Марта 1908 годаП. А. Столыпин произносит речь на 50-летии земского отде­ла Министерства внутренних дел. 2 страница

Такая беспомощность не соответствует мировому положению России»,— гово­рил премьер-министр, настаивая до утверждения полной программы кораблестроения на постройке «только 4 броненосцев в течение 4 лет для того, чтобы только несколько пополнить расстроенные ряды нашего флота и придать им некоторый боевой смысл» [57, с. 156-157].

Поскольку речь шла о выделении на эти цели ничтожной в сравнении с общим бюджетом суммы в 11 250 000 рублей, Столыпин предлагал отказаться при вынесении ре­шения от мотивов «педагогического свойства» [57, с. 157—158], которые в трудный час, когда «лучшие, быть может, силы флота лежат на дне океана» [57, с. 158], могут нанести «флоту еще громадный нравственный ущерб» [57, с. 158].

Заключительная часть речи Столыпина заслуживает того, чтобы привести ее полностью: в ней с новой силой проявляется ораторское дарование главы правительст­ва, который, сознавая свою правоту, зачастую выступал против подавляющего большин­ства и в самых невыгодных для него обстоятельствах:

«Вы, хирурги, собравшиеся вокруг одурманенного больного. Больной этот — флот, ошеломленный вашей критикой. Вы, господа, взяли ланцет и режете его, потро­шите его внутренности, но одна неловкость, одно неосторожное движение, и вы уже бу­дете не оперировать больного, а анатомировать труп. Господа! Я верю, что ваше реше­ние, каково бы оно ни было, будет продиктовано вам велением вашей совести и тем чистым

Фото 38. П.А. Столыпин Фото 39. П.А. Столыпин и ревельское дворянство на яхте

принимает доклады на крейсере «Штандарт», в ожидании прибытия Государя

«Алмаз», в Ревеле, 27 мая 1908 г. Императора для свидания с Королем Эдуардом VII, -

27 мая 1908 г.

патриотизмом, о котором говорил тут член Государственной думы Пуришкевич,— этим и ничем более. Вы станете выше партийных расчетов, выше фракционной тактики. Не сетуйте, господа, если и правительство высказало вам свое мнение прямо и опреде­ленно.

Я уверен, что всякая заминка в деле флота будет для него гибельной, нельзя на полном ходу останавливать или давать задний ход машине — это ведет к ее поломке. Гос­пода, в деле создания нашего морского могущества, нашей морской мощи может быть только один лозунг, один пароль, и этот пароль — „вперед" (Рукоплескания справа и в цент­ре.)» [57, с. 159].

ВОССТАНОВИВШЕЕСЯв стране относительное спокойствие позволило во­зобновить визиты иностранных царствующих особ. В конце мая 1908 года в Ревель при­бывает король Великобритании Эдуард VII с супругой (фото 38—41).

28 мая премьер-министр, принявший участие в этой встрече, имел беседу с ко­ролем на яхте «Виктория-Альберт». Последний по выраженному Российскому монарху пожеланию знакомится с Председателем Совета Министров. Этот исторический момент запечатлен на картине неизвестного художника (фото 42).

Первый визит монарха Англии в Россию знаменует собой дальнейшее сближе­ние стран, начавшееся после соглашения, заключенного относительно Персии, Афгани­стана и Тибета и определившего новые приоритеты внешней российской политики.

К лету 1908 года после предложений Англии о поддержке России в сфере Бал­канских реформ правительство все больше сходилось к идее замены австро-русского кон­троля над Македонией контролем всех великих держав. Таким образом, Россия стреми­лась сохранить «статус кво» на Балканах, а в мире уже обозначилась новая международ­ная комбинация: Россия — Франция — Англия («Антанта»).

Фото 40. П.А. Столыпин и министр иностранных дел А.П. Извольский

на крейсере «Алмаз», по прибытии в Ревель на время свидания

государя императора с великобританским королем Эдуардом VII, -

27 мая 1908 г.

