Ошибка природы Ким Чонин

Пошёл к чёрту!

http://ficbook.net/readfic/1217505

Автор: Плагиат (http://ficbook.net/authors/432671)
Беты (редакторы): sick_bubble_gun (http://ficbook.net/authors/185240)
Фэндом: EXO - K/M
Персонажи: Чонин/Кёнсу
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Ангст, Драма, AU, Омегаверс
Предупреждения: OOC, Насилие, Нецензурная лексика, Underage, Мужская беременность
Размер: Миди, 62 страницы
Кол-во частей: 9
Статус: закончен

Описание:
Кёнсу ненавидит Чонина, а Чонин ненавидит Кёнсу. Но эта история о том, как они полюбили друг друга.

Посвящение:
с др, Нес! :3
я знаю, что что мы вечно смеемся над омегаверсом, но на самом деле лишь потому, что в тайне очень хотим его написать D:

Примечания автора:
Я знаю, что написала целую статью на эту тему, но сразу говорю - ЭТО БУДЕТ НЕ ТИПИЧНАЯ ИСТОРИЯ ОМЕГАВЕРСА.
Автор ни в коем не разе не считает данную работу классной и прекрасной, омегаверса в ней меньше, чем лактозы в йогурте, так что жанр использован тупо для того, чтобы не пришлось объяснять мпрег. Кто еще поругается на отсутствие КайХо в шапке - буду кусаться. ><

История может пополняться, а может и не пополняться :D

Ошибка природы Ким Чонин

Почти с самого рождения До Кёнсу не выносит Ким Чонина.

Родители говорят, что Кёнсу не может помнить подробностей cвоего малого возраста, но он до сих пор отчетливо видит перед собой сморщенное лицо Чонина, когда тот выталкивает его своими ножками из люльки. Кёнсу имеет такое подозрение, что из-за этого падения его тело никак не может вытянуться.

Его бесит, что Чонин не умеет складывать кубики в пирамидку, зато прекрасно справляется с задачей их разрушения, когда соседи приводят его поиграть. Этот мальчик невероятно шумный, энергичный, грубый, и его смуглая кожа смотрится дешево, словно Чонин – потомок рабов. Кёнсу бесится, когда тот рвет на части его любимого пушистого зайчика, а потом съедает его мороженое, потому что собственное скормил собаке. Нормальные дети ведь должны плакать, чтобы родители их жалели, успокаивали, вытирая липкие сопли с лица, верно? Так вот Чонин никогда не плачет. Вообще никогда. Поверьте, Кёнсу знает, потому что Чонин и бровью не ведет, когда в его пустую голову “случайно” летит камень, может быть, поэтому и не больно.

Кёнсу хочется исчезнуть от одной только мысли, что теперь ему надо видеться с Чонином каждый день, а не только по выходным, потому что они оказываются в одном классе. Уже на третий день Чонин обзаводится десятком друзей, трое из которых вьются вокруг него, проглатывая любое слово. Кёнсу злится, но, проходя мимо Чонина, играющего с Сехуном и Исином в машинки, чувствует зависть, потому что сам не умеет заводить знакомств. Когда учитель во время линейки просит встать детей в пары, то Кёнсу злобно вырывает руку, которую успевает схватить Чонин, и отходит на несколько шагов назад. Он сердится: неужели эта ошибка природы думает, будто бы Кёнсу захочет с ним дружить. Но примерно в этот момент Чонин и находит Сехуна с Исином.

И больше не говорит с Кёнсу в школе, а дома – только по нужде.

Наверное, никто в школе и не знает, что Чонин с Кёнсу знакомы с пелёнок, и последний чуть ли не каждые выходные проклинает их родителей за такую крепкую дружбу. Еще До бесит злопамятность Чонина, подумаешь, он всего-то выдернул руку три года назад, но ничего так и не меняется. У Кёнсу совершенно нет друзей. Он тень, аутист, отброс среди отбросов своего класса. Даже не дополнение к Чонину. Великолепному Чонину. Веселому, спортивному, всеми любимому Чонину.

