Марта 1908 годаП. А. Столыпин произносит речь на 50-летии земского отде­ла Министерства внутренних дел. 15 страница

Далее Столыпин объяснил суть нового принципа в организации оснований по­мощи населению в случае неурожая: вместо прежнего принципа обязательности предла­гался переход к принципу самопомощи, «который должен выразиться в накоплении каж­дым участником этой самопомощи в личную собственность до 6 пудов зерна или эквива­лентной нормы денежной суммы». Вместе с тем при «необычных недородах» предпола­галась и «помощь извне... в предоставлении оборотных средств тем, для кого кредит по­силен, в трудовой помощи тем, кто может отплатить за эту помощь только своим мускуль­ным трудом, и, наконец, в благотворительной помощи для лиц совершенно беспомощ­ных» [8,ч. I, с. 365].

Говоря о необходимости целесообразного использования государственных средств, он, между прочим, высказал и ныне актуальную мысль: «едва ли земствам при­стало быть исключительными расходчиками казенных денег, тем более, что, при оказа­нии помощи населению из средств всего государства, не был бы, конечно, положен пре­дел тому развращающему началу казенного социализма, которое царило в этом деле у нас до настоящего времени» [8, ч. I, с. 365].

Упомянув далее о других средствах государственной помощи — льготных ссудах и безвозвратных пособиях, главный министр перешел к вопросу об устройстве дорог и дорожных сборах. В заключение П. А. Столыпин подытожил пятилетнюю работу совета по делам местного хозяйства:

«Вспоминая с благодарным чувством об его трудах, я не могу не обратить вни­мания на то, что через его рассмотрение прошли в течение пяти сессий вопросы громад­ного государственного значения. Начали вы с проектов административного переустрой­ства села, волости, местного управления, земских выборов, введения земского положе­ния в Западном крае, введения в губерниях Царства Польского городового положения. Но, переходя от неизбежного изменения внешних форм местной жизни, вы теперь до­шли до нового фазиса ваших работ: упорядочения и оживления экономического бытия наших деревни и города. И это только первые шаги! На этом пути впереди еще большая, бодрая работа! В ней и впредь Правительство рассчитывает идти вместе, рука об руку с представителями местного самоуправления» [8, ч. I, с. 366].

Итоги землеустройства России в первом десятилетии нового века — итоги, ко­торые лучшим образом опровергали доводы скептиков и давали основания для оптимиз­ма, подводит завершающая глава сборника Е. В. Варпаховской, которую, ввиду ее лако­ничности, приводим здесь полностью.

«Со времени учреждения землеустроительных комиссий прошло четыре поле­вых периода.

В течение этого времени ходатайства о землеустройстве поступили от 1 970 053 дворов, что составляет 1/6 часть всего числа дворов в районах деятельности землеустро­ительных комиссий; около половины, а именно 963 194 двора заявили о желании развер­стать свои наделы на хутора и отруба, а остальные 1 006 859 дворов ходатайствуют о час­тичном уменьшении черезполосности и длинноземелья, главным образом, посредством выдела более отдаленных частей надела под выселки и раздела тех сложных общин, ко­торые состоят из нескольких селений, черезполосно владеющих землею.

В связи с развитием землеустроительных работ постепенно увеличивался и со­став работающих на местах землемеров. В 1907 г. работало всего 500 межевых чинов, в 1908 г.— 1289, к концу 1909 г.— около 3500 и в 1910 г.— 5120. Но и такое увеличение рабочих

сил не дало возможности удовлетворить все поступившие в землеустроительные ко­миссии ходатайства.

Землеустроительные проекты с определением всех подробностей, намеченных разверстаний и разделов — составлены за четыре года по 25 841 селению для 920 281 дво­ра, владеющих 8 662960 дес. надельной земли.

Землемерные работы по этим проектам, с обозначением в натуре границ вновь образуемых владений и со снятием их на план, произведены по 19 767 селениям для 772 528 дворов, на площади в 7 166 179 дес. земли.

Совершенно закончено землеустройство,— т. е. проекты и планы с проведенны­ми в натуре границами предъявлены заинтересованному населению и приняты им,— по 15 778 селениям для 560 715 дворов, на площади в 5 023 294 дес, из которых 3 207 297 дес. разбиты на хутора и отруба для 319 148 домохозяев и на 1 815997 дес. произведен раздел многоселенных общин, выделены выселки и проч.