Фото 41. П.А. Столыпин и А.П. Извольский представляются Фото 42. Король

королеве великобританской, в Ревеле, в присутствии Великобритании Эдуард VII

государыни императрицы Марии Федоровны, 27 мая 1908 г. беседует с П.А. Столыпиным

на яхте «Виктория-Альберт»,

28 мая 1908 г.

31 МАЯ 1908 ГОДА П. А. Столыпинвыступает в Государственном Совете с речью о постройке Амурской железной дороги,—речью, которой предшествовало вы­ступление в Государственной Думе. Вначале он приводит ранее высказанные аргументы противников «Амурской авантюры», а также свои контрдоводы. Обращает на себя вни­мание такой свидетельствующий о нестандартности мышления пассаж его речи, при ко­тором шаблонный ограниченный ум попадает в тупик:

«Быть может, если мотивы правительства брать в отдельности, то можно еще доказать, что постройка Амурской дороги несвоевременна, но если взять все эти мотивы в совокупности(! — Г. С.), то для России представляется неизбежным задачу эту оси­лить...» [57, с. 163]

Оценив позицию своих противников как «призыв к полной бездеятельности», он обращается далее к разуму, гражданской совести и национальному чувству членов Го­сударственного Совета:

«В порядке сокращения расходов это, безусловно, способ дешевый. Но точно так же самым дешевым способом жизни было бы ничего не есть, не одеваться, ничего не читать — но нельзя при этом считать себя великим и мужественным. Народ сильный и могущественный не может быть народом бездеятельным» [57, с. 163].

Убедительно доказывая целесообразность сооружения магистрали для освое­ния огромного края и усиления в нем русских позиций, он обращает внимание на слабьте аргументы своих оппонентов и сторонников альтернативных проектов.

«<...> В настоящее время, даже если руководствоваться предположением члена Государственного совета Стаховича, совершенно забыть о железной дороге и дать 300 миллионов рублей исключительно на колонизацию Забайкальской и Амур­ской областей, то и такое героическое средство при отсутствии дороги не поведет к заселению этих областей. Послушайте людей, которые там живут и которые управ­ляют этими областями. Ведь есть время года, когда из Забайкальской области в Амур­скую можно пролететь только на воздушном шаре. Тот крестьянин, который ищет места для переселения, предпочтет, конечно, поехать по железной дороге в Уссу­рийский край, чем доехать до Сретенска и затем сотни верст проходить по тундре пешком <...>» [57, с. 165].

Указывая на «опасность мирного завоевания края чужестранцами» [57, с. 166], просачивание «желтой расы», он говорил:

«<...> Не забывайте, господа, что у России нет и не будет других колоний, что наши дальневосточные владения являются единственными нашими колониальными вла­дениями, что у нас нет другого на востоке входа в море. Если судьба нас поставила в осо­бенно благоприятные условия, если от наших колоний нас не отделяет большое водное пространство, то ясно, что насущной для России потребностью является соединение этих дальних владений железным путем с метрополией <...>.

Я отдаю себе отчет, насколько трудную минуту мы переживаем. Но если в на­стоящее время не сделать над собою громадного усилия, не забыть о личном благо­состоянии и встать малодушно на путь государственных утрат, то, конечно, мы ли­шим себя права называть русский народ народом великим и сильным(Г. С.) <...>» [57, с. 166, 167].

13 ИЮНЯ 1907 ГОДА П. А. Столыпинвыступает перед членами Государ­ственного Совета с речью о задачах морского министерства.В частности, он го­ворит:

«<...> Держава, владеющая морем, само собою, ведет и морскую торговлю, инте­ресы которой проникают в самые отдаленные уголки вселенной, и для того, чтобы поддерживать эти интересы,

государство должно обладать такой силой, которую оно могло бы перекинуть через моря. Иначе эти интересы оказались бы необеспеченными.

Фото 43. П.А. Столыпин в Государственном Совете на открытии заседаний

в новом зале Мариинского дворца

Великие мировые державы имеют и мировые интересы. Великие мировые державы должны участвовать и в международных комбинациях, они не могут отка­зываться от права голоса в разрешении мировых событий. Флот — это тот рычаг, ко­торый дает возможность осуществить это право, это необходимая принадлежность всякой великой державы, обладающей морем(Г. С.) <...>.