Чонин бесит Кёнсу не только в глобальных вопросах, но даже в смешных мелочах. Например, ему сложно смириться с ростом ненавистного одноклассника, потому что тот сидит перед ним и постоянно загораживает доску. Когда Чонин поворачивается к нему, то Кёнсу даже не бесит его надменный взгляд, потому что он к нему привык, зато бесит смуглая рука с длинными пальцами, которая забирает его новенькую запасную ручку, а в конце урока возвращает на место. Из-за Чонина Кёнсу даже никогда не расписывает ручки сам. Кёнсу раздражает то, как Чонин завязывает шнурки, составляя из них разные слова, рискуя упасть и переломать себе ноги. Кёнсу был бы не против, вот только побаивается, что в этом случае родители заставят его ухаживать за этим придурком. Ещё школьная форма Чонина, о, она заслуживает отдельного разговора. Всегда мятая, верхние пуговицы рубашки расстегнуты, а галстук свободно болтается где-то закинутым на плечо. Каждое утро Чонин приходит приглаженным и аккуратным, а уходит в таком виде, будто его несколько раз шибануло током. Отвратительно наблюдать за тем, как Чонин ест. Набивает себе рот рисом, рыбой и овощами, продолжая при этом громко смеяться и подпрыгивать на месте. Кёнсу хочется, чтобы он подавился, упал под стол и задыхался от собственной ничтожности.

Ким Чонин — ничтожество. Но кто тогда До Кёнсу?

В один из дней, когда им исполняется по тринадцать, и Кёнсу всё такой же одинокий неудачник, которому позволено изредка купаться в лучах славы Чонина (к чему он, в общем-то, уже привык), родители отвечают на вопрос, почему же они такие разные. Хотя Кёнсу не очень уверен, что это ответ именно на этот вопрос, но ему определенно нравится так думать.

Так вот, когда Кёнсу узнаёт, что он – омега, а Чонин – альфа, то тот начинает бесить его ещё в два раза больше. Ему начинает казаться, что родители намеренно закрывают их в комнате с телевизором, компьютером и прочими игрушками, чтобы они однажды тоже стали ходить парой к кому-нибудь в гости. Кёнсу целых тринадцать, а он начинает реветь, как малыш, впадать в истерику и кричать, что ни за что не хочет быть какой-то там омегой и понимать, зачем вообще существует такое деление. У него большие проблемы.

И не у одного Кёнсу проблемы, потому что, кажется, пришло время всем одноклассникам узнать эту взрослую ненужную правду. Спокойная жизнь заканчивается, так и не успев толком начаться. Исин, который тоже оказывается омегой, изгоняется из элитарного общества Сехуна и Чонина, а значит, автоматически становится ещё большим изгоем в классе, чем сам Кёнсу. И Кёнсу замечает его потерянный и очень несчастный взгляд следующим днём, но всё равно проходит мимо, потому что, несмотря на все желание иметь хотя бы одного друга, намного больше ему хочется не иметь ничего общего с Чонином. Его и так слишком много в жизни Кёнсу.

А потом все становится хуже, потому что альфы в классе объединяются в группы и то и дело издеваются над омегами. Каким-то образом дружба омеги и альфы становится постыдным делом. И это первый раз, когда Кёнсу выигрывает, потому что ничего не теряет – у него все равно нет друзей.

— Эй, пучеглазый, с тобой даже омеги дружить не хотят, — смеется однажды Сехун, и Кёнсу готов провалиться сквозь землю, потому что был уверен, что одноклассник за своей длинной челкой даже не замечал его существования. — До Кёнсу такой низкий, что похож на хоббита! У тебя, наверное, и ноги волосатые.

Так Кёнсу становится предметом насмешек для всех сразу. Один лишь Чонин не издевается над ним, вернее, он сам думает, что не издевается. Но, на самом деле, нет ничего хуже насмешливого взгляда прищуренных тёмных глаз, когда Кёнсу летит из-за очередной подножки на воняющий резиной линолеум в коридоре школы.

