Сердечно благодарю Саратовское губернское земское собрание за одушев­ляющие его высокие чувства любви к Отечеству и преданности Престолу. 5 страница

Не мог также здравый крестьянский ум не понять всего комизма таких выступ­лений, как выступление одного ветеринарного врача, который, ведя своих единомыш­ленников громить усадьбу помещика, оделся в костюм времен Иоанна Грозного с барма­ми на плечах и шапкой Мономаха на голове!

Во многих местах крестьяне, действительно, очень скоро образумились и ста­ли часто просить правых приезжать на их собрания, что, конечно, и делалось» [4, с. 89-93].

Если по отношению к крестьянам применялись в основном меры быстрые и ре­шительные, то в отношении с другими организациями Петр Аркадьевич предпочитал ру­ководствоваться методом неуклонной осады и убеждений. Такая политика была приме­нена к земским учреждениям, тогда стихийно выходившим за свои границы. Взгляды раз­ных людей подтверждают, что Столыпин действовал по принципу «не мытьем так ка­таньем», чтобы восстановить в губернском центре порядок.

«Мой отец,— пишет М. Бок,— принял за правило ограничиваться с такими гос­подами личными беседами, стараясь силой убеждения признать его точку зрения пра­вильной» [4, с. 83].

А вот что пишет современник реформатора, представитель оппозиции извест­ный кадет А. Изгоев (Аарон Лянде):

«Рядом мелких формальных настойчивых указаний саратовский губернатор по­степенно суживал стихийно расширявшийся круг земской деятельности, потихоньку ус­транял неугодных лиц и сводил на нет неудобные земские постановления. Любопытный

характер носила и борьба губернатора с митингами городской демократии, принявшими тогда в Саратове большие размеры. Столыпин и тут, в отличие от своего образа действий в деревне, не счел удобным сразу уничтожить эти митинги. Он „искоренил" их испод­воль. Сначала у некоторых содержателей крупнейших зал были отобраны подписки в том, что они не будут отдавать своих помещений под собрания. Митинги продолжились в других помещениях. Скоро дошла очередь и до них. Когда все городские помещения оказались закрытыми, собрания перенесены были за город. Понятно, что такие собра­ния посещались уже преимущественно молодежью и рабочими. Лица с общественным положением их, конечно, избегали. Некоторое время эти собрания на открытом воздухе терпелись. Полиции стали известны все ораторы, а затем приняты были решительные меры. Место собраний было окружено казаками, произошло небольшое столкновение с толпой — и митинги в Саратове прекратились» [19, с. 23—24].

Как докладывал в августе 1905 г. царю товарищ министра внутренних дел Д. Ф. Трепов, в Саратовской губернии благодаря энергичным и умелым действиям П. А. Сто­лыпина был восстановлен порядок.

К сожалению, мирный период длился недолго, и волнения в губернии вновь во­зобновились, ибо революционные партии напрягали все свои силы к тому, чтобы стра­сти в охваченной ими темной крестьянской массе еще более разгорались.

Губернатор с тревогой извещал правительство, что волнения крестьян растут, революционная забастовка ширится, и рабочие готовятся к вооруженному восстанию. Царское правительство, которому не хватало сил, чтобы обеспечить повсеместный по­рядок, предложило ему «контролировать обстановку».

Уже в первой половине 1905 г. в Саратовской губернии было отмечено бо­лее 150 крестьянских выступлений. В деревне творился полнейший произвол: основ­ными формами «крестьянской борьбы» были поджоги и разгромы помещичьих уса­деб, порубки леса, потравы лугов (например, все лето крестьяне Аткарского уезда производили потраву лугов в имении графа Шереметьева), самовольный увоз сена, хлеба, скота.

В некоторых уездах крестьяне захватывали помещичьи земли и делили их между собой. Стремясь, как они выражались «выкурить помещиков», крестьяне под­жигали имения, среди которых оказались и усадьбы Столыпиных, а также Аплечеева, Устинова и др. А наиболее типичным и самым «мирным» примером самопроизво­ла является случай, когда «10 июня 24 крестьянина деревни Сергеевка Саратовского уезда приехали на 18 фурах с косами, граблями на поля дворянки Чаплиц. Крестьяне прогнали приказчика и развезли сено по домам» [9, с. 32]. Развозили не только сено: разграблялись амбары, угонялся скот, крестьяне делили меж собой сельхозорудия, инвентарь.

