Глава XIII. Небесный Путь влечет по кругу, не воздвигая преград, и потому все сущее свершает в нем свою судьбу

Небесный Путь влечет по кругу, не воздвигая преград, и потому все сущее свершает в нем свою судьбу. Путь пред­ков влечет по кругу, не воздвигая преград, и потому весь мир ему покорен. Путь мудрецов влечет по кругу, не воз­двигая преград, и потому все живое в пределах морей ему послушно.

Кто прозрел Небо, стяжал мудрость и познал тайну цар­ственных предков, тот в своих действиях неизменно по­коен, даже сам того не замечая. Мудрец покоен не потому, что считает покой добродетелью. Он покоен потому, что ни­что на свете не заронит тревогу в его сердце. Стоячая вода так покойна, что в ней отразится каждый волосок на нашем лице, и она так ровна, что послужит образцом даже для лучшего плотника. Если вода, будучи покойной, способна так раскрывать природу вещей, то что же говорить о человеческом духе? О, как покойно сердце мудрого! Оно есть ясный образ Неба и Земли, зеркало всех вещей.

Пустота и покой, отсутствие образов и деяний — вот основа Неба и Земли, предел Пути и его жизненных свойств. Посему царственные предки и истинные мудрецы пребывают в покое. Будучи покойными, они пусты. Будучи пустыми, они наполнены [72]. Будучи наполненными, они держатся безупречно [73]. Будучи пустыми, они покойны, в покое они движутся, в движении обретают непреходящее. Будучи покойными, они предавались недеянию, а тот, кто не действует, целомудрен, а тот, кто хранит целомудрие, избегнет забот и несчастий, и будет жить долго.

Пустота и покой, бесформенность и недеяние — корень всех вещей. Знать это, восседая на троне, — значит быть правителем, подобным Яо. Знать это, стоя лицом к северу [74], — значит быть подданным, подобным Шуню. Обла­дать этим, находясь наверху, — значит иметь власть цар­ственного предка и Сына Неба. Обладать этим, находясь внизу, — значит идти путем Сокровенного мудреца, Не­украшенного государя. Обладай этим, живя в уединении и затворничестве, и мужи рек и морей, гор и лесов склонятся перед тобой. Обладай этим, возложив на себя заботу о мире, и ты возымеешь великие заслуги и приведешь Под­небесную к единству. В покое мудрый, в деяниях царствен­ный, ты ничего не предпринимаешь, но окружен почетом, ты прост и безыскусен, но никто в целом свете не сравнится красотою с тобой.

Прозреть воистину творящую силу Неба и Земли — это и означает быть в согласии с Небом в Великом Корне и Ве­ликом Истоке. Так приводится к равновесию мир и достигается согласие среди людей. Согласие с людьми зовется “человеческой радостью”. Согласие с Небом зовется “не­бесной радостью”. Чжуан-цзы говорил: “О, мой учитель! Мой учитель! Ты сокрушаешь все вещи, а не жесток, одари­ваешь милостью десять тысяч поколений, а не милосерден, ты старше самой седой древности, а не стар, ты поддерживаешь небо и землю, высекаешь все формы, а не искусен” [75]. Вот что называется “Небесной радостью”. А потому и ска­зано, что тот, кто познал радость Небес, —

В жизнь идет вместе с Небом.

В смерти превращается вместе с вещами.

В покое сливается с силой Инь.

В движении сливается с действием Ян.

А потому для того, кто познал радость Небес, —

Нет проклятья Небес.

Нет упреков людей.

Нет бремени вещей.

Нет возмездия духов.

И вот сказано: “В своих движениях — как Небо. В сво­ем покое — как Земля. Твердостью сердца правит всем миром. Дух его непреклонен, душа его вечно бодрствует, и он твердостью сердца покоряет все вещи”. Здесь говорится о том, что мудрый пустотой и покоем овладевает Небом и Землей, постигает природу всех вещей. Это и есть Небесная радость. Небесная радость — это то, благодаря чему сердце мудрого вмещает в себя всю Поднебесную.

