Сердечно благодарю Саратовское губернское земское собрание за одушев­ляющие его высокие чувства любви к Отечеству и преданности Престолу. 4 страница

*«Петр Столыпин». К/ф. Т/о «Нерв», 1991.

«...Как здоровье Какая рука Какое было покушение Турках». Из этого следует, что ли­бо Столыпин, не желая тревожить семьи, своей телеграммой от 22 июля скрашивает истинное положение дел, либо поездка по Балашовскому уезду каждый день сопро­вождалась подобными опасными эпизодами, и в Турках на него было совершено на­стоящее покушение.

Как бы то ни было, весть о том, что губернатор своим личным вмешательством спас местных земцев от жестокой расправы, долетела до самого Петербурга. Однако впоследствии (после смерти Столыпина) этот эпизод был представлен кадетом Изгоевым таким образом, что даже становилось неясно, на чьей стороне был губернатор. В ча­стности, отмечалось, что казаки, «призванные губернатором для защиты земских служа­щих били их нагайками, при чем один казак ударил председателя управы Н. Н. Львова, находившегося возле Столыпина» [19, с. 20].

ВСЕ СВИДЕТЕЛИ ТОГО ВРЕМЕНИединогласно отмечали редкое личное мужество Петра Аркадьевича, спокойно входившего безоружным в середину разгорячен­ной толпы и ее усмирявшего, зачастую при этом не принимавшего никаких мер для лич­ной охраны. Спокойный и строгий вид губернатора так действовал на народ, что страсти сами собой утихали, и за минуту до этого галдевшая и скандалившая публика расходилась успокоенная по домам. Речи его бы кратки, сильны и действовали на разгоряченные умы отрезвляюще.

М. Бок пишет:

«У меня хранится любительский снимок, где видно, как папа въезжает верхом в толпу за минуту до этого бушевавшую, а теперь все до последнего человека стоящую на коленях. Она, эта огромная десятитысячная толпа, опустилась на колени при первых словах, которые папа успел произнести» [4, с. 93—94].

М. П. Бок упоминает и такой случай, «когда слушавшие папа бунтари потребо­вали священника и хоругви и тут же отслужили молебен» [4, с. 94]. Подобные эпизоды, когда бунтарские сходки после вразумительных и спокойных речей губернатора пригла­шали священника и служили молебен царю, приводят также другие. Таким образом кре­стьянской массы дворянин Столыпин не чурался и в самый опасный период, когда от од­ной горящей усадьбы можно было докинуть взглядом до другой...

Очевидцы рассказывали, что в одном селе, когда П. А. Столыпин стоял среди до крайности возбужденной толпы и жизни его угрожала опасность, он хладнокровно скинул с себя шинель на руки крестьянину-агитатору, поднявшему всю эту смуту, и ска­зал ему спокойно: «Подержи-ка, братец, неудобно в ней...». Опешивший агитатор почти­тельно взял губернаторскую шинель и понес ее за ним, как эмблему власти, среди при­смиревших бунтарей. А вот как описывает этот памятный случай современник Столы­пина В. Б. Лопухин:

«Справедливости ради, позволю себе еще отметить одно его качество, как хоти­те, привлекательное в сознании человечества поныне с самых отдаленных времен. Это бесстрашие. Достаточно известен эпизод, когда Столыпин в относительно скромной ро­ли саратовского губернатора в ту пору, когда губернаторов расстреливали, как куропа­ток, врезывается в бунтующую толпу. На него наступает человек с явно агрессивными на­мерениями, с убийством во взгляде. Столыпин бросает ему на руки снятое с плеч фор­менное пальто с приказанием, отданным так, как умеет повелевать одно только уверен­ное в себе бесстрашие: „Держи". Ошеломленный презумптивный „убийца" машинально подхватывает губернаторское пальто. Его руки заняты. Он парализован. И уже мыслью далек от кровавой расправы. Столыпин спокойно держит речь загипнотизированной его мужеством толпе. И он и она мирно расходятся» [20, с. 25—26].

110 П. А. Столыпин. Жизнь за Отечество

Видимо, новое покушение на отца отметит старшая дочь: «Наступило тяжелое время, когда мы стали беспокоиться день и ночь о жизни папы,— пишет М. Бок — скоро наши предчувствия оправдались, мы узнали из письма папы, что на его жизнь было поку­шение» [4, с. 85—87].