Морское ведомство не могло не воспользоваться уроком несчастной войны, оно не могло не проникнуться мыслью, что флот, обороняясь или нападая, должен по­беждать, и, создавая морскую оборону, оно должно было создавать эту живую боевую си­лу — орудие победы — линейный флот <...>» [57, с. 168, 169].

Изложив аргументы в пользу скорейшего выделения ассигнований на восста­новление дееспособного современного флота и прояснив позиции своих оппонентов в Государственной Думе, П. А. Столыпин поведал далее о трех программах судостроения. Он обстоятельно остановился на 3 — «временной краткой», объяснив ее суть, преимуще­ства и целесообразность в критических для России условиях, а также напомнил об утвер­ждении ее Государем Императором. Анализируя далее положение, сложившееся при прохождении предложенного законопроекта через законодательные учреждения, он указывает на то, что противники программы движимы соображениями не столько эконо­мического, сколько психологического, воспитательного характера, которые, однако, «незаметно толкают законодательные учреждения на довольно опасный путь: советуют отказать в кредите не потому, что флот не нужен, а чтобы добиться известных перемен в личном составе, известных реформ во флоте, чтобы заставить строить суда такого, а не иного типа. Говорят: сделайте то-то и то-то, и деньги получите...» [57, с. 173]

Вскрывая возникшие противоречия, убеждая в том, что для влияния на нера­дивых, для предотвращения незакономерных действий властей есть иные пути, глава правительства указывает на опасность создаваемого прецедента, при котором Госу­дарственный Совет и Государственная Дума, вмешиваясь в исполнительные действия Правительства, «создает положение полной безответственности», поскольку «не бу­дет существовать уже власти в государстве, несущей эту ответственность: при таком положении Правительство не может нести ответственности и перед Монархом, так как не будет иметь материальной возможности приводить в исполнение необходимые мероприятия, несмотря на признание их необходимости всеми подлежащими инстан­циями» [57, с. 174].

Апеллируя далее к «Государственному Совету, состоящему из лиц, умудренных государственным опытом», он в завершение говорит, что Правительство не может встать на иной путь, всякий изгиб на котором «был бы губителен»:

«<...> Мы — рулевые, стоящие у компаса, и должны смотреть только на стрелку, и как бы привлекателен, как бы соблазнителен ни был приветливый берег, но если по до­роге к нему есть подводные камни, то курс мы будем держать стороною; мы — межевщи­ки, которым доверены межевые признаки, и если они утрачиваются, мы будем на это ука­зывать; мы — часовые, поставленные для охраны демаркационной линии, и свои ли, чу­жие ли будут ее нарушать, мы не будем малодушно отворачиваться в сторону. И мы про­сим вас, раз вы находите, что флот России нужен, раз вы находите, что Россия не на­столько обнищала, чтобы отказаться от своих морей, то, господа члены Государственно­го совета, не избавляйте нас от той ответственности, от которой нас не избавил закон, от которой нас не освобождает Государь...» [57, с. 174—175]

После этого выступления премьера в Государственном Совете (фото 43) дело постройки флота сдвинулось с мертвой точки. В конце концов Столыпин добился и дум­ского одобрения. Значение этой трудной победы, к сожалению, понимают немногие. Тогда, в 1908 году, было заложено начало возрождения боевого русского флота, без кото­рого итоги скорой войны могли быть еще более трагичными для России.

В ЛЕТНИЙ ПЕРИОДперерыва работы Государственной Думы П. А. Столы­пин отправляется в морское заграничное путешествие. Государь Николай II снова предо­ставляет ему для отдыха крейсерскую яхту «Алмаз». Соблюдая инкогнито, Столыпин от­правляется в путешествие вместе с семьей. Он посещает Штеттин, где судно принимает на борт и молодых супругов — старшую дочь Марию с мужем, которые в тот период жи­ли в Берлине. Далее о путешествии русского премьера узнает германский император, по­желавший непременно встретиться с ним. Однако, по свидетельству М. Бок, П. А. Столы­пин «решительно отклонил это предложение, сказав, что он поставил себе за правило не вмешиваться в иностранную политику России, будучи уже занят выше сил внутренним упорядочением страны, столь расшатанной последними тяжелыми годами. И чтобы из­бежать возобновления подобного предложения, папа в тот же вечер ушел на „Алмазе" в норвежские фиорды.

