VII ВЛЮБЛЕННОСТЬ, ЭКСТАЗ И СОСТОЯНИЕ ГИПНОЗА

Заметив, что служанка становится рассеянной, хо-
зяйка понимает, что она влюбилась. Закрепощенное
внимание не позволяет бедной женщине с интересом
относиться к окружающему ее миру. Она живет в упо-

ЭТЮДЫ О ЛЮБВИ

ении, уйдя в себя, ежесекундно созерцая запечатленный
в ее душе образ любимого. Эта сосредоточенность на
собственном внутреннем мире делает влюбленного по-
хожим на сомнамбулу, лунатика, «очарованного».
И в самом деле, влюбленность — это очарованность.
Любовный напиток Тристана издавна с редкой пласти-
чностью раскрывает загадочную природу «любви».

В обиходной речи, оттачивающейся тысячелетия-
ми, бьют чудные родники психологических наблюде-
ний, абсолютно достоверных и до сих пор не учтенных.
То, что вызывает влюбленность,— это всегда «чары».
И это понятие из области магии, применяемое к пред-
мету любви, показывает нам, что от народного созна-
ния, творящего язык, не ускользнула сверхъестествен-
ность и известная предосудительность того состояния,
в котором оказывается влюбленный.

Старинный стих — cantus и carmen — служил маги-
ческой формулой. Проявлением и магическим итогом
формулы было incantatio. Отсюда — «чары», а во фран-
цузском из carmen — charme.

Однако, каковы бы ни были отношения влюблен-
ности с магией, на мой взгляд, существует более глубо- -
кая, чем это признавалось до сих пор, связь между нею
и мистическим состоянием. На мысль об этом корен-
дом родстве должно было навести то обстоятельство,
что. неизменно, с поразительной последовательностью
мистик для выражения своих чувств прибегает к лю-
бовной лексике и образности. Обращаясь к мистичес-
ким учениям, трудно было этого не заметить, однако
все ограничивались утверждением, что речь идет всего
лишь о метафорах.

К метафоре относятся так же, как и к моде. Есть
категориям людей, которые, признав что-либо метафо-
рой или модой, тем самым как бы зачеркивают его
и лишают исследовательского интереса. Как будто
метафора и мода не такая же реальность, как и все
остальное, и они не подчиняются столь же непрелож-
ным законам, как те, что ведают движением планет.

Однако, если всеми изучавшими мистицизм при-
знавалось широкое использование в. нем любовной
лексики, незамеченным осталось одно частное, но мно-
гозначительное обстоятельство. А именно тот факт,
что и влюбленный питает пристрастие к религиозным

13 Заказ № 1435 385

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

оборотам. Согласно Платону, любовь — это «божест-
венная» одержимость, а каждый влюбленный обоже-
ствляет свою возлюбленную, чувствует себя рядом
с ней «как на небе» и т. д. Этот любопытный лек-
сический взаимообмен между любовью и мистициз-
мом наводит на мысль об общих корнях.

Мистическое состояние и впрямь напоминает влю-
бленность. Они совпадают даже в своем докучливом
однообразии. Подобно тому как, влюбляясь, влюбля-
ются одинаково, мистики всех времен и народов про-
шли один и тот же путь и сказали, в сущности, одно
и то же.

Возьмем любую мистическую книгу — индийскую
или китайскую, александрийскую или арабскую, не-
мецкую или испанскую. Всегда речь в них идет о транс-
цендентном путеводителе, стремлении души к Богу.
И этапы пути и те силы, которые оказывает ей под-
держку, неизменно одни и те же, не считая отличий
внешнего и случайного характера *.