ОСЕНЬЮ 1905 ГОДАрабоче-крестьянское движение приняло грандиозные размеры — оно охватило практически всю Саратовскую губернию. На всю страну стали известны «иллюминации» дворянских усадеб, начавшиеся на саратовской земле. Основ­ная причина такого разворота событий — тесная связь саратовских большевиков с Коми­тетом РСДРП, в котором они имели в это время большинство мест. Примечательно, что «осенью 1905 года Саратовский комитет социал-демократов издал около ста названий различных прокламаций, брошюр, статей В. И. Ленина, перепечаток из газеты „Вперед" и „Пролетарий", многие из них были адресованы крестьянам» [9, с. 32].

Революционная пресса говорила о целях борьбы пролетариата, призывала кре­стьян сплачиваться вокруг рабочих, создавать крестьянские комитеты и готовиться к во­оруженному восстанию: «..."Вооружайтесь кто чем может — ружьями, револьверами,

кинжалами и т. д. Готовьтесь к решительной открытой войне с вековым врагом народа — царским правительством. Запомните же хорошенько все наши советы и поступайте по ним",— говорилось в листовке» [9, с. 32].

В октябре в городе началась политическая стачка на железной дороге, к заба­стовке присоединились железнодорожники Балашова, Ртищева, Аткарска, Камышина, Петровска, Кузнецка и др.

Примечательно описание событий, развернувшихся в самом центре Сарато­ва в октябре 1905 года, о которых вспоминал их участник большевик В. Т. Сергеев: «На митинге выступали социал-демократы, разоблачая царский манифест. Раздава­лись призывы „Долой царя", „Да здравствует свобода", в воздухе мелькали шапки, кеп­ки. Приблизительно в час дня появилась черная сотня. Пьяные погромщики пытались сорвать митинг. Но напор их был отбит нашей боевой дружиной. Тогда черносотенцы с криками „Бей крамольников!" начали забрасывать собравшихся на митинг камнями и палками. Многие получили сильные ушибы и раны. Мостовая обагрилась кровью. Стреляя из револьверов(I — Г. С), дружинники (нас было около 80 человек) отбили и это нападение. К месту столкновения прискакали казаки, драгуны и артиллеристы. Но они молча наблюдали за побоищем, ничем не препятствуя черносотенцам <...>» [47, с. 90].

Можно добавить к тому, что по распоряжению губернатора вскоре был снесен угловой балкон здания сельскохозяйственного института, выходящий на площадь. Та­ким образом, революционные ораторы лишились очень удобного места для своих ми­тингов.

Тем не менее вскоре политическая забастовка стала всеобщей, она охватила все заводы, предприятия и учреждения города.

В деревнях и селах губернии обстановка также была накалена до предела. По данным списка губернатора «Охваченные беспорядками местности» только за период с 16 октября по 4 ноября в Балашовском уезде подверглись поджогам и разгрому 40 име­ний, в Петровском — 29. «Каждую ночь горят по несколько экономии»,— сообщалось в га­зете «Приволжский край». В Больше-Екатериновской волости Аткарского уезда крестья­нами были сожжены практически все помещичьи экономии.

Самым крупным и организованным было выступление крестьян Николаевского городка (позже Октябрьского городка) и других сел Мариинской волости Саратовского уезда, избравших «под руководством Аграрной группы РСДРП» [9, с. 36] революцион­ный комитет и поднявших вместе с крестьянами сел Карамышевки и Слепцовки Аткар­ского уезда вооруженное восстание. Лозунги «Долой самодержавие! Да здравствует поли­тическая свобода!» кочевали из уезда в уезд, поднимая крестьян на борьбу против пред­ставителей власти, помещиков или своих более зажиточных односельчан, «кулаков». На­пример, в Вольском уезде не раз поджигались постройки и мельницы землевладельца Енотова, имевшего земли в селах Столыпино, Новосильцево и Катаевка. А его батраки при том бастовали. Конец октября — пик выступлений в губернии. Вспоминает активный участник революционных событий:

«20 октября около 300 крестьян сел Ириновки, Голицына, Воронцовки, Тепловки и Новой Деревни, Саратовского уезда, захватили волостное правление и казенное имение при селе Тепловке. Чтобы лишить местные власти связи с городом, крестьяне уничтожили в Тепловке телефонную станцию. Не имея силы удержать имение, они со­жгли все конторские книги и бумаги с записями долговых обязательств, а затем подо­жгли и имение.