Мой отец считал, что свидание его с самым предприимчивым монархом Евро­пы, человеком, с на редкость живым характером, способным принимать самые неожи­данные решения, могло принести больше вреда, чем пользы...»

Примечательно, что Вильгельм II, не оставляя своих намерений познакомить­ся со знаменитым премьером, пускается в погоню на своей яхте «Гогенцоллерн». Столы­пин продолжает успешно уклоняться от встречи, стараясь не привлекать внимания в пор­тах. В Либаве, где вся полиция была поставлена на ноги, он, минуя пышную встречу, до­бирается с семьей в центр на трамвае [4, с. 177—178].

Фото 44. П.А. Столыпин с дочерью Фото 45. П.А. Столыпин в 1908 г.

Натальей Петровной, в 1908 г.

У нас имеются два снимка П. А. Столыпина, сделанных летом 1908 года. Один из них — с дочерью Натальей, которая к тому времени начала ходить без кос­тылей (фото 44, 45).

ПОБЕДИВШАЯ В ТУРЦИИиюльская буржуазная революция вызвала на Бал­канах волну национально-освободительного движения, ускорив естественный ход собы­тий. Австро-Венгрия спешит с аннексией Боснии и Герцеговины, угрожая войной Сер­бии. В августе 1908 года австрийское правительство направило в Петербург секретную ноту, в которой предлагалось немедленно приступить к переговорам об аннексии этих провинций [3, с. 203].

В то время как в российской печати мелькает идея об установлении единого фронта на Балканах против Германии и Австро-Венгрии, министр иностранных дел Из­вольский, находившийся в это время в отпуске в Европе, в неформальной обстановке на­чинает переговоры с противоположной стороной. Глава МИДа, считая, что вхождение Боснии и Герцеговины в Австро-Венгрию усиливает славянский элемент в этой стране и отвечает русским интересам, пытается в ответ на согласие об аннексии добиться согла­шения по открытию проливов для русского военно-морского флота и отвода войск Авст­ро-Венгрии от Ново-Базарского санджака.

По воспоминаниям Коковцова, глава правительства П. А. Столыпин узнает о соглашении по поводу передачи Австро-Венгрии двух бывших турецких областей,

находящихся по Берлинскому трактату 1878 года во временном управлении монархии, лишь из венских газет. Товарищ министра иностранных дел Чарыков, оставшийся за главу МИДа, сообщил, «что Извольский не оставил ему никаких указаний перед своим отъез­дом, ничего не писал с дороги и никаких сообщений о своем пребывании в Бухлау ему не присылал, но, несомненно был в этом имении и провел там довольно долгое время» [21, с. 290]. В общественном мнении также укрепляются слухи, что глава российского МИДа «попался на удочку» и пошел на сговор, не делающий чести России, под влиянием вин­ных паров и особой располагающей атмосферы...

Столыпину стоило больших трудов уговорить газетчиков не поднимать кампа­нию против Извольского, по крайней мере, пока не удастся узнать отношение Нико­лая II к этому инциденту [21, с. 290].

Тем временем «джентльменское» соглашение в замке Бухлау Извольский стре­мится укрепить встречами с европейскими политиками, подготовкой российского обще­ственного мнения и печати, переговорами с Гучковым и Милюковым. Он также дает по­ручение «заранее посвятить в наши предложения Столыпина и главнейших министров — финансов, военного и морского» [3, с. 211].

Однако Столыпин, в принципе одобряющий политическое соглашение с Авст­рией, был против конкретной сделки с санкцией России на аннексию Боснии и Герцего­вины взамен на изменение режима проливов. Такую же позицию заняли другие минист­ры. Когда на Особом совещании под председательством Царя были оглашены условия вышеупомянутой сделки, Столыпин горячо запротестовал против официального согла­сия России на подчинение двух славянских провинций немецкому и венгерскому господ­ству. Он даже заявил, что при продолжении подобных переговоров подаст в отставку, по­скольку не может нести ответственности за последствия решений, принятых без его ве­дома. Участники совещания приняли решение составить австрийскому правительству ноту протеста, на что, впрочем, Царь не дал санкции [3, с. 213].

