ДЖЕМС РЕТЕДЛИ И ЛИЗА У ЛОРДА БЕНЕДИКТА

Встретившись с Лизой, с тем же, что и он, нетерпением ждавшей возможности поговорить без помехи со своим женихом, капитан пов„з е„ в свой маленький, по его словам, коттедж. Он оказался прелестным, правда одноэтажным, но поместительным и уютным старинным особняком. Когда-то это была холостяцкая обитель деда, пожелавшего отдать е„ внуку Ричарду. Но после ссоры, вполне сознавая свою ошибку, упрямый дед вс„ же завещал дом Джемсу, которому в то время было всего двенадцать лет. Дом так и простоял много лет заколоченным.

Когда капитан впервые вош„л в него, на него пахнуло такой стариной, о которой сейчас и думать забыли в Англии, поддаваясь модным течениям. Дед собрал в этом доме вс„ самое лучшее из мебели, хрусталя, скульптуры и фарфора, чем владели его предки. Не только кусочек старой Англии, но много венецианских кружев и стекла, несколько исключительной художественной ценности картин и ковров, музейных столов и старинный гобелен обнаружил здесь капитан. Дом стоял на холме и был окружен садом, и улица спускалась вниз, вся в зелени садов. Правда, до центра было далеко, но капитан не сомневался, что Лизе дом понравится, и решил поселиться в н„м с женой.

Отделав заново некоторые из комнат, подновив другие в их прежнем старинном стиле, капитан очень радовался, что его родным ни разу за столько лет не приходило в голову проведать дом, хотя ключи у них были. Леди Ретедли была поражена, когда узнала, что сын предполагает поселиться с семьей в дедовском особняке.

- Да разве там есть что-то ценное? Ведь дедушка говорил мне, что дом пуст.

- Ценное, матушка, понятие растяжимое. На ваш с Ревеккой вкус там, быть может, и нет ничего ценного. На мой и, надеюсь, моей будущей жены - там будет уютно и красиво, а главное, радостно.

Крайне недовольная тем, что ей не только отказано в покровительстве будущим родственникам, но что сын даже не собирается спрашивать ни мнения, ни советов у матери, леди Ретедли замолчала, всем своим видом выражая негодование. Однако уверенная, что сына е„ околдовала жадная особа; благородная леди решила быть разумной и политичной, выказывая как можно больше внимания сыну, но всячески язвя будущую родню и особенно - невестку.

Капитан ни словом не обмолвился Лизе, как выглядит их будущее жилище. И девушка, хотя и знала своего жениха как натуру художественную, делавшую красивым вс„, к чему бы ни прикоснулись его ловкие руки, думала тем не менее, что это будет обычный приличный дом. Она заранее обрекла себя на печальную участь светской дамы, хотя сердце е„ бунтовало против пустой и бессодержательной жизни, какую ей приходилось наблюдать в своей среде.

Дилемма любви к человеку и любви к искусству беспокоила Лизу. Здесь мог таиться простор для размолвок и взаимных разочарований. Сердце Лизы часто болело, когда она думала о будущей семейной жизни. Но она ни разу не высказала Джемсу своих сомнений, и все они испарялись, когда она видела его тв„рдо смотревшие ж„лтые глаза или замирала под его поцелуем.

В этом настроении Лиза пребывала и сейчас. Но как только капитан открыл входную дверь и она очутилась в большом холле с потолком из огромных старинных балок, с высокими, деревянными же панелями, потемневшими от времени, с гигантским камином, где весело трещал огонь, с множеством цветов в старинных вазах, - у не„ вырвался крик восторга и, забыв все приличия на свете, она бросилась на шею жениху.

Чем дальше шла Лиза со своим будущим мужем, тем яснее становилось ей, что он пойм„т е„ сердце, что у не„ не будет тайн, что их не разъединит ревностью е„ искусство.

- Ну, теперь мы входим в твою святая святых, - сказал капитан, подводя Лизу к небольшой двери, которую скрывал редкий по красоте ков„р. - Не знаю, угадал ли я. Понравится ли тебе этот уголок. Но я вложил в него всю любовь, вс„ понимание художественного вкуса, на какое я способен.

Капитан отворил дверь, но ставни комнаты, куда они вошли, были закрыты, и Лиза не могла видеть ясно того, что е„ окружало. Как только капитан открыл ставни и солнце ворвалось в комнату, Лиза увидела, что стоит в небольшом помещении, из которого идут двери направо и налево. На самой середине на тяж„лом старинном постаменте стояла белая статуя Будды, державшего на вытянутой руке чашу. Глаза его смотрели прямо перед собой, точно приветствуя вошедших и прося положить в его чашу вс„ самое высокое, самое чистое в душе.

Пол был застлан светлыми японскими циновками очаровательной работы и тонов, и такими же циновками были затянуты стены. По углам и у стен стояло несколько низких диванов, низеньких восточных столиков с инкрустацией из перламутра и таких же табуретов. Лиза смотрела в лицо встретившего е„ Будды, которое сияло божественной добротой и состраданием, и по лицу е„ катались сл„зы.

- Откуда мог ты знать, что я так глубоко чту Будду? Я ведь никогда никому об этом не говорила. Как я всегда мечтала иметь белого Будду! - прошептала она.

- Перестань плакать, дорогая. Я наш„л это сокровище в одном из ящиков в подвале, как и эти циновки. И увидел в Будде символ величия человека, который хочет идти пут„м раскрытия талантов и возможностей, что живут в н„м.

Я подумал, что если оба мы будем видеть перед собой эту чашу и нести в не„ мир и милосердие, - наша жизнь не окажется пустой и бесцельной. И мир, и милосердие будут снова литься из этой чаши в наш день через наши сердца.

Ты будешь совершенствоваться в искусстве, очаровывать сердца людей музыкой. Я же буду трудиться, как умею и могу, среди серого своего дня. И оба мы, видя перед собой этот символ милосердия, будем нести чашу любви и единить вокруг себя людей в красоте и чести. Не бойся меня, не бойся жизни вообще и не бойся жизни со мной. Перед этим великаном духа я обещаю тебе оберегать твою свободу и создать тебе дом, где бы тебе жилось легко, просто, весело. Но пойд„м, дорогая. Это преддверие, твой храм дальше.

Они прошли в комнату налево. Окна выходили в сад, и вс„ в ней, от ковра, стен, люстр, занавесей, было белое. Посреди комнаты стоял рояль, покрытый белой старинной парчой, и в небольшом шкафу из саксонского фарфора и стекла стояла скрипка в старинном футляре.

- Скрипку эту я наш„л в одном из стенных шкафов, всю покрытую пылью и паутиной, об„рнутую чуть ли не рулоном бумаги. Я разворачивал е„ почти час, пока не добрался до футляра. Здесь же была записка, написанная женской рукой, где говорилось, что тот, кто эту скрипку отыщет, может считать себя е„ владельцем. Не будучи осведомл„н в достоинствах скрипок, я вызвал знакомого мастера, который сказал, что инструменту этому и цены нет.

Дольше Лиза выдержать искушения не могла, и через минуту, забыв вс„ на свете, кроме своей любви и великого образа Будды, заиграла свою фантазию.

Почти пустая комната, с узкими белыми диванами, вся наполнилась звуками.

Скрипка, точно человек, то плакала, то торжествовала, и голос е„ напомнил капитану другой город, другой музыкальный зал, Ананду с его виолончелью и...

человека его мечтаний, чудесно воплотившегося из мечты в действительность.

Капитан закрыл лицо руками. Мысли его улетели к Флорентийцу. Он вспоминал слово за словом их разговор в деревне, вспомнил картину в кабинете, где видел И. и Ананду в обществе ещ„ кого-то, кого он не знал, и тв„рдо, ясно понял, что без этих людей для него больше жизни нет. Звуки умолкли. Капитан открыл глаза и увидел Лизу преображенную, Лизу, какой бывает она в моменты вдохновения. Она прижимала скрипку, как икону, к своей груди и не то давала клятву, не то молилась.

- О ч„м ты думаешь, Лиза? - подходя к ней и обнимая е„, спросил капитан.

- Я молюсь, чтобы мы с тобой, под благословением этой статуи, что ты поставил здесь, прошли в чистоте и доброте тот кусок жизни, что нам дано быть вместе, Джемс. Я молюсь, чтобы мы встретили такого наставника, который помог бы нам славить жизнь, украшать е„ для людей, как мы оба хотим того сейчас; чтобы мы умели не плакать о себе и не забывать о других.