Их родители по-прежнему общаются, но теперь Чонин приходит всё реже, а если и приходит, то сам Кёнсу прячется за толщей ватного одеяла, обняв сшитого когда-то по частям пушистого зайчика.

Когда Кёнсу четырнадцать, то ему кажется, что этот круговорот насмешек и издевательств будет продолжаться до бесконечности. Он не может пожаловаться на слишком отвратительное к себе отношение, ведь теперь большую часть времени о нём и не вспоминают, чаще Сехун или кто-нибудь из его приятелей вполне невинно, но обидно прикалываются над Кёнсу. Остальным просто надоедает, или они обзаводятся сердцем у себя в груди, но, вероятно, им действительно становится не до этого.

Два года – долго, но всё же не бесконечность. К шестнадцати годам всё меняется. Например, у Кёнсу впервые появляется что-то, что бесит его чуть больше, чем Ким Чонин. И это течка. Сколько бы родители не пытались объяснить ему, что это нормально и естественно, Кёнсу никак не может избавиться от отвращения к самому себе. Целых пять дней он возбужден чуть больше, чем требуется, а в заднице влажно и словно чешется. От одной только мысли об этом хочется блевать. Потом, правда, Кёнсу открывает для себя таблетки и пьёт их втайне от родителей, чтобы течка проходила совсем незаметно.

Когда всем по шестнадцать, то школа обрастает невидимыми пахучими цветами, которые Кёнсу, если бы мог, сорвал бы к чертям, не боясь разодрать в кровь руки о шипы. В воздухе воняет гормонами и флюидами, когда не кто иной, как Чжан Исин, открывает этот тошнотворный марафон, соглашаясь встречаться с альфой из старшего класса. Чертов Тао в кожаной куртке и ошейнике, чертов Исин, с которым надо было вовремя подружиться, чтобы теперь отговорить от этой затеи.

Чонин подхватывает волну, да подхватывает так, что остальным остается только с открытыми ртами наблюдать за его похождениями. Надо ли говорить, как сильно бесит Кёнсу то, каким красавчиком тот стал? Главное, если смотреть только на лицо, то ничего в нем такого нет, странный приплюснутый к лицу нос, когда он улыбается, его рот начинает выглядеть не менее странно, а глаза становятся совсем не видны. Но Чонину и море по колено, с его-то ростом, красивым, как на картинке, телом и особым шармом. Всякий раз, когда Чонин оказывается в поле зрения Кёнсу, то он только стискивает зубы от злости и бешенства, потому это больше чем зависть.

У Чонина появляется прозвище – Кай. Кёнсу думает, что это имя подходит ему больше, будто бы он первый Казанова в школе после Тао, который машет ручкой Исину ещё быстрее, чем тот успевает признаться ему в любви. Кай нравится Кёнсу чуть больше, чем Чонин. Кай хотя бы перестаёт скрывать свою дьявольскую и блядскую сущность за маской безразличия. Возможно, появись он в жизни Кёнсу на несколько лет раньше, и кто знает, куда бы зашли все эти издевательства. Кёнсу фантазирует о том, что у него, возможно, не было бы одного глаза или ноги, а еще Кёнсу мог бы покончить с собой, не вынеся унижений.

Кёнсу совсем не против быть инвалидом, и, может быть, тогда у него будет оправдание тому, чтобы оставаться одному всю жизнь. Потому что ему совсем нечем оправдаться, когда Сехун кладет руку ему на плечо.

— Кёнсу, придешь ко мне на вечеринку? — буднично интересуется он, нарушая прекрасное спокойствие До, который в свою очередь таращится во все глаза на третий свой главный раздражитель после Чонина и течки (когда появляются таблетки, Чонин все-таки возвращает свое законное первое место).

— Ты чокнулся, О Сехун? — отвечает Кёнсу, покрутив пальцем у виска в помощь своим словам.

— Да брось, Кёнсу, я знаю, что дразнил тебя, и мне жаль. Ты хороший парень, и я бы хотел как-то извиниться перед тобой.