Сила державных владык своим истоком имеет Небо и Землю, своим господином — Путь и полноту жизненных свойств, своим образцом — Недеяние. Тот, кто претворяет недеяние, с избытком обладает всем, что потребно для управления Поднебесной. А тот, кто уповает на свои деяния, никогда не возымеет власти над Поднебесной. Вот по­чему древние столь высоко ценили недеяние. Если верхи претворяют недеяние, а низы им вторят, тогда низы ничем не будут отличаться от верхов. Когда низы ничем не отличаются от верхов, тогда нет и настоящих подданных. Если низы деятельны и верхи им вторят, тогда верхи ничем не будут отличаться от низов. А когда верхи ничем не отличаются от низов, тогда нет настоящего повелителя. Верхи должны недеянием поставить себе на службу Поднебесную, а низы должны делами своими служить Поднебесной. Та­ков неизменный порядок [76].

Посему те, кто в древности управляли Поднебесной, не искали применения своему уму, даже если знания их охва­тывали Небо и Землю. Они не говорили от себя, даже если постигли до конца природу вещей. Они не предпринимали самочинных действий, даже если могли свершить любое дело в пределах морей. Ведь Небо ничего не рождает, а вещи превращаются; Земля ничего не растит, а вещи вызре­вают; державный владыка ничего не делает, а в мире все свершается. Поэтому говорят: “Нет ничего одухотвореннее Неба, ничего богаче Земли и ничего величественнее дер­жавного владыки”. И еще говорят: “Могущество державно­го владыки слито с Небом и Землей”. Вот так можно сде­лать Небо и Землю своей колесницей, пустить вскачь десять тысяч вещей и приставить к делу всех людей.

Корень занимает высшее положение, а ветви — низшее. Правитель — это главное, подданный — второстепенное. В движении трех армий и войск пяти родов — верхушки добродетели. В наградах и порицаниях, выгоде и ущербе и пяти наказаниях — верхушки воспитания. В ритуалах и законах, числах и мерах, титулах и званиях, сопоставле­ниях и расследованиях — верхушки правления. В звуча­нии колоколов и барабанов, явлениях птичьих перьев и бычьих хвостов [77] — верхушки радости. В плаче и причита­ниях и разных траурных одеждах — верхушки скорби. Эти пять верхушек следуют движениям духа и волнению серд­ца. Учение о верхушках было и у древних, но его не ста­вили на первое место.

Правитель идет впереди, а подданные за ним следуют. Отец идет впереди, а сын за ним следует. Старший брат идет впереди, а младший за ним следует. Мужчина идет впереди, а женщина за ним следует. Муж идет впереди, а жена за ним следует. Быть благородным или презренным, первым или последним — это порядок Неба и Земли, мудрый берет его за образец. Небо высоко, а Земля низко: их положения определены просветленностью. Весна и лето — впереди, а осень и зима — позади: таков порядок смены времен года. Все вещи в своих превращениях зарождаются, достигают расцвета и гибнут: таков путь перемен. Небо и Земля заключают в себе высшую духовность, а все же уста­навливают различия между почтенным и презренным, предшествующим и последующим. Что же говорить о Пути Человека! В родовом храме чтят предков, при царском дво­ре чтят знатных, в деревнях чтят старейших, а в делах людских — достойных. Таков всеобщий Путь. Говорить о Пу­ти, но отвергать его порядок — значит отвергать и сам Путь.

Поэтому древние мужи, постигшие Великий Путь, сна­чала прозревали Небо, а Путь и его свойства шли следом. Когда Путь и его свойства были явлены воочию, следом шли человечность и долг, потом — удел каждой вещи, по­том формы и имена, потом предписания и обязанности, потом изучение и расследование, потом суждение об истинном и ложном, потом награды и наказания. А после того как стали явными награды и наказания, умные и глупые, благородные и презренные, достойные и ничтожные заняли подобающие им места и каждому был предписан его непре­ложный удел, соответствующий его способностям. И с той же непреложностью каждому было определено его назна­чение, соответствующее его званию. Так служили госу­дарю, так заботились о подданных, так поддерживали поря­док в мире, так совершенствовали себя. К хитрости и рас­чету не прибегали, ибо в каждом деле уповали лишь на небесное в себе. Это и называлось Великим Равновесием, вершиной правления.