- У нас с тобой есть этот друг, Лиза, друг такого обаяния и совершенства, что только личное тво„ знакомство с ним может дать тебе о н„м представление.

Все слова бледны и бессильны, чтобы его описать. В понедельник мы с тобой поедем к нему завтракать. Ты ни о ч„м не беспокойся, вс„ устроится так, что мы поедем вдво„м, и вс„, что только ты сможешь понять в доме друга, лорда Бенедикта, - вс„ проникнет в тебя навеки. Я уверен, что там ты найд„шь тот духовный путь, ту творческую красоту, которые ищешь.

Уложив скрипку в футляр, скрипку, цену которой Лиза поняла с первых же звуков, она поставила е„ обратно в чудесный шкаф.

- И надо же было твоему деду собрать столько сокровищ в одном доме! Глаза разбегаются, я даже упомнить всего не могу, что здесь видела.

- Пойд„м, посмотрим ещ„ раз на божественного мудреца, - сказал капитан, взяв Лизу под руку и уводя е„ из музыкального зала.

Они подошли к статуе. Теперь Лизе лицо Будды казалось ещ„ прекраснее.

Чудилось, сейчас уста его раскроются и он заговорит. Ей представился мир человеческий с войнами, преступлениями, местью, жадностью, борьбой.

Представилась смерть, о которой царский сын, будущий нищий и наконец Будда не должен был ничего знать. Представилась его юность в садах удовольствий, где он не видел увядших лиц, не знал о старости и болезнях, - но вот он выбрал себе удел санньясина и стоит здесь, вечный и милосердный, провозглашая миру свободу и милость.

Лиза и Джемс тесно прильнули друг к другу. Они точно венчались сейчас здесь, давая обет верности и любви перед этой дивной эмблемой и видя в ней единственный для себя чистый путь к чистой и честной жизни.

- Направо, Лиза, твоя спальня. Мы не войд„м туда сейчас. Мы войдем как муж и жена, чтобы никогда не переступать е„ порога в ссоре или раздражении.

Пусть великий образ этого искателя божественной истины будет нам тем источником доброты и мудрости, где мы будем находить силы для каждого нового дня.

Сойдя вниз и посмотрев на часы, они увидели, что пропустили все обещанные сроки возвращения и помчались к графам Р. Старики хотели было начать с выговора, но увидев, как преображены счастьем лица молодых людей, весело рассмеялись и только изменили план своих действий. Сначала - визит к леди Ретедли, потеем - осмотр дома.

Визит к будущей свекрови, которого так боялась Лиза, теперь уже не страшил ее, он стал казаться ей просто формальностью, тем более что она отлично почувствовала суть отношений сына, матери и сестры. О сестре она думала меньше всего, так как капитан говорил ей иногда о Ревекке в юмористическом тоне, о том, что она ждет заморского принца, так и не явившегося по сей час за столь соблазнительной невестой.

Леди Ретедли попробовала встретить покровительственно своих будущих родственников, но наткнулась на стену высокой гордости, кроме того граф засыпал е„ именами своих друзей из высшей аристократии, которые будут присутствовать на свадебном обеде его дочери, и леди Ретедли, и не мечтавшая о таком обществе для себя и Ревекки, сразу изменила тон. По свойственной ей бестактности, она опять пересолила, что не особенно пришлось по вкусу графине Р.

Любя музыку, проведя в кругу выдающихся людей всю свою молодость, графиня Е. не переносила мещанских по духу семей. Мать будущего зятя произвела на не„ отталкивающее впечатление, и она радовалась такту и любви капитана, устроившего Лизе совершенно отдельный дом. Теперь ей не терпелось увидеть поскорее этот дом и вырваться из банальной атмосферы, окружавшей леди Ретедли. Перед отъездом едва не разыгралась неприятная сцена. Ревекка, узнав, что брат вез„т своих будущих родственников осматривать дом, захлопала в ладоши и запрыгала, как восьмилетнее дитя, выражая страстное желание присоединиться к графу. У тех вытянулись физиономии, но капитан категорически заявил, что ни мать, ни сестра не войдут в его новый дом до свадьбы. Когда молодые устроят первый при„м, приедут они, но не раньше. Если не было охоты наблюдать, как он перестраивал дом, - они увидят его только в полном блеске, когда хозяин и хозяйка будут в н„м жить. Тон капитана, тот новый тон, к которому ни мать, ни сестра никак не могли привыкнуть, был очень любезен, но категоричен. Пришлось покориться, затаив злость и любезно улыбаясь.

Лиза торжествовала. Она везла родителей к себе в дом, совершенно отч„тливо ощущая себя хозяйкой нового жилища. Не сговариваясь друг с другом, оба решили никому не показывать Лизин уголок, а после ряда комнат ввести родителей прямо в музыкальный зал и этим закончить осмотр дома. Старики были восхищены и домом, и садом, и обстановкой. Графиня-мать радовалась уедин„нности места, но отец находил, что молодым людям было бы удобнее жить поближе к центру. Возвратившись в отель, они выработали программу дня на завтра, и старики были чрезвычайно польщены предстоящим визитом к лорду Бенедикту, о котором они уже были наслышаны как о новом чуде лондонского общества.

Следующий день пролетел для Лизы и Джемса так быстро, что они едва успели выкроить время, чтобы несколько минут постоять у статуи белого Будды, без которого, как казалось теперь Лизе, она уже жить не может. В воскресенье вечером, после подробного обсуждения, во что и как все Р. оденутся, отправляясь в дом лорда Бенедикта, прич„м капитан делал дамам такие смешные наставления, что все дружно смеялись и, в свою очередь, добродушно подкалывали его, графиня несколько раз пожаловалась на л„гкую головную боль.

Но так как у графини всю жизнь было плохое здоровье, то никто не увидел в этом ничего, кроме простой мигрени. Весело расставшись с женихом, все разошлись по своим комнатам. И также весело, легко, радостно вскочила Лиза с постели на следующий день. Она спала всю ночь очень крепко, проснулась с сознанием какого-то небывалого счастья, уверенности в себе, и в первый раз почувствовала себя по-новому взрослой, по-новому самостоятельной и готовой к жизни.

"О, я в силах вс„ победить! Я знаю сейчас, сколько величия в жизни человека и какими чудесами она полна. О мой белый Будда, как многим я тебе обязана, - думала Лиза. - Те минуты, что я простояла у твоей чаши, великий мудрец, раскрыли мне, что в жизни не может быть смерти. Ты не умер, ты - Вечность. А значит, и всякий, за Тобой идущий, тоже Вечность. И моя скрипка тоже частица Вечности".

Лиза была уже совсем готова, но не хотела идти к родителям, так необычайно светло она себя чувствовала. Всеми мыслями она прильнула к чаше Будды и несла к нему свою скрипку и свою любовь, молясь, чтобы светлое состояние духа, в каком она находилась сейчас, никогда не омрачалось для е„ искусства и любви. Ничто ей сейчас не казалось страшным. Она поняла, что жизнь вечна, что тот день, который она жив„т сегодня, - это минута творчества. А творчество вечно, значит и эта минута, в огне творчества прожитая, не может быть ничем иным, как мгновением вечного творчества, Вечной Жизнью. "Как хотелось бы мне, - шептала Лиза, - приносить мои звуки людям такими чистыми, такими любовными и утешающими, как будто я вынула их из чаши Будды".

Стуком в дверь были прерваны е„ гр„зы. Стучал граф, взволнованный и раздосадованный. У графини к утру поднялся жар, появились кашель и насморк, и о поездке их к лорду Бенедикту нечего было и думать. Лиза тотчас же прошла к матери, очень огорч„нной своей неожиданной болезнью и ещ„ больше раздосадованной невозможностью поехать к очень е„ интересовавшему лорду.

Привыкнув видеть в Лизе девочку, которой не полагается быть самостоятельной и которая не может ехать никуда без отца или матери, графиня принялась уговаривать дочь ехать с отцом и оставить е„ одну. Граф, не стеснявшийся в России покидать свою жену на очень долгое время, здесь не расставался с нею ни на шаг. Он категорически заявил, что они не поедут, что лорду Бенедикту будет извещено о болезни графини, а дети посидят дома.