Следующее после внутринадельного землеустройства место в деятельности зем­леустроительных комиссий занимала совместная работа с Крестьянским поземельным банком.

По делам о приобретении имений за счет банка комиссии рассмотрели предло­жения о продаже 6 949 459 дес. и признали покупку — соответствующей землеустроитель­ным целям в отношении 5 037 355 десятин; приобретение же остальной площади откло­нили. На работы по разбивке земельного фонда банка в 1910 г. было командировано 402 межевых техника.

Засим на землеустроительных комиссиях лежала непосредственная обязанность по распределению казенных земель между нуждающимися крестьянами путем сдачи этих земель в аренду и продажи их на основании Высочайшего Указа 27-го августа 1906 года. Со времени издания этого Указа, комиссии распределили в аренду 3 774 273 десятины казен­ных земель, подготовили к продаже с отграничением в натуре 465 360 десятин и продали по окончательно оформленным сделкам 280 733 десятины, из которых 259 518 десятин приобретены в виде хуторских и отрубных участков. Общая стоимость проданных казен­ных земель составляет 28 696 973 рубля, в среднем по 102 рубля за десятину.

В связи с расселением крестьян на надельных землях и переселением на куплен­ные банковские и казенные земли, комиссии оказывали крестьянам денежную помощь, для устройства хозяйств на новых местах,— в виде ссуд и безвозвратных пособий. За 4 го­да из общего количества свыше 700 000 домохозяев, устроенных на надельных и продан­ных крестьянам банковских и казенных землях, комиссии назначили ссуды 157 561 домо­хозяину в общей сумме 12410 032 рубля и выдали на руки по 1 января 1911 г.— 117997 до­мохозяевам 9 230 725 рублей. Кроме того, 35423 дворам оказано содействие в постройке новых жилищ путем льготного и бесплатного отпуска лесных материалов.

Специально на сельско-хозяйственную помощь в районах расселения, в частно­сти на устройство показательных полей и участков, содержание агрономического персо­нала, распространение улучшенных орудий, семян, минеральных удобрений и проч. за то же время израсходовано 2 764 044 рубля.

Таковы главнейшие итоги деятельности комиссий на 1-е января 1911 года» [8, ч. I, с. 367-369].

ПРИМЕЧАТЕЛЬНО,что в том же 1910 году мощную поддержку получила дея­тельность, направленная па улучшение пустующих и негодных земель: ассигнования на эти цели были увеличены на 80%. Одновременно в законодательные учреждения был внесен проект оросительных работ в Голодной степи, Туркестане и Мургабской степи, Закавказье. В общей сложности на эти цели было отпущено 9 000 000 рублей. Под орошение

планировалось около 185000 десятин земли — с заселением их крестьянами колони­заторами из Европейской России [54, с. 31].

В 1910 году правительство вводит в эксплуатацию специальный вагон, предназ­наченный для крестьянских семей, переезжающих за Урал. В нем был предназначенный для перевозки скота и инвентаря отсек. Это и был знаменитый «столыпинский вагон», в котором уже в советское время стали перевозить людей в места заключения. С полным правом «столыпинскими» можно было назвать также и маслодельные заводы Сибири, и кредиты, полученные земледельцами, и отруба, и корабли, строящиеся на русских вер­фях по настоянию реформатора.

Между тем в оппозиционной печати муссировались слухи о том, что Столыпин «даже изобрел для перевозки ссыльных в Сибирь особые вагоны. Так они и звались „сто­лыпинскими". Говорят, он даже собственноручно изготовил чертеж этой движущейся по рельсам тюрьмы, которую адвокат из Черновиц, д-р Менцель, описывает так: „Высокая, до самого потолка доходящая сетка отгораживает камеры, рассчитанные на 12—16 чело­век, от узкого коридора, предназначенного для конвоя. В каждой камере имеются двой­ные нары и окно, затянутое крепкой решеткой. Воздух в этих арестантских вагонах, обыкновенно переполненных, такой тяжелый и удушливый, что легочные больные, ко­торых много между арестантами, редко выдерживают даже переезд от одного этапа до другого. Что может лучше характеризовать ненависть Столыпина к „бунтовщикам" и его усердие в преследовании их, как не это изобретение, которым он, вероятно, весьма гор­дился?"» [64, с. 151].

