ЦЕНА — РУБЛЬ СОРОК

К утру выпал снег. Он лежал на земле, на крышах домов и на ветках деревьев изумитель­но чистый, ослепляющий белизной. Сквозь стекло окон как будто чувствовалась холодная свежесть исходящая от него. Сибирская зима!

Бывший кубанский казак Стасик Гроховский, накинув пальто, кубарем выкатился во двор, зачерп­нул обеими руками сыроватый снег и кинул в за­бор. Расплющился колобок, полетели в разные стороны брызги, но осталась на заборе белая отме­тина — прилип снежный бугорок.

Стасик бросил снова и снова!

Воздух был удивительно прозрачен. Легко ды­шалось, и отчетливее, чем обычно, слышались чьи-то голоса, звонкие выкрики мальчишек, которые где-то поблизости тоже наслаждались первой игрой в снежки. Или мастерили снежную бабу. Доноси­лась музыка… Воскресное утро, принаряженное бе­лым снегом, выглядело по-настоящему красивым.

Только после третьего маминого напоминания Стасик вернулся в дом, раскрасневшийся и возбуж­дённый.

— На лыжах сейчас пойду! — нетерпеливо заёр­зал он на стуле, усевшись завтракать.

Но папа охладил его пыл.

— Рано собрался. Расползается снег. Смотри!

И вправду, с крыш потекло, земля почернела, от великолепного снега остались жалкие островки, да и те на глазах уменьшались, теряя привлекатель­ность и чистоту.

— Примерно через месяц покатаешься, — пообе­щал папа.

— Почему через месяц?

— Такая примета: первый снег выпадет, растает, а через месяц жди настоящего, на всю зиму.

— Значит настоящая зима будет третьего де­кабря, — сообразил Стасик.

— Да, нынче в Сибири долго держится осень, — подтвердил папа.

— Наверное, в честь нашего приезда, — засмеял­ся Стасик.

— А на Кубани и сейчас ещё в платьях ходят, — вздохнула мама, в словах её прозвучала грустная нотка.

А Стасик, наоборот, радовался: ох, и отведет он душеньку, катаясь на лыжах да на коньках.

Сегодня, конечно, не до катания! И не потому, что растаял снег. Просто и без лыж уйма дел. Не­известно даже, как всё успеть. Нужно срочно офор­мить второй номер классной газеты. И доделать рисунки, которые будут показываться через проекци­онный фонарь на сборе о будущем. Наконец, надо завершить картину, начатую уже давно.

Эта картина доставляет Стасику особенно много хлопот. Сначала он даже не знал, что на ней изо­бразить, только решил, что нарисует обязательно Сибирь.

Но Сибирь вон какая огромная, а картина все­го тридцать сантиметров на пятьдесят! Красивые места, которые Стасик видел из окна вагона, и то заполнили пятнадцать разных рисунков, и ни один из них не удовлетворял Стасика до конца. Лес, реч­ки, поля — это, конечно, хорошо, но хотелось бы такого необыкновенного раздолья, при взгляде на которое дышалось бы легко, свободно, как в тот далекий, сухой и солнечный сентябрьский день, ко­гда Стасик с Галчонком стояли у обрыва над ши­рокой сибирской рекой, подставив лицо свежему ветру.

Он словно плыл тогда вперёд, возвышаясь на не­видимом капитанском мостике и упиваясь воздухом, небом, безграничным светлым простором заречной равнины.

Потом он был на этом же месте ещё раз, когда ходили в лес всем отрядом, однако первое впечат­ление оказалось намного сильнее и ярче, и Ста­сик решил, что на картине нарисует именно так, как запомнилось с первого раза.

Но и тут возникли трудности. Ведь наша Си­бирь — это не только просторы, не только красивая природа. Стасик успел разглядеть и заводы, и фаб­рики, и огромные города, мимо которых ехал на по­езде. Значит, надо изобразить и завод!

