Необычайно емкотрудный поиск

⇐ ПредыдущаяСтр 50 из 81Следующая ⇒

БУДИЛЬНИК произвел шум в 6:00 утра, но шум логически бессвязный, потому что мы с Дедушкой не произвели промеж собой ни одного храпунчика. «Иди за евреем, — сказал Дедушка. — Я буду околачиваться внизу». — «Завтрак?» — спросил я. — «О, — сказал он. — Давай спустимся в ресторан и съедим завтрак. А потом ты сходишь за евреем». — «Как насчет его завтрака?» — «У них ничего без мяса не будет, зачем делать человеку неловкость?» — «Ты сообразительный», — сообщил я ему.

Мы были очень осмотрительны, отбывая из номера, чтобы не сфабриковать шума. Нам не хотелось, чтобы герой проведал, что мы едим. Когда мы сели насестом в ресторане, Дедушка сказал: «Ешь избыточно. Это будет долгий день, и кто знает, когда мы поедим снова?». По этой причине мы заказали три завтрака на двоих и съели избыточно колбасы, являющейся отменным пищепродуктом. Когда мы закончили, мы купили у официантки жевательную резинку, чтобы герой не разоблачил завтрак из наших ртов. «Веди еврея, — сказал Дедушка. — Я буду терпеливо околачиваться в автомобиле».

Я уверен, что герой не находился в покое, потому что прежде чем я успел вторично звездануть в дверь, он сделал ее открытой. Он был уже при одежде, и я увидел, что он облачен в пидараску. «Сэмми Дэвис Наимладшая съела все мои документы». — «Это невозможно», — сказал я, хотя, по правде, я знал, что это было возможно. «Я положил их на тумбочку, когда ложился спать, а когда проснулся, она их дожевывала. Это все, что удалось из нее вырвать». Он экспонировал наполовину прожеванный паспорт и несколько кусков карты. «Фотография!» — сказал я. «Это не страшно. У меня много копий. Она успела умять только две, когда я ее остановил». — «Мне так стыдно». — «Что меня беспокоит, — сказал он, — это то, что ее не было в номере, когда я ложился спать и закрывал дверь». — «Она у нас сука сообразительная». — «Не иначе», — сказал он, применяя ко мне рентгеновское зрение. «Она потому такая сообразительная, что еврейка». — «Хорошо, что хоть очки мои не съела». — «Она бы не стала есть очки». — «Она съела мое водительское удостоверение. Она съела мой студенческий билет, кредитную карточку, горсть сигарет и немного денег…» — «Но очки она бы есть не стала. Она не животное».

«Слушай, — сказал он, — как ты смотришь на то, чтобы слегка позавтракать?» — «Что?» — «Завтрак», — сказал он, опуская руки себе на живот. «Нет, — сказал я, — я думаю, приступить к поиску будет первостатейнее. Мы хотим обыскать как можно больше пространства, пока не погас свет». — «Но сейчас только 6:30». — «Да, но 6:30 не будет вечно. Смотри, — сказал я и указал пальцем на свои часы, которые были «Ролексами» из Болгарии, — уже 6:31. Мы кладем время не по назначению». — «Может, хоть что-нибудь?» — сказал он. «Что?» — «Один крекер. Я по-настоящему голоден». — «Это не подлежит обсуждению. Думаю, самое лучшее…». — «Пара минут у нас есть. Чем это из тебя пахнет?» — «Ты выпьешь одно мокачино в ресторане внизу — и конец собеседованию. Постарайся натянуть его по-быстрому». Он начал что-то говорить, но я приложил палец к губам. Это знаменовало: ЗАТКНИСЬ!