Этот пропагандистский фрагмент, рассчитанный на сочувствие темного обыва­теля, сам по себе вызывает массу вопросов: например, каким образом, за какие грехи «ад­вокат из Черновиц, д-р Менцель» попал в вагон для ссыльных в Сибирь? Как, по его мне­нию, должен выглядеть арестантский вагон? Что подтверждает авторство Столыпина, который, если верить юристу из Черновиц, оставив в стороне государственные дела, от­казавшись от услуг опытных инженеров, сел за изготовление чертежей вагона для аре­стантов? Судя по всему, мы имеем перед собой типичный продукт лаборатории слухов, которыми потчевали Россию антидержавные силы.

Вместе с тем поражают масштабы интересов премьер-министра России, зача­стую далеко выходящие за пределы и без того крайне обширного должностного круга его обязанностей и тревог. Объектами его пристального внимания зачастую становятся со­бытия, явления, люди, которые волею случая или вследствие повышенного интереса Столыпина ко всему передовому, новому и полезному, попадают в поле его зрения.

ТАК, НАПРИМЕР,он давно следил за развитием российской авиации, делав­шей первые, но уверенные шаги. Однажды, это было сразу после поездки в Сибирь и на Урал, Петр Аркадьевич решил лично познакомиться с передовым творением человече­ского разума — аэропланом «Фарманом». 21 сентября 1910 года Столыпин па летном по­ле осматривает «этажерку» и знакомится с ее пилотом штабс-капитаном Л. М. Мицкеви­чем, известным «в политических кругах как убежденный активист партии социалистов-революционеров» [18, с. 28]. Неожиданно летчик, вызывающе глядя прямо в глаза, пред­лагает главе правительства совершить полет на биплане. Петр Аркадьевич, располагая исчерпывающей информацией о политических пристрастиях Мицкевича, тем не менее, не раздумывая, принимает вызов пилота. «Когда П. А. Столыпин был уже в воздухе, бы­ла объявлена тревога на самом высоком правительственном уровне. Как же Охрана мог­ла допустить столь непродуманный шаг Премьера?..» [18, с. 29]

На «летающей этажерке», которую швыряло из стороны в сторону, с пилотом, намерения которого были не очень ясны, Столыпину, впервые поднявшемуся в воздух, с

его больною правой рукой, было крайне трудно сохранить самообладание. Но он не дал никаких оснований Мицкевичу заподозрить идейного противника в малодушии и выдер­жал полет до конца. Для обывателя этот поступок премьера может показаться совершен­но необдуманным, крайне рискованным и просто нелепым — для Столыпина это естест­венный шаг, сберегающий его достоинство, честь.

Через два дня после этого полета, ставшего сенсацией для столицы, тридцати­трехлетний штабс-капитан разбивается насмерть, выпав из самолета с полукилометровой высоты. В столице носятся слухи, что смерть Мицкевича — исполнение приговора за то, что «эсер не воспользовался случаем осуществить покушение на Столыпина» [18, с. 30].

Любопытно, что 25 сентября П. А. Столыпин получает письмо анонимного ав­тора с предупреждением о том, чтобы премьер не летал на аэропланах [131, Д. 116].

В НАУЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЕнедавних времен часто встречается утверждение о провале реформ, который вроде бы перед своим концом ощутил сам Столыпин. Одна­ко совершенно иной взгляд на положение дел имели даже его современники из оппози­ции. Вот информация, относящаяся к исследуемому нами периоду:

«Во всех областях пошли сдвиги. Стремительно развивались просвещение и все отрасли народного хозяйства, промышленность, банки, транспорт, земледелие. Трудно было уследить за движением, осмыслить все, что происходило в стране <...>.

Особенный успех имели сибиряки. Городской голова Новониколаевска (пере­именован теперь в Новосибирск) имел большой успех. Он рассказывал, как за какие-ни­будь 10 лет маленький поселок разросся в образцовый город с 200 000 населения. Были разбиты сады, проложены хорошие мостовые, проведены трамваи, электричество, теле­фоны, построены просторные общественные здания, школы, театр, комфортабельные частные дома. Маленький поселок перегнал старые города, получил все, что давала тог­да передовая техническая цивилизация. Мы слушали что-то, напоминающее рассказы из американской жизни. Молодой городской голова видел, какое он производит впечатле­ние на слушателей, и явно гордился своим городом. Это льстило его сибирскому често­любию. Сибиряки свой край любили и заботиться о нем умели.