Нет, Кёнсу, конечно, изгой без друзей, местный ботаник, у которого то и дело кто-нибудь просит списать, но это вовсе не значит, что он идиот. Будто бы он не успел заметить то, как выглядит Сехун, когда подкатывает к кому-то яйца. И если этот скользкий тип решил споить его и трахнуть, то пусть лучше обойдется собственной рукой или чьей-нибудь ещё задницей. А Кёнсу не идиот, ему не нужна вечеринка для содомитов, вроде Сехуна или Чонина. Бе-сит.

— Ладно, я приду.

Кёнсу говорит это лишь потому, что из-за спины Сехуна выглядывает Ким, мать его, Чонин. Он кладет подбородок на плечо лучшему другу и снова улыбается так, что его гадкие съедающие душу глаза теряются в складках смуглой кожи. Кёнсу хмурится и еле проглатывает конфету, которую по неосторожности запихнул в рот где-то за минуту до этого грандиозного в своей дебильности события. Всякий раз, когда Чонин улыбается, то ему кусок в горло не лезет, а когда Чонин улыбается прямо ему, то уже содержимое желудка настойчиво просится наружу.

Наверное, он все-таки идиот, решает Кёнсу, вываливая одежду из гардероба на пол. Он перебирает свое шмотьё и впервые понимает, насколько отстойно, должно быть, выглядит со стороны, когда с головы до ног облачается во всю эту хренотень. С горем пополам он отыскивает обтягивающие джинсы, которые привозит из США ему дядя, за что автоматически попадает под категорию извращенцев, потому что такое безобразие носить неприлично. Но Кёнсу надевает, поддавшись невиданной херне, что паразитирует последние пару дней на его трезвом рассудке. Наверное, как раз поэтому вслед за джинсами идет футболка с принтом, которая чуть велика Кёнсу, потому что принадлежит на самом деле Чонину. Когда его отец получает повышение на работе, то закатывает небольшую пирушку, и Чонину приходится выдать Кёнсу чистую футболку, потому что свою тот заляпывает тортом.

Кёнсу только надеется, что Чонин не помнит об этом. И вообще, его шкаф забит под завязку разноцветными шмотками, с чего бы ему помнить?

Уже стоя на пороге дома Сехуна, Кёнсу вдруг вспоминает о том, какая хорошая память у Чонина, потому что тот ещё с самого детства злопамятный засранец, но отступать поздно.

Этот вечер – вечер открытий, потому что Кёнсу, наконец, понимает, зачем человечество придумало алкоголь. Столько отвратительных чувств можно утопить в нём, начиная от стыда за футболку, которую Чонин все-таки узнал, и заканчивая раздражением, которое почти осязаемо касается кожи Кёнсу вместе с насмешливыми и одновременно изучающими взглядами Кима. Ещё из той же серии, что и алкоголь: Сехун просто поспорил с Чондэ на Кёнсу - когда омега ходил в туалет, чтобы смочить горящие щёки холодной водой, то услышал их разговор. Но это не так уж и важно, потому что Кёнсу все равно не собирается размениваться на этого кретина.

Кёнсу тошнит от альф, от омег, от их вечных мыслей о поиске партнера. Когда он видит двух счастливцев с ребёнком, то тут же отворачивается. Когда он натыкается взглядом на детские комбинезоны в магазинах, то хочет разрезать их на части. Когда родители держатся за руки, фантазируя о внуках, то он едва сдерживается, чтобы не ошарашить их своим признанием. Когда какой-нибудь ребёнок проносится мимо на улице, то он сжимается от раздражения, как от страха. Кёнсу ненавидит детей, и ни за что не хочет стать причиной появления на свет еще одной такой проблемы. В конце концов, ему вовсе не хочется, чтобы ещё кто-то потеснил с первого места Чонина, слишком уж привык Кёнсу к его раздражающему присутствию в своей жизни.

— Ребята играют в твистер, не хочешь попробовать?

Кёнсу резко оборачивается, больно стукаясь локтем о край раковины. Он со стоном выдыхает проклятия и хватается за ушибленное место. Чонин негромко смеется, запирая дверь в ванную изнутри, чего Кёнсу, к слову, не замечает в силу своего негодования. Когда Чонин делает шаг вперед, чтобы прикоснуться к больной руке, будто это может чем-то помочь, Кёнсу вдруг просыпается и, обойдя раковину, прилипает к стене, вытаращивая глаза. По правде говоря, его немного мутит, он впервые в жизни пробовал пить что-то покрепче, чем вино и шампанское.