- Это совершенно невозможно, папа. Лорд Бенедикт ближайший друг Джемса, которым он очень дорожит и которого чтит не меньше, чем мог бы чтить отца. Я знаю, что вся семья лорда переехала из деревни раньше времени, чтобы познакомиться со мной. Я знаю, что на этом завтраке, даваемом в честь меня и Джемса, будут присутствовать люди, от которых будет зависеть многое в судьбе Джемса. Мама не больна, а только нездорова, и мы возвратимся скоро. Если вы, папа, не хотите ехать, мы поедем с Джемсом вдво„м. Ехать нам необходимо, и мне немного странно, как вы, решаясь отдавать меня замуж, боитесь предоставить мне самостоятельность в таком маленьком деле, как завтрак.

Супруги были так поражены решительностью Лизы и е„ желанием, выраженным в столь категорической форме, что даже не нашлись, что ответить, но оба были явно недовольны. Графиня точно ото сна очнулась и стала наконец понимать, что у дочери есть своя жизнь, где ей места может и не быть. Каждый из троих таил свои мысли и, будучи слишком воспитанными людьми, чтобы говорить неприятности, все держались внешне спокойно, но горечь переполняла стариков.

Как бы то ни было, в назначенный час Лиза и капитан Ретедли входили в дом лорда Бенедикта.

Лиза была приготовлена капитаном, кто и что е„ ожидало в доме и семье Бенедикта. Но она не только растерялась от первого же взгляда хозяина, но и каждое новое лицо, с которым он е„ знакомил, заставляло е„ вс„ больше смущаться. Застенчивость, свойственная ей всегда, на этот раз дошла до такого предела, что ей самой становилось невыносимым е„ скованное состояние.

И именно в тот миг, когда она дошла до полного изнеможения, она почувствовала на себе взгляд лорда Бенедикта, который встал со своего места и, опустившись в кресло рядом с нею, спросил о здоровье матери. Постепенно разговор переш„л на Лондон, на музыку и через десять минут от стеснительной застенчивости Лизы не осталось и следа. А все окружающие е„, казавшиеся ей такими особенными, теперь стали простыми и достижимыми. Вначале, пораженная целым сонмом красавиц, Лиза законфузилась, На самом же деле в сво„м светло-сером костюме с отделкой цвета резеды, с бледным личиком, на котором горели глаза существа, отмеченного темпераментом и талантом, вдохновляемая любовью и счастьем раздел„нной привязанности, Лиза была не просто мила, но не могла бы остаться незамеченной среди любых красавиц. Тонкая фигурка и полные грации движения делали весь е„ облик гармоничным и исключительно изящным. Е„ голос, металлический и вибрирующий массой разнообразных интонаций и оттенков, приятного тембра, решительный, довершал цельность впечатления. От той девочки, которую И. и Левушка встретили в пути ещ„ так сравнительно недавно, и следа не осталось.

Флорентиец спросил Лизу, не певица ли она, она засмеялась - точно колокольчик зазвенел - и сказала, что, к большому огорчению отца, она и певица, и скрипачка, но и то и другое ещ„ только в любительской фазе.

- О, тогда у вас есть соперница. Моя при„мная дочь тоже певица, но не скрипачка, а пианистка и тоже любительница. Если бы вы захотели доставить нам удовольствие, то не отказались бы сыграть нам что-нибудь вместе с Алисой. Мы давно не слышали скрипки и были бы вам благодарны за час отдыха в музыке.

- Играть я так люблю, что рада каждому случаю, когда могу коснуться струн. Но сегодня у меня так много "но", что я едва ли решусь играть.

- Ну, а если я угадаю все ваши "но" до самого последнего, согласитесь ли вы тогда играть?

- Это так невероятно, лорд Бенедикт, что я даже не решаюсь принять такое условие.

- Первое ваше "но" состоит в том, что вы давно по-настоящему не занимались. Второе - здесь нет вашей скрипки, а моя - понравится ли вам, вы не знаете. Третье - вы только что держали в руках скрипку, перл старинного мастера подаренную вам влюбл„нным в вас человеком. Четв„ртое - у Будды...

- О, ради всего святого, - вскрикнула вскочившая с места Лиза, - я не знаю, что вы хотели сказать, - задыхаясь, продолжала она, - но слово, которое вы начали, привело меня в восторг и ужас одновременно.

- Если бы я не был прерван столь внезапно, я сумел бы дойти до вашего пятого и шестого сомнений, - улыбался Флорентиец.

- Нет, нет, я вижу, что мне уж лучше согласиться. Я ещ„ не знаю, найд„м ли мы контакт с мисс Алисой и известны ли мне вещи, которые играет она, но, пожалуйста, дальше не угадывайте.

Лиза старалась овладеть собой. Ей была неприятна эта вспышка перед лордом Бенедиктом, особенно в присутствии жениха, так образцово владевшего собой всегда. Лиза даже не решалась посмотреть в его сторону, как вдруг увидела его перед собой.

- Если вы желаете играть на вашей старинной скрипке, я привезу е„ вам, Лиза, сию минуту. - Голос капитана был так необычно нежен, ласков и любящ.

- Не беспокойтесь, капитан, - вмешался Флорентиец.- У меня есть скрипка Ананды, которую он оставил мне на хранение. Я думаю, чистые руки вашей невесты достойны прикоснуться к такой драгоценности. А вам, - продолжал он, повернувшись к Лизе, - прикосновение к смычку и грифу, которых касались руки великого мудреца и музыканта, поможет выполнить то четв„ртое "но", которое вы не дали мне высказать.

Слуга вош„л звать к завтраку, чем дал Лизе немного прийти в себя от изумления, восторга, детской радости и робости, которые внушал ей красавец-хозяин. Подав ей руку, лорд Бенедикт пов„л е„ к столу.

Положительно, вс„ в этом доме поражало своей необычайностью. Хотя у себя дома Лиза была приучена к прекрасной сервировке и красиво накрытому столу, всегда украшенному цветами, так как дед - большой любитель фарфора и цветов - сам составлял букеты, но в доме лорда Бенедикта она не знала, кому и чему отдавать предпочтение. Лизе казалось, что вс„ вокруг нереально, что Наль рядом только сказочная принцесса е„ собственного сна, что вот она проснется - и Наль не станет. Алиса представлялась ей феей, а Николай и сам лорд Бенедикт - заколдованными царевичами. Пока она шла в столовую, она дважды сильно оперлась на руку хозяина, точно желая проверить себя. И оба раза чудесное чувство спокойствия, почти блаженства, разливалось по всему е„ существу. Все страхи Лизы, е„ робость и скованность постепенно исчезали.

Сидя подле ласкового хозяина, видя напротив своего жениха, Лиза думала, что за всю свою жизнь она, пожалуй, не была ещ„ так счастлива, как сейчас.

Какое-то величавое спокойствие, ещ„ не испытанное ею равновесие и вместе с тем полнота осознания себя творчески цельным существом по-новому освещали ей жизнь.

- Жизнь - не есть нечто совершенно изолированное, - услышала она слова лорда Бенедикта. - Жизнь человека на земле - это та частица Вселенной, которую он мог вместить, творчески в себе обработать, очистить страданиями и снова передать Вселенной, чтобы помочь ей двигаться впер„д.

Наша гостья будет нам играть сегодня. Мы будем слушать. Но если дух е„ не будет гореть огнем негасимой любви к искусству, мы останемся холодными наблюдателями. Мы будем разбирать е„ тон, е„ руки, лицо, е„ мимику. Мы будем видеть только е„, и наши глаза не проникнут в царство радости общения в красоте, которое одно только и ценно и необходимо людям. Если Фидий оставил нам сво„ имя, которое не затмил ни один из скульпторов, то это потому, что, творя статую, он не о земле только думал, а н„с ей, скорбящей, сво„ небо.

Наша гостья вс„ ещ„ стесняется в нашем обществе. Но я уверен, что как только пальцы е„ коснутся заветной скрипки, - она забудет о нас и понес„т сво„ счастливое небо в наши сердца.

Флорентиец ласково и ободряюще смотрел на смущ„нную Лизу.

- Если бы подле вас, лорд Бенедикт, я не испытывала совсем неизвестных мне до сих пор чувств, я бы не могла, по всей вероятности, издать ни единого звука после ваших слов об искусстве. Но сейчас в меня вливаются и уверенность, и дерзновение. Я не боюсь больше играть перед вами, а наоборот, мне кажется, что только сегодня я начну играть не по-ученически. Быть может, это слишком дерзко - так говорить, но так чувствует моя душа в эту минуту.