«Не назавтракались?» — спросила официантка. «Она говорит: доброе утро, не желаете ли мокачино?» — «О, — сказал он. — Скажи, что желаем. И может быть, хлеба или что-нибудь типа того». — «Он американец», — сказал я. «Я знаю, — сказала она. — Не слепая». — «Но он не ест мяса, поэтому дайте ему мокачино». — «Он не ест мяса?!» — «У него с мясом несварение», — сказал я, потому что не хотел делать ему неловкость. «Что ты ей говоришь?» — «Я сказал ей не делать его слишком водянистым». — «Хорошо. Ненавижу водянистый». — «Итак, одно мокачино будет адекватно», — сообщил я официантке, которая была очень красивая и с невиданным избытком бюста. «Мы его не варим». — «Что она говорит?» — «Тогда дайте ему капучино». — «Капучино мы тоже не варим». — «Что она говорит?» — «Она говорит, что сегодня особые мокачино, потому что они кофе». — «Что?» — «Не желаете ли пройтись со мной лунной походкой в знаменитой дискотеке, когда стемнеет?» — спросил я у официантки. «Американца приведешь?» — спросила она. Это ж надо было так на меня помочиться! «Он еврей», — сказал я, и я знаю, что мне не следовало: этого изрекать, но у меня началось ужасное самоощущение. Проблема в том, что самоощущение ухудшилось после того, как я это изрек. «О, — сказала она. — Я никогда раньше еврея не видела. Можно посмотреть на его рожки?» (Возможно, ты подумаешь, что она об этом не осведомлялась, Джонатан, но она осведомилась. Я не сомневался, что у тебя нет рожек, поэтому попросил ее присматривать за своими делами и всего-навсего принести еврею кофе, а суке — две порции колбасы, потому что кто знает, когда ей предстоит поесть снова.)

Когда кофе прибыл, герой отпил от него очень ограниченное количество. «У него ужасный вкус», — сказал он. Это одна вещь, когда он не ест мяса, и это другая вещь, когда он принуждает Дедушку околачиваться спящим в автомобиле, но это совершенно третья вещь, когда он клевещет на наш кофе. «ТЫ БУДЕШЬ ПИТЬ ЭТОТ КОФЕ, ПОКА Я НЕ УВИЖУ СВОЕ ЛИЦО НА ДНЕ ЭТОЙ ЧАШКИ!» Я не имел в виду рычать. «Но это глиняная чашка». — «А МНЕ ПЛЕВАТЬ!» Он допил кофе. «Тебе не обязательно было его допивать», — сказал я, потому что ощутил, что он вновь начал возводить между нами Великую Китайскую стену, извлекая из штанов кирпичи. «Все о'кей, — сказал он и поставил чашку на стол. — Кофе был отменный. Вкуснятина. Я наелся». — «Что?» — «Можем идти, когда ты будешь готов». Лаптем прикидывается, подумал я. Даже парой лаптей.

На выведение Дедушки из сна ушло несколько минут. Он запер себя внутри автомобиля, и все окна были задраены. Я вынужден был звездануть по стеклу с избытком насилия, чтобы сделать его проснувшимся. Я был удивлен, что стекло не дало трещины. Когда Дедушка открыл наконец глаза, он не знал, где он находится. «Анна?» — «Нет, Дедушка, — сказал я через окно. — Это я, Саша». Он закрыл глаза веками, а веки руками. «Я тебя с кем-то перепутал». Он коснулся головой руля. «Мы в расцвете готовности, — сказал я через окно. — Дедушка?» Он сделал большой вдох и открыл двери.

