной Настей. Остановилась она у Ольги, и та поместила ее в кабинет Антона. (Вскоре Евгения Яковлевна уедет в Петербург встречать Рождество в компании Миши, его детей и Лики Мизиновой.) Оставшись в одиночестве, Антон дал волю своему раздражению. Станиславскому он запретил вводить весенние звуки — кваканье лягушек и крик коростеля — в действие, которое происходит летом. Вопросы, задаваемые Немировичем-Данченко, тоже сердили его: «Началось с недоразумений, недоразумениями и кончится — такова уж судьба моей пьесы». Беспокоило Чехова и то, что премьеру «Вишневого сада» собирались использовать как предлог для празднования двадцатипятилетия его писательской деятельности. На дух не вынося юбилейных торжеств, он делал отчаянные попытки отнести это событие по крайней мере на 1905 год. Ольга в письмах теперь делала намеки, что скоро призовет его в Москву: «Венгерец не снился тебе? Кукиш опять будешь показывать по утрам <…> Хотя здесь ведь мы вместе будем спать и не будет утреннего моего прихода, прямо из моря». Двадцать девятого ноября она телеграфировала Антону: «Морозит. Поговори Альтшуллером и выезжай».

Немало лет прошло с тех пор, как Антон встречал в Москве рождественские праздники и отмечал свои именины. Оказавшись в Москве, он испытал прилив энергии и чуть ли не ежедневно приходил на репетиции, выводя из себя Станиславского: «Приехал автор и спутал нас всех. Цветы опали, а теперь появляются только новые почки». Впрочем, хватало огорчений и автору пьесы: цензор снял два монолога Пети Трофимова, которые предстояло восполнить, а Станиславский удалил из второго действия два упоительно ностальгических эпизода. Антон в шутку решил за три тысячи рублей перепродать пьесу Немировичу-Данченко. Вернувшись домой и отдышавшись после изнуряющего подъема по лестнице, Чехов принимал друзей. То и дело, дожидаясь возвращения Ольги, с Антоном оставался Бунин: «Чаще всего она уезжала в театр, но иногда отправлялась на какой-нибудь благотворительный концерт. За ней заезжал Немирович во фраке, пахнущий сигарами и дорогим одеколоном, а она в вечернем туалете, надушенная, красивая, молодая, подходила к мужу со словами: „Не скучай без меня, дусик, впрочем, с Букишончиком тебе всегда хорошо“ <…> Он иногда мыл себе голову. Я старался развлекать его <…> Часа в четыре, а иногда и совсем под утро возвращалась Ольга Леонардовна, пахнущая вином и духами… „Что же ты не спишь, дуся?.. Тебе вредно“.»

Перед Рождеством Бунин уехал за границу — с Чеховым они больше не увидятся. Муж Лики Мизиновой слал ей в Петербург письма, подробно описывая состояние Антона: «Потапенко говорит, что это конченый писатель и человек. „Это просто жалость читать его, видеть его теперь в жизни и на портрете <…> Нет, я на Чехове ставлю крест <…> Уперся в тупик и погиб. Зачем эта Книппер вышла за него замуж. Был я у них в Москве, видел Марью Павловну: Какой ужас! Какое несчастье!“»[570]

Ольга понимала, что ее обращение с Антоном оставляет о ней нелестное впечатление, и пыталась объясниться с Евгенией Яковлевной: «Как меня волновала все время болезнь Антона, я Вам сказать не могу. Вы, верно, очень дурно думаете обо мне, глядя на нашу жизнь с Антоном <…> Мне ужасно трудно сразу бросить дело, дело новое, молодое <…> Я знаю, что у Вас другие взгляды на все это, и потому я отлично понимаю, если Вы в душе порицаете меня»[571].

Консул Юрасов и профессор Коротнев звали Антона на зиму в Ниццу, но его не отпускал «Вишневый сад». Ему становилось все труднее даже перейти улицу, не то что пересечь Европу. Накануне Нового года Горький и Леонид Андреев вместе со своими нотариусами составили проект письма Марксу, пытаясь добиться от него пересмотра чеховского контракта к его предстоящему писательскому юбилею. Антон и на этот раз пресек их сочувственные начинания.

В Петербурге Евгения Яковлевна немного отвлеклась от тревог среди Мишиных домочадцев; однако 7 января Антон потребовал ее возвращения: «Позвольте мне напомнить Вам, что надо и честь знать, пора ехать в Москву. Во-первых, все мы соскучились по Вас, и, во-вторых, нам надо посоветоваться насчет Ялты». Впрочем, особой срочности держать совета насчет Ялты пока не было. Между тем считанные дни оставались до решающей даты: на 17 января, сорок четвертые чеховские именины, была назначена премьера его последней пьесы «Вишневый сад».

 


Поделиться:

Дата добавления: 2015-09-15; просмотров: 73; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав





lektsii.com - Лекции.Ком - 2014-2024 год. (0.007 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав
Главная страница Случайная страница Контакты