В книгах говорится: “Есть образы, и есть имена”. Хотя образы и имена существовали и в древности, люди в те вре­мена не ставили их на первое место. Когда древние рассуждали о Великом Пути, об образах и именах речь заходила лишь на пятой ступени, а на девятой ступени полагалось говорить о наградах и наказаниях. Начать наставления с образов и имен — значит не понимать основы. Прежде времени толковать о наградах и наказаниях — значит не понимать их истока. Те, кто судят наперекор Пути, должны сами находиться под началом других, разве могут они управлять другими! Прежде времени толковать об образах и именах, наградах и наказаниях — значит обладать лишь орудиями правления, но не Путем правления. Так можно служить миру, но нельзя заставить мир служить себе. О таких говорят: “Искусные спорщики — у каждого свой лю­бимый уголок”. Ритуалы и законы, числа и меры были и у древних людей, но лишь для того, чтобы служить верхам, а не для управления низами.

В старину Шунь спрашивал у Яо: “Какие старания прилагает небесный государь?”

— Я презираю безропотных, не отворачиваюсь от бед­ных, скорблю об умерших, радуюсь новорожденным и жа­лею женщин, — ответил Яо.

— Это все хорошо, — сказал Шунь, — а все-таки для истинного величия еще недостаточно.

— Что же я должен делать? — спросил Яо.

— Небесное Совершенство рождает возвышенный по­кой, солнце и луна излучают свет, и времена года сменяют друг друга, как бегут друг за другом день и ночь. Дождь идет, когда соберутся облака!

— О, как я был суетлив! — воскликнул Яо, услыхав эти слова. — Ты соединяешься с Небом, я же ищу единения с людьми.

—Древние считали великими Небо и Землю, а достойны­ми восхищения — Желтого Владыку, Яо и Шуня. Что же в таком случае делали те, кто в стародавние времена владели Поднебесной? Они были Небом и Землей — только и всего!

Шичэн Ци встретился с Лао-цзы и спросил его: “Я слы­шал, что вы, учитель, мудрый человек. Так мог ли я устра­шиться дальнего пути и не прийти к вам? Я миновал сотню постоялых дворов, натер на ногах мозоли, ни разу не позво­лил себе отдохнуть. И теперь, увидев вас, я вижу, что вы вовсе не мудрец. У мышиной норки разбросаны объедки, а забывать о своих младших братьях — немилосердно! У вас предостаточно и сырого и вареного, а вы все накапли­ваете, не умея сдержать себя”.

Лао-цзы промолчал с равнодушным видом. На следующий день Шичэн Ци снова пришел к Лао-цзы и сказал: “Вчера я посмеялся над вами, а вот сегодня рас­каиваюсь, почему это?”

— Я и сам думал, что избавился от тех, кто легко рас­познает людей одухотворенных и мудрых. Назови ты меня вчера быком, я был бы быком. Назвал бы ты меня ло­шадью — и я был бы лошадью. Если люди дают имя какой-то сущности, то, не приняв этого имени, навлечешь на себя беду. Я покорился потому, что хотел покориться. Я поко­рился, не думая о том, чтобы быть покорным.

Шичэн Ци, склонившись, пошел наискось, стараясь не наступить на свою тень, вошел в дом, не сняв сандалий, и спросил о том, как ему лучше совершенствоваться.

— Ты держишься надменно и смотришь дерзко, — отве­тил Лао-цзы. — Черты лица у тебя грубые, речи дерзкие, вид самодовольный. Кажется, вот-вот помчишься, вскачь, словно конь, а все стараешься удержать себя. Движения у тебя резкие, взгляд придирчивый, ум расчетливый, — уж больно ты в себе уверен. Доверять тебе не будут. Таких, как ты, повсюду много, и зовут их ворами.

В мире Великий Путь ценят благодаря книгам. Но в книгах нет ничего, кроме слов, и, стало быть, ценят в мире слова. Слова же ценят за то, что в них есть смысл. Но смысл откуда-то приходит, а уж это невозможно выразить сло­вами. И все-таки в мире ценят слова и передают их в кни­гах. Пусть в мире их ценят, я же не считаю их ценными. Ведь ценят их не за то, что есть в них действительно цен­ного. Ибо видеть глазами можно только образ и цвет. Слы­шать ушами можно только имена и звуки. Увы! Люди в мире полагают, что образов и цветов, имен и звуков доволь­но для того, чтобы понять природу другого. На самом же деле образов и цветов, имен и звуков недостаточно для того, чтобы понять природу другого. Поистине “знающий не говорит, говорящий не знает”! [78] Но кто в мире может это понять?