Одновременно крестьяне этого же уезда сожгли и разгромили соседние с Тепловкой помещичьи усадьбы князей Щербатовых, имение Катковой и др. Столыпин

приказал уездному исправнику подавить движение силою оружия. Но волнения в уезде не утихли. Горели имения Столыпиных в Лесной Нееловке, Сперанского в Ненарокомовке, имение Бенкендорфа в Сокуре и другие» [22, с. 143].

29 октября были подожжены экономические постройки имения графа Шере­метьева.

«В начале ноября крестьянское движение охватило Вольский, Камышинский и Царицынский уезды. За октябрь-ноябрь в Вольском уезде произошло 7 крестьянских вы­ступлений, в Камышинском — 15, в Царицынском — 4» [9, с. 36].

Таким образом «только в октябре—декабре 1905 года в саратовской губернии было 509 крестьянских выступлений, сожжено 200 помещичьих имений, вывезено сотни пудов господского хлеба, уведено много скота» [65, с. 136]. Ходили слухи о том, что в Са­ратовской губернии почти не осталось целых имений: не щадили ни «черносотенцев», ни даже тех хозяев, которые числились среди «передовых», то есть сочувствующих бор­цам с самодержавным режимом, и далее революционных земских деятелей.

Огромное количество забастовок и восстаний в октябре было обусловлено еще и тем, что вышел в свет царский манифест 17 октября 1905 г., благодаря которому на сво­боде оказалась масса политических заключенных. Такое положение дел было восприня­то оппозицией как свидетельство ослабления власти, а ее представители на местах были растеряны. Таким образом манифест не дал в «красной губернии» ожидаемых результа­тов: под влиянием революционных агитаторов и пропагандистов он был расценен как ус­тупка самодержавия под напором трудящихся масс. Даже на крестьянских сходах мани­фест критиковался, выдвигались экономические и политические требования, и, прежде всего,— конфискации помещичьих, удельных, казенных земель. Любопытно, что «самым популярным среди саратовских крестьян, как и в других губерниях, было требование со­зыва учредительного собрания на основе всеобщего избирательного права» [9, с. 34] — за этим стремлением простых земледельцев ощущалось влияние либеральных саратовских земцев и просвещенных кадетов.

Но большей частью требования крестьян не ограничивались установками земцев, а отражали стремления социал-демократов и вечную тягу к переделу земли. Вот, например, приговор крестьян деревни Графщино Аткарского уезда от 21 октября 1905 года:

«Мы, крестьяне Графщинского общества, Лысогорской волости, Аткарского уезда, познакомившись с манифестом 17-го октября о гражданской свободе, видим в ней лишь первую победу кровавой борьбы бесправного русского народа с его угнетателями. Мы заявляем, что будем продолжать борьбу, пока не добьемся вместо дарованной прави­тельством Государственной думы, в которой нет места истинным защитникам народных интересов: 1) учредительного собрания на основе всеобщего, равного, прямого избира­тельного права с тайной подачей голосов; 2) передачи всей земли казенной, удельной, помещичьей без выкупа в уравнительное пользование всего трудящегося народа; 3) отме­ны всех недоимок, выкупных платежей, косвенных налогов и введения подоходного на­лога; 4) бесплатного всеобщего образования» [9, с. 34].

Но этим крестьяне не ограничились: в том же приговоре они объявили народ­ной собственностью 900 десятин земли помещика Рябинина и «решили приступить к временному разделу ее между членами общества... К началу ноября в Аткарском уезде бы­ло составлено до 25 аналогичных приговоров» [9, с. 34].

Примечательно, что в этот период начинают создаваться и множиться отделе­ния Крестьянского Союза, делегаты которого от Саратовской губернии примут участие в работе ноябрьского съезда Всероссийского Крестьянского Союза в Москве. Эти орга­низации доставили губернским властям много новых хлопот.

О том, как складывались отношения губернатора с беспокойным напористым саратовским земством, дает представление еще один документ — постановление заседа­ния «Очередного Саратовского Уездного Земского Собрания» от 15.XI.1905 года:

«Собрание делает такое постановление: Поручить Управе немедленно, не до­жидаясь окончания Земского Собрания, сделать указание г. Губернатору, что необходи­мо немедленно освободить арестный дом от арестованных за грабежи и поджоги. Их присутствие вызвало переполнение арестного дома, которое в значительной степени ухудшает санитарные условия и может повлечь за собой развитие эпидемии среди заклю­ченных. Помимо того, в скором времени ожидается приток заключенных по приговорам Мировых Судей» [119, с. 15].