— Меня не интересует имитация секса, — совершенно серьезно заявляет он, но Чонин в ответ безудержно, но коротко хохочет.

— Брось, это просто веселая игра, — отсмеявшись, отвечает он и, засунув в рот сигарету, подносит к ней зажигалку. — Ты маленький и гибкий, у тебя должно неплохо получиться.

— Фу, ты что, куришь?! — с отвращением вскрикивает Кёнсу и затыкает ладонью рот с носом; он терпеть не может запах курева.

— Уже год как. Мои родители постоянно жалуются твоим в надежде хоть как-то меня пристыдить, хотя ты все равно никогда не высовываешься из своей комнаты, откуда тебе знать, — равнодушно пожав плечами, отвечает Чонин.

Кёнсу улавливает в голосе Чонина нотки злобы, однако мысль о том, что это впервые за много лет, когда он не просто переговаривается по делу с ним, а именно говорит, делится, слушает. Возможно, эти четыре фразы – их первый сознательный разговор, и у Кёнсу прямо от души отлегает. Вроде поговорили, но Чонин по-прежнему бесит, ничего не изменилось. Хотя нет, изменилось, курящий Чонин с миллионом его раздражающих минусов еще более дурацкий, чем не курящий.

— Ты и сам приходишь один раз из десяти, — с обвинением в голосе бросает Кёнсу так, словно его это обижает, хотя на деле ни капли, лучше бы вообще не приходил, а ещё лучше, если бы никогда и не рождался.

Чонин затягивается, а потом выпускает белесый дым изо рта, и Кёнсу снова бесится от мысли, что по-прежнему не ушел, ведь им и не о чем говорить. Он закашливается, прикрывает рот ладошкой и в попытке проскользнуть мимо Чонина, который уселся на край ванной, натыкается на запертую дверь.

— Чонин? — зовет он, завороженно наблюдая за ритмичным покачиванием ноги собеседника, закинутой на другую ногу, ту самую, что преграждает ему путь.

— Да? — лениво отзывается Чонин, соизволив вытащить изо рта сигарету. — Что-то не так, Кёнсу?

— Почему ты запер дверь? — упавшим голосом интересуется тот, вспотевшими ладонями зажимая края чужой свободной футболки.

— Мм? – издевательски мычит Чонин и запрокидывает голову вверх, причем даже сидя он не намного ниже самого Кёнсу. — Ах, это. Просто не хотел, чтобы дым попал в коридор.

— О, — с облегчением выдыхает Кёнсу, замечая то, как изогнулась бровь Чонина. — Ну, тогда уберёшь ногу, а то мне надо...

Кёнсу хочет ещё что-то сказать, чтобы убедить Чонина в том, что его ноги не являются национальным достоянием, а потому не могут так просто находиться там, где им заблагорассудится, ещё и мешая при этом кому бы то ни было пройти. Кёнсу даже открывает рот и активно жестикулирует, но в итоге его слова погибают в испуганном вздохе, сорвавшемся с губ, когда Чонин резко поднимается.

Внезапность Чонина тоже обычно бесит Кёнсу, но в этот раз она приводит его в полнейшее замешательство настолько, что он даже забывает рассердиться. У Чонина очень твердая грудь, и Кёнсу больно ударяется плечом. Он отшатывается назад, избегая опасной близости своего тела к телу Чонина.

Кёнсу знает, что это значит, и, боже, нет, нет, нет...

Чонин делает шаг вперед.

— Перестань, — просит Кёнсу, и его голова снова начинает кружиться, щёки гореть, а привкус во рту напоминать о коктейле с мятным сиропом.

Это было одно единственное слово, но Кёнсу вкладывает в него столько чувств, сколько никогда не проявлял внешне в отношении Чонина. В своей голове, к слову, он сотни раз расчленил мерзавца, но ни разу не представлял того, что будет его бояться так, как боится сейчас.

