Внутреннее тепло

На правах рекламки: http://ficbook.net/readfic/990131

Весь день в мыслях о Чонине.

В общем-то, в этом нет ничего удивительного. Кёнсу давно привык, ведь ему уже столько лет просыпаться и засыпать приходится с осознанием того, что нужно ходить под одним солнцем с Чонином. Иногда Кёнсу ненавидит даже то, что они оба дышат, и есть в этом что-то общее.

Но ему хочется ненавидеть этот факт не в воспоминаниях, а в реальности, слушая размеренное дыхание спящего рядом Чонина.

На целый месяц он возвращается в те недалекие, но позабытые времена в школе, когда был вынужден жить по принципу не-попадания на глаза Чонину. Всякий раз, когда Кёнсу во время обеда возвращается в общежитие, или когда невежливо избегает общества Чанёля, он хихикает, уткнувшись носом в подушку. Он чувствует себя так по-детски, так несерьезно, зато от голода и усталости неприязнь к Чонину внутри получает сильный прилив.

Но он впервые думает о том, что ненависть к Чонину — это тоже так по-детски.

Для Кёнсу всегда было закономерным то, что его ненависть взаимна, она находит отражение в чужом сердце и потому живет до сих пор. Но с появлением в их жизни Чунмёна становится ясно, что Чонин не ненавидит Кёнсу.

Чонин никогда не касается омеги, когда Кёнсу может их увидеть. Даже так он пытается причинить Кёнсу как можно меньше боли. Это так лицемерно, думает Кёнсу, как и в те моменты, когда Чонин был с ним жесток в постели, но ровно настолько, насколько Кёнсу мог вынести, а после зализывал каждый укус, целовал и дул на него. На самом деле Чонин никогда не был с ним жесток раньше, не жесток и сейчас. Всё было честно, он отдавал Кёнсу ровно столько ненависти, сколько получал от него сам. Ни на йоту больше.

Иногда он хочет, чтобы Чонин был рядом, даже если придется соврать ему о своей любви.

— Кёнсу, что происходит? — никак не может угомониться Чанёль, тормоша необычайно сонного Кёнсу в выходной день. — Мы с Чунмёном собираемся по магазинам, пошли с нами, а?

— Я плохо себя чувствую, идите без меня, — бурчит Кёнсу в ответ, и в его словах нет ни намёка на ложь.

— Тебе постоянно плохо, сходи ко врачу, — беспокойство в голосе Чанёля отзывается раздражением внутри Кёнсу.

— Хорошо, — отвечает он, и накрывает себя одеялом с головой, в надежде на то, что это в полной мере покажет степень его настроенности на общение, отметка которой близка к нулю.

— До вечера!

Кёнсу вздрагивает, когда Чанёль по-дружески хлопает его по заднице - сколько уже дней прошло, а он все никак не привыкает к этой идиотской привычке своего соседа. Он сворачивается клубочком под одеялом, когда дверь хлопает, и пытается снова заснуть, но оставшийся после Чанёля запах на одеяле не дает покоя. Он высовывается взлохмаченной головой, глубоко вдыхает воздух, но ноздри тут же наполняется терпким запахом одеколона.

— Вот на хер тебе душиться, Пак Чанёль! — ворчит он, поднимаясь и натягивая на ноги слипоны, в которых обычно ходит по общежитию. Подошва ударяется о пол, и даже этот тихий звук отдается мерзостной пульсацией в висках.

Кёнсу раскрывает окно, чтобы проветрить душную и пропахшую посторонними запахами комнату. То ли от постоянного недоедания и недосыпа, то ли от того, что этой ночью он проспал больше двенадцати часов, у Кёнсу кружится голова, и он чувствует необходимость в том, чтобы немного освежиться.

Честно, Кёнсу понятия не имеет, почему до сих пор не додумался поставить какой-нибудь датчик на любимую Чонином кожаную куртку, который оповещал бы его о местонахождении этого существа всякий раз, когда он ее наденет. Он вполне мог обезопасить себя от подобных сцен.