Оно произошло, когда Столыпин в сопровождении казаков объезжал мятеж­ные деревни. Во время объезда по П. А. Столыпину дважды стреляли, и сопровождаю­щие его чиновники увидели человека. Но, к счастью, пуля не задела бесстрашного губер­натора, который поначалу даже кинулся за стрелявшим, но был удержан за руку сопро­вождавшим его чиновником особых поручений князем Оболенским. Сам губернатор по­том еще даже шутил по этому поводу: «Сегодня озорники из-за кустов в меня стреляли...» [112,8/1].

В литературе упоминается и случай, произошедший во время одного из обыч­ных в ту горячую пору объездов губернии, когда стоящий перед Столыпиным человек не­ожиданно вынул из кармана револьвер и направил его на губернатора. Столыпин, глядя на него в упор, распахнул пальто и перед толпой сказал спокойно: «Стреляй!» Революци­онер не выдержал, опустил руку, и револьвер у него выпал.

Еще об одном покушении прилет в своих мемуарах дочь Елена:

«...Согласно их преступному плану, террорист, которому было поручено убить моего отца, работал столяром и вместе с другими рабочими делал в нашем доме пери­ла лестницы, ведущей из вестибюля на площадку, на которую выходила комната ожида­ния губернатора, рядом с его рабочим кабршетом. Таким образом, убийца не мог про­махнуться.

Заговор был раскрыт, а убийца арестован...» * [112, 8/301, 29—30/24].

Сейчас, по прошествии века, трудно отделить правду от разных фантазий, свойственных народной молве: зачастую один эпизод обретал впоследствии не­сколько версий. Но свидетельства как родственников и друзей, так и противников сходились в одном: в отличие от многих других губернаторов и высших должност­ных лиц и чинов Столыпин не прятался за спины своих подчиненных: он сам пода­вал им пример действий рассудительных, смелых, скорых и, по возможности, спра­ведливых.

Старшая дочь Мария далее пишет:

«Папа понимал, что в это тревожное время надо ему одному приезжать к на­роду, который он любил и уважал. Надо говорить с ним без посредников, что тогда только народ, почувствовав инстинктом искренность его слов, поймет его и поверит ему...

Достигал результатов отец без громких фраз, угроз и криков, а больше всего обаянием своей личности: в глазах его, во всей его фигуре ярко выражалась глубокая ве­ра в правоту своей точки зрения, идеалов и идеи, которой он служил.

Красной нитью в его речах проходила мысль: „Не в погромах дело, а в царе, без царя вы все будете нищими, а мы все будем бесправны!"» [4, с. 94].

Позже, в заседании I Думы, врага Столыпина в очень резкой форме вспомина­ли о его борьбе с «прогрессивным» саратовским крестьянством. Насколько верны и бес­пристрастны 6ылр1 эти упрекР1, судить трудно доныне. Чтобы судить губернатора, надо стать в его положение...

Столыпин прекрасно знал и понимал жизнь народа, был последовательным ре­алистом, далеким от радужных умозрительных схем, он строил и корректировал свою

*Это, видимо, третье покушение на П. А. Столыпина.

программу, отталкиваясь от конкретной общественно-политической и хозяйственной ситуации в губернии и стране.

Зачастую преследуемые цели у губернатора сводились к устранению незави­симых от администрации крестьянских организаций. Столыпин понимал, что сама на­родная стихия кроет в себе начало бунта и разрушения, и вместе с тем сознавал, что причины революционных волнений коренятся в экономическом положении кресть­янства.

ДОКУМЕНТЫ ГОВОРЯТ О ТОМ,что уже в Саратове Столыпиным были сформулированы основные положения, которые затем легли в основу его аграрной ре­формы, и взгляд саратовского губернатора на вековую проблему, по сути, определял бу­дущее земельной реформы.

«Летом того же 1905 г., в области решений земельного вопроса всплывает имя Столыпина. Будучи в должности саратовского губернатора, Столыпин представил на Вы­сочайшее имя отчет о положении губернии за 1904 г., в котором он с большой яркостью развивал свою точку зрения как на экономическое, так и на социально-политическое зна­чение крестьянской единоличной собственности, и тем самым положил основание свя­занной с его именем реформе» [27, с. 54].