Я прекрасно понимаю и, если угодно, разделяю ту
неприязнь, которую испокон веков Церковь выказы-
вала по отношению к мистикам, как будто опасаясь,
что похождения исступленного духа ведут к ниспровер-
жению религий. Исступленный — в известном смысле
помешанный. Ему не хватает чувства меры и душевной
ясности. Он придает единению с Богом неистовый
характер, претящий безмятежной основательности ис-
тинного священника. Дело в том, что находящаяся
в состоянии экстаза монахиня вызывает у католичес-
кого теолога такое же презрение, какое китайский ман-
дарин испытывает к мистику-даоисту. Приверженцы
тотального хаоса непременно предпочтут анархию
и дурман мистиков ясному и упорядоченному складу
ума священников, то есть Церкви. Мне трудно с ними
в этом согласиться. Для меня неоспоримо, что любая
теология ближе подводит нас к пониманию Бога, гово-
рит нам больше о природе божественного, чем все
экстазы всех мистиков, вместе взятых. Если вместо

* Единственно существенное отличие состоит в следующем: некоторые
мистики были «помимо прочего» великими мыслителями и наряду со своим
мистицизмом передают нам свои доктрины, нередко гениальные. Таковы
Плотин или Мейстер Экхарт. Однако в области собственно мистики они
неотличимы от самых заурядных исступленных.

ЭТЮДЫ О ЛЮБВИ

того, чтобы изначально скептически относиться к ис-
ступленному,— прислушаться к нему и задуматься, что
же дают нам его трансцендентные погружения, заслу-
живает ли его духовный опыт внимания, мы вынуж-
дены будем признать, что услышали от него сущие
пустяки. Мне кажется, что европейское сознание
вплотную подошло к новому откровению о Боге, но-
вым подтверждениям его существования, самым суще-
ственным. Но я сильно сомневаюсь, что обогащение
наших представлений о божественной сути идет к нам
по подземным извивам мистики, а не по залитым
светом дорогам анализирующей мысли. Теология, а не
экстаз.

Однако вернемся к нашей теме.

Мистицизм также является проявлением заинтере-
сованности. Первое, что нам рекомендует мистическая
методика,— это обратить на что-то свое внимание. На
что? Самая скрупулезная, толковая и известная мето-
дика, а именно йога, простодушно раскрывает безот-
четность зарождающегося состояния, ибо на интересу-
ющий нас вопрос отвечает: на что угодно. Таким об-
разом, вовсе не объект определяет или же вызывает
явление: напротив, он служит всего лишь предлогом
к тому, чтобы душа пришла в неестественное состоя-
ние. Действительно, особое внимание обращают на
что-либо только для того, чтобы перестать обращать
внимание на все остальное. Ступая на мистический
путь, мы изгоняем из нашего внутреннего мира мно-
жество объектов, позволявших вниманию свободно
перемещаться с одного из них на другой. Так, согласно
Сан Хуану де ла Крус, предпосылкой для любого
странствия в запредельное служит «покойная оби-
тель». Обуздание влечении и любопытства; «великое
отречение от всего»,— по словам Святой Тересы, «вы-
свобождение души»; другими словами, полный отрыв
от корней и сцеплении наших многочисленных жиз-
ненных интересов, дабы «предуготовиться к слиянию»
(Святая Тереса),— все это служит одной цели. Сход-
ным образом индус формулирует условие овладения
таинствами мистицизма: nanatvam na pasyati — не за-
мечать толпы и многообразия.

Изгнание вещей, по которым обычно скользит наше
внимание, достигается безусловным закрепощением

13* 387

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

души. В Индии любая вещь может служить этой цели,
сама же наука называется kasina. Можно, к примеру,
раскатать глиняную лепешку, положить ее рядом с со-
бой и сосредоточить на ней свое внимание. Или созер-
цать с высоты бегущий ручеек, или же смотреть на
лужу, в которой отражается свет. Или зажечь огонь,
поставить перед ним щит с проделанным в нем отвер-
стием и смотреть сквозь него на пламя. Возникает
нечто подобное эффекту воздушного насоса, о кото-
ром выше в какой-то мере шла речь, благодаря чему
влюбленные «подчиняются чужой воле».