Стасик набросал на полотне живописные контуры заводских корпусов с высокими трубами. Не хоте­лось только, чтобы трубы дымили — воздух должен оставаться прозрачным и чистым! И Стасик не стал рисовать дым — бывают ведь специальные дымоуловители. Может, поэтому этот завод и работает вовсе без дыма.

Подумав ещё, Стасик расставил по бескрайной равнине ажурные вышки высоковольтной электропе­редачи, уносящие вдаль тонкие провода. И, нако­нец, через реку перекинул красивый железнодорож­ный мост, по которому полным ходом пустил электропоезд.

Картина получилась лучше не надо. И маме она очень понравилась. Оставалось лишь расцветить карандашный эскиз красками, но на это-то времени и не хватало. Ждали Стасика рисунки для сбора, а задуманы они были тоже очень интересно вожатым Володей: путешественники как бы из иллюми­натора машины времени увидят на экране каждую остановку, к которой начнут приближаться. И во время полёта на экран тоже будут проецироваться рисунки.

Такие рисунки делал не один Стасик, но ему, как лучшему художнику, достались самые ответственные.

Вот почему, отложив собственную картину, он, не разгибая спины, старался поскорее выполнить важное поручение. А сегодня пришлось отложить и его — завтра должна быть вывешена стен­газета, второй её номер, который задуман тоже оригинально!

В этом уж заслуга Эдика Зайцева. Наученный горьким опытом, он предложил выпустить вторую газету сплошь из одних фотографий. Фотографии с коротенькими подписями — и больше ничего!

— Очень оригинально! — похвалила мама, когда Стасик принес большой лист ватмана, на котором уже были наклеены фотоснимки и в самом центре — большие портреты круглых отличников класса. Ведь номер, можно сказать, итоговый, приурочен к концу четверти, поэтому редактор специально вы­яснил у Таисии Николаевны, кто завершает четверть лучше всех, и поместил три портрета: Кузеванова, Смирновой и Шереметьева. А вокруг портретов он распределил остальные снимки: тут ребята и на пе­ремене (Возжов прыгает козлом), и в классе перед началом урока (о чем-то, широко раскрыв рот, кричит Валерий Петренко), и даже на контрольной по рус­скому языку, когда Эдик с разрешения Таисии Ни­колаевны запечатлел, как Жаркова косит глаза в чу­жую тетрадь. От такой критики никуда не денешься, фотообъектив обвиняет! Эдик так и попросил напи­сать крупными буквами. И Стасик оформил газету с особенным удовольствием: вот уж теперь она по-на­стоящему оправдывает своё название: «Наша жизнь»!

Стасик, не вставая с места, принялся за рисунки для сбора, потом успел урвать часок и поработать над картиной.

— Заработался наш сын, — шутливо заметил папа за обедам.

— Ничего, — возразила мама. — У них горячая страда сейчас, к празднику торопятся.

Она часто теперь бывает в школе, знает все но­вости и сама с другими родительницами готовит ребятам угощение — на сборе, кажется будет чай с домашним тортом.

А приглашённым на сбор почётным путешествен­никам в будущее — Елене Максимовне, которая жи­вёт в одной квартире с Галкиным, дедушке Ани Смирновой и учёному академику из Сибирского отделения Академии наук решено сделать коллек­тивные подарки.

Пообедав, Стасик снова сел за картину: на ули­це было сумрачно и грязно. Растаявший снег ого­лил крыши и деревья. Мокрые и почерневшие, они казались совсем голыми, да и всё вокруг выглядело сиротливо, неуютно.

А на картине, наоборот, с каждым мазком кисти всё становилось красивее и радовало глаз. Стасик нарочно подбирал особенно яркую синюю краску для неба и зелёную для соснового бора. Он пред­ставил, как, наверное, хорошо смотреть с этого об­рыва ночью — сияют в долине золотой россыпью заводские огни, а сверху среди бесконечных звезд плавно скользит по небосводу первая в мире ма­ленькая луна!