Росту городов и промышленности помогала правительственная система креди­тов, правильная постановка железнодорожного хозяйства. В России железные дороги частью строились на счет казны, как Николаевская дорога, великий Сибирский путь и другие дороги Азии, частью переходили к государству после известного срока, от част­ных компаний. Железные дороги отлично обслуживали интересы населения и в то же время не ложились бременем на казну. Дешевые дифференциальные тарифы для пасса­жиров и товаров очень помогли быстрому экономическому и просветительному росту. Этот рост ощущался на каждом шагу, даже в нашем небольшом деревенском углу. Мужи­ки становились зажиточнее, были лучше обуты и одеты. Пища у них стала разнообраз­нее, прихотливее. В деревенских лавках появились такие невиданные раньше вещи, как компот из сушеных фруктов. Правда, он стоил только 18 коп. фунт, но прежде о такой ро­скоши в деревне не помышляли, как не воображали, что пшеничные пироги можно печь не только в престольные праздники, но каждое воскресенье. А теперь пекли, да еще с ва­реньем, купленным в той же деревенской лавочке. Варенье было довольно скверное, но стоило оно 25 к. фунт, был в нем сахар, были ягоды, все вещи, от которой под красной властью коммунистов пришлось отвыкнуть. С быстрым ростом крестьянского скотовод­ства и в Европейской, и в Азиатской России увеличилось и производство молока и мас­ла. Жизнь действительно становилась обильнее, легче. В ней пробивалась всякая новиз­на, о которой не было помину, когда я молодой девушкой жила в Вергеже. Деревенская молодежь стала грамотной. Сама по себе грамотность не вносила резкой духовной перемены

в деревенский быт, т. к. потребности к учению попрежнему не было. Но над общим уровнем уже вставало отборное большинство, завелась думающая молодежь. Стали появ­ляться деревенские интеллигенты из крестьян. Одни из них отрывались от земли, уходи­ли в города, другие возвращались после школы в деревню и там, в родной обстановке, становились местными общественными деятелями, искали способов улучшить крестьян­скую жизнь» [62, с. 415—418].

Заметим, что в этот период высокую активность уже развили землеустроитель­ные комиссии, оказывающие крестьянам постоянную финансовую помощь. С 1906 по 1910 год ссуды на общую сумму 12,5 млн. рублей получили около 158 тысяч домохозяев, причем свыше 9 млн. рублей было выдано в виде безвозвратных пособий [41, с. 251].

ОЖИВЛЕНИЮ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЖИЗНИв России во многом способ ствовало развитие кооперативного движения. Даже оппозиция была вынуждена при­знать его очевидные успехи и большую помощь, оказываемую Министерством земледе­лия в подъеме крестьянских хозяйств. Действуя не столько через своих чиновников, сколько через местных энтузиастов, земцев, активных крестьян, оно всемерно поощря­ло мелкий кредит, ссуды для потребительской и производительной кооперации, разви­тие сельскохозяйственных станций, агрономических школ, складов орудий, семян, ис­кусственных удобрений, раздачу племенного скота.

В кооперации увидели новые возможности для общественной самодеятельно­сти и мирного переустройства жизни в стране и некоторые бывшие лидеры оппозиция, готовые к сотрудничеству с правительством во благо России. Увлекся ею и видный кадет князь Д. И. Шаховской, устраненный от всякой политической и земской работы как член Первой Думы, подписавший Выборгское воззвание:

«Верное общественное чутье подсказало ему, что через кооперацию может он собирать, сближать следующие круги людей, более мелких, но и более многочисленных, приучать их к совместной работе, закреплять в них те навыки, на которых должно дер­жаться человеческое общежитие. Кадетская партия, по мере сил своих, все это делала в области политики, но политические интересы захватывают небольшой круг. Коопера­ция втягивает миллионы. Она проще, доступнее, понятнее массам, она связана с еже­дневными нуждами, доступна пониманию каждой бабы. Для книжников это делает коо­перацию скучной, для рядового человека более жизненной.