К сожалению, неизвестен точный ответ губернатора на это постановление, но с большой долей вероятности можно допустить, что он предпочел сначала разобраться в истинном положении дел. Обстановка в городе была напряженной, безвинных в арест­ный дом не сажали, чтобы не возбуждать лишних страстей и не ссориться с земством.

Конечно, без конфликтов не обошлось. Помимо известных в общих чертах ба-лашовских перипетий, оппозицией не раз вспоминалось и о противостоянии Столыпи­на крестьянской артели села Лох Саратовского уезда. О нем позже поведает на I Думе са­ратовский депутат Аникин, которого, по его собственному свидетельству, губернатор обошел должностью в земстве за пропагандистскую работу среди крестьян [19, с. 22].

Конец 1905-го и начало 1906 года проходят в напряженном ожидании: револю­ция набрала новый пик, и наступил критический момент: либо взрыв, либо смута могла понемногу утихнуть. Столыпин с риском для жизни наводит порядок в Саратове и уездах, семья в полной мере ощущает груз его тревог и забот. Тем более что ее тоже не оставля­ют в покое: революционеры попробовали нащупать слабое место бесстрашного губерна­тора. Вот как вспоминает о том периоде старшая дочь:

«Получались анонимные письма с угрозами, что если не будет исполнено та­кое-то требование революционеров, то мой маленький брат будет отравлен. Понятно, что как ни были мы уверены во всей прислуге, у моих родителей всё же каждый раз, когда приносили для маленького его кашу или котлету, являлось тяжелое чувство по­дозрения и недоверия, заставлявшие их принимать всевозможные меры предосторож­ности» [4, с. 95].

Этот же примечательный эпизод жизни в Саратове описывает потенциальная жертва — сын губернатора:

«...были тогда и угрозы. Мать получила анонимное письмо о том, что я (трехлет­ний сын) приговорен к смерти путем отравления (в течение долгих месяцев это стало для нее кошмаром)» [112,8/1].

Впрочем, вряд ли младшие до конца понимали трагичность своего положе­ния: родители делали все, чтобы обеспечить их безопасность. В архивах потомков П. А. Столыпина сохранился редкий снимок детей, сделанный в Саратове, видимо, в конце 1905 года (фото 23).

На первом плане сидит на подушке самый младший — Аркадий, которому было тогда около двух с половиной лет. На втором плане (слева направо) сидят четырнадцати­летняя Наташа и самая старшая из сестер двадцатилетняя Мария. На заднем плане стоят (слева направо): тринадцатилетняя Елена и десятилетняя Ольга, между которыми сидит восьмилетняя Александра.

Петр Аркадьевич оставался спокойным, выдержанным и бесстрашным челове­ком и администратором, не покидающим доверенного поста. При этом, по словам оче­видцев, его импозантная фигура выгодно выделялась среди прочей провинциальной ад­министрации. Однако, видимо, наступил критический момент, когда авторитет губернатора

Фото 23. Семейная фотография.

Дети П.А. Столыпина в 1905 г.

Фотография в Саратове

и его самые привлекательные свойства натуры уже не имели прежнего веса: в атмос­фере вражды и вооруженного противоборства все доблести мирного времени отошли на второй план. Столыпин это с огорчением признавал, но не уступал, осаждая стихию все более крутыми и жесткими мерами: сила признавала лишь силу. Тогда эти действия гу­бернатора осуждались: гуманистами из оппозиции, социал-демократами и кадетами. Но по прошествии лет число этих критиков стало значительно меньше: познав «красный террор», многие бывшие оппоненты признали правоту решительных действий Столы­пина.

Осень 1905 года вошла в историю губернии и всей России как самый тяжелый период, это, по сути, был пик разгула стихии. Петр Аркадьевич мечется по губернии, ус­миряя восставших. Родным обстоятельно писать уже некогда, а в Литву, куда он всех от­правил, идут телеграммы.

21.10.1905. «Еду благополучно. Здоров. Целую».

22.10.1905. «Сильно беспокоюсь безо всяких известий. Здесь теперь спокойно. Вчера были убитые и раненые порядок установлен».

23.10.1905. «Здоров Городе спокойно уездах беспорядки сегодня безмерно сча­стлив получил первое от тебя известие».