Сцен, в которых Чонин в десятке метров от него прижимает Чунмёна к стене и целует на прощание.

Кёнсу застывает, придерживая средним и указательным пальцем дверь так, чтобы она не захлопнулась с грохотом и не привлекла лишнего внимания. Он чувствует, как голова тяжело склоняется набок, зубы сжимаются, а горло напрягается в попытке проглотить застрявший в нём комок.

Нет, определенно, такие сцены всё ещё не для него, решает Кёнсу, чувствуя, как усиливается головокружение. В его воспоминаниях по-прежнему жив момент, когда Чонин в дождь стоял перед ним на коленях, прижимаясь щекой к животу и до хрипоты повторяя слова о любви. Тогда Кёнсу думал, что является персонажем какого-то убогого сценария с ещё более убогим концом, но эффектными постельными сценами.

Но теперь он знает, что никогда не был главным героем. Главный герой — Чонин, а Кёнсу — печальный опыт прошлого, рваная рана на сердце, шанс залатать которую появляется у какого-то стороннего парня. Кёнсу осторожно закрывает дверь и старается не рассмеяться в голос, потому что чувствует себя флэшбеком, массовкой, грёбанным дополнением к третьесортному сценарию, чьё имя даже в титрах не покажут.

Он бы и рассмеялся, но остатки вредных чипсов и газировки подступают к горлу. Кёнсу, развернувшись на ватных ногах, забывает о том, зачем выполз в коридор и врывается обратно в душную вонючую жилую ячейку. Дрожащие руки нащупывают дверь туалета, коленки больно ударяются о пол, и Кёнсу тошнит.

Как жаль, проносится в голове Кёнсу, жаль, что он не способен вытошнить вместе с остатками еды своё сердце, душу, израненные чувства, которых у него, как думает Чонин, вовсе нет. Иногда Кёнсу тоже так думает, но не в такие моменты, потому что если вой, сорвавшийся с губ, не свидетельство чувств, то что тогда?

Кёнсу кажется, что он так и умрет здесь, бесславно и безобразно, свернувшись в клубок на полу туалета, задохнувшись собственными внутренностями. Ему не хочется так. Когда живот скручивает от боли, он рычит и, стиснув зубы, поднимается. Жмет на спуск и затыкает уши в попытке изолировать себя от мерзкого шума воды, струящейся по трубам.

Окружающий мир наваливается на разум тяжелым грузом.

Почему он получает в этой жизни только то, что действительно ненавидит?

***

Первый удар не такой сильный, какой хотелось бы. Кёнсу пугливо останавливает кулак прежде, чем он коснется кожи, обтянувшей напряженные мышцы живота. Второй удар будит в Кёнсу решимость, и третий приходится на рёбра. Он вскрикивает, но этот вскрик теряется между зажатыми губами, что для верности прикусили острые зубы. Кёнсу отводит руки за спину и, прежде чем мнимая решимость оставит его, поочередно наносит еще несколько сильных ударов.

Он падает на землю не столько от боли, парализовавшей тело, сколько от усталости, бессилия и неспособности ответить внутренним голосам, разрывающим сознание на несколько частей.

Кёнсу привычно сворачивается клубочком на траве, как делал это под боком у Чонина, под одеялом или на холодном полу туалета. Прохладный ветер осушает глаза, но нет сил, чтобы моргнуть. Остатки брошены на поиск подходящего образа, амплуа, в котором Кёнсу будет проще принять то, что он делает.

Но такому ублюдству нет подходящей роли, ни один сценарист не проживет в здравом уме и дня, если осмелится написать об этом. Всю правду о страхе и о том, какую жестокость он способен порождать.

Веки Кёнсу с россыпью пушистых ресниц устало опускаются на глаза, как пёрышки из хорошо взбитой перины. Сквозь пелену боли и слёз он чувствует настойчивое прикосновение. Хочется убрать чьи-то руки, оставляющие вдоль кожи обжигающую боль, но, протягивая ладони, Кёнсу натыкается лишь на раскалённый воздух и тихо скулит.