Завтрак кончился, все встали вслед за хозяином. Если бы Лизу спросили, что она ела и пила и был ли вообще завтрак, она вряд ли сумела бы ответить.

Для не„ существовали какие-то отдельные минуты, отдельные слова лорда Бенедикта и лицо человека, в которого она была влюблена. Вс„ остальное тонуло в желании играть и в такой - ещ„ никогда не испытанной - жажде творчества, которые ей открылись сегодня и сжигали е„ своим огнем. Лорд Бенедикт подв„л Лизу прямо к роялю, куда подозвал и Алису. Пока девушки сговаривались, что им сыграть, он прин„с футляр из своего кабинета. И футляр, и н„сший его человек были необычны. Футляр был квадратный, из очень светлого, пожелтевшего от времени дерева. Небольшим старинным ключом лорд Бенедикт открыл его. Прежде чем поднять крышку, он посмотрел на Лизу, говоря:

- Я ещ„ раз повторяю вам, Лиза, что скрипка эта принадлежит теперь моему другу Ананде, большому мудрецу. Он не только мудрец, он принц среди обычных людей. Это чистая доброта и такая сила любви, перед которой и Везувий затихает. Соберите всю вашу любовь, такую сейчас чистую и счастливую. Играя на этой скрипке, несите в чашу Будды ваши звуки, и пусть они прольются из не„ миром и силой для всех скорбящих.

Он открыл ящик и подал Лизе старинную большую и удивительно пропорциональную скрипку. Дрожа от радости, Лиза взяла инструмент, попробовала строй, удивляясь, что он точен, и, переглянувшись с Алисой, стала ждать первых звуков сонаты. В это короткое мгновение у не„ мелькнули десятки мыслей и сомнений, что и кого она найд„т в пианистке. Взглянуть на Алису она уже не могла. Все е„ силы перешли в руки, которые казались ей л„гкими, свободными, точно их зарядили сильным электрическим током. Алиса под устремленным на не„ взглядом Флорентийца преобразилась более обычного, и первые звуки, неожиданно глубокие и мощные, заставили Лизу выпрямиться, вздрогнуть, и когда она ударила по струнам смычком, ей показалось, что она зацепила сердца присутствовавших.

Часть за частью шла соната, и вдруг Лиза ощутила, что за е„ спиной растет какая-то неведомая сила, которая ей помогает. Руки е„ стали ещ„ легче, звук сильнее, сама скрипка одухотвореннее, и не мозг, не память вели е„ пальцы, а из самого сердца ш„л к ним ток. Почти не сознавая, где она и кто подле не„, Лиза кончила сонату.

- Теперь, Лиза, попробуйте сыграть нам свою фантазию, - попросил лорд Бенедикт.

Вс„ так же мало сознавая действительность, Лиза стала играть свою фантазию, ту песнь торжествующей любви, которую играла, вдохновясь образом Будды. Сейчас ей казалось, что она слышит какой-то новый оттенок в струнах, точно они шепчут ей: "Ты играй для земли, для людей. Ты не думай о себе, но думай о людях, для радости которых должна жить твоя песня. Играй только, тогда, когда сердце чисто". Сила, помогавшая ей сейчас играть, слилась с е„ руками, сердцем, окутав всю е„ атмосферой счастья. И Лиза закончила свою фантазию таким порывом страсти, что даже физически почувствовала изнеможение.

Когда она пришла в себя, е„ потянуло оглянуться. Е„ взгляд встретил незаметно вошедшего гостя. Посреди комнаты стоял Ананда. Глаза присутствующих были прикованы к его фигуре, к его глазам, испускавшим лучи.

Все были поражены бесшумно проникшим к ним неизвестным, и только хозяин и Николай радостно спешили к нему из разных концов огромной комнаты.

Флорентиец заключил гостя в свои могучие объятия, и тот, казавшийся за мгновение до того таким высоким, сделался вдруг меньше рядом с гигантом-хозяином. После первых приветствий лорд Бенедикт представил нового гостя, назвав его своим другом Сандрой Кон-Анандой.

Первыми познакомились с ним обе юные музыкантши. Взяв руку Лизы в свои руки, Ананда оглядел комнату, как бы кого-то ища.

- Ты, конечно, ищешь другую половину яблока, - лукаво усмехаясь, сказал Флорентиец. - Вот он, храбрец-капитан, спрятался за моей спиной. - И Флорентиец выдвинул впер„д Джемса, лицо которого было таким растроганным и взволнованным, каким Лиза даже не считала возможным его увидеть.

Ананда взял руку капитана, положил е„ на руку Лизы, которую держал в своей, и сказал Джемсу своим особенным, неподражаемо ласковым металлическим голосом:

- Когда я говорил вам об этой минуте в Константинополе, это показалось вам немыслимой фантазией. Теперь я спокойно соединяю вас с сей чистой душой, зная, что в ней для вас сохранится огонь радостной любви до конца е„ и ваших дней. Вс„ остальное, друг, неважно. Сейчас важна только задача создания новой семьи, в которой так нуждаются чудесные, высокие души, ожидая чистого места для своего воплощения. Помните об этом, и вы выполните то, что обещали мне в Константинополе. А я буду всегда помнить, кому обязан столь многим, кто вернул мне украденное кольцо. Вы же, дорогая, - обратился Ананда к Лизе, - выполните только один мой завет: всегда, везде УТВЕРЖДАЙТЕ и научите своих детей понимать современность, принимать е„, никогда не отрицая.

Искусство поможет вам воспитать своих детей. Оно будет им второй матерью.

Не верьте тем, кто будет говорить, что искусство и семья несовместимы. Не делить надо любовь между семьей и искусством, но сливать их воедино, отражая в себе всю Вселенную как единую вечную Любовь, в которой семья и труд для не„, общественный труд и искусство - вс„ лишь аспекты Единой Любви, живущей в нас. Играйте. Играйте всюду и везде как можно больше. Играйте большим толпам народа, отбросив предрассудок: "Выступать на подмостках". Но играйте всегда даром, отдавая все деньги беднякам.

Ананда повернулся к Алисе, слушавшей его с тем вниманием, что граничит с благоговением.

- Вам, мой друг, также дано утешать людей музыкой. Ещ„ молодой вы будете выступать вместе со своими детьми. Забудьте робость, идите с той непреклонной волей, которую передал вам отец. Ничего и никогда не бойтесь. Я ещ„ буду с вами говорить.

- А тебе, Ананда, я у самой двери изловил вот эту парочку беглецов, - со смехом подв„л Флорентиец Генри и его мать к Ананде.

- Неужели же, Генри, ты был бы способен ещ„ раз бежать от меня?

- Простите нас, - тихо сказала леди Цецилия и - чего никто не мог ожидать - опустилась на колени перед Анандой. - Мы оба так виноваты перед вами. Не сын виноват, но мать, не сумевшая воспитать в н„м самообладания, - поднятая Анандой, продолжала леди Цецилия, склонясь к нему на плечо.

- Полноте, дорогая. Генри славный малый. Если в н„м раньше слишком бурлили страсти, то сейчас, за время жизни у нашего друга и Учителя Флорентийца, он уже так вырос в своей чести и цельности, что прежнего сумбурного мальчика и в помине нет. Генри, мой добрый сынок, твои испытания зрелого, честного сердца только ещ„ начинаются, а не кончились, как ты думаешь, - с неподражаемой добротой говорил Ананда. - Немало тебе предстоит испытать. Но ты не один, у тебя не только Флорентиец и я. У тебя ещ„ целое кольцо друзей здесь, и сердца всех тех, кого ты видишь в этой комнате, связаны с тобой многими веками труда и любви.

Правда, до сих пор ты доставлял нам всем немало забот и беспокойства. Но сейчас в тебе уже созрело мужество отдать самому себе отч„т в своих поступках. Созревай же дальше, друг, вскоре тебе представится случай проявить героизм сердца и правдивость его.

Радостно и счастливо приветствуемый Николаем и Наль, Ананда сказал ей:

- Вы давно знаете меня заочно, как и я вас. Теперь нам довелось встретиться и уже никогда не забыть, где, как и когда мы встретились. Ваш дядя Али и тот, кого вы теперь зов„те отцом, - мой великий друг Флорентиец, - мои извечные наставники. Я всем сердцем приму ваших детей в свои ученики.

И хотел бы для вас только одного: чтобы вы, готовя к жизни детей, не боялись за их судьбу. Нет сильнее талисмана и защиты для детей, чем бесстрашная любовь матери.