25.10.1905. «Здоров Городе благополучно уездах бунты погромы целую писать некогда».

26.10.1905. «Здоров городе спокойно уездах очень тревожно движение еще не вполне восстановилось вагоны едва ли могут придти раньше десяти дней».

27.10.1905. «Здорово беспокоюсь без известий городе спокойно уездах очень плохо».

27.10.1905. «Телеграмму получил здоров положение уездах не улучшается горо­де спокойно ни разу не успел написать попрошу писать тебе наших друзей».

29.10.1905. «Здоров положение то же вчера писал первый раз сегодня некогда нежно целую» [131, Д. 231].

Наконец, Петр Аркадьевич отправляет письмо, которое содержит очень цен­ные откровения бесконечно утомленного, издерганного человека, не оставляющего сво­его поста исключительно в силу осознания своего служебного долга. Акценты этого по­слания вскрывают также общественную атмосферу, в которой саратовские апологеты «Великой французской» вершат свое дело «во благо народа»:

30.10.1905. «Драгоценная, целую тебя перед сном. Теперь час ночи — работаю с 8 утра.

В приемной временная канцелярия письма разбирают на... Околоточные дежу­рят и ночью. И вся работа бесплодна. Пугачевщина растет — все уничтожают, а теперь еще и убивают. Во главе лица — в мундирах и с орденами. Войск совсем мало, и я их так му­чаю, что они скоро совсем слягут. Всю ночь говорил по аппарату телеграфному с разны­ми станциями и рассылал пулеметы. Сегодня послал в Ртищево 2 пушки. Слава Богу, охра­няем еще железнодорожный путь. Приезжает от Государя ген. ад. Сахаров. Но чем он нам помо­жет, когда нужны войска — до их прихода если придут, все будет уничтожено. Вчера в се­ле Малиновка осквернили божий храм, в котором зарезали корову и испражнялись на об­разе Николая Чудотворца. Другие деревни возмутились и вырезали 40 человек. Малочис­ленные казаки зарубают крестьян, но это не отрезвляет. Я к сожалению не могу выходить из города, так как все нити в моих руках. Город совсем спокоен, вид обычный, ежедневно гуляю. Не бойся, меня охраняют, хотя никогда я еще не был так безопасен. Революционе­ры знают, что если хотя бы один волос падет с моей головы, народ их всех перережет.

Лишь бы пережить это время и уйти в отставку, довольно я послужил, больше требовать с обычного человека нельзя, а сознаешь, что бы ни сделал, свора, завладевшая общественным мнением, оплюет. Уже подлая здешняя пресса меня, спасшего город (го­ворю это сознательно) обвиняет в организации черной сотни.

Я совершенно спокоен, уповаю на Бога, который нас никогда не оставлял. Я думаю, что проливаемая кровь не падет на меня. И ты, мой обожаемый ангел, не падай духом...»

31.10.1905. «Олинька моя, кажется ужасы нашей революции превзойдут ужасы французской. Вчера в Петровском уезде во время погрома имения Аплечева казаки (50 чел.) разогнали тысячную толпу. 20 убитых, много раненых. У Васильчиков 3 убитых, еще в разных местах 4. А в Малиновке крестьяне по приговору перед церковью забили насмерть 42 человека за осквернение святыни. Глава шайки был в мундире отнятого у полковника, местного помещика. Его тоже казнили, а трех интеллигентов держат под ка­раулом до прибытия высшей власти... Местами крестьяне двух деревень воюют друг с другом. Жизнь уже не считают ни во что... Я рад приезду Сахарова — все это кровоприношение не будет на моей ответственности.

А еще много прольется крови.

В городе завтра хоронят убитого рабочего и готовятся опять демонстрации — весь гарнизон на ногах. Дай Бог силы пережить все это.

Целую тебя много нежно...

Как только уляжется, вышлю вагон. Сахарова приглашу жить у нас».

И следом опять телеграммы:

31.10.1905. «Здоров положение без изменений городе спокойно уездах много человеческих жертв».

1.11.1905. «Сегодня хоронили одного убитого рабочего, хотели грандиозную манифестацию. Весь гарнизон был на ногах. Рабочие были у меня. Я с ними говорил и умел успех, так как граждане рабочие не выкинули даже черного флага, как того хотели...

В уездах все-таки пугачевщина. Каждый день несколько убитых и раненых.

Точно война!..