***

Сна нет, только липкая чёрная трясина, засасывающая всё глубже, и ледяная темнота, заполонившая глаза. Кёнсу не знал, что можно проснуться от собственных вскриков. Он хрипло дышит, когда остатки влаги в горле пересыхают, и болезненно откашливается. Кёнсу пытается поднять левую руку, но она вибрирует и не слушается. Язык обводит по контуру губы, а глаза медленно раскрываются, вынуждая Кёнсу жмуриться от холодного света.

В левой руке красуется игла, и Кёнсу, морщась, отворачивается.

Он в больнице. Чёрт.

— Кёнсу, — раздается низкий голос откуда-то сбоку, Кёнсу, распахнув глаза, устремляет взгляд на того, кто произносит его имя. — Кёнсу!

Чанёль бледный, и на его лице ни тени привычной радости, а в голове у Кёнсу снова раздаётся миллион голосов, оправданий, обрывков фраз, которые всё равно не способны произнести дрожащие губы и пересохшее горло. Чанёль делает шаг вперед, и Кёнсу выставляет вперед правую руку в попытке защититься. Ему страшно, стыдно и больно во всём теле.

— Я никому не сказал, подумал, что прежде стоит поговорить с тобой, — растерянно произносит Чанёль и делает еще один шаг, а Кёнсу обнимает себя за плечи, пряча взгляд. — Что ты наделал, Кёнсу? — спрашивает он, садясь на самый краешек кровати.

И Кёнсу срывается. Он не кричит, но крупные жгучие слёзы рассекают щеки, а губы складываются в уродливую ломаную линию. Он раскрывает рот, но только давится короткими вздохами и скулит, когда большие и тёплые ладони Чанёля касаются его плеч. Как жестоко со стороны Чанёля напоминать ему о том, что он наделал, но как бы Кёнсу не захотелось когда-нибудь забыть об этом, он просто не сможет.

Такие вещи нельзя забыть.

Ладонь Кёнсу бессознательно падает на ноги, а после скользит вверх и прикасается к животу, где наверняка появились уродливые синие отметины. Кёнсу ощущает под пальцами обволакивающее тепло. Он перестает дышать, сжимает ноющими пальцами хлопковую ткань больничной одежды и впивается отчаянным взглядом в лицо собеседнику. Мышцы лица Чанёля вздрагивают, а после слегка разглаживается, когда он прочитывает вопрос, застывший в глазах Кёнсу.

— Я... убил его? — шепчет Кёнсу так, словно боится, что, произнеся это вслух, лишит себя всякой надежды. — Убил своего ребёнка?

— Нет, он жив. Но тебе повезло, что с ним всё в порядке, — говорит Чанёль, и от холода в его голосе у Кёнсу поскрипывают сжатые зубы. — Или, наоборот, не повезло.

И Кёнсу плачет. В голос. Воет, как раненный зверь, брошенный на унизительное растерзание насекомым. Он неуклюже и неумело тыкается носом в плечо Чанёля в попытке урвать хотя бы крупицу тепла, и тот обнимает его в ответ, согревая, хотя Кёнсу даже не смеет надеяться на такую нежность. Рука по-прежнему касается теплого живота, защищая теплящуюся жизнь внутри Кёнсу от его злобной, нелепой и обманчивой ненависти.

— Чёрт возьми, да, — между всхлипами повторяет он, вытирая слезы о грубую ткань толстовки Чанёля, ощущая счастье, граничащее с ненавистью к самому себе. — Боже мой, мне так повезло...

Кёнсу чувствует, что ему больше не нужен Чанёль, чтобы согреть заледеневшие трясущиеся конечности, потому что нечто греет его изнутри. И это, должно быть, любовь.

_______
И да, я не считаю, что события развиваются слишком быстро.