В конце концов Извольский был извещен, что Столыпин и его союзники на­мерены составить ответ австрийскому правительству с мотивированным протестом против присоединения Боснии и Герцеговины как нарушающего соглашение 1897 го­да, Берлинский трактат. Указывалось на необходимость предварительного пересмот­ра его всеми европейскими державами и невозможность участия России в нарушении современного положения. Составленный ответ австрийскому правительству будет предоставлен прямо Царю, а потом выслан Извольскому, о принятом решении через российских послов и посланников будут извещены все заинтересованные державы [3, с. 215].

Вместо сомнительной «компенсации» Столыпин и его сторонники решили прибегнуть к демонстративному протесту, выступив «защитницей интересов своих, Тур­ции и балканских государств, а отнюдь не пособницей или укрывательницей Австрии». Таким образом, аннексию Боснии и Герцеговины Столыпин предложил использовать для создания антиавстрийской коалиции балканских государств (вместе с Турцией) под эгидой России [3, с. 216].

Исходя из этой позиции Столыпин и другие министры предприняли попытку дезавуировать главу МИДа Извольского путем объявления заключенного им соглаше­ния лишь «проектом», подлежащим «окончательному установлению» Советом Минист­ров. Извольскому было предложено прервать переговоры и вернуться в Петербург... Были выработаны проект ответа главе правительства Австрии и циркуляр российским послам за границей. Для разрешения отправки этих документов, меняющих внешнюю политику России, Столыпин и его союзники добились, чтобы их принял Царь [3, с. 216].

Тем временем Извольский, получив телеграмму о намерениях главы кабинета, ответил решительным возражением против выражения протеста: по его мнению «пред­ложенный совещанием протест либо остался бы бесплодным, либо привел бы к столкно­вению с Австро-Венгрией». Он отказался прервать начатые им переговоры с правитель­ством Франции, а затем Англии, без прямого указания со стороны Российского Самодер­жца. Таким образом, глава российского МИДа отказался подчиниться решению Совета Министров и также апеллировал к Императору [3, с. 217].

Николай II, приняв Столыпина, занял уклончивую, половинчатую позицию. По словам премьера, Царь, вопреки утверждениям главы МИДа, заявил, что никаких полно­мочий на переговоры в Бухлау Извольскому не давал. Императора также беспокоила ре­акция российского общества на аннексию, ущемляющую интересы славян: «<...> государь два раза отметил, что ему в особенности противно,что всякий скажет, что русский ми­нистр получил от своего Государя полномочие без всякой надобности обещать нашу по­мощь Австрии в присоединении Боснии и Герцеговины, когда это дело всех подписав­ших Берлинский трактат» [21, с. 292].

Однако, по существу, он не хотел менять программу Извольского: видимо, Ни­колаю II импонировала идея изменения режима проливов Дарданелл, в которые мог получить свободный доступ российский флот. Таким образом, не отклоняя вмешатель­ства Столыпина в область внешней политики, царь фактически встал на сторону главы МИДа, разрешив ему продолжить переговоры с правительствами великих держав и поддержав предложение воздержаться от протеста Австрийскому правительству [3, с. 218].

«<...> В итоге создалось своеобразное положение: министр внутренних дел Рос­сии с разрешения царя продолжил переговоры в Лондоне и Париже с целью реализовать соглашение с Австро-Венгрией за счет Турции; русское же правительство во главе со Сто­лыпиным так же с ведома царя заняло прямо противоположную позицию, намереваясь ис­пользовать аннексию Австрией Боснии и Герцеговины для сколачивания антиавстрий­ской коалиции балканских государств, т. е., в частности, для сближения с Турцией <...>» [3, с. 219].