В этом отчете осмыслено главное: причины крестьянского недовольства и не­обходимость создания условий для становления крепкого единоличника-собственника — как опоры обновляющемуся строю России. Принимая во внимание значение этого доку­мента, публикуем его почти без купюр, опуская лишь последнюю часть.

«Всеподданнейший отчет саратовского губернатора П. Столыпина за 1904 год.

Ваше Императорское Величество.

В 1904 году господь бог благословил Саратовскую губернию обильным урожаем. В некоторых уездах такого сбора хлебов, как в отчетном году, уже давно не помнили да­же старожилы. Средний сбор хлебов в губернии выражается цифрою в 108 миллионов пудов зерна, в 1904 году зерна было собрано до 148 миллионов пудов.

Обилие создает довольство; в атмосфере не может быть успеха революционной пропаганде, если она не пустила корней в народные массы, если движение не имеет свой­ства движения народного.

В этом отношении 1904 год имел характер пробного камня. И, с одной сто­роны, вывод может считаться утешительным: поджоги во владельческих усадьбах,— эта язва мятежной деревни, зло, вкоренившееся в Саратовской губернии,— затихли, их за год было всего 50, захватов помещичьей земли почти не было, и недоразумения на этой почве легко улаживались администрацией. Хотя пропаганда в деревне ве­лась усиленно, но внешние успехи ее, несмотря на войну и целый ряд частных моби­лизаций в некоторых уездах с наиболее беспокойным населением, не были особенно громки.

Таким образом, в смысле возможности для владельцев спокойно проживать и хозяйничать в деревне, а для крестьян, прожить безбедно и выполнить все лежащие на них повинности, год прошел благополучно.

Если это является показателем отсутствия в народном сознании революцион­ных идей, то, с другой стороны, год этот дает печальное доказательство какого-то ко­ренного неустройства в крестьянской жизни(Г. С).

Ведь при нормальных условиях богатый урожай должен был бы создать народ­ные сбережения и вооружить население против грядущих бедствий в виде недорода и го­лода. На деле же, однако, голод настоящего года застал крестьян в состоянии полного бессилия и беспомощности. Нельзя, конечно, отрицать, что урожай 1904 года пошел отчасти

на пополнение недочетов минувших тяжелых годов, но надо считаться и с тем фак­том, что значительная часть заработанных денег (а полевые заработки были громадны) растрачивалась зря, по винным и другим лавкам. Видимо, существует непреодолимое препятствие к обогащению, к улучшению быта крестьянского населения, что-то па­рализует личную инициативу, самодеятельность мужика(Г. С.) и обрекает его на жал­кое прозябание.

Доискиваясь причины этого зла, нельзя не остановиться на всепоглощаю­щем влиянии на весь уклад сельской крестьянской жизни общинного владения зем­лею, общинного строя(Г. С). Строй этот вкоренился в понятие народа. Нельзя сказать, чтобы он его любил: он просто другого порядка не понимает и не считает возможным.

Вместе с тем у русского крестьянина — страсть всех уравнять, все привести к од­ному уровню, а так как массу нельзя поднять до уровня самого способного, самого де­ятельного и умного, то лучшие элементы должны быть принижены к пониманию, к устремлению худшего, инертного большинства(Г. С). Это видится и в трудности при­вить к общинному хозяйству сельскохозяйственные улучшения и в трудности часто нала­дить приобретение всем обществом земли при помощи Крестьянского банка, так что ча­сто расстраиваются выгодные для крестьян сделки.

Отчетный год был, впрочем, особенно неблагоприятным в смысле помещения сбережений в земельные приобретения, вследствие уменьшения Крестьянским банком норм выдаваемых ссуд, в виду военного времени. Это еще более способствовало непро­изводительной растрате крестьянами результатов прекрасного урожая, так как если есть стимул, который подвигает крестьян к сбережениям, к известному экономическому на­пряжению, то это — приобретение земли.