«Как нам туда попасть?» — осведомился Дедушка у меня, как у сидящего на переднем сиденье, потому что, когда я в автомобиле, я всегда сижу на переднем сиденье, если только автомобиль не мотоцикл, которым я управлять не умею, хотя скоро научусь. Герой и Сэмми Дэвис Наимладшая сидели сзади и присматривали каждый за своим делом: герой жевал ногти на пальцах рук, а сука — хвост. «Я не знаю», — сказал я. «Осведомись у еврея», — распорядился он, и я осведомился. «Я не знаю», — сказал он. «Он не знает». — «Что значит он не знает? — сказал Дедушка. — Мы в автомобиле. Мы в расцвете готовности выдвигаться. Как он может не знать?» Теперь его голос был объемистым, и это напугало Сэмми Дэвис Наимладшую, которая решила залаять. ГАВ. Я спросил у героя: «Что значит ты не знаешь?» — «Все, что я знаю, я тебе сообщил. Я думал, что один из вас окажется специально подготовленным гидом с удостоверением Наследия. Я, между прочим, за удостоверение отдельно заплатил». Дедушка звезданул по автомобильному гудку, и он издал звук. БИП. «У дедушки есть удостоверение!» — проинформировал его я, ГАВ, что было достоверной достоверностью, хотя его удостоверение было для управления автомобилем, а не для поиска потерянной истории. БИП. «Пожалуйста!» — сказал я Дедушке. ГАВ. БИП. «Пожалуйста! Ты делаешь это невыносимым!» БИП! ГАВ! «Заткнись, — сказал он. — И суку заткни, и еврея!» ГАВ! «Пожалуйста!» БИП! «Ты уверен, что у него есть удостоверение?» — «Конечно», — сказал я. БИП! «Я бы не стал тебя обманывать». ГАВ! «Сделай что-нибудь», — сообщил я Дедушке. БИП! «Не это», — сказал я с объемностью. ГАВ! Он приступил к вождению, на что имел подтвержденное удостоверением право. «Куда мы направляемся?» Мы с героем сфабриковали этот запрос одновременно. «ЗАТКНИТЕСЬ!» — сказал он, и мне не пришлось переводить это для героя.

Он подвез нас к бензоторговому центру, который мы миновали по пути в отель всего одной ночью тому назад. Мы приостановились перед бензоторговым автоматом. К окну подошел мужчина. Он был очень гибкий, с подернутыми бензином глазами. «Ну?» — спросил мужчина. «Нам нужен Трахимброд», — сказал Дедушка. «У нас нет», — сказал мужчина. «Это место. Мы пытаемся его найти». Мужчина повернулся к группе мужчин, стоявших у входа в бензоторговый центр. «У нас есть что-нибудь под названием трахимброд?» Все они повысили плечи и продолжили сообщаться сами с собой. «Извиняюсь, — сказал он. — У нас нет». — «Нет, — сказал я. — Это название места, которое мы разыскиваем. Мы пытаемся найти девочку, которая спасла его дедушку от нацистов». Я указал пальцем на героя. «Что?» — спросил мужчина. «Что?» — спросил герой. «Заткнись», — сообщил мне Дедушка. «У нас есть карта», — сообщил я мужчине. «Презентуй мне карту», — распорядился я героем. Он порылся у себя в сумке. «Ее съела Сэмми Дэвис Наимладшая». — «Это невозможно, — сказал я, хотя я снова знал, что это было возможно. — Упомяни ему некоторые из других названий. Возможно, какое-нибудь в ухе и зазвенит». Бензоторговец вставил в окно свое ухо. «Ковель, — сказал герой. — Киверцы, Сокеречи». — «Колки», — сказал Дедушка. «Да, да, — сказал бензоторговец. — Обо всех этих местах я слышал». — «И вы смогли бы нас к ним направить?» — спросил я. «Конечно. Они совсем в близости. Может, километрах в тридцати удаления. Не больше. Путешествуйте сначала на север по супервею, а затем на восток, через сельскохозяйственные угодья». — «Но про Трахимброд вы ничего не слышали?» — «Скажи еще». — «Трахимброд». — «Нет, но у многих мест теперь новые названия». — «Жон-фан, — сказал я, оборачиваясь назад, — как Трахимброд по-другому назывался?» — «Софьевка». — «Вы знаете Софьевку?» — спросил я мужчину. «Нет, — сказал он, — но это звучит, как что-то похожее на то, что я мог бы знать. В том краю много деревень. Возможно, девять, а то и больше. Когда станете более ближе, осведомитесь у кого-нибудь, и он вас проинформирует, где лучше найти то, что вы расследуете». (Джонатан, этот мужчина говорил по-украински не так хорошо, но в переводе для рассказа я сделал его звучащим абнормально хорошо. Я мог бы подделать его околостандартные изречения, если бы знал, что тебя это умиротворит.) Мужчина сформировал карту на листке бумаги, который Дедушка извлек из ящика для миниатюрного бардака, где я буду держать экстрарастяжимые презервативы со смазкой, когда у меня будет автомобиль моей мечты. (Они не будут ребристыми для ее удовольствия, потому что в этом нет необходимости, если ты понимаешь, что я имею в виду.) Они собеседовались про карту много минут. «Вот», — сказал герой. Он прицелился пачкой сигарет Мальборо в бензоторговца. «Это что за чертовщина?» — осведомился Дедушка. «Это что за чертовщина?» — осведомился бензоторговец. «Это что за чертовщина?» — осведомился я. «Ему за помощь, — сказал он. — Я прочел в путеводителе, что здесь трудно достать сигареты Мальборо и что следует всюду брать с собой несколько пачек, чтобы раздавать их как чаевые». — «Что такое чаевые?» — «Это то, что ты даешь кому-то в обмен на помощь». — «О'кей, но тебя ведь проинформировали, что ты будешь расплачиваться за эту поездку валютой, а не чаем?» — «Нет, это не то, — сказал он. — Чаевые существуют для небольших вещей, как когда ты спрашиваешь дорогу или пользуешься услугами валета». — «Валета?» «Он мяса не ест», — сообщил Дедушка бензоторговцу. «О?!» — «Валет, — сказал герой, — это парень, который паркует твой автомобиль». Америка всегда оказывается величавее, чем я о ней думаю.