Когда Шаховской стремительной, легкой походкой влетел в мою гостиную и с шутливой торжественностью, подняв руку, в первый раз бросил, точно произносил за­клинание, магическое слово:

- Ко-о-о-перация...» [62, с. 426-427]

Примечательно, что если за шесть предреформенных лет (1900—1905) общее число кредитных кооперативов в России выросло с 800 до 1431, а ежегодный прирост равнялся 105 кооперативам, то за последующее пятилетие их количество превысило 11 тысяч, а ежегодный прирост перекрыл соответствующие показатели предшествующего периода почти в 11,5 раза. Объем сбережений в ссудно-сберегательных товариществах за период с 1905 года по 1915-й вырос в 6, а в кредитных — более чем в 41 раз. Причем зна­чительную финансовую помощь кооперативам оказывало государство: «Ни в одной дру­гой стране, за исключением может быть Индии, кредитная кооперация не пользовалась такой поддержкой государства, как в России» [60, с. 55, 70].

НАДО ПРИНЯТЬ В РАСЧЕТ,что кооперативное движение сопутствовало сближению городской и крестьянской интеллигенции, которая получила новые возмож­ности для развития. Например, некоторые из сельских кооператоров познакомились с

передовыми крестьянскими хозяйствами зарубежья благодаря обществу «Русское зер­но», устраивавшему групповые поездки деревенской молодежи в славянские страны [62, с. 423]. Интересно, что организовал и возглавил это общество Александр Аркадьевич Столыпин, ставший практическим продолжателем своих идейных учителей — дяди Д. А. Столыпина и своего именитого старшего брата.

Журналист, литератор, общественный деятель, А. А. Столыпин четко сформу­лировал главные цели этого общества: помочь крестьянину— самой крупной и самой бед­ной части русского народа — выбраться из нужды посредством земельной реформы, ис­пользуя, прежде всего, передовой опыт западных фермеров.

«Общество „Русское зерно" было добровольным, его первоначальный фонд со­ставлялся из членских взносов и пожертвований. Довольно быстро оно открыло свои от­деления во многих губернских и даже уездных городах России, а также за границей, где возглавлялось членами-попечителями, которые избирались, как правило, из профессо­ров местных сельскохозяйственных школ и училищ. Их главной обязанностью было рас­пределение русских практикантов по училищам и фермам, помощь в овладении ино­странным языком и контроль за работой. В 1908—1915 гг. общество послало за границу Чехию, Словакию, Болгарию, Германию, Францию, Данию) и в отечественные образцо­вые хозяйства (Финляндию и Прибалтику) сотни практикантов (в основном мужского пола, в возрасте от 19 до 30 лет) из различных районов страны. Поражает высокий обра­зовательный ценз практикантов, за плечами которых сельскохозяйственные школы, учи­тельские семинарии, церковно-приходские школы, иногда среди них попадались даже гимназисты. Отбор проводился провинциальными отделениями общества, которые ста­рались финансировать поездку через Земскую управу, московское же отделение снабжа­ло сопроводительными письмами, документами, иногда деньгами.

Практиканты были обязаны составлять по особой форме отчеты об увиденном, сопоставлять свои наблюдения с отечественными реалиями, сообщать о планах, а вер­нувшись в Россию, писать письма о том, что и каким образом они пытаются применить из зарубежного опыта и каковы результаты. Письма за 1909—1915 гг. составили интерес­нейший материал, позволяющий сделать ценные социологические обобщения, которые не потеряли актуальности до сих пор. А. А. Столыпин предложил назвать два обширных сборника этих документов незатейливо, но точно — „Письма крестьян". Среди тех, кто был послан за границу со всех губерний России, около 5% вели до командировки отруб­ное и хуторское хозяйство, остальные были общинниками или выходцами из сельской интеллигенции. После практики их взгляды радикально изменились — все приветствова­ли фермерский вариант землепользования. А. А. Столыпин внимательно следил за дея­тельностью вернувшихся питомцев. Лучшим хозяевам „Русское зерно" выделяло премии (до 1 тыс. руб.), но не деньгами, а по усмотрению крестьянина — племенным скотом, элитным зерном или сельскохозяйственными машинами на ту же сумму.

