У старцев на послушании

Уже в юные годы Виталий иногда исчезал из дома. Как услышит, что кто-то собирается ехать на престольный праз­дник — и он с ними. Женщины его спросят: «А мама знает?» Он только отмахнется: «Да знает». Первый раз он ушел на престольный праздник Покрова Пресвятой Богородицы в окрестное селение. Мать его за это сильно била, но наказа­ния не убавили его ревности к Дому Божию.

С 14 лет он взял на себя подвиг странничества. Часто ночлегом ему служили: стог сена в поле, заброшенный са­рай, тамбур вагона. Уже тогда, в те сталинские годы, он ис­пытал на себе, что значит встреча с блюстителями порядка. Его положение странника сильно осложнялось тем, что Ви­талий сознательно отказался иметь какие-либо документы, в 16 лет порвав свой паспорт. Он желал быть воином Царя Небесного, желал стать гражданином Неба, потому о зем­ном гражданстве не хотел иметь попечения. Это действие — уничтожение паспорта — означало сознательное принятие скорбей, ибо он получил взамен «паспорт испытаний». Так поступали Христа ради юродивые, раздражавшие людей сво­им видом и поведением. Они постоянно несли скорби, но тем самым сохраняли драгоценнейший дар смирения, при котором действовали дарования Святого Духа — любовь, молитва, дар прозрения. Подобный жизненный путь избрал себе от юности и отец Виталия.

В 16 лет он подвизался в Таганроге, где в то время жил слепой старец отец Алексий, пострадавший от немцев во время войны. Не видя очами телесными, он получил от Бога дар видения духовного, и многое для него было открыто. Виталию он сказал: «Выбирай — или служить в армии, но потом уже таким не будешь, или странничать». Виталий свой выбор уже сделал. Предвидя будущее юноши, отец Алексий скрыл Виталия от матери, когда та приезжала в Таганрог разыскивать сына. Он благословил Виталия на монашеский подвиг и впоследствии говорил: «Я щенок против отца Виталия».

В 1948 году Виталий, желая послужить Господу в монастыре, поехал в Свято-Троице-Сергиеву Лавру, только что открывшуюся после войны. Там он трудился на восстановлении лаврских стен. Но его желание остаться в обители преподобного Сергия не исполнилось. По существующим законам он не мог быть принят в число насельников без документов, а тут еще по вражескому наущению один из братии оклеветал его в воровстве. Опытные лаврские монахи посоветовали ему поехать в Глинскую пустынь, известную своими старцами.

Этот монастырь, расположенный в глухих лесах Курской епархии, был основан в начале XVI века на месте явления Чудотворной иконы Рождества Пресвятой Богородицы.

На протяжении веков эта обитель славилась высоким духовным настроем глинских монахов, чему в большой степени способствовал строгий афонский устав и процветавшее здесь старчество. Уставная жизнь обители была насильственно прервана в 1922 году и возобновлена лишь во время войны, в 1942-м. За 20 лет монастырь был почти полностью разрушен и разграблен. Большинство из братии Глинской пустыни в 1930-40-е годы перебывало в ссылках и лагерях, но как только стало известно об открытии монастыря, те, кто был на свободе, стали возвращаться в родную обитель.

Первые годы были особенно трудными. Монастырь держался лишь благодаря добровольным пожертвованиям прихожан. Поступающие в монастырь также приносили у кого что было: хлеб, продукты. Так привели три коровы, одну лошадь. В монастыре не хватало одежды, обуви, — ходили в лаптях. По нескольку дней на трапезе вместо хлеба братия получала лишь вареную свеклу, а то и совсем голодала. Не было муки для просфор, вина для совершения Божественной Литургии. Но иноки того времени безропотно терпели эти лишения и благодарили Бога и Пречистую Его Матерь уже за саму возможность жить в святой обители.

Такой застал Глинскую пустынь молодой послушник Виталий Сидоренко в 1948 году. Но при всей внешней убогости и бедности этого монастыря в нем сохранилось его главное богатство, которым он был знаменит, — старческое любовное попечение о душах. В эти годы духовной жизнью обители руководили три замечательных старца, продолжатели традиций глинских подвижников. Это настоятель монастыря схиархимандрит Серафим (Амелин, 1874-1958), схиигумен Андроник (Лукаш, 1889-1974) и иеросхимонах Серафим (Романцов, 1885-1976).