Примечательно, что Столыпин не ограничивается критикой программы Из­вольского: в его плане, направленном на сближение с Турцией, определенно стремление избежать втягивания России в войну. В проекте соглашения с Турцией в случае объявле­ния аннексии предусмотрены заявление России о нарушении Берлинского трактата и со­зыв новой международной конференции, ведущей к существенному изменению расклада политических сил на Балканах и в малой Азии в пользу Турции, Сербии, Черногории, Болгарии и России. Турция сразу согласилась принять проект за основу для соглашения на конференции [3, с. 221].

Извольскому предлагается не связывать себя с Англией далеко идущими согла­шениями, поскольку «основная политическая задача — сохранить за собой роль посред­ника». Тем самым проявлялось стремление Столыпина, оказывая давление на Изволь­ского, если не прервать переговоры, то направить их в нужное русло [3, с. 221]. Столы­пин также пришел к убеждению, что единственно достойное решение — уволить Изволь­ского от должности министра и открыто заявить, что он действовал без всяких полномо­чий своего правительства, а потому все дело должно быть возращено в прежнее положе­ние, а Австрия должна обратиться с предложением ко всем державам, подписавшим Бер­линский трактат [21, с. 292—293].

Но было поздно: 23 сентября 1908 года Австро-Венгрия объявила об аннексии Боснии и Герцеговины, на которую от имени Царя и правительства дал согласие глава российского МИДа. Положение становится критическим: мир оказался на грани войны.

Русские суда гардемаринского отряда, возвращающегося в это время из Среди­земного моря через Киль, были более чем прохладно встречены в этом немецком порту. Германия уже была готова к мобилизации и появление русских судов в сложившейся об­становке стало неожиданностью. «...Чувство недоумения испытывал и командующий от­рядом адмирал Литвинов, державший курс на Киль, по распоряжению из Петербурга, но по своей инициативе зарядивший пушки.

При входе в порт каждое из наших судов было поставлено, по указанию встре­тившего их германского морского офицера, между двумя сильнейшими немецкими бро­неносцами» [4, с. 88].

Интересно, что российский флот в Киле встречает сотрудник дипломатическо­го корпуса, бывший морской офицер Б. Бок, супруг старшей дочери Столыпина — Ма­рии. Через несколько дней уже в Петербурге он рассказывает о пережитых волнениях премьеру, который на это ответил:

«Пока я у власти, я сделаю все, что в силах человеческих, чтобы не допу­стить Россию до войны, пока не осуществлена целиком программа, дающая ей внут­реннее оздоровление(Г. С.). Не можем мы меряться с внешним врагом, пока не уничто­жены злейшие внутренние враги величия России эсэры. Пока же не будет полностью проведена аграрная реформа, они будут иметь силу, пока же они существуют, они никог­да не упустят ни одного удобного случая для уничтожения могущества нашей Родины, а чем же могут быть созданы более благоприятные условия для смуты, чем война?» [4, с. 88-89]

Извольский возвращается в последних числах сентября. На первом же заседа­нии Совета Министров Столыпин обращается к нему «с просьбой рассказать, что имен­но происходило в Бухлау во время свидания его с графом Эренталем и насколько спра­ведливы распространившиеся слухи о том, что он выразил от имени правительства со­гласие на присоединение Австрией двух славянских провинций без согласия на то всех держав, подписавших Берлинский договор <...>» [21, с. 293].

Но Извольский категорически заявил, что имеет совершенно определенные указания Николая II не выносить на обсуждение Совета Министров вопросов внеш­ней политики и потому не может дать разъяснений без санкции Государя. Столыпин вынужден был снести выпад строптивого министра, который между тем сам попал в самое невыгодное положение, и все сходились на том, что вопрос отставки Изволь­ского уже предрешен. Для всех стало уже очевидным, что «за гостеприимными беседа­ми в Бухлау Извольский разыграл эпизод из басни Крылова — Ворона и лисица» [21, с. 293].