Доказательством того, насколько крестьянин нуждается в земле и любит ее, слу­жат те несоразмерно высокие арендные цены, по которым сдаются ему земли в некото­рых уездах. В хороший год урожай с трудом оправдывает эти цены, в плохой и даже сред­ний — крестьянин даром отдает свой труд. Это создает не только обеднение, но и нена­висть одного сословия к другому, озлобление существующим порядком, на почве которо­го легко прививается пропаганда и возникают аграрные беспорядки, заражающие с неи­моверною быстротою и соседние благополучные местности. Показал это и переживае­мый год.

Жажда земли, аграрные беспорядки сами по себе указывают на те меры, которые могут вывести крестьянское население из настоящего ненормального по­ложения. Естественным противовесом общинному началу является единоличная собственность. Она лее служит залогом порядка, так как мелкий собственник пред­ставляет из себя ту ячейку, на которой покоится устойчивый порядок в государст­ве(! — Г. С). Внастоящее время более сильный крестьянин превращается обыкновенно в кулака, эксплуататора своих однообщественников,— по образному выражению, миро­еда. Вот единственный почти выход крестьянину из бедности и темноты, видная, по сельским воззрениям, мужицкая карьера. Если бы дать другой выход энергии, инициа­тиве лучших сил деревни и если бы дать возможность трудолюбивому землеробу полу­чить сначала временно, в виде искуса, а затем закрепить за ним отдельный земельный участок, вырезанный из государственных земель или из земельного фонда Крестьянско­го банка, при чем обеспечена была бы наличность воды и другие насущные условия куль­турного землепользования, то наряду с общиною, где она жизненна, появился бы само­стоятельный, зажиточный поселянин, устойчивый представитель земли. Такой тип уже народился в западных губерниях, и он особенно желателен теперь, когда вашему импе­раторскому величеству стало благоугодно выслушать голос земли через Государствен­ную Думу.

Я позволил себе, как и ежегодно в своих всеподданнейших отчетах, остановить­ся особенно долго на положении земледельческого класса, так как из него составляется громадное большинство подданных вашего величества; неблагополучие этого класса до­казывается уже тем, что целые деревни Саратовской губернии занимаются по зимам про­фессиональным нищенством, и неблагополучием этим пользуются враги государства, чтобы создать смуту.

Подданным вашим известно, государь, что вами поведено особому совещанию и целому ведомству приступить к разрешению всех этих неотложных землеустроитель­ных задач. Переживаемые нами ныне по истечении благополучного 1904 года бурные со­бытия в деревнях, являющиеся грозным предостережением, заставляют меня всеподдан­нейше доложить вашему императорскому величеству, как страстно и настоятельно ждет земледельческий класс осязательных результатов монарших предначертаний ваших, ко­торые дали бы возможность мирного труда в деревне на почве полной согласованности интересов землевладельца и крестьянина.

Если земледельцы из всех реформ интересуются одною земельною, то в других классах населения возбудило живейший интерес то общественное движение, которое поднялось по всей России осенью минувшего года. Во главе движения стали деятели зем­ские, общественные и все лица, свободных профессий; за собою они увлекли элемент ра­бочий и учащуюся молодежь.

С внешней стороны движение облеклось в форму банкетов, на которых проис­ходил обмен мыслей по текущим вопросам, разрешение которых выражалось в виде ре­золюций. Были попытки устраивать такие банкеты и в селах, под предлогом елок и пуб­личных чтений в общественных помещениях.

Все это, при отсутствии до настоящего времени политической жизни в стране, представлялось до того новым, что, с одной стороны, не могло не вызвать проявлений крайней невоздержанности со стороны общественных групп, а с другой — стремление ра­дикальных кругов направить все движение на путь революционный. Впрочем, в виду яр­ко выраженного в Саратовской губернии недоверия к правительству и со стороны групп легальных, общественная атмосфера создалась противоправительственная, характера отрицательного, обличительного.

Не буду утруждать внимания вашего императорского величества описанием уродливых проявлений, выросших на этой почве, тем более, что высшего своего на­пряжения они достигли в 1905 году, когда помянутое движение вступило в период общественной истерии, но не могу не остановиться на некоторых причинах, способ­ствующих крайнему радикализму общественных групп губернии, и на положении ме­стной правительственной власти среди бурного, хаотического потока их требова­ний.