Окруженный всеми, Ананда прош„л в кабинет Флорентийца, где сказал Амедею, Сандре и Тендлю, каждому в отдельности, по нескольку слов. Он говорил так тихо, что никто другой их не слышал, но лица всех троих засияли, и это ясно видели все.

Через некоторое время, когда Ананда рассказал, что неожиданно получил известие о новых каверзах Браццано и приказ своего дяди немедленно выехать в Лондон, лорд Бенедикт отпустил всех гостей, чтобы переговорить с Анандой наедине и дать ему отдохнуть. Прощаясь с Лизой и капитаном, Флорентиец ласково напомнил обоим, что для них начинается новая жизнь и они по-новому должны теперь встречать каждый расцветающий день.

- Я буду завтра у вас, Лиза, вместе с Алисой, Наль и Николаем. Я знаю необычайное хлебосольство вашего отца и потому даю вам право "по секрету" выдать наш завтрашний визит. Вы же, Джемс, не беспокойтесь ни о ч„м. Я помогу вам миновать угрозу помпезного венчания, точно так же, как угрозу путешествия родителей следом за вами в Америку. Будьте счастливы, в добрый путь.

Оставшись вдво„м с Анандой, лорд Бенедикт передал гостю, что в дело о завещании пастора уже вмешались друзья Браццано, которых прислал к пасторше один из друзей е„ юности и близкий человек из Константинополя.

- И не только они, - отвечал Ананда. - На одном со мною пароходе прибыли ещ„ двое. Эта парочка получила точное задание похитить Алису. Пасторша в переписке со своим другом четко, со свойственной ей откровенностью характеризовала своих дочерей. Чтобы осуществились адские замыслы Браццано, ему нужна девственница с чистейшим сердцем. Меня не узнали. Полагая, что я не понимаю их языка, они откровенно болтали и о плане женитьбы подосланных юнцов на обеих сестрах, и о немедленном увозе Алисы после венчания.

Подкупить они, конечно, могут пол-Лондона. Я не составил пока плана действий и приму все ваши приказания. Нет ли надежды спасти пасторшу и е„ старшую дочь от того ужаса, в котором они погрязают?

- Я испробовал все средства, Ананда. Им сейчас спасения нет: и мать, и дочь давно раскрыли сердце злу. Жажда роскоши, желание блестящей жизни, вс„ использовано и разожжено. Пока обе несчастные не дойдут до дна, ни одна из них не опомнится. Но я думаю, что дно пасторши ближе, и мы с тобой ещ„ сможем попытаться вырвать е„ у шайки злодеев. Что же касается дочери, то там слишком глубока связь с Браццано. Себе путы она сама связала, отвергнув дважды мой зов.

- От тех же моих спутников я узнал, что Дженни возьмут как бесплатное приложение к Алисе, которая и есть вся цель. Несчастная Дженни,- прошептал Ананда.

- Да, весь их план наш„л пламенного слугу в пасторше. Она пойд„т на вс„, чтобы вырвать Алису из моих рук. Нам с тобой, Ананда. предстоит встретиться в судебной конторе с нею, с Дженни и с теми двумя молокососами. Не может быть и речи хоть о малейшей угрозе для Алисы. Но тех. кого я тебе оставлю. - Сандру, Тендля, - тебе, Ананда. придется защищать, так же как и бедного адвоката. На них пад„т вс„ бешенство врагов. Мой дорогой друг и брат, - обнимая Ананду, продолжал Флорентиец, - который раз в этой жизни ты принимаешь на себя тяжесть борьбы со злом, тяжесть за чужие грехи и проступки, развязывая страшные кармы людей. Да будут благословенны дни твои! Да будет вечным светом и спасением твой труд для людей!

Точно сноп солнечного света лился от Флорентийца и окутывал Ананду со всех сторон.

- Немало мучительных минут придется тебе пережить ещ„ и здесь, мой друг, в новой фазе борьбы с шайкой Браццано. Твоя божественная доброта, пут„м которой ты ид„шь, служа людям, заставила тебя пожалеть негодяя. Ты полагал, что у гада вырвано ядовитое жало, если он дал слово чести оставить т„мный путь. Ты поверил. Ты забыл, что нет чести у бесчестного. Ты его пожалел, применив меру личного восприятия момента. Но ты упустил из вида, что закон мировой пощады требовал полного уничтожения гада. Снова и снова ты принял в себя муку погибшего сердца, мой светлый друг. И теперь, не смея ослушаться выше меня идущих, я вынужден предоставить тебе одному бороться со вновь сплотившейся шайкой. Да к тому же подкидываю тебе двух юных и неопытных моих приятелей. Они мужественны и бесстрашны, но не закалены в воле и послушании.

- Великий мой наставник, - с сияющим лицом ответил Ананда, - я сам выбрал путь доброты, я сам выбрал путь помощи строптивым, не умеющим воспитывать в себе дисциплину и мудрость послушания иначе чем пут„м самостоятельного развития опыта и воли на ряде ошибок и падений. Я сам выбрал тот путь, где почти каждый ученик приносил мне скорбь обратных ударов. Но я их принимал как радость, и почти всегда люди находили путь освобождения и любви. Там же, где я не мог победить любовью, твоя могучая рука, Учитель, приходила мне на помощь. Ни разу я не был оставлен тобой даже и в более мелких случаях, вроде Генри и Дории, и здесь твои такт и мудрость помогали мне. Я знаю, что сейчас ты дашь мне точный план, и там, где я не пойму до конца твоих приказаний, я буду им радостно повиноваться. А потому я совершенно уверен теперь в полной победе над злом, хотя бы вс„ говорило об обратном.

- Будь ещ„ раз благословен, мой друг и сын Ананда! Да будешь ты живым примером света всем тобой встреченным! А знаешь, тебя ждет Дория, не осмелившаяся войти в зал, куда, я ей сказал, прид„шь ты.

- Дория, не осмеливающаяся войти в ту комнату, где нахожусь я? - воскликнул, смеясь своим металлическим смехом, Ананда. - Да это какаято иная, не моя Дория. Та, строптивица моя, не задумывалась отчитывать меня за все дела, хоть ни капли в них не понимала.

- О Ананда, ради всего святого, не продолжайте, - бросилась Дория к ногам Ананды через дверь, которую ей открыл Флорентиец. - Я вс„ теперь поняла. Все мои поступки и слова заставляют меня краснеть и страдать, и жаждать поступать теперь так, чтобы искупить сво„ поведение перед вами, - рыдала Дория. - Не отталкивайте меня теперь.

- Мой бедный дружок, мой милый дорогой строптивец, мой любимый, доверившийся мне и усомнившийся ученичек, - поднимая Дорию, необычайно ласково говорил Ананда. - Не будем разбирать, что было в прошлом т„много и печального. Поблагодарим небо, что оно послало нам помощь могучей рукой Флорентийца. Теперь, когда ты так кротко, чисто и верно выполнила все его задачи, когда сама поняла, как много ты потеряла, нарушив обет беспрекословного послушания, не будем тратить время на разбор прошлого. Его нет больше. А возвращая его, ты попусту тратишь время, ибо в раскаянии нет творчества сердца, и мгновение твоей вечности, тво„ летящее сейчас, проносится пустым. Ободрись, мужайся. Нам с тобой предстоит много дел.

Я читаю в тебе, как ты жаждешь просить меня не отправлять тебя в Америку, а оставить подле себя. Прежнюю Дорию я не смог бы убедить и остановить. Она набрала бы задач сверх сил, не послушалась бы моих советов, ринулась бы в бой невооруж„нной и снова была бы вынуждена выбыть из строя. Теперешняя же Дория молчит, ни о ч„м не молит и даже считает себя недостойной находиться подле меня. Успокойся, друг. Я буду просить Флорентийца оставить тебя.

Надеюсь, что он даст согласие. Если же нет, - мы подчинимся его решению легко, просто, весело. Пойд„м со мной. Мне нужен секретарь, я думаю, ты выполнишь часть запущенной мною работы.

Сияя счастьем, глубоко тронутая и дважды покор„нная величием доброты Ананды, который не позволил себе и нам„ка на упр„к, Дория пошла за Анандой в приготовленные для него комнаты. Как только они вышли, хозяин снова появился в кабинете, и через несколько минут туда уже входили мистер Тендль со старым адвокатом. Оба юриста изложили лорду Бенедикту новые осложнения в деле о завещании, виновницами которых являются пасторша и Дженни. Кроме протеста и официально поданного заявления, что сестры Цецилии у пастора никогда не было, а потому пасторша требует скрытый от не„ мужем капитал, она и Дженни подали второе заявление, доказывая, что пастор был ненормален, почему они и требуют Алису домой. На послезавтра назначен вызов в судебную контору всех заинтересованных лиц, а через несколько дней состоится судебное разбирательство нового заявления пасторши.

