Книга II 5 страница

92. Во главе претория Вителлий поставил префекта одной из когорт Публилия Сабина и центуриона Юлия Приска; первому покровительствовал Цецина, второму — Валент. Окруженный распрями, Вителлий не имел настоящей власти, — Цецина и Валент правили за него. Их давняя ненависть друг к другу, которую в походах и лагерях как-то удавалось скрывать, теперь в столице, где поводы для ссор столь обильны, разжигаемая коварными друзьями, разгорелась еще сильнее. Они старались перещеголять друг друга числом сторонников, пышностью свиты, обилием клиентов, ожидавших их выхода по утрам[434]. Вителлий, непостоянный в своих привязанностях, склонялся на сторону то одного, то другого; на власть, зависящую от произвола правителя, никогда нельзя по-настоящему положиться. Оба они презирали и боялись принцепса, вечно колебавшегося, осыпавшего их то беспричинными оскорблениями, то неуместными ласками, что не мешало им захватывать дома, сады, сокровища казны, в то время как толпы аристократов, возвращенных Гальбой из ссылки[435], обремененных детьми, жалких и нищих, не получали от принцепса никакого вспомоществования. Эти отпрыски знатнейших родов государства с радостью приняли распоряжение Вителлия, одобренное даже и чернью, по которому вернувшимся из ссылки гарантировались обычные права патрона на своих вольноотпущенников[436]. Хитрые рабы, однако, всячески нарушали это распоряжение, то пряча свой деньги, то помещая их под чье-либо высокое покровительство; некоторые даже жили теперь в императорском дворце и стали могущественнее своих господ.

93. Солдаты не умещались в лагере[437], переполняли портики и храмы, бродили по всему городу. Они забыли о строе, о дежурствах, об укрепляющей тело работе и предались таким развлечениям, о которых даже стыдно говорить; безделье губило их тела, низкие страсти — душу. Даже о сохранении своей жизни люди перестали заботиться — многие расположились лагерем в гиблом Ватиканском овраге и умирали один за другим[438]. Томимые жарой и постоянным желанием освежиться, галлы и германцы, и без того болезненные, беспрерывно купались в протекавшем неподалеку Тибре, и это ослабляло их еще больше. Обычный порядок прохождения службы был нарушен из-за интриг и всеобщей распущенности: формировалось шестнадцать когорт претория и четыре городской стражи, по тысяче человек каждая, и Валент, утверждавший, что он некогда спас Цецину от гибели, на этом основании набирал теперь в преторианцы и городскую стражу кого ему заблагорассудится[439]. Появление Валента с войсками в свое время действительно обеспечило победу вителлианцев; удачный исход сражения заставил забыть недобрые слухи о том, что Валент шел к Бедриаку подозрительно медленно, и теперь все солдаты нижнегерманской армии были на его стороне. Говорят, что именно в эти дни Цецина впервые поколебался в своей преданности Вителлию.

94. Впрочем, если Вителлий и закрывал глаза на своеволие командиров, еще больше потакал он солдатам. Каждый сам выбирал себе род войск. Любой, пусть и недостойный, мог, если только ему взбрело на ум, проходить службу в столице, и наоборот, даже самый хороший солдат, стоило ему захотеть, оставался в легионах или кавалерийских отрядах. Немало легионеров, измученных болезнями и жарой, выражали такое желание. Так или иначе, легионы лишились основных своих сил, а престижу римского гарнизона, в который влили двадцать тысяч человек, навербованных без разбора по всей армии, был нанесен тяжкий удар.

Однажды, когда Вителлий проводил солдатскую сходку, раздались голоса, требовавшие казни Азиатика, Флава и Руфина — галльских вождей, воевавших на стороне Виндекса, и Вителлий даже не попытался обуздать крикунов. Дело заключалось не только в его природной глупости и слабости: он понимал, что приближается день, когда солдатам придется выдать вознаграждение, денег у него не было, и он старался задобрить их любым другим способом. На императорских вольноотпущенников наложили подать по числу рабов, которым каждый из них владел. Сам же Вителлий, умевший только тратить, строил конюшни своим возничим, свозил отовсюду гладиаторов и диких зверей для зрелищ, которые собирался устраивать, как будто владел несметными богатствами.