Было уже 7:10, когда мы вновь поехали. Нам понадобилось всего несколько минут, чтобы найти супервей. Должен признаться, что это был красивый день, с избытком света от солнца. «Он красивый, да?» — сказал я герою. «Что?» — «День. Сегодня красивый день». Он опустил стекло в своем окне, что было допустимо, потому что Сэмми Дэвис Наимладшая заснула, и поместил голову за пределами автомобиля. «Да, — сказал он. — День бесподобный». Это сделало меня гордым, и я сообщил об этом Дедушке, и он улыбнулся, и я ощутил, что он тоже сделался гордым человеком. «Проинформируй его об Одессе, — сказал Дедушка. — Проинформируй его о том, как там красиво». — «В Одессе, — сказал я, развернувшись к герою, — еще красивее, чем здесь. Тебе никогда не доводилось свидетельствовать подобной вещи». — «Я хочу про это услышать», — сказал он и раскрыл свой дневник. «Он хочет услышать про Одессу», — сообщил я Дедушке, потому что хотел, чтобы он симпатизировал герою. «Проинформируй его, что песок на ее пляжах мягче женского волоса, а вода — как изнанка женского рта». — «Песок на ее пляжах — как изнанка женского рта». — «Проинформируй его, — сказал Дедушка, — что Одесса — лучшее место, чтобы стать влюбленным и еще сделать семью». Так я героя и проинформировал. «Одесса, — сказал я, — лучшее место, чтобы стать влюбленным и еще сделать семью». — «Ты когда-нибудь влюблялся?» — осведомился он у меня, что выглядело до того странным запросом, что я ему его возвратил. «А ты?» — «Я не знаю», — сказал он. «И я», — сказал я. «Я был на краю любви». — «Да». — «На самом краю, почти любил». — «Почти». — «Но никогда, нет, не думаю». — «Нет». — «Может, мне следует поехать в Одессу, — сказал он. — Я бы мог там влюбиться. Похоже, в этом будет больше смысла, чем искать Трахимброд». Мы оба засмеялись. «Что он говорит?» — осведомился Дедушка. Я сообщил ему, и он тоже засмеялся. На душе от этого стало бесподобно. «Покажи мне карту», — сказал Дедушка. Он проэкзаменовал ее, не прерывая вождения, и я должен признаться, что это сделало его слепоту еще недостовернее в моих глазах.

Мы произвели съезд с супервея. Дедушка возвратил мне карту. «Мы проедем около двадцати километров, а потом осведомимся у кого-нибудь про Трахимброд». — «Это благоразумно», — сказал я. Эта вещь прозвучала странно, но я никогда не знаю, что сказать Дедушке, чтобы не звучать странно. «Я знаю, что это благоразумно, — сказал он. — Конечно, это благоразумно». — «Можно мне еще раз лицезреть Августину?» — спросил я героя. (Здесь я должен признаться, что я жаждал лицезреть ее с тех пор, как герой впервые ее экспонировал. Но мне было стыдно объявить об этом.) «Конечно», — сказал он и зарылся в свою пидараску. У него было много дубликатов, и он вынул один, как игральную карту. «Держи».