Не может быть мистического экстаза без предшест-
вующего ему опустошения души. «Вот почему,— по
словам Сан Хуана де ла Крус,— Господь распорядился,
чтобы алтарь, на котором должна приноситься жерт-
ва, был полым», «дабы уразумела душа, сколь полой,
избавленной от всех вещей ее хотел бы видеть Гос-
подь»*. Один немецкий мистик еще энергичнее выра-
зил это отчуждение внимания от всего, кроме Бога,—
сказав: «Я изродился». А тому же Сан Хуану принад-
лежат прекрасные слова: «Я не сторожу стадо», то есть
он отринул от себя все заботы.

Наконец самое удивительное: изгнав из души все
многообразие мира, мистик станет нас убеждать, что
он вплотную приблизился к Богу, что он исполнен
Богом. Другими словами, что именно Бог и заполняет
собой эту пустоту. Поэтому Мейстер Экхарт говорит
о «безмолвной пустыне Бога» ²⁵, а Сан Хуан — о «тем-
ной ночи души», темной и вместе с тем полной света,
настолько полной, что, беспрепятственно разливаясь
повсюду, свет оборачивается мраком. «Таково свойст-
во души очищенной и освобожденной от всех частных
влечений и привязанностей, которая, отказавшись от
всего и отвернувшись от всего, обитая в своей темной,
непроглядной пустоте, предрасположена к приятию
всего мира, дабы сбылось в ней изречение Святого
Павла: «Nihil habentes et omnia possidentes» («Мы ни-
"чего не имеем, но всем обладаем»²⁶). Сан Хуан в дру-
гом месте дает еще более яркое определение этой
преисполненной пустоты, этого сияющего мрака: «гул-
кое одиночество».

* См.: Baruzi J. Saint Jean de la Croix et le probléme de l'experience mystique.
Paris, 1924.

ЭТЮДЫ О ЛЮБВИ

VIII

Итак, мы остановились на том, что мистик, подо-
бно влюбленному, достигает неестественного состоя-
ния, «сосредоточив» все свое внимание на одном
объекте, назначение которого только в том, чтобы
отвлечь внимание от всего остального и обеспечить
опустошение души.

И все же «жилище», в котором мистик пренебрегает
всем остальным, чтобы лицезреть "лишь Бога, не самое
сокровенное — и выше можно подняться по стезе ис-
ступленности.

Бог, к которому стремятся усилием воли, имеющий
границы и очертания; Бог, в раздумьях о котором
прибегают к помощи чего бы то ни было; наконец,
Бог, оказывающийся объектом для нашего внимания,
слишком напоминает посюсторонний мир, чтобы дей-
ствительно быть Богом. Вот где истоки доктрины,
парадоксальные контуры которой то и дело вырисовы-
ваются на страницах сочинений мистиков, убеждаю-
щих нас, что стремиться надо к тому, чтобы не думать
«даже» о Боге. Ход рассуждений при этом приблизите-
льно следующий: если неотступно думать о Нем, тя-
нуться к Нему, наступает момент, когда Он перестает
быть чем-то внешним для нашей души и отличным от
нее, находящимся вне и перед нею. Другими словами,
перестает быть objectum и превращается в injectum ²⁷.
Бог проникает в душу, сливается с ней, или, как приня-
то говорить, душа растворяется в Боге, перестает вос-
принимать себя как нечто отдельное. Именно этого
слияния и жаждет мистик. «И становится душа — я
говорю о самом сокровенном в этой душе — как будто
бы единым целым с Богом»²⁸,— пишет Святая Тереса
в «Седьмом жилище». При этом речь не идет о том,
что этот союз ощущается как нечто недолговечное,
достигаемое сегодня и затем утрачиваемое. Мистик
воспринимает это слияние как непреходящее, подобно
тому как влюбленный клянется в вечной любви. Свя-
тая Тереса решительно настаивает на разграничении
между двумя типами единения: первый можно «уподо-
бить двум свечам, настолько соединившим свое пламя,
что кажется, будто свеча одна... Однако их без труда
можно отделить одну от другой, и снова перед нами