Находясь за границей, практиканты часто писали о том, что им „стыдно за ро­дину", ибо они видели не экстенсивное натурально-примитивное хозяйство, как у нас, а интенсивное культурное хозяйство, зажиточный быт (многие корреспонденты подчер­кивали: „дома фермеров, как у наших помещиков"), здоровый досуг (отсутствие бытово­го пьянства), высокую трудовую этику (воровать и лениться на работе — „себе во вред"). Всеобщее удивление вызывали при этом относительно небольшие размеры фермерских земельных участков. Вот одно из дословных свидетельств: „если бы русский крестьянин имел столько земли, то, конечно, убежал бы в город на фабрику или пошел бы с корзи­ной просить милостыню". Различия в сельском производстве и быте за рубежом и на ро­дине практиканты объясняли научной организацией труда, обилием машин и механиче­ских приспособлений, учетом новейших разработок аграрной науки, а также уважительными

межчеловеческими отношениями. Кстати, на этом основании „Русское зерно" со­ставило список отечественной и переводной литературы для сельских библиотек о са­мых передовых методах мирового сельского хозяйства.

Вначале общество посылало практикантов к тому или иному фермеру по одно­му, но позднее увеличило их число до двух-трех человек. Тем самым снималось ощущение одиночества и, кроме того, обсуждение увиденного носило коллективный характер. В конце своей деятельности общество стало практиковать выезд за границу целых делега­ций (до двух десятков человек и больше). Обычно срок командировки ограничивался де­вятью месяцами, но некоторые (в зависимости от типа хозяйства) оставались на два го­да. По многочисленным свидетельствам, за время заграничной практики менялся не только внешний вид русских крестьянских ребят (городская, относительно модная одеж­да), они усваивали преимущества аккуратности, чистоплотности, благовоспитанности. Примечательно, что по возвращении на родину питомцы „Русского зерна" нередко стал­кивались с апатией и враждебностью земляков. Психология грубосколоченного коллек­тивизма не совмещалась с личной ответственностью и свободой фермеров. Выходец из вологодской деревни писал, что после его рассказов соседи заявили ему: сегодня вый­дешь из общины на хутор, а „завтра его сожжем". Другой свидетельствовал, что, когда он на сходе начал говорить о хуторских хозяйствах как лучшем и верном способе достичь благополучия, „вопли, крики, ругань заглушали мои доводы". Реакция на рассказы треть­его о зарубежном опыте и экономическом процветании (личные велосипеды у фермеров и подписка на прессу) была относительно безобидной по форме, но тоже весьма харак­терной: их назвали „враньем" и осмеяли. Впрочем, такое отношение общинников не обе­скураживало деятелей „Русского зерна". Сам Столыпин строил планы относительно еще более широкого и комплексного развития учебного дела и профессиональной специали­зации русского крестьянства, полагая этим конкретно помочь реформе, затеянной его братом, и надеясь реализовать некоторые намерения дяди. Воистину задача аграрной ре­формы становилась их „семейным делом"» [76, с. 207—209].

МЕЖДУ ТЕМнаряду с очевидными положительными переменами происходят неблагоприятные для премьер-министра Столыпина изменения в расстановке сил на по­литической арене страны. Например, лидер октябристов А. И. Гучков, ставший в 1910 году Председателем Думы, переходит в оппозицию к Николаю П. Отношение Гучкова к Столыпину в силу разных причин отличается непостоянством, премьер не может, как раньше, опираться на союз октябристов. Его положение становится менее прочным. Видный деятель Думы В. В. Шульгин говорит также о противостоянии, наметившемся со стороны консервативных сил, воспрянувших после подавления революции,— «людей, го­раздо более крепкоголовых, чем саратовские мужики, людей, хотя и высокообразован­ных, но тупо не понимавших величия совершавшегося на их глазах, и не ценивших само­отверженного подвига Столыпина» [46, с. 171]. Впрочем, в эту категорию «тупоголо­вых», помимо консерваторов, в данном случае можно причислить и широкую фронду из кадетского стана. Активно выступая против Столыпина, они лишь после падения само­державного строя признают правоту помыслов и поступков реформатора.

В октябре оппозиционная интеллигенция Петербурга получает новый повод для выражения настроений: окончилась жизнь видного кадета, бывшего Председателя I Государственной Думы С. А. Муромцева. Чуткий газетчик Лев Тихомиров с присущей ему иронией отмечает импульс барометра общественной жизни, не забывая при том по­мянуть и Столыпина:

«4 октября 1910. ...Сегодня внезапно умер (разрыв сердца) Муромцев. Вот и „ле­вые" сердца не выдерживают... Правда, что Муромцев был достаточно умен, чтобы хоть

после пуфа выборгского воззвания сказать: „Кажется, я сделал самый глупый шаг в жиз­ни..." Это мне передавал его добрый знакомый Кузнецов.