Старый адвокат кипел возмущением и говорил, что использовал все средства, стараясь убедить пасторшу в нелепости е„ поведения. Но что какой-то молодой человек, которого она отрекомендовала как жениха Дженни, уверял е„ в противном, называя себя юристом. Сегодня утром этот молодой человек явился к нему в контору и всячески старался его подкупить, за что и был изгнан с позором. Успокоив обоих юристов, дав им указания держаться тв„рдо, говорить и поступать, руководствуясь одной истиной, лорд Бенедикт отпустил своих деловых гостей.

Присев к столу, он написал два письма и вызвал слугу отправить их. Сам же поднялся наверх и сказал Николаю, что выедет сейчас из дому и верн„тся поздно вечером. Ему же поручает весь дом и усталого Ананду. Он отдал Николаю самое строгое распоряжение, чтобы никто из домашних никуда не отлучался и никого не принимал, пока он не возвратится.

- Тебя я знаю, друг Николай. В твоей верности ни трещинки, ни пятнышка не сыщешь. Но в эти дни может случиться всякий обман. Если Алиса вдруг получит письмо или привез„нное кем-то известие, что умирающая мать желает с ней проститься, предупреди девушку, что это ложь.

До поздней ночи не возвращался Флорентиец, и все обитатели его дома, сгруппировавшись вокруг Ананды, терпеливо и спокойно ждали его. Только один человек не находил себе места, волновался и трепетал, сам не понимая, что с ним происходит, и это был Генри. То его бросало в жар, то он дрожал, точно в ознобе лихорадки, хватаясь за голову и за сердце.

- Что с тобой происходит, Генри? - спросил его наконец Ананда, когда юноша уже почти терял сознание.

- Я сам не знаю, что со мной. Я полон беспокойства и волнения, точно что-то грозит мне, внутри у меня вс„ дрожит, и я не в силах сдержаться.

- Пойд„м в мою комнату. Мы скоро верн„мся, Николай, но если я понадоблюсь тебе экстренно, пошли за мной Дорию.

- Теперь, мой мальчик, - вводя Генри в свою комнату и закрывая дверь, сказал Ананда, - тебе приходится пожинать плоды зла, неосторожно сотканного тобой. Когда ты пош„л против меня в Константинополе, ты приоткрыл в себе дорогу злу. Не потому зло могло тебя коснуться, что оно было сильнее тебя, но потому только, что оно нашло себе лазейку, чтобы угнездиться в тво„м сердце. Страсти и гордость затемнили твою интуицию, и ты взял от Браццано письмо. Яд его - злой гипнотической воли, будь ты чист и верен, не смог бы отравить тебя. Но во взволнованную твою душу он пролился страхом, самомнением, отрицанием. Мои усилия любви спасли тебя от гибели. И. помог мне. Он защитил тебя увиденным тобою образом матери, е„ чистой любовью, прив„л тебя на пароход капитана Джемса, а Флорентиец нес„т на волне своей могучей воли, защищая от преследующих тебя друзей Браццано.

Сейчас они здесь, в Лондоне. Их эманации вьются вокруг тебя, так как они узнали, где ты жив„шь, и караулят тебя повсюду. Чем защититься тебе, друг? Если ты сам не найд„шь в себе полного бесстрашия, если уверенность твоя не перейд„т в радость верности Флорентийцу и всем друзьям, окружающим тебя своим светом, если ты не увидишь счастья в том, как спасла тебя Жизнь от адских сетей мошенников,- никто из нас не сможет помочь тебе. Вся твоя психика должна перевернуться. Не ты и личное тво„, извне к тебе идущее счастье или несчастье составляют смысл жизни твоей. А тот мир, тот свет, та тв„рдость и поддержка, что ты внес„шь в свой труд для людей. Вот смысл твоей жизни, Украшая старость матери, молодость которой ты не раз отравлял, рыцарски защищая Алису, благодаря которой ты понял величие и силу чистой женской любви, ты можешь теперь, в эти дни, снова стать моим учеником, которому будут по плечу большие задачи.

Ты ещ„ не знаком со второй своей кузиной, Дженни. Но по опыту с Браццано знаешь, как легко попадает человек в сети злых, если он раздражителен.

Дженни не только раздражительна и зла. Она ещ„ и постоянно возбуждена настоящим астральным костром - своею матерью. Друг друга питая, обе привлекают к себе шайку наших врагов. Если ты готов, вынеся опыт бездны страданья, повторить обет беспрекословного повиновения; если в сердце тво„м нет раздвоения, и ты ясно видишь, что для тебя есть только один путь: идти так, как видит и вед„т тебя твой Учитель, - я могу принять твой обет и вести тебя дальше. Но на несколько лет ты уедешь с Флорентийцем, видя в н„м такого же Учителя и друга, как я. Разлука не будет существовать, если в тебе поселятся радость и спокойствие знания.

Генри, за несколько минут до разговора дрожавший, почувствовал такое глубокое успокоение, какого ещ„ не испытывал ни разу в жизни.

- Благодарю вас, Ананда, Учитель и друг. Я понял вс„, что вы мне сказали.

Я знаю, что мне делать, я спокоен. Я больше не тот шалый, влюбл„нный в вас мальчик, который причинил вам столько горя, вернее, беспокойства вам и горя себе. Я созрел и могу теперь непоколебимо и добровольно произнести обет беспрекословного послушания.

Ананда подош„л к Генри, положил ему обе руки на голову и посмотрел ему прямо в глаза. Карие с золотом зв„зды Ананды, казалось Генри, пронизывали его до самых сокровенных частиц существа. Генри точно таял под этим взглядом, точно растворялась и превращалась в жидкий огонь вся кровь в его жилах.

"Ещ„ мгновение, и я умру, умру счастливый", - мелькнуло в уме Генри.

- Подожди меня здесь, сын мой, - услышал Генри голос Ананды. показавшийся ему измененным. Он несколько раз глубоко вздохнул, оглядел комнату, в которой остался один, и бессильно опустился в кресло. Слабость его прошла быстро, он снова почувствовал себя сильным и радостным. В комнате открылась другая дверь, которой Генри не заметил. На пороге стоял преображенный Ананда, Ананда. сиявший как шар света, в белой одежде с золотым шить„м, и протягивал к нему руки.

С криком счастья бросился Генри к Ананде и был введ„н им в белую комнату Флорентийца. Ананда подв„л его к мраморному столу, поднял крышку, и изумл„нному взору Генри представилась высокая зел„ная чаша, в которой горел огонь. Ананда взял тонкую палочку, как показалось Генри из аметиста и розовых камней с золотом, опустил е„ конец в чашу, что-то напевая на непонятном ему языке, - и огонь ярко вспыхнул, выбросив несколько пламенных лепт, из которых одна крепко держалась на палочке и горела.

Ананда коснулся темени Генри этим огнем, и по всему его телу прошло содрогание. Несколько раз прикасался Ананда огнем, прикладывая палочку между его глаз, у горла, у сердца, у селез„нки и пупка, между плеч, и каждый раз пламя чаши бурно вспыхивало, а вс„ тело Генри содрогалось. Подняв обе руки высоко над его головой, Ананда вс„ так же протяжно напевал какие-то слова.

Умом Генри не понимал смысла произносимых слов, но сердце его, ликовавшее, освобожденное, проникало в смысл творимого действия. Он сознавал безграничную и вечную Жизнь без форм, без времени, без пространства, к которой его приобщил Ананда.

Пламя, горевшее теперь уже вдоль всей палочки, которую Ананда вс„ ещ„ держал в руке, бежало по его телу, по белой его одежде, играя всеми тонами и переливами фиолетового. Даже чаша, которая вначале виделась Генри зел„ной, теперь стала фиолетовой. Очарованный, счастливый. Генри всем существом понимал, что Ананда по„т сейчас песнь торжествующей любви. И он отвечал Ананде, сливаясь с ним в благоговейном гимне Вечности. Повернувшись к коленопреклон„нному Генри, Ананда снова положил палочку ему на темя и сказал своим дивным голосом:

- Можешь ли и хочешь ли, сын мой, идти в вечной верности с братьями Милосердия, в единении вечном с их трудом и путями?