Царь Хуань-гун читал книгу в своем дворце, а у входа во дворец обтесывал колесо колесник Бянь. Отложив моло­ток и долото, колесник вошел в зал и спросил: “Осмелюсь полюбопытствовать, что читает государь?”

— Слова мудрецов, — ответил Хуань-гун.

— А мудрецы те еще живы? — спросил колесник.

— Нет, давно умерли.

— Значит, то, что читает государь, — это всего только шелуха душ древних людей.

— Да как смеешь ты, ничтожный колесник, рассуждать о книге, которую читаю я — единственный из людей? Если тебе есть что сказать, то говори, а нет — так мигом простишься с жизнью!

— Ваш слуга судит об этом по своей работе, — ответил колесник. — Если я работаю без спешки, трудностей у меня не бывает, но колесо получается непрочным. Если я слишком спешу, то мне приходится трудно и колесо не прила­живается. Если же я не спешу, но и не медлю, руки словно сами все делают, а сердце им откликается, я об этом не су­мею сказать словами. Тут есть какой-то секрет, и я не могу передать его даже собственному сыну, да и сын не смог бы перенять его у меня. Вот почему, проработав семь десятков лет и дожив до глубокой старости, я все еще мастерю ко­леса. Вот и древние люди, должно быть, умерли, не раскрыв своего секрета. Выходит, читаемое государем — это шелу­ха душ древних мудрецов!

Когда Конфуций поехал на запад, чтобы поместить свои книги во дворце Чжоу, его ученик Цзы-Лу советовал ему:

— Я слышал, что среди хранителей исторических записей в Чжоу есть некий Лао Дань, который уже оставил службу и живет в уединении. Если вы хотите поместить в хранилище свои книги, вам лучше обратиться к нему.

— Хорошо, — ответил Конфуций и отправился с визи­том к Лао Даню, но тот не дал разрешения принять книги.

Тогда Конфуций стал разъяснять Лао Даню смысл всех двенадцати канонов.

— Ты слишком многословен, — прервал Лао Дань Кон­фуция. — Я хочу услышать главное.

— Главное заключается в человечности и долге, — сказал Конфуций.

— Позвольте спросить, относится ли человечность и долг к природе человека?

— Конечно! Ведь благородный муж, коли не челове­чен — значит, не созрел; коли не знает долга — значит, в жизнь не вошел. Человечность и долг — это поистине природа настоящего человека. Каким же еще ему быть?

— А позвольте спросить, что вы понимаете под человеч­ностью и долгом?

— В сердце своем находить удовольствие в бескорыст­ной любви ко всем — вот сущность человечности и долга.

— Ах вот как! — отозвался Лао Дань. — Твои послед­ние слова меня настораживают. В стремлении любить всех подряд есть что-то подозрительное. А в желании всегда быть бескорыстным есть своя корысть. Вы, кажется, хоти­те, чтобы мир не утратил своей простоты? Так посмотрите вокруг: Небу и Земле свойственно постоянство, солнцу и луне свойственно излучать свет, звездам свойственно со­ставлять созвездия, зверям и птицам свойственно соби­раться в стаи, деревьям свойственно тянуться вверх. Если бы вы, уважаемый, дали свободу своим жизненным свой­ствам, вы бы уже давно достигли истины. К чему эта суета вокруг человечности и долга? Вы похожи на человека, кото­рый бьет в барабан, разыскивая беглого сына. Вы вносите смуту в души людей — только и всего!

Учитель сказал: “Путь не имеет конца среди наиболь­шего и не теряется среди наименьшего. Благодаря ему все вещи становятся такими, какие они есть. Столь обширен он, что вмещает в себя все сущее! Столь глубок он, что не­возможно измерить его! Наказания и добродетели, человеч­ность и долг — только зримые конечности духовного. Кто, как не Высший Человек, расставит их по местам?

Для Высшего Человека владение миром — большое дело, но и оно не обременяет его. Все в мире добиваются власти, он один не соперничает с другими. Он не имеет в себе изъяна и потому не влечется за вещами. Он прозре­вает подлинное в вещах и потому всегда верен корню всего сущего. Так он может пребывать за пределами Неба и Зем­ли, возноситься над всей тьмой вещей, и дух его никогда не ведает стеснений.

Проникает в сердце Пути.

Соединяется с силою жизни.

Упраздняет человечность и долг.

Забывает о церемониях и музыке.

Сердце Высшего Человека не изменяет своему посто­янству!”