Под руководством этих мудрых наставников стал проходить юный послушник Виталий науку постижения монашеской жизни. Его духовным отцом стал (и оставался до конца своей жизни) отец Серафим Романцов. Он был братским духовником, строгим и требовательным. В монастыре его называли «отец Серафим-столпник», так как он жил на втором этаже единственной уцелевшей башни. Все глинские старцы обладали благодатными духовными дарами. Первый и главный урок, который получил Виталий в Глинской пустыни — это всецелое послушание старцам до полного отсечения собственной воли. Отец Серафим в письме к своим духовным чадам привел один поучительный рассказ о великом значении послушания: «Один прозорливец видел в видении пустынника-странноприимца и послушника. У послушника на шее была золотая гривна, или цепь. Прозорливец спросил: «Почему послушнику такая честь?» Ему в ответ было сказано: «Пустынник, хотя и много трудился, но по своей воле и по своему желанию, а послушник жил в отсечении своей воли и своих желаний».

Видимо, к этому времени относится и запись брата Виталия в своем помяннике: «Подобает монаху, тем более мне, послушнику, терпеть с крайним смирением и крайним послушанием до самой смерти старца своего. Кроме только двух зол — ереси в вере и плотской любви — спасение послушника не есть иное, как только послушание. Или же он слушаться не будет, то да не ждет себе спасение, но ожидает муку». О том, как непросто бывает слушаться старцев, говорит один эпизод, происшедший с братом Виталием. Отец Серафим велел ему переложить поленицу дров. Виталий переложил. Следом шел отец Андроник и велел переложить обратно. Послушник переложил второй раз. Возвращается отец Серафим: «Почему не сделал?» Виталий побежал за отцом Андроником, и ему досталось от обоих. Он часто брал вину на себя для того, чтобы сгладить конфликтные ситуации и сохранить мир между людьми. Опыт монастырской жизни постепенно приводил к пониманию того, о чем говорил иеродиакон Ефрем*: «весь секрет спасения — в смирении».

Но понимание это не давалось без внутренней борьбы. «В чем преуспевание духовное? — поучал отец Андроник. — В смирении. Насколько кто смирился, настолько преуспел».

В пустыни не было разделения на важную и неважную работу, почетную и низкую. Так, например, перебирать картофель шли и новоначальный послушник, и схиигумен. Брат Виталий проходил в монастыре самые разные послушания. Был сторожем, работал в трапезной. Вместе с послушником Петром молол мелкую картошку для пекарни. Там в нее добавляли толченое просо, немного муки и пекли хлеб. Он получался ломкий, как глина, а если засохнет — хоть топором руби. Но тогда и этот хлеб казался очень вкусным. Во время этой работы брат Виталий особенно любил петь 33-й псалом, который знал наизусть и исполнял на лаврский распев. Празднословия он избегал.

Одно время брат Виталий нес послушание за свечным ящиком. После службы он считал выручку и возвращался поздно. Чтобы не будить братию, он ложился спать у дверей братского корпуса прямо на улице.

Иеродиакон Ефрем, подвизавшийся в Глинской пустыни, нес подвиг юродства. Многие еще при жизни почитали его как подвижника святой жизни, получившего от Бога благодатные дары прозорливости и слезной молитвы. Одновременно с братом Виталием он нес послушание ночного сторожа. После закрытия монастыря был насильно заключен в психиатрическую больницу, находившуюся на территории Вы-шенской пустыни под Рязанью. Там он продолжал юродствовать и принимать людей, во множестве приезжавших к нему по духовным нуждам. По всей видимости в Вышинской пустыни и закончил он свой жизненный путь и был погребен чадами где-то в Рязанской области. Отца Виталия с отцом Ефремом связывала духовная близость, схожесть их подвигов. Батюшка всегда с большой любовью рассказывал о нем, как о старце высокой духовной жизни. Ныне схиархимандрит Гурий (Мищенко).

Любое порученное ему послушание Виталий выполнял ревностно, памятуя слова преподобного Серафима Саров­ского о том, что «послушание превыше всего, превыше поста и молитвы, и не только не отказываться, но бежать на него надо!» При этом он навыкал всякое дело совершать с молит­вой, с памятью о Боге. Позднее в письме к своим духовным чадам он напишет: «В монастыре одни — повара, другие коса­ри, третьи пастухи, четвертые огородники, пятые сторожа, шестые певчие, седьмые писари — и все получают спасение. Делайте — и Иисусову молитву творите; и будет двойное дело: и молитва, и труд — и тако всегда с Господ ем будете».

Это желание пребывать с Господом всегда, ежечасно, по­буждало его на особые подвиги. Стремясь к уединенной мо­литве, однажды зимой он пошел на речку, встал на колени и стал молиться. При сильном морозе ноги его примерзли ко льду. В это время отцу Андронику было откровение. Он уви­дел Матерь Божию, которая произнесла: «Спасай чадо мое!» Стали искать брата Виталия, побежали на реку и увидели, что он не может встать. Пришлось вырубать лед.