Вечером пришли гости: папин товарищ по рабо­те — беловолосый проектировщик и его кудрявая жена в прозрачной, как стекло, белой кофточке — оба молодые и весёлые. Они пригласили папу и ма­му на какой-то вечер. Мама стала быстро собирать­ся, а папа в это время познакомил гостей со своим сыном, попросив Стасика показать рисунки. Гости с интересом всё рассматривали, вслух читая подпи­си под фотографиями в новой стенгазете.

— А это ваши лучшие люди? — спросил проек­тировщик, ткнув пальцем в портреты Кузеванова, Смирновой и Шереметьева.

— Это отличники, — сказал папа, и Стасику понравилось, что папа назвал именно так — «отлич­ники». Каким «лучшим человеком» является Дима Шереметьев? Разве он лучший?

Гости похвалили Стасика за рисунки.

Но, проводив взрослых, стоя на крыльце дома, Стасик думал, что самое приятное будет завтра в школе, когда вокруг новой стенгазеты столпятся ребята.

Он не ошибся. Газета вызвала бурю восторгов. Теперь уже из шестого «А» прибегали в их класс смотреть, какая у них великолепная «Наша жизнь». Подступиться к газете в первые минуты было про­сто невозможно. Желающие её посмотреть лезли друг другу на головы, передавая содержание сним­ков тем, кто не мог протиснуться поближе.

Члены редколлегии во главе с Эдиком Зайцевым стояли в стороне и, посмеиваясь, слушали, что го­ворят ребята.

— Ловко придумали!

— Вот это да! Молодцы!

— Не отстали теперь от жизни! — отметил и Володя.

Возбуждение в классе не проходило весь день, может быть, потому, что занятия кончились, отмет­ки были выставлены и все жили ожиданием большого праздника. У каждого находилось важ­ное дело, все стремились закончить то, что им поручено: художники рисовали, артисты репетирова­ли, физики оборудовали радиоузел. С географии старшая пионервожатая увела четырёх девочек в пионерскую комнату делать гирлянды флажков, а с урока русского языка Тансия Николаевна отпу­стила Стасика Гроховского в распоряжение завхоза школы, и Стасик вместе с двумя учениками из дру­гих классов писал разведённым мелом на крас­ной материи: «Да здравствует сороковая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!»

А перед уроком труда произошло событие, кото­рое показало, как дружны ребята, сплочённые одной заботой. Аня Смирнова собирала деньги для украшения классной колонны на демонстрации. Де­вочки решили сделать цветы из бумаги. Мальчики заявили, что они смастерят модель искусственного спутника. Договорились, что каждый внесёт по рублю.

И вдруг Дима Шереметьев, схватившись за го­лову, стал выворачивать свои карманы.

— Ох, ох! Потерял! Брал из дому полтора рубля, и вот что осталось, — он показывал всем гривенник, продолжая охать. Рубль сорок потерял…

Тогда ребята вложили за него рубль в общую казну — кто добавил десять копеек, кто пятнадцать лишь бы Шереметьев не чувствовал себя в стороне от общего дела. Он, конечно, радовался, громко обе­щал, что вернёт все деньги и торжественно отдал Смирновой последний гривенник, чудом уцелевший от рубля пятидесяти копеек.

Ребята были довольны тем, что выручили Диму, и добродушно посмеивались над ним, расспрашивая, где его угораздило потерять деньги. Так, со сме­хом, спустились на первый этаж в слесарную ма­стерскую.

На уроке труда тоже готовились к празднику. Директор школы дал слесарной мастерской заказ: подготовить оформление школьной колонны. Препо­даватель по труду Иван Осипович, поглядывая из-под очков, вручал ребятам инструменты и материал, быстро проставляя на клочке бумажки размеры де­талей. Небрежным движением засунув за ухо ка­рандаш, он отошёл от Стасика.