Как я упомянул выше, крестьяне-земледельцы, кроме отдельных, незначи­тельных пока групп крестьян-революционеров, мало интересуются политическими ре­формами, кроме земельной; крупные землевладельцы, которые могли бы иметь боль­шое сдерживающее влияние в крае, в имениях своих не живут и часто боятся даже в них показываться; в земстве преобладают средние и мелкие собственники, которые на­ходятся под непосредственным, преобладающим влиянием самого влиятельного, даже могущественного, в Саратовской губернии элемента, прозванного „третьим" и состоя­щего из служащих земства, учителей, врачебного персонала и в последнее время даже адвокатов.

На почве наших военных неудач и всевозможных разоблачений правительст­венных язв и якобы правительственной слабости „третий элемент" быстро поднял голо­ву и смело предъявил притязание на руководящее положение. Не имея связей в прошлом

и греша большою теоретичностью, он, не встречая к тому же здоровой оппозиции в са­мом обществе, ведет плененное им земство дальше, может быть, чем последнее того хо­тело бы.

Единственный тормоз на пути „третьего элемента", это — администрация. Но против нее к услугам и пресса, и модное общественное течение, и тенденциозная фаль­сификация фактов и событий.

Беспристрастно оценивая вполне сформировавшийся разряд деятелей „третье­го элемента", нельзя отказать им в смелости, трудоспособности, энергии и знаниях, но, с другой стороны, бросается в глаза их предвзятость, врожденная антипатия и недоверие к сложившимся историческим путям и формам, их презрение и полнейшее незнание лю­дей других классов и воззрений и часто прямолинейное игнорирование жизненных ин­тересов страны.

У них страсть к ломке, и инстинктивно они предпочитают законному ходу ве­щей достижение реформ путем революционным.

В такой губернии, как Саратовская, где не существует правильного соотноше­ния партий, сила этих людей растет. Я упомянул об этом в прошлогоднем своем все­подданнейшем отчете и не могу обойти этот вопрос молчанием и ныне. Проглядеть ине считаться с этой партией было бы ошибкою; опираться на нее нельзя, так как она враждебна, действовать на нее в настоящее время исключительно репрессиею, значи­ло бы ее усилить. Партия эта, как обличительная, могла бы быть полезна, если бы ее сдерживали другие, имеющие почву в народе; при настоящих же условиях в Саратов­ской губернии она дает господство политиканам, необходимым спутникам политиче­ской жизни страны.

Правительство для крестьян — средство к достижению известных земель­ных преобразований; для „третьего элемента" правительство — власть, то-есть цель, которой они стремятся достигнуть. Вот почему за „третьим элементом" усиленно ухаживают многие общественные деятели других классов(! — Г. С).

Что касается местной административной власти, то, не ставя преград всему то­му, что является полезным для населения в деятельности „третьего элемента", ей прихо­дится ставить безусловное „чего" там, где прогрессивная его деятельность начинает пе­реходить в революционную. В будущем же остается ждать и поддерживать нарождение земельной партии, имеющей корни в народе, которая, противопоставленная теорети­кам, могла бы обезвредить „третий элемент".

Упомянув о власти административной, не могу не отметить того тяжелого по­ложения, в которое поставлен теперь высший представитель власти на месте. Пере­живаемый государством кризис, естественно, сопровождается явлениями и события­ми разрушительного, хаотического характера. Задача местной власти, особенно в та­кое время,— обеспечить порядок, так как слабость или попустительство в сторону не­разрешенного законом влечет за собою неудержимый поток нового беззакония и про­извола. Но в таких необычных условиях, в такое ненормальное время нормальные полномочия губернатора являются совершенно недостаточными. Вследствие этого, несмотря на полное желание скорейшего перехода к общему нормальному порядку правления вверенной мне губернией, я вынужден был испросить себе разрешение из­дания обязательных постановлений с правом за нарушение их налагать взыскания в административном порядке.

Следующий за отчетным 1905 год с его аграрными беспорядками и повсемест­ною смутою как в деревнях, так и в городах показал совершенную необходимость этой меры. Но, вместе с тем, всякое взыскание, наложенное единичною властью губернатора, как бы справедливо оно ни было, вызывает обвинение в насилии, произволе, делает губернатора

мишенью для самых ожесточенных нападок, и положение его становится под­час совершенно невыносимым. Выход мне представляется в системе наложения админи­стративных взысканий коллегиальным образом, то есть образованием известного адми­нистративного суда, проект о котором уже поднимался в высших правительственных сферах.