Уже тогда, в монастыре, Виталий выбрал путь смирения, часто граничащий с юродством. Например, всячески уничи­жая себя, он часто воздерживался от общей монастырской трапезы и ел отбросы. Прежде чем они шли бычкам, он их перебирал и употреблял в пищу. Старцы ругали Виталия за это, говорили, чтобы он, хоть ограниченно, но кушал со все­ми. Его поступки не всегда были понятны, а иногда вызывали порицание, но искреннее его смирение и полная незлоби­вость не позволяли долго сердиться на него.

Как-то раз, во время отсутствия отца Серафима, брат Ви­талий, на которого тот оставил свою келию, стал раздавать из нее богомольцам вещи, посуду, деньги на дорогу; монахи­ням из Золотоноши, которым помогал тогда монастырь, он отдал одеяла. Вернувшись и узнав о случившемся, отец Серафим был грозен. Вещи пришлось вернуть. Но через два года, когда закрывали обитель, отец Серафим сам все раздал нуждающимся. В 1958 году 18 октября дня обитель постигло большое горе — скончался любимый всеми настоятель, схиархимандрит Серафим (Амелин), благодатно руководивший обителью в течение пятнадцати трудных лет. С его смертью связан та­кой эпизод. Когда гроб с телом отца Серафима был поставлен на ночь в храм и братия разошлась на время отдохнуть, Вита­лий открыл свечной ящик, достал оттуда все свечи и пучками поставил их у каждого образа. Необычайно яркий свет в хра­ме заметили отец Андроник и отец Серафим. Думая, что в цер­кви пожар, они побежали в храм и увидели там брата Вита­лия, читающего Евангелие. Отец Серафим рассердился: «Кто тебя благословил столько свечей зажечь?!» Виталий отвеча­ет: «Отец Серафим». — «Я?!» — «Благословил Святой отец Се­рафим Амелин» —спокойно произнес послушник. Старцы ушли, оставив его до утра.

Господь вознаградил его усердное служение братии. Ког­да Виталий трудился в трапезной, он часто мысленно гово­рил: «Приимите, убогое служение мое» — и кланялся братии. А через некоторое время зажглась вдруг в его сердце непрес­танная Иисусова молитва. Так за смирение и любовь он полу­чил благодать самодвижной молитвы, которую многие ищут годами подвигов.

Было что-то и в облике этого худенького юноши, оде­того в порыжевший от ветхости подрясник, что поражало тех, кто его встречал, и надолго врезалось в сердечную па­мять. Это была светящаяся в движениях, взгляде, тихом слове любовь.

Инокиня Евфимия:

«Кажется, это было в 1952 году. Я приехала со своими под­ружками помолиться в Глинскую пустынь. После службы по­шла я в трапезную взять обед, а там в дверях ставили ска­мейку, чтобы паломники не заходили на кухню, но я не знала этого, переступила через скамейку и подошла к послушнику, прося обеда. Он был еще весьма молоденький и, как мне пока­залось, похож на Архангела Гавриила. Волосы у него были сво­бодные, длинноватые, и, чтобы не падали на глаза, перевяза­ны тесемкой. Он удивленно посмотрел на меня, но сказал без упрека, ласково: "Сюда не заходите, стойте там, около двери". Потом принес обед.

Пробыв там около недели, мы уже собирались уезжать из пус­тыни, и вот пришлось мне увидеть следующее. Там какое-то время как странница жила одна женщина. Но она была буй­ная и не только сильно кричала, нарушая благочиние, но даже некоторых избивала кулаками. Отцы позаботились пригото­вить телегу, чтобы отправить ее куда-то в город, кажется в больницу. Она вырвалась и хотела убежать, но ее с большим трудом уложили и привязали к телеге веревками: "Перемоли­лась, видно, своевольница... "Мне было жаль беднягу, которая, будучи привязана, смирилась и замолчала. Вдруг к телеге подходит брат Виталий. Мне показалось, что он подходил к этой женщине как к родной матери. Подошел, молча протянул руку и погладил по лицу эту измученную бе­сом бедную женщину. Она, по-видимому, сразу почувствовала это молчаливое сострадание и лицо ее сразу изменилось. Мне хотелось плакать. Что было дальше - я не знаю, так как за мной пришли подруги и увели готовиться к отъезду».

В те трудные годы люди, как овцы, не имущие пастыря, тянулись к монашеству, ища в духовном совете опору в своей безпокойной жизни. Брат Виталий по любви к ближнему не отказывал в беседе, если к нему обращались со своими воп­росами, сомнениями, делились бедами. Вокруг него часто собирался народ.

Власти, проводившие антицерковную политику, особен­но следили за теми священниками и монахами, к которым тянулся народ за словом утешения и духовной поддержкой. Брат Виталий, не имевший даже прописки и живший в мо­настыре нелегально, был объектом особого интереса со сто­роны местных властей, за ним охотились. При каждом визи­те блюстителей «порядка» Виталий должен был незамед­лительно куда-нибудь скрыться. Однажды милиция нагрянула неожиданно, но настоятель обители отец Серафим успел спрятать брата Виталия, дав расписку в том, что того нет в монастыре.