Со всех сторон уже нёсся скрежет и визг же­леза. Все выпиливали остроугольные наконечники для знамён.

Стасик любил уроки труда — когда вокруг ста­рательно пилят, режут, стучат молотками, вымери­вают линейками…

Когда-то, ещё в Краснодаре, Стасик ходил с па­пой на завод, в сборочный цех. Его оглушили грохот и треск, но захватило всеобщее движение массы лю­дей, конвейеров и подъёмных кранов, ослепили вспышки голубых молний электросварки. Конечно, в школьной мастерской всё было далеко не так, но деловая обстановка и здесь заражала Стасика ки­пучим желанием тоже пилить, резать, стучать мо­лотком.

Делаешь, делаешь, незаметно летит время, и вдруг видишь — получается из простой железки ка­кая-нибудь нужная вещь. Вот как сейчас — вытачи­вается из кусочка серебристого металла остроносый шпилик на древко знамени. Надо очень осторожно водить напильником в просверленном отверстии, что­бы в середине наконечника вышла звезда, мягкий металл легко поддается. Увлечённо работают все: и Аня Смирнова, и Валерий Петренко, а чуть подальше — Галчонок. Низко согнувшись, прищурив глаза, он заглядывает в просверленную дырочку — прицеливается, как лучше пилить.

Иван Осипович поторапливает:

— Нажимайте, нажимайте. До звонка осталось немного.

И когда, наконец, раздаётся за дверью звонок, ребята окружают Ивана Осиповича, протягивая го­товые наконечники.

Как приятно вручить вещь, сделанную собствен­ными руками!

Учитель принимает её, придирчиво рассматри­вая, и кладёт в шкаф, отмечая что-то каранда­шом в блокноте.

Отставшие ещё копошатся около тисков, думая хоть за перемену наверстать упущенные на уроке минуты. Упорно не бросает дела и Галкин.

Обычно после сдвоенных уроков слесарного де­ла Иван Осипович сам старается поскорее выпро­водить ребят из мастерской, чтобы успеть пригото­вить её к приходу следующего класса, но сейчас кончились последние уроки, и учитель не спешит. Поэтому и ребята задерживаются, чувствуя себя свободно, — ведь урока уже нет, значит, можно пе­реброситься громкими фразами и незаметно от Ива­на Осиповича крутнуть какой-нибудь рычаг у то­карного станка — вообще-то шестиклассников к станкам не подпускают!

— Кыш, кыш, — слышится и сейчас голос учи­теля.

— Ребята! — раздался призыв Кузеванова. — Все давайте в класс. Надо выбрать, кого пошлём на общегородской пионерский слёт!

— Нам в пионерскую комнату надо, — за­стрекотали девочки, которые клеили сегодня флажки.

— Всем, всем — непреклонно повторил Кузева­нов. — Мы недолго!

— Третье звено! — объявила в другом углу Маша Гусева. — Сбор с Еленой Максимовной завтра в десять утра! Собираться у школы!

— Можно прямо ко мне! —крикнул Галкин.

Все договаривались о разных интересных делах.

Только Дима почему-то молчал о встрече с учё­ным из Академии, и Стасику стало обидно. Он огля­нулся, но Шереметьева нигде не было: должно быть, уже вышел из мастерской.

Стасик решил, что, пока ребята собираются в классе, он успеет попить, и побежал к бачку с во­дой, стоящему в конце коридора у дверей школь­ного буфета.

Тут, свернув на площадку к двери буфета, он и натолкнулся на Диму.

Дима что-то торопливо жевал. Стасик налетел на него с разбегу, и Дима, попятившись, чуть не подавился, даже закашлялся.

— Ты что? — спросил Стасик, но Шереметьев глухо буркнул:

— Ничего! — И исчез.

Наливая в кружку воды, Стасик усмехнулся: «Вот чудной!»