Однако позиция Извольского по Балканской проблеме вместе с тем в целом отвечала общему настроению. «<...> Печать октябристов и умеренно-правых... одобря­ла ориентацию Извольского в балканской политике на Англию и Францию, призывая ,,ковать железо, пока оно горячо" и использовать факт аннексии для дальнейшего сближения трех держав против Германии и Австро-Венгрии... При этом „Новое вре­мя" подчеркивало, что „Россия не может получить лучшей и более полной компенса­ции, как использовать боснийский инцидент для окончательного сплочения южных славян. Это результат будет, конечно, важнее всяких дарданельских увлечений" <...>» [3, с. 224].

6 октября в русских газетах была опубликована программа международной кон­ференции по пересмотру Берлинского трактата, согласованная Извольским с министра­ми иностранных дел Англии и Франции. Она включала следующие положения:

«1) признание независимости Болгарии;

2) признание присоединения Боснии и Герцеговины к Австро-Венгрии;

3) возвращение Турции Ново-Базарского санджака;

4) признание присоединения Крита к Греции;

5) отмена статей Берлинского трактата, ограничивающих суверенитет Турции над Македонией и армянскими областями в Малой Азии;

6) отмена статей Берлинского трактата, ограничивающих суверенитет Черно­гории над ее побережьем;

7) компенсация для Сербии и Черногории;

8) пересмотр устава Дунайской комиссии с расширением прав придунайских го­сударств;

9) отмена режима капитуляций и почтовых сервитутов великих держав в Тур­ции» [3, с. 230].

Поскольку Англия, как морская держава, не хотела изменить режима проливов в пользу России, о них не было в программе ни слова.

Таким образом, внешняя политика России претерпела серьезное изменение: «вместо курса на соглашение с Австро-Венгрией за счет Турции, был объявлен курс на со­глашение между великими державами об удовлетворении претензий и Австро-Венгрии, и Турции, и остальных Балканских государств, тогда как Россия снимала свои претензии в отношении пересмотра режима проливов» [3, с. 231]. Фактически это была попытка со­вместить австро-российское соглашение со стремлением образовать под эгидой России антиавстрийский союз на Балканах.

Однако неудача с организацией конференции, на которой не желали считаться с позицией России в отношении балканских земель, поставила Извольского в крайне не­завидное положение. Наоборот: позиция Столыпина, пытавшегося образовать из раз­розненных министерств, подчиненных непосредственно Государю, единое целое прави­тельство для проведения продуманной политики, укреплялась [3, с. 233].

В целом политика правительства была направлена на то, чтобы сохранить мир на Балканах. Русскому посланнику в Белграде было направлено указание «обратить вни­мание сербского правительства на важность „соблюдения умеренности" в отношениях с Австрией, чтобы не довести дело до войны» [3, с. 243].

Между тем в октябре в Петербург «за помощью и сочувствием» прибыли высо­кие посланцы из Сербии — наследник сербского престола принц Георгий и премьер-ми­нистр Пашич, которые были встречены воинственными декларациями кадетов, призы­вавших для поддержки славян не останавливаться даже перед войной. В официальном сообщении русского правительства говорилось о сочувствии и готовности оказать нрав­ственную поддержку, которая во многом зависит от верной позиции самих сербов. Им предлагалось воздержаться «от всякого неосторожного или необдуманного шага, могу­щего в какой-либо степени иметь характер провокации» [3, с. 243].

Тем временем российская общественность по-прежнему находится под влияни­ем идеи образования Балканской федерации. «Новому времени» вторил «Голос Моск­вы», где также проводилась мысль о том, что, «восстановив против себя Турцию, Авст­рия намечает для русской дипломатии благодарную задачу: работать над созданием сбли­жения между Сербией, Болгарией, Турцией и Россией» [3, с. 239]. Октябристами, уме­ренно-правыми и кадетами высказывались надежды на «образование могучего Балкан­ского союза, который... остановит Австрию, являющуюся немецким авангардом на Бал­канах» [3, с. 239]. По общим замыслам и надеждам, этот союз позволит сомкнуть «желез­ное кольцо» Англии, Франции и России вокруг Германии и Австрии. Германофобские настроения были замешаны как на солидарности к единоплеменным и единоверным на­родам Балкан, так и на естественных опасениях расширения влияния Германии вплоть до Царьграда, Кавказа и Крыма, подрывающего экономическое и политическое влияние