Однако все „кадеты" тем паче встрепенулись. Говорят, готовят грандиозные де­монстрации на похоронах. Хотят хоронить в Донском монастыре. Путь длинный, можно много нашуметь. Тут были перед самой „революцией" похороны Трубецкого. У револю­ционеров смерти происходят очень удачно. Кн. Трубецкой умер со списком 300 студен­тов, которых на утро должен был предложить министру арестовать и выслать. Он уже по­нял, каким отребьем захвачено студенческое движение, ему дорогое только в благород­ных составных частях. Он уже разочаровался и внезапно умер. Революция блестяще экс-шюатировала прах человека, уже отшатнувшегося от нее.

То же самое будет с прахом Муромцева, уже отшатнувшегося от революции...

Ничего не может выйти... хотя, может быть, я и напишу для очистки совести. Беда в том, что государю нужны не идеи, которых у него самого достаточно, а сила, кото­рая могла бы за него все сделать. На голос такой силы он бы, может быть, отозвался... Но силы этой нет нигде, и уже, конечно, не я же могу быть или даже казаться ею! Я правду сказал Столыпину, что у меня была единственная надежда — это он, Столыпин, надежда на то, что он изменит взгляды. Он бы мог быть или казаться такой силой. А раз он оста­ется при своей политике, я не вижу ни единого подобия опоры» [104, с. 178].

В конце ноября российская общественность так же бурно переживала смерть Л. Н. Толстого. Интеллигенция будировала вопрос о возможности посмертного снятия с писателя отлучения от церкви, волновалось студенчество, московское купечество, воз­бужденные массы двинулись в Ясную Поляну и к месту захоронения на Фанфаронову го­ру... Сторонник отлучения Лев Тихомиров отправляет телеграмму митрополиту Анто­нию: «Умоляю ваше высокопреосвященство не допускать деяния, угрожающего раско­лом церкви», аналогичные послания другим видным церковнослужителям. Видимо, не без поддержки трезвых умов «Синод подтвердил свое определение об отлучении Толсто­го и воспретил служить панихиды и литии по нем» [104, с. 180]. Но в Москве и Петербур­ге прошли «толстовские беспорядки». Столыпин пытается найти с обществом компро­мисс, и, чтобы «предотвратить увлечения», по словам Тихомирова, идет навстречу обще­ственному мнению, согласившись «поддержать „национальное чествование" Толстого покупкой на казенный счет Ясной Поляны», за которую наследники назначили 2 милли­она рублей. Причем распространился слух, «будто американский банкир Шифф хочет ку­пить Ясную Поляну и что там устроит народный университет, посредством которого бу­дет бунтовать народ...» [104, с. 183] Но, по мнению министра финансов Коковцова, цена за усадьбу была в десять раз больше реальной, он посчитал это все за шантаж, возникли противоречия, в результате которых П. А. Столыпин оказался и в Госсовете и в Государ­ственной Думе в крайне невыгодном положении.

В ВОСПОМИНАНИЯХо П. А. Столыпине часто можно встретить свидетель­ства о его постоянной поддержке всяческих инициатив и дел, направленных к государст­венной пользе, даже если она на первый взгляд была не слишком значительна. Одно из подтверждений тому — стремление оказать всемерную помощь студенческой молодежи и по возможности увести ее от политики, разобраться в которой было не под силу и зре­лым российским умам, например, профессуре, подавляющая часть которой и в столицах, и в провинциях оказалась также под гипнозом революционных идей. В результате вы­сшие учебные заведения превратились в торжище политических деятелей, местом беско­нечных сходок и митингов, словесных баталий и даже схваток оппозиции с властями. О полноценной учебе пришлось позабыть, а в некоторых заведениях, где революционеры стали хозяевами положения, просто прекратились занятия на продолжительный срок.

Между тем желание премьера вникнуть в дела студенческой молодежи, чтобы направить ее энергию в полезное русло, зачастую истолковывалось совершенно преврат­но, в этих оценках было намешано много субъективного, личного. Такой ревностной, не­справедливой оценкой грешат и воспоминания А. Н. Шварца, ставшего, благодаря П. А. Столыпину, министром народного просвещения, но вследствие ряда сложных причин, видимо, разошедшегося с ним во взглядах, и, несмотря на постоянную поддержку главы правительства, попросившегося вскоре в отставку.