Чонин делает еще шаг, и становится к Кёнсу так близко, как еще никогда и никто не был. Настолько, что Кёнсу начинает понимать, чем все-таки альфы отличаются от них, омег. Он улавливает легкий и очень странный запах, не похожий ни на один из тех запахов, что ему уже доводилось чувствовать. Кёнсу готов поспорить, что его зрачки расширяются, потому что Чонин чуть наклоняется и внимательно вглядывается в них. Он улыбается уголками губ, чуть встряхивает головой, и локоны его волос гладят темную кожу, и Кёнсу отчего-то тоже хочется провести по ней самыми кончиками пальцев, чтобы, если есть такой шанс, это жест остался незаметным не только для Чонина, но и для самого Кёнсу.

— Перестань, — снова просит он, когда тот медленно и шумно вдыхает запах его кожи, и Кёнсу остается только догадываться о том, чувствует ли Ким то же, что чувствует он. — Я же сказал, перестань смотреть так!

Его слова звучат, как приглашение, и тёплые наверняка пахнущие сигаретами руки Чонина с непривычной осторожностью скользят под собственную футболку, сидящую не по размеру на чужом теле. Кёнсу думает, что его стискивает в объятиях не Чонин, а Кай, потому что у Чонина не могут быть такие ласковые руки. Он до сих пор не может забыть, как эти руки разрывали на части одну за другой его самые любимые игрушки, так что они просто не способны на такую нежность. И губы Чонина тоже, ведь они сначала кусали его кожу, потом прибирали его сладость, а после ласкали всех подряд, кроме самого Кёнсу. Теперь, когда они касаются его подбородка, мажут выше, то До гордо вздергивает подбородок, но Кай – не Чонин – осторожно берёт его за шею и, заставив опустить голову, целует.

Кёнсу не знает точно, почему не сопротивляется, но, прежде чем Кай окончательно и бесповоротно вжимает его в стену, а потом делает множество попыток проникнуть прямо в него посредством поцелуев и ласковых поглаживаний, у него появляется теория. В конце концов, решает Кёнсу, ему почти семнадцать, и даже если он не собирается связывать свою жизнь с каким бы то ни было альфой, хотя бы раз заняться сексом все же стоит. И Чонин единственный, кто подходит на эту роль, потому что Чонин единственный, кого он может подпустить к себе, потому что Чонин единственный, кто будит в нем хоть какие-то чувства, пусть то ненависть и бесконечное раздражение.

Когда до Кая все же доходит, что Кёнсу не намерен впускать в себя эту отвратительную заразу под названием “Ким Чонин”, то он, наконец, использует свой единственный шанс и способ оказаться внутри.

— Черт, почему ты не сказал? — шепчет Кай, зажимая горячей ладонью раскрывшийся для громкого стона рот Кёнсу. — Ты принимаешь таблетки? Ты что, псих?

— Заткнись, — хрипит в ответ Кёнсу, после того как кусает ладонь, чтобы та перестала мешать его дыханию. — Заткнись и трахни уже меня.

Если бы еще утром Кёнсу сказали, что его первый раз будет почти в семнадцать в ванной, в доме О Сехуна, когда на первом этаже самый разгар вечеринки, одна мысль о которой всегда доводила буквально до бешенства, то он, несмотря на свой чересчур спокойный характер, громко и заразительно рассмеялся бы в лицо тому, кто сказал такую глупость.

Чонин удивительный, и ощущения, которые он дарит, тоже удивительные, что на небольшое мгновение Кёнсу забывает о своей неприязни и обхватывает талию парня своими ногами, чтобы насадиться на него глубже, насколько это только возможно. Он не сдерживает вскриков, а Чонин больше не пытается заткнуть его рот. Завтра в школе все будут смеяться, сплетничать, но Кёнсу побоку, ему не привыкать. Если быть до конца откровенным, он даже готов к этому.

Ведь где-то за пределами своего сознания Кёнсу всегда знал, что первым будет Чонин.

И единственным тоже.