- Если я достоин этого счастья, - хочу, - отвечал Генри. - Можешь ли и хочешь ли творить труд дня не иначе как в героическом напряжении?

- Жить иначе я уже не могу. Жить без труда и борьбы за свет и истину для меня больше невозможно.

- Иди же в храм творчества отцов твоих. Учителей, там оставь вс„ условное - и Жизнь возвратит тебе твои таланты, которые ты забыл в веках. Повторяй за мной, сын мой, те немногие формулы, что отныне станут тебе основанием дня.

Я иду всей верностью моею за верностью Учителя моего. Иду в беспрекословном и радостном повиновении, так, как видит и вед„т меня мой Учитель. Иду, разнося песнь торжествующей любви. Иду, любя и радуясь, утверждая силу победы моей радостью. Иду, забыв навек об унынии и отрицании.

Иду, неся бесстрашие и мир всему встречному. Иду, в чести и бескорыстии, мой день труда, и то не мои личные качества, но аспекты живой Вечности, во мне живущей.

Ананда поднял Генри, взял обе руки в свои и положил их на чашу.

Блаженство, мир, гармония, неизреченный покой охватили Генри, точно сама божественная сила коснулась его. Радость хлынула волной из всего его очищенного существа, пламя вспыхнуло, точно взлетело из чаши на голову Ананды, где сложилось в звезду из пяти лучей, упало каскадом, как плащом накрыло Ананду и Генри, почти ослепив его.

Когда Генри приш„л в себя, он увидел, что жертвенник закрыт, сам он вс„ ещ„ стоит возле, а Ананда в сво„м обычном платье держит руку на его плече.

- Мужайся, сын мой, помни эту минуту, но не суди по ней, что именно так совершаются все посвящения. Шире раскрой глаза духа и пойм„шь: сколько людей - столько путей. Путь посвящения всюду. И на поле сражения. И у постели больного. И в лаборатории, и в поле. Его нет только там, где нет труда. И всюду, где трудятся радостно, - всюду лежит путь к посвящению. Где звенит чистый смех, его тоже находят. Но где живут страх и уныние, - там к нему не подойдут.

Встречай радостно все испытания, ибо знаешь, что вс„, с чем ты сталкиваешься в жизни, - вс„ пути отцов твоих, Учителей, к Вечному во встречных твоих.

Обняв трепещущего и счастливого Генри, Ананда пов„л его снова в музыкальный зал, где Алиса садилась за рояль. Как нельзя больше ответило сердцу Генри общее молчание под мощные и торжественные звуки рояля. - Ананда, спой нам что-нибудь,- попросил Николай. - Петь я буду потом. Сегодня Алиса будет аккомпанировать моей виолончели, и эта наша музыка - только для Генри. А ты. Генри, вспомни зал в Константинополе, темноволосую прекрасную музыкантшу и... себя. И вс„, что вынесешь из нашей музыки сейчас, вернее, из нашей звучащей любви к тебе, - пусть это будет только твоей тайной.

И полились звуки человеческого голоса виолончели Ананды. Не только Генри и леди Цецилия были захвачены ими, вся группа людей, точно скованная, боялась шелохнуться. По-разному играл Ананда с обеими пианистками. Генри думал, что вот Анну Ананда постоянно вводил в какое-то гармоническое русло, из которого она каждую минуту могла уйти. Он как бы направлял е„ мятежный дух, помогая ей выйти из борьбы со своими страстями. Он н„с ей мир и успокоение, а она вс„ рвалась в новую и новую фазу борьбы, жалуясь на свои страдания и скорби. В ней жил протест, незаметный в труде дня, но вырывавшийся огнем в музыке. Там играл Ананда-примиритель. Здесь же творилось славословие Жизни, звенела радость душ, принимающих любой свой момент таким, каков он есть сейчас. Здесь раскрывались все силы творчества сердец, равновесие которых не мешало подыматься духу на ту высоту, которая доступна человеческим силам.

Генри понял разницу творивших там и тут людей. Он понял самого себя там и здесь, он завершил сегодня одну ступень жизни и начал другую. Вглядываясь в сияющее лицо Алисы, он думал о сказанном Анандой, что он рыцарски должен защищать е„. Где и против кого и чего он должен е„ защищать, Генри не знал.

Но что защищать е„ будет всюду,это он знал точно.

Улыбаясь своей обычной ласковой улыбкой, в комнату вошел Флорентиец.

Поговорив со всеми, он сказал, что сам проводит Ананду. Напомнил Наль, Николаю и Алисе, что завтра в двенадцать они поедут к графам R и, смеясь, порекомендовал дамам подумать о своих туалетах. Ибо наверняка граф не упустит случая посуетиться лишний раз и позовет кого-нибудь из своих приятелей.

Оставшись вдво„м с Анандой, Флорентиец долго ещ„ говорил с ним и, между прочим, упомянул, что послезавтра из Парижа и Вены приедут два его друга...

Утро следующего дня было отмечено большой суетой, что едва не довело Лизу до ссоры с любимой матерью. Всегда спокойная и ненадоедливая, графиня R в это утро была неузнаваема. Услышав, что у лорда Бенедикта обе дочери красавицы, графиня трепетала, как бы е„ Лиза не оказалась в дурнушках. Два раза она заставила е„ менять туалет и все не была довольна. Наконец графиня пожелала, чтобы Лиза надела ещ„ одно платье - последнюю парижскую модель.

- Мама, да поймите же, не тряпки будут видеть глаза этих людей. Они так смотрят, точно в сердце заглядывают.

- Это ведь одна из твоих фантазий, Лизок. Ты им играй на скрипке, но одеть тебя предоставь мне.

Кончилось тем, что Лиза заупрямилась, надела простое белое платье и нитку жемчуга на шею, чем привела в отчаяние мать, нашедшую е„ прямо-таки провинциалкой. Но Лиза осталась глуха ко всем убеждениям. Не будучи в силах выносить скучнейшую суету, с которой одевалась сегодня сама графиня, точно замуж выходила она, Лиза ушла к себе, подумала о дивном белом Будде в сво„м новом доме, о Флорентийце, сказавшем ей об е„ таланте к музыке и, нежно вынув свою скрипку из футляра, воспела на ней свой день сегодня, и свою любовь, и сво„ счастье...

Стук в дверь оторвал е„ от гр„з, гости уже входили в гостиную, е„ звал Джемс.

Лиза удивила графиню, когда вышла к гостям с преображенным музыкой лицом, в полноте любви и счастья. С первых же слов лорда Бенедикта, ласково здоровавшегося с е„ дочерью, у графини отлегло от сердца. Лиза, стоявшая перед высоким гостем, вовсе не была провинциалкой. Одухотвор„нность и благородство пронизывали е„ всю. Вечная забота отца, под влиянием т„тки боровшегося с оригинальностью художественной натуры дочери, заразила до некоторой степени и мать, которой хотелось самой протоптать Лизе дорожку в жизнь по собственному разумению.

Сейчас графиня удивл„нно наблюдала дочь, такую светскую, самостоятельную и... такую смиренную и глубоко почтительную рядом с лордом Бенедиктом.

Какая-то новая, ещ„ неизведанная горечь наполнила сердце бедной матери. За всю жизнь она не видела своей девочки столь обожающей кого-то; она читала сейчас это обожание в каждом взгляде и слове, с которым Лиза обращалась к лорду Бенедикту.

- Как вы себя сегодня чувствуете, графиня? - услышала она вопрос лорда и покраснела, как институтка, которую поймали на тайной мысли.

- Из-за вечной мигрени я очень рассеянна, лорд Бенедикт. Благодарю вас, сегодня мне гораздо лучше. Очаровательные фрукты и цветы, что вы мне прислали, волшебным образом подействовали на меня.

- Я думаю, что вид вашей дочери, е„ присутствие, такой счастливой, подле вас не только должно придавать вам здоровья во сто крат больше, чем мои цветы, но и пробуждать в вас новую энергию и желание жить. Внуки, е„ дети...

- Дети Лизы, - рассмеялась графиня, перебивая Флорентийца, - я даже и не думала ещ„ об этой стороне жизни. Лиза ещ„ такое дитя, что думать о е„ будущем реб„нке было бы так же смешно, как о реб„нке вашей Наль. Наль прелестна, слов нет. Но ведь ей не более пятнадцати лет. Личико совсем детское. Лизе хотя и семнадцать, но вс„ же о детях нечего и думать. Впрочем, - прибавила грузная графиня, - Лиза вся в меня. А у меня очень долго не было детей. Надеюсь, е„ жизнь не осложнится сразу пел„нками и прочей прелестью детской.