95. День рождения Вителлия[440], прежде никем не отмечавшийся, Цецина и Валент отпраздновали с редким великолепием, устроив гладиаторские бои в каждом квартале Рима[441]. Радость негодяев и возмущение людей порядочных вызвали жертвоприношения в память Нерона, устроенные Вителлием у жертвенника, сооруженного для этой цели на Марсовом поле. Жертвенных животных убивали и сжигали во славу римского народа, жертвенный огонь разводили жрецы-августалы[442], — был восстановлен весь обряд, созданный Ромулом в честь царя Татия[443]и Цезарем Тиберием для прославления рода Юлиев. Не прошло еще и четырех месяцев со времени победы Вителлия, а уж его вольноотпущенник Азиатик возбудил к себе такую же ненависть, как в былые годы поликлиты, патробии[444]и им подобные. Никто в этом доме не пытался выдвинуться с помощью честности или трудолюбия, к власти вел только один путь — тешить ненасытные вожделения Вителлия оргиями и пирами, один другого роскошней и расточительней. Сам принцепс радовался тому, что может наслаждаться, пока есть время, о будущем старался не думать и, как говорят, за несколько месяцев проел двести миллионов сестерциев[445]. Целый год пришлось злосчастному городу терпеть Отона и Вителлия, сносить обиды и оскорбления от виниев, фабиев, икелов, азиатиков, пока не явились Муциан и Марцелл[446], — другие люди, но с теми же нравами.

96. Первое сообщение о мятеже в армии, полученное Вителлием, касалось третьего легиона и было послано Апонием Сатурнином[447]еще до того, как сам он примкнул к партии Веспасиана. По письму Апония, перепуганного внезапно развернувшимися событиями, трудно было судить, какой размах они приняли, льстивые же придворные старались преуменьшить значение случившегося, уверяя, что взбунтовался всего-навсего один легион и что остальная армия сохраняет верность императору. В этом духе Вителлий и произнес речь перед солдатами. Он обрушился на недавно демобилизованных преторианцев, которые, по его словам, занимались распространением всех этих ложных слухов, не упомянул ни об опасности гражданской войны, ни даже имени Веспасиана и разослал по городу солдат, приказав им пресекать все опасные разговоры. Эта последняя мера как раз и дала больше всего пищи для разнотолков.

97. Тем не менее Вителлий стал вызывать войска из Германии, Британии и Испании, не торопясь и делая вид, что ему не грозит никакая опасность. Не спешили и провинции во главе со своими легатами. Гордеоний Флакк, которому поведение батавов уже тогда начало казаться подозрительным, больше думал о войне, угрожавшей ему самому: Веттий Болан управлял страной, где никогда не было настоящего спокойствия[448]; оба колебались, не зная, на чью сторону лучше стать. Из испанских провинций, лишенных в ту пору единой верховной власти[449], тоже никто не торопился на помощь Вителлию; легаты всех трех легионов[450]были равны по своему положению; если бы удача сопутствовала Вителлию, они стремились бы перещеголять друг друга в угодливости, теперь же, когда его положение пошатнулось, они с редким единодушием старались держаться от него подальше. В Африке легион[451]и отдельные когорты, набранные Клодием Макром и вскоре распущенные Гальбой, по приказу Вителлия снова вернулись в строй. Молодежь, не попавшая в этот набор, тоже охотно записывалась в солдаты. Дело в том, что и Вителлий, и Веспасиан в разное время были проконсулами Африки, и первого вспоминали здесь с уважением и благодарностью, в то время как имя второго повторяли с ненавистью и злобой[452]. На этих-то воспоминаниях провинциалы и строили свои предположения о будущем правлении каждого из них, предположения, опровергнутые дальнейшие ходом событий.