Не знаю почему, но что-то мне подсказывает, что теперь... будет ослабевать... Завтра выезжаю в Ртищево...»

2.11.1905. «Здоров телеграфируй какого числа ты могла бы выехать для посыл­ки вагона».

3.11.1905. «Здоров, благополучен не беспокойся если будет перерыв известиях при первой возможности высылаю вагон с надежным жандармом» [131, Д. 230].

Видимо, той же необычно «жаркой» осенью были посланы Столыпиным еще два письма, точные даты которых установить не удалось:

«Милая, душка моя, хотя я изнурен работою с 8 ч. утра безоглядно до 1 ч. ночи (а еще папка с бумагами не тронута), но хочу поговорить с тобою.

Дни идут плохо. Сплошной мятеж: в пяти уездах. Почти ни одной уцелевшей усадьбы. Поезда переполнены бегущими... Войск мало и прибывают медленно. Пугачев­щина! В городе все спокойно. Я теперь безопасен, чем когда-либо, т. к. чувствую, что на мне все держится, и что если меня тронут, возобновится удвоенный погром. В уезд вые­ду конечно только с войсками — теперь иначе нет смысла.

До чего мы дожили. Убытки — десятки миллионов. Сгорели Зубриловка... исто­рические усадьбы. Шайки вполне организованы.

Целую, обожаю тебя, ангел. Деток целую».

«...Дорогая, глаза слипаются, утомлен, но боюсь новой забастовки и пишу. Вче­ра часа два просидел в Ртищеве и не дождался Сахарова, ночью вернулся в Саратов по тревожной телеграмме о том, что в Петербурге началась опять всеобщая забастовка. Ка­кой ужас! Неужели я опять буду разобщен с тобою. Сегодня приехал Сахаров, он очень мил, говорит — что приехал помогать нам. Также говорит о том, что меня прочат в мини­стры, а ты, душа, уже горевала. Слава Богу, мне никто ничего не предлагал, а уже газеты начали по этому поводу ругаться. Да минует меня чаша сия.

Целую, люблю, твой» [131, Д. 230].

Продолжались погромы усадеб, которые теперь горели и близ Саратова. Траги­ческая участь не обошла дворянскую усадьбу рода Столыпиных в Крутце — большом селе в 200 дворов. В 1905 году от великолепного двухэтажного здания с колоннами, воротами, хозяйственными постройками, кладбищенской часовней, каскадом прудов и замечатель­ным парком целыми остались только амбары с хлебами, сжечь которые у местных кре­стьян не поднялась рука...

Столыпин, приехав без охраны на развалины родового гнезда, велел собрать весь народ. «Преступники будут найдены, преданы суду и наказаны»,— объявил он кресть­янам. И, говорили, так сжал кулак, что лопнула перчатка.

А без барского дома Крутец вскоре захирел и пропал...

ИТАК, ЧТОБЫ ОСТАНОВИТЬцарящий в губернии произвол, власть вынужде­на была прибегнуть к более жестким мерам. По Высочайшему повелению в Саратов как в «губернию, сильно зараженную мятежным духом» [4, с. 87], для подавления смуты и

поддержания порядка был командирован бывший военный министр генерал-адъютант Сахаров. Наводить порядок было поручено человеку, о котором даже оппозиционная печать и «ли­беральный» Витте говорили как о личности «добродушной», «не способной ни на какие же­стокости», «честной» [6, с. 138]. Однако присланный для восстановления порядка военный был воспринят местной оппозицией, как «царский сатрап» и «душитель свободы».

3 ноября он прибыл с войсками в Саратовскую губернию. 4 ноября все уезды бы­ли объявлены на положении «усиленной охраны».

По любезному предложению губернатора генерал Сахаров разместился в его доме, здесь же он иногда принимал посетителей с их ходатайствами, просьбами и жало­бами. Однако вскоре генерал был убит в этом самом губернаторском доме. Вот как по рас­сказу отца описывает этот трагичный эпизод старшая дочь П. А. Столыпина Мария Бок:

«Кабинет генерала был устроен во втором этаже, в комнате по левую сторону от приемной, отделяющей его от кабинета папа. Явилась на утренний прием миловидная, скромная молодая женщина, пожелавшая видеть генерала Сахарова. В руках она держа­ла прошение. Чиновник ввел ее в комнату. Закрывая дверь, он еще видел, как проситель­ница положила бумагу перед Сахаровым.