- Очень жаль, что Лиза своим появлением на свет надолго оставила в памяти матери самые неэстетические воспоминания. Глядя на не„ сейчас, я готов был бы держать пари, что Лиза была спокойным и мирным, никогда не плакавшим реб„нком, не доставлявшим своим многочисленным нянькам никаких хлопот. По всей вероятности, и ей жизнь пошлет спокойных детей. А разве вы сами теперь были бы довольны одинокой жизнью в Гурзуфе? - пытливо поглядел на графиню лорд Бенедикт, точно проникая в самые е„ зата„нные мысли.

Графиня покраснела под этим взглядом, чем-то возмутилась и несколько раздраж„нно ответила:

- Я не собираюсь проводить одинокой зимы в Гурзуфе. Я уже их много там провела благодаря своему слабому здоровью. Дети собираются совершить свадебное путешествие в Америку. Джемс повед„т туда новый пароход. Не могу же я отпустить дочь одну.

- Насколько я знаю, - рассмеялся лорд Бенедикт, - по всем законам всех государств, выдавая дочерей замуж, родители теряют над ними все свои юридические права. Все права переходят к мужьям, и дочери перестают быть одни, так как получают владыку в лице мужа. Разве вас сопровождала маменька в вашем свадебном путешествии по Испании?

Графиня поразилась. Когда же и кто мог сказать ему о е„ свадебном путешествии? Ах эта Лиза! Когда она успела разболтать? И в е„ памяти замелькали картины давно минувшего счастья. Как любил е„ граф, как буквально носил на руках, подчиняясь всем е„ капризам, как она властвовала над ним, ревновала без причин и лишала его самых невинных удовольствий, как вообще держала его в ежовых рукавицах, пока граф не устал от частых мнимых е„ болезней. А дальше родилась Лиза, болезни стали настоящими, и граф перен„с всю свою любовь на реб„нка. А потом клином между ними вонзилась сестра, пришли страдания, новое понимание жизни, какая-то мудрость, а теперь вдруг сразу внуки и... старость.

Графиня вс„ думала, забыв обо всех. А между тем входили новые люди, с которыми она машинально здоровалась, привычно улыбаясь, что-то отвечала. Но внутри у не„ ш„л другой ритм, там настойчиво работала какая-то буровая машина, раскапывая вс„ глубже слежавшиеся пласты воспоминаний. Графиня точно раздвоилась. Одна рылась в прошлом, отыскивая вс„ новые подвалы в памяти, другая впервые четко поняла, что центр жизни в их семье больше не она. Лиза царила здесь. Лиза привлекала к себе. Лиза вела разговор. Лиза была камертоном жизни, и нота его была вовсе не та, которую старалась всю жизнь ей внушить мать. Графиня сидела вс„ на том же месте, вела какой-то тонный разговор с важными, тонко пахнувшими духами лордами, подкинутыми ей мужем. А сам он то и дело возвращался к Лизе и Джемсу, не отходившим от лорда Бенедикта, весело перекидывался с ними словами и улыбками, целовал тонкую ручку Лизы и говорил:

- До чего же я счастлив, лорд Бенедикт, что вы одобряете мою дочурку. Для меня и моего отца это было единственное солнце, помогавшее нам жить честными людьми. Я готов обожать вас до конца моих дней за ласку к Лизе и Джемсу, которого сердце мо„ усыновило.

- Милый граф, поистине могу сказать вам: за ваши сегодняшние чувства и слова вы будете самым счастливым дедушкой, какого видел весь ваш род.

- Ну если так, лорд Бенедикт, ловлю вас на слове, не откажите же позавтракать с нами и выпить радостный тост. Кстати, вот нас зовут.

Лорд Бенедикт подал Лизе руку, граф подош„л к Наль, Джемс к Алисе, графиня оперлась на, руку одного из очень высоких лордов, окончательно разочарованная и чувствующая себя заброшенной и ненужной и вс„ так же приветливо разговаривающая со своим соседом. Если бы школа выдержки е„ двух кавалеров не ставила ей рамки, графиня, вероятно, не выдержала бы своего внутреннего разлада и убежала плакать. Напрягая волю, сидела она образцом вежливости, но сознавала, что довольно капли - и чаша е„ переполнится.

- Графиня, во Флоренции есть обычай, - услышала она голос лорда Бенедикта, - при обручении жениха и невесты, когда они обмениваются самыми дорогими для них сокровищами, мать невесты обменивается стаканом вина с будущим посаженным отцом молодой. Меня просили взять на себя эту высокую честь. Но откажите мне в просьбе выполнить этот обряд моей родины. Примите от меня этот небольшой стакан в подарок и подарите мне свой, выпив мо„ вино, я же выпью ваше.

Подойдя к графине, лорд Бенедикт глубоко заглянул ей в глаза и подал стакан. Задержав на миг е„ руку в своей, он пожал е„. Какая-то волна радости и успокоения проникла в сердце бедной женщины. А когда она пригубила вино лорда Бенедикта, - ей стало легко, силы е„ удвоились и вся горечь прошла.

- Мужайтесь, друг. Ведь вы долго и давно искали встречи с мудрецом.

Мужайтесь теперь, не будьте эгоистичны, забудьте о себе и думайте только обо всех тех. кому вы недодали любви, - о дочери и муже. И вы можете встретить мудреца, - шепнул он ей, чокаясь ещ„ раз. - Какая замечательная вещь, - воскликнул сосед графини. Перед нею стоял стакан как будто зел„ного стекла, на н„м было вырезано или вдавлено несколько белых лилий с ж„лтыми тычинками.

Прелесть тончайшей работы, кое-где сверкавшие бриллианты заинтересовали всех, и стакан переходил из рук в руки. Когда очередь дошла до графа, он разв„л руками и сказал, обращаясь к лорду Бенедикту:

- Надо быть волшебником, чтобы иметь возможность подарить подобную вещь.

Ведь это не стекло. Это тончайше вырезанный изумруд. Только старая Флоренция могла обладать такими сокровищами и такими мастерами. Нам с женой оста„тся только отдать вам наши благодарные сердца, так как никакими осязаемыми сокровищами мы не могли бы сравниться с вами.

Он встал и низко поклонился Флорентийцу. Через некоторое время, когда подали шампанское, граф снова встал и объявил, что сегодня совершается обручение его дочери и лорда Джемса Ретедли, барона Оберсвоуда.

Для графини это было сюрпризом. Ей никто не сч„л нужным это сказать. В е„ прежнем состоянии духа такой удар был бы просто непереносим, но сейчас она приняла это известие просто и даже радостно, как самую естественную вещь.

Графиня не знала, что объявленное сейчас е„ мужем обручение было не меньшим сюрпризом и для Лизы, и для Джемса. А когда лорд Бенедикт подош„л к Лизе поздравить е„, он надел ей на палец чудесный перстень с изумрудом, сказав, что она может передать его только тому, кого больше всех на свете любит, и что, по обычаю его страны, жених и невеста обмениваются самыми дорогими сокровищами. Он смутил этим не только Лизу, но и капитана, не подготовившегося к этому случаю.

- Что же, друг Джемс, вы так смущены? Ведь в вашем кармане лежит тот медальон, что вам дал для вашей будущей жены Ананда. Почему же это сокровище не отдать Лизе сейчас?

- Я получил его, чтобы вручить после свадьбы. - Я беру на себя эту подробность, - улыбнулся Флорентиец. - Трудно сказать, когда совершается истинный брак.

Лиза поднесла к губам только что подаренный ей перстень и, глядя на Флорентийца, сказала:

- Скрипку свою я посвятила Будде. Жизнь свою я посвящаю вам, лорд Бенедикт, а все труды, любовь, душу, мысли и сердце я сливаю с Джемсом, чтобы вместе с ним идти за вами.

Она надела жениху кольцо, он подал ей медальон Ананды, увидев который Лиза невольно вскрикнула от восхищения.

Завтрак подош„л к концу. Ещ„ раз сказав графу и графине несколько слов, лорд Бенедикт и его семья условились о встрече в доме лорда Бенедикта в ближайшие дни и отправились домой, где их радостно встретили остальные домочадцы.