В этот миг взгляд его упал на маленький синий комочек, лежащий поблизости на по­лу. Это была небрежно скатанная конфетная бумажка.

И внезапно страшная догадка мелькнула у Ста­сика.

Он поднял бумажку, развернул её и, кинув­шись в дверь буфета, подлетел к застеклённой витрине.

Догадка казалась такой невероятной, что Стасик не поверил себе, когда увидел за стеклом на вы­ставке в вазочке горку конфет в точно таких же синих бумажках, какую держал сейчас в руке. На этикетке, прикреплённой к хрупкой вазочке, значи­лось: «Карамель, 100 гр. цена — 1 рубль 40 ко­пеек».

Так вот в чём дело!

Стасик бросился в класс.

Все уже сидели на местах. Шереметьев тоже. Он спокойно отвечал что-то Валерию Петренко, смеялся как ни в чём не бывало.

Стасик отвёл глаза в сторону. Впервые в жизни он обладал настоящей чужой тайной. Тайной, ко­торую совсем не стремился разгадать, подражая знаменитому сыщику Джемсу Джонсону, но кото­рую раскрыл совершенно случайно, неожиданно для себя. Не хотелось верить, что она существует, эта тайна, потому что невозможно было понять, как хватило у Шереметьева наглости всех бессовестно обмануть.

И его-то, сидящего со спокойной улыбочкой, ре­бята собираются выдвинуть как лучшего пионера вместе с Кузевановым и Смирновой на общегород­ской пионерский слёт?

— Все согласны? — не сомневаясь в том, что возражений не будет, спросила напоследок стоя­щая на председательском месте Ляля Комарова.

И тогда Стасик вско­чил и, словно ударив по воздуху кулаком, крикнул:

— Нет, не все! Я против! Против Шереметье­ва! Смотрите, что у него!

Стасик подбежал к Диме и вывернул кар­ман его курточки. На пол посыпались конфеты в синих бумажках.

— Что делаешь? — взвизгнул Шереметьев, отшатнувшись в сторону и хватаясь за карман.

— А то самое! Знае­те, откуда у него эти конфеты? Они продают­ся в нашем буфете, и це­на им — рубль сорок! Он купил их на деньги, кото­рые «потерял»! Мы поверили, а он обманул! — У Стасика перехватило ды­хание, он повернулся к Шереметьеву и презрительно закончил: — Самому тебе после этого цена рубль со­рок! Понял?

Вокруг поднялся такой гам, что уже ничего нельзя было разобрать, все кричали, перебивая друг друга.

Стасик сел, дрожа от волнения.

— Тише вы, тише! — взывала Ляля Комарова. Наконец шум стал стихать, и Таисия Николаев­на сурово спросила:

— Это правда, Дима?

Глядя на учительницу исподлобья, он молчал.

— Ну что же, — сказала она. — Придется опять говорить с твоей мамой. Иди и возвращайся с ней. Слышишь? Иди сейчас же…

Дима помедлил, потом, хлопнув крышкой пар­ты, сорвался с места.

Ребята долго ещё не могли утихомириться, даже домой расходились взволнованные, возмущённые Димкой. На слёт его, конечно, не выбрали.

В коридоре Стасика догнал Галкин.

— Ну что? — усмехнулся он. — Видишь теперь, какой твой Шереметьев? — И, собираясь бежать дальше, добавил уже миролюбиво: — В общем здо­рово ты его!

— Постой! — окликнул Стасик. — Скажи… Завтра сбор у вас будет? С Еленой Максимовной…

— А что?

— Да если я… приду на него… Вместе с вами!

Глаза у Галчонка задорно сверкнули.

— Где живу-то — не забыл ещё?

— Нет, не забыл.

— Тогда приходи. Ровно в десять! Да смотри не опаздывай, казак-сибиряк!

Лёня хлопнул Стасика по плечу и поскакал вперёд — непоседливый, юркий.