Через минуту раздался выстрел, и Сахаров, обливаясь кровью, выбежал, шатаясь, в другую дверь. В дверях силы его покинули, и он свалился на пол. Бросившаяся бежать убийца была на лестнице задержана чиновником особых поручений, князем Оболенским. Поданная ею бумага — прошение, заключала в себе смертный приговор убитому генералу.

Как плохо работала в Саратове жандармская охрана, доказывает следующий факт: до убийства генерала Сахарова, явились к моему отцу рабочие с предупреждением, что из Пензы приехали террористы с целью убить Сахарова. Вызванный моим отцом жандармский полковник заявил:

— Позвольте нам знать лучше, чего хотят эти люди. Они хотят совсем другого, генерал же им вовсе не страшен.

А о том, до чего революционно была настроена часть общества, можно судить по тому, что присяжный поверенный Масленников прислал в тюрьму арестованной убийце Сахарова цветы» [4, с. 88—89].

Несмотря на тревожное положение в «красной губернии», Ольга Борисовна выражает непреклонное желание быть рядом с мужем и вместе со всеми детьми отправ­ляется из тихого Колноберже в мятежный Саратов. Петр Аркадьевич, во избежание воз­можных потрясений семьи от известия об убийстве в их доме генерала Сахарова, выез­жает навстречу.

Местная охранка считала, что террористам мешал именно Столыпин, а убийст­во же Сахарова было предупреждением. И стоит ли говорить, что помимо генерала гиб­ли, разумеется, и более скромные представители власти. Сам Столыпин позже помянет двух начальников саратовских охранных отделений, просивших, когда их убьют, позабо­титься об их семьях. И они в самом деле вскоре погибли...

Вскоре Сахарова заменяет генерал Максимович, который идет на самые суро­вые меры, чтобы сбить волну мятежей. В декабре 1905 г. общее количество крестьянских выступлений в губернии значительно уменьшилось (74 против 335 в октябре). Вплоть до декабря губерния была объявлена на положении «усиленной охраны». Губернатор поста­новил, чтобы везде в местах массового скопления народа была выставлена охрана, обще­ственные здания также круглосуточно охранялись.

Родственница губернатора М. В. Каткова, владелица поместья Тарханы Пензен­ской губернии, писала графу С. Д. Шереметьеву о том, что в это смутное время в ноябре 1905 года провела с П. А. Столыпиным более 2-х недель в Саратове. Губернатор работал по 20 часов в сутки, ел раз в день, был страшно издерган, измучен, испытывал острый недостаток

в казаках и просил петербургское начальство прислать на помощь войска, одна­ко ему отвечали отказом: сил не хватало...

10 декабря в Саратове вновь вспыхнула всеобщая политическая забастовка. Вот что пишет об этом периоде ее активный участник В. Т. Сергеев:

«Опасаясь, что мы разгромим оружейные магазины и захватим огнестрельное оружие, губернатор Столыпин приказал все вооружение из частных магазинов перевез­ти под конвоем в городское полицейское управление.

Весь день в городских церквах служили молебны „о прекращении смуты" и „предотвращении кровопролития"...

Утром 12 декабря на стенах домов было расклеено распоряжение губернатора „воспрещающее всякие собрания и митинги"» [47, с. 118—119].

Однако 16 декабря на Институтской (ныне Театральная) площади состоялся митинг, на котором большевики вновь призывали к вооруженному восстанию. Сведения об этом событии противоречивы: в литературе встречается утверждение о том, что ми­тинг был разогнан войсками. Во всяком случае, после митинга были арестованы несколь­ко активных деятелей партийной организации.

Далее власти предприняли решительный шаг: 17 декабря был арестован Совет рабочих депутатов, просуществовавший всего 10 дней. С 20 декабря 1905 г. забастовки в Саратове пошли на убыль.

Однако обстановка в сельской местности по-прежнему оставалась грозной. Са­ми участники событий 1905 года впоследствии сознавали, что в «крестьянском движении этого времени преобладали стихийные формы борьбы: поджоги усадеб, порубки, потра­вы... аграрный террор составлял типичную черту крестьянского движения в Саратов­ской губернии» [65, с. 39].

24 декабря Столыпин писал министру внутренних дел, что, несмотря на приня­тые меры, «восстания крестьян продолжаются, бороться с ними трудно, так как войск не хватает, а имеющиеся части нельзя быстро перебрасывать из-за забастовок железнодо­рожников» [65, с. 136—137].