2) Конец отчета, в котором говорится о деятельности саратовского отделения общества Красного Креста, нами опущен» [81, с. 83—87].

В вышеприведенном отчете поражает глубина осмысления создавшегося поло­жения, критический анализ сложившихся сил, их возможностей и стремлений. Такие оценки мог делать только опытный администратор, политик, что не могла не заметить высшая власть.

В АВГУСТЕ 1905 ГОДА,воспользовавшись кратким затишьем, Петр Аркадье­вич снова наведывается в Колноберже, где проводит лето семья.

Поражение русского флота у Цусимы (14.05.1905 г.) тяжело отразилось на настроении и в столице, и в провинциальной России. Даже заключенный на выгод­ных условиях мир (23.08.1905 г.) не смог внести умиротворения в российское обще­ство: назревала великая смута. По всей России снова заполыхали усадьбы: эсеры, стоявшие за беспорядками, пустили крылатую фразу: «Разоряйте гнезда, воронье разлетится!» Разрушались родовые гнезда помещиков и дворян, пропадали культур­ные сокровища: редчайшие книги, картины, скульптуры. Разгоряченная городски­ми пропагандистами крестьянская масса двинулась на господ, сметая все, что попа­далось под руку. Саратовская губерния опять отличалась особым разгулом стра­стей.

Весть о мире, заключенном с Японией, П. А. Столыпин встретил, возвращаясь из Колноберже: не воспользовавшись и половиной своего отпуска, он спешил снова в Са­ратов, откуда шли тревожные вести. Обратная дорога была не простой: бастовали желез­нодорожники, и, кое-как добравшись до Волги, он спустился до Саратова пароходом. Тем временем в губернии разгоралась стихия.

«До возвращения моего отца в Саратов положение в городе было угрожающее. Войска спокойно жили в казармах, не принимая участья в подавлении смуты. А происхо­дило, как было доложено моему отцу, следующее: за два дня до его возвращения собра­лась на Театральной площади огромная толпа народа, ежеминутно можно было ожидать кровавых столкновений. Городской голова Немировский скрылся в доме архиепископа. Толпа направилась громить этот дом, но остановилась перед запертыми воротами высо­кого каменного забора. Перед воротами стоял одиноко, как полотно бледный городовой. Правые, хотя и малочисленные в это время, быстро успели сорганизоваться и двинулись громить квартиры видных вожаков левых, которые на этот раз поспешили выставить в своих окнах иконы.

Один из правых двинулся в толпу, собравшуюся перед домом владыки: он понял сразу, что возбужденный народ нельзя отвлечь от стремления к достижению намеченной цели, но можно, сохраняя эту цель, направить толпу к более легкому ее достижению. Вот этот, знающий психологию толпы, человек обратился к ней со словами:

— Что вы ломитесь в запертые двери, когда так легко обойти усадьбу, зайти в дом с другой стороны?

Толпа кинулась в указанную сторону, столкнулась там с засадой правых и разбе­жалась.

Легко себе представить волнение папа, узнавшего по дороге обо всем происхо­дящем в его губернии.

Прямо с парохода он, в сопровождении полиции, отправился пешком к цен­тру беспорядков, на Театральную площадь. По мере того, как он приближался к старо­му городу, стали попадаться всё более возбужденные кучки народа, всё недоброжела­тельнее звучали крики, встречающие папа, спокойным, ровным шагом проходящего через ряды собравшихся. Совсем поблизости от места митинга из окна третьего этажа прямо к ногам моего отца упала бомба*. Несколько человек около него было убито, он же остался невредим, и через минуту после взрыва толпа услыхала спокойный голос моего отца:

— Разойдитесь по домам и надейтесь на власть, вас оберегающую.

Под влиянием его хладнокровия и силы страсти улеглись, толпа рассеялась, и город сразу принял мирный вид.