98. Сначала легат Валерий Фест[453]от всей души поощрял эти настроения провинциалов. Вскоре, однако, он повел двойную игру: в донесениях и эдиктах открыто поддерживал Вителлия, а секретно сообщаемыми сведениями втайне помогал Веспасиану, рассчитывая выждать и выступить на стороне той партии, которая возьмет верх. Из числа солдат и центурионов, разосланных Веспасианом с письмами и эдиктами по Реции и галльским провинциям, лишь немногие были схвачены, доставлены к Вителлию и казнены, остальным удалось обмануть бдительность виттелианцев: одних спрятали друзья, другие сумели скрыться сами. Так или иначе, о приготовлениях Вителлия было известно все, о замыслах Веспасиана — почти ничего. Причиной тому были и глупость Вителлия, и заставы в Паннонских Альпах[454], задерживавшие гонцов, и этезийские ветры[455], благоприятные кораблям, шедшим на Восток, но мешавшие тем, кто плыл в противоположную сторону.

99. Перепуганный продвижением противника и доходившими со всех сторон зловещими вестями, Вителлий приказал Цецине и Валенту двинуться на врага. Цецина отправился вперед; Валент задержался в Риме, так как был еще слишком слаб после только что перенесенной тяжелой болезни. Уходившие из города войска мало походили на прежнюю германскую армию: воины не чувствовали более ни сил в теле, ни бодрости в душе; они шли медленно, несомкнутым строем, оружие едва не падало из ослабевших рук, кони шатались от истощения. Измученные жарой, пылью, резкими переменами погоды, солдаты были изнурены и неспособны переносить трудности походной жизни, но тем более склонны к бунтам и ссорам. Сам Цецина, обычно полный энергии, теперь как бы впал в оцепенение, — то ли этот баловень судьбы растратил в оргиях все свои силы, то ли вынашивал измену и разложение армии входило в его планы. Многие думали, что к измене он начал склоняться под влиянием Флавия Сабина. Действовавший по поручению Сабина Рубрий Галл[456]уверял Цецину, что Веспасиан примет все его условия, разжигал его зависть и ненависть к Валенту, убеждал добиваться влияния при новом дворе и милостей нового принцепса, раз Вителлий не оценил его по заслугам.

100. Вителлий осыпал Цецину почестями, обнял его на прощание, и тот выступил в поход, отправив вперед часть кавалерии с приказом занять Кремону. Вслед за Цециной двинулись отдельные подразделения первого, четвертого, пятнадцатого и шестнадцатого легионов, за ними — пятый и двадцать второй; наконец, походным строем пошли двадцать первый Стремительный и первый Италийский, сопровождаемые отдельными подразделениями трех британских легионов и отборными отрядами вспомогательных войск. Уже после того как Цецина выступил, Валент написал в те легионы, которыми прежде командовал, письмо, прося солдат остановиться и подождать его и уверяя, что о задержке этой он с Цециной договорился. Цецина сам шел с армией и, воспользовавшись этим, убедил солдат, что договоренность его с Валентом будто бы была позже изменена и что не следует дробить войско перед лицом надвигающейся опасности. Одним легионам он приказал быстро идти на Кремону, другим — двигаться на Гостилию[457], сам же, под предлогом, что ему нужно договориться с флотом, свернул на Равенну и вскоре, в поисках возможности начать тайные переговоры с противником, оказался в Патавии[458]. Во главе Равеннского и Мизенского флотов[459]стоял Луцилий Басс. Вителлий назначил его — простого префекта кавалерийского отряда — командиром двух флотов. Луцилий, однако, счел себя оскорбленным тем, что его тут же следом не сделали префектом претория, и принялся с подлым коварством выискивать, на чем бы выместить свою бессмысленную ярость. Сейчас уже нельзя сказать, он ли увлек за собой Цецину или, как это часто бывает, — у недобрых людей мысли сходятся, — одни и те же дурные наклонности двигали обоими.

101. Писатели, которые рассказывали историю этой войны во время правления Флавиев[460]из лести объясняли измену Цецины и других их заботами о мире и любовью к родине. Нам же кажется, что людьми этими, — не говоря уж об их непостоянстве и готовности раз изменив Гальбе, изменять кому угодно, — двигали соперничество и зависть; они готовы были погубить Вителлия, лишь бы не уступить его расположение кому-нибудь другому. Вернувшись к своим легионам[461], Цецина принялся разными хитростями восстанавливать центурионов и солдат против Вителлия, которому они были фанатически преданы. Басс действовал в том же направлении, но ему было не так трудно добиться своей цели: моряки, еще недавно воевавшие за Отона, и без того склонялись к измене.