Старцы сочувствовали его трудностям и очень жалели. По благословению отца настоятеля Виталий некоторое вре­мя жил у его духовных чад на ближайшей станции Локоть или в городе Глухове в благочестивой семье Пискуревых, из­вестной своим страннолюбием. Переждав таким образом опасность, он снова уходил в монастырь.

Монахини Андроника и Виталия:

«Отца Виталия мы впервые увидели в 1948 году. Это было холодной осенью. Нашу калитку открыл юноша в потертой шапке-ушанке, рваном сюртучке и спросил Ивана Кирилло­вича. Во дворе была старшая сестра Мария, она побежала в амбар и позвала отца. Вышел папа и ...остолбенел. Он нам

потом говорил: "Сколько прожил, а лица такого ангельского не видел. Это будущий столп России". Брат Виталий упал папе в ноги, отец завел его в хату.

Родители полюбили Виталия как сына, а мы как брата. Мы, дети, спали на печке, а брат Виталий "облюбовал" себе место под полком - там, где зимой хранились овощи. А с ранней весны до заговен на Филиппов пост он спал в соломе на чердаке сарая. Сколько он спал - знает только один Господь. Ночами он мо­лился, а днем работал с отцом в кожевенной мастерской - кожи крутил. Это был очень тяжелый физический труд. Когда брат Виталий выделывал кожу, она получалась особенно мягкая. Из нее потом выходили прекрасные сапоги для глинской братии. Наш отец удивлялся, а Виталий, улыбаясь, говорил: "Так ведь с Иисусовой молитвой, отче". Ел всегда только после нас, и только то, что останется на столе. От рыбы всегда отказывался, а картофельные очист­ки ел- чтобы, мы не выбрасывали. В селе Локоть он жил у матушки Фени [впоследствии мона­хини Харитины]. Она спросит: "Куда наливать суп?"Брат Виталий покажет на собачью миску: "Вот сюда!"Матушка нальет, и он съест. Ей он запретил есть сало. А Фене однаж­ды очень захотелось сала, она тайком вышла на улицу, надку­сила и тут же подавилась. А когда вернулась, брат Виталии спрашивает: "Подавилась? Не ешь больше".

В миру Матрона и Валентина Пискуревы. Их отец Иван Кирилло­вич Пискурев, духовный сын схиархимандрита Серафима (Амелина), был глубоко религиозным человеком. В 1930-е годы его репрессировали за то, что он принимал у себя монахов и странников. Ссылку отбывал с будущим владыкой Зиновием (Мажугой), который был также родом из Глухова. Вернувшись, продолжал вместе с женой Анастасией принимать у себя паломников Глинской пустыни, помогать братии монастыря. В 1978 году, когда в преклонном возрасте его парализовало, отец Виталий приехал из Тбилиси, чтобы по благословению владыки Зиновия совер­шить его постриг. Считая себя недостойным, Иван Кириллович согла­сился не сразу. Отец Виталий постриг его с именем Андроник и предска­зал, что он поправится и будет ходить. Так и произошло. Иван Кирилло­вич прожил в монашестве еще семь лет. Перед его смертью отец Виталий прислал Пискуревым посылку, в которой был один спелый грецкий орех и все нужное для погребения, тем самым предсказав кончину праведни­ка. Матроне и Валентине Пискуревым отец Виталий предсказал мона­шество, когда они были еще девочками. Предсказание это сбылось спус­тя сорок с лишним лет, в 1995 году.

Годы были тяжелые. Папу преследовали за то, что он зани­мался кустарным ремеслом. Но пока брат Виталий жилу нас, к нам ни разу не пришли блюстители тогдашней власти. Но у самого брата Виталия были неприятные встречи с милици­ей. Его обвиняли в бродяжничестве. Как-то раз он возвращался из села Локоть через лес, и вдруг навстречу конный милиционер: "Стой! Давай документы!" Виталий снял с плеч котомочку и стал в ней рыться, а в это время конь вдруг вырвался и поскакал галопом, милиционер за ним. А Виталий тем временем зарылся в снежный сугроб и до утра там просидел».

В конце 1950-х годов контроль со стороны властей уже­сточился. В Глинскую пустынь стали все чаще наведываться проверяющие. Братии было запрещено кормить паломни­ков и оставлять их на ночлег. У всех было предчувствие, что обители осталось существовать недолго. Брату Виталию ста­ло опасно находиться в монастыре, и он уезжает в Таганрог. Глинская пустынь вторично была закрыта в 1961 году.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