Конечно, спокойствие это продолжалось недолго. Левые понимали, насколько благоприятен для них момент, и делали всё, что было в их силах, чтобы зажечь огонь вос­стания в Саратовской и Пензенской губерниях и этим воспламенить всю Россию. А даль­ше им мерещилась наша Родина без царя, без правительства его, Россия, перестроенная ими по-своему.

С целью поддерживания мятежного духа в народе левые партии устраивали од­ну демонстрацию за другой, один митинг за другим.

С прибытием папа в Саратов приверженцы порядка, благодаря выявленному моим отцом спокойствию и уверенности, приободрились, поняли, что нельзя ожидать событий сложа руки.

Правые сорганизовались и собрали около 80 000 рублей для борьбы с левы­ми. Закипела планомерная работа. Саратов разделили на три части, открыли народ­ные клубы с библиотеками, кассами взаимопомощи, бесплатною медицинской по­мощью. В клубах давались спектакли. Около клубов образовались ячейки со старшина­ми во главе, и через них направлялась вся работа правых организаций. Нашлись та­лантливые, деятельные люди и хорошие ораторы, положившие много труда на эту ра­боту, как, например, граф Д. А. Олсуфьев, представитель Нобеля — Иванов, граф Ува­ров.

Во главе церковного управления стоял епископ Гермоген, умевший привлечь бедноту. Народ переполнял собор, не уставая слушать богослужения по три, четыре часа подряд. В зале консерватории выступал выдающийся священник отец Четвериков, на лекции которого стекалось много народа — не только правых партий, но и левых. После одной из таких лекций один из видных социал-революционеров Архангельский сказал князю Кропоткину:

— Если бы у вас были все попы, как этот Четвериков, то и нас бы не было.
Теперь, когда революционеры устраивали демонстрации и шествия, они встре­чали организованный отпор. Происходило это таким образом.

Идет по улицам толпа левых — в левой руке у каждого палка, в правой револь­вер, навстречу им выходят правые. Движутся они правильными рядами — спереди самые отборные, сильные, во втором ряду у каждого в руках корзинка с булыжниками. Задние передают булыжники в корзины средних, последние передают их передним, которые и кидают их в противника. Революционеры под градом камней начинали беспорядочную стрельбу и разбегались.

Положение в городе понемногу становилось спокойнее. Работали вместе пра­вительственный и общественный аппарат. Войсками старался папа не пользоваться.

*Это, по нашему счету, четвертое покушение па П. А. Столыпина.

Но не то было в деревнях, где крестьянство было разбито на патриотически настроенных и на распропагандированных, причем справа не было энергичных руко­водителей, а слева имелись вожаки в изобилии, весьма дисциплинированные и реши­тельные.

Погромы усадеб продолжались. Проезжая по железной дороге через Саратов­скую губернию, можно было видеть в окна вагона ровную степь, освещенную, как горя­щими факелами, подожженными усадьбами. И какова ирония судьбы: первой из разгром­ленных усадеб была усадьба того помещика-либерала, который жертвовал крупные сум­мы на субсидирование левых газет! Когда грянула беда, этот идеолог-либерал просил моего отца прислать войска для водворения порядка(! — /". С). Но папа решительно не посылал воинских частей в деревню, хорошо понимая, что пока губернская власть спокойно выполняет свои обязанности, не может революция восторжествовать. Он счи­тал бесцельным и неразумным утомлять войска передвижениями по губернии от одного погрома к другому и полагал, что это может лишь привести к ослаблению центральной власти.

Папа считал, что главной задачей является оберегание государственного адми­нистративного аппарата в его целости, что только это может спасти Россию. Усадеб не так много, погромы их долго продолжаться не могут.

— Не в крупном землевладении сила России,— говорил отец.— Большие имения отжили свой век. Их, как бездоходные, уже сами владельцы начали продавать Крестьян­скому банку. Опора России не в них, а в царе.

Папа считал, что Россию переустроить нужно, что надлежит вытравить тради­ции крепостного права, заменить общину единоличным крестьянским землевладением.

К тому же бунты в деревне принимали часто такие уродливые формы, что мой отец полагал, что этим самым они оттолкнут от революционеров не потерявших рассу­док крестьян. Трудно было крестьянскому сердцу остаться хладнокровным при виде ко­ров, лошадей и овец с распоротыми животами, ревущих от боли и издыхающих тут же в ужасных страданиях.