Пока я обозревал фотографию, он обозревал красивый день. У Августины был прелестный волос. Это был тонкий волос. Мне не нужно было до него дотрагиваться, чтобы убедиться. Глаза у нее были голубые. Несмотря на отсутствие цвета в фотографии, я был уверен, что глаза у нее голубые. «Посмотри на эти поля, — сказал герой с указательным пальцем за пределами автомобиля. — Они такие зеленые». Я сообщил Дедушке, что сказал герой. «Сообщи ему, что для сельского хозяйства эта земля высшей пробы». — «Дедушка жаждет, чтобы я тебе сообщил, что для сельского хозяйства эта земля наивысшей пробы». — «И еще ему сообщи, что значительная часть этой земли была уничтожена, когда пришли нацисты, а до этого она была еще прекраснее. Они бомбили самолетами, а потом наступали в танках». — «По ее виду не скажешь». — «Здесь все сделали заново после войны. Раньше было по-другому». — «Ты здесь был до войны?» — «Посмотрите на тех людей: они работают на полях в одном нижнем белье», — сказал герой с заднего сиденья. Я осведомился об этом у Дедушки. «В этом нет ничего абнормального, — сказал он. — Утром здесь очень жарко. Избыточно жарко, чтобы тревожиться о верхнем белье». Я сообщил об этом герою. Он заполнял многочисленные страницы в своем дневнике. Я хотел, чтобы Дедушка продолжил предыдущее собеседование и сообщил мне про когда он был в этих краях, но я ощутил, что то собеседование закончилось. «Какие старые люди работают, — сказал герой. — Некоторым из тех женщин должно быть лет шестьдесят или семьдесят». Я осведомился об этом у Дедушки, потому что тоже не находил это подобающим. «Это подобающе, — сказал он. — Тут горбатят, пока не вгонятся в гроб. Твой прадед умер в полях». — «Прабабушка тоже работала в полях?» — «Они работали вместе, когда он умер». — «Что он говорит?» — осведомился герой и тем помешал Дедушке продолжать, и я снова ощутил, лицезрея Дедушку, что это был конец собеседованию.

Я впервые слышал Дедушку говорящим о своих родителях, и мне хотелось узнать из него гораздо больше. Что они делали во время войны? Кого спасли? Но я чувствовал, что промолчать по этому вопросу было для меня элементарной вежливостью. Он заговорит, когда ему будет необходимо заговорить, а до той поры я буду упорствовать в молчании. Вот почему я сделал то же, что делал герой, а именно стал смотреть в окно. Не знаю, сколько свалилось времени, но знаю, что свалилось много. «Красиво, да?» — сказал я ему без разворота. «Да». В следующие минуты мы не пользовались словами, а только свидетельствовали сельскохозяйственные угодья. «Сейчас благоразумное время осведомиться у кого-нибудь, как добраться до Трахимброда, — сказал Дедушка. — Думаю, что он от нас не больше, чем в десяти километрах удаленности».

Мы сдвинули автомобиль на обочину, хотя было очень трудно ощутить, где истекала дорога и приступала обочина. «Иди осведомись у кого-нибудь, — сказал Дедушка. — И еврея возьми». — «Ты пойдешь?» — спросил я. «Нет», — сказал он. «Пожалуйста». — «Нет». — «Идем», — проинформировал я героя. «Куда?» Я указал пальцем в поле, на табун мужчин, которые курили. «Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой?» — «Конечно», — сказал я, потому что жаждал, чтобы герой почувствовал себя вовлеченным в каждый аспект нашей поездки. Но по правде, я также боялся мужчин в поле. Я никогда не разговаривал с такими людьми — людьми бедными и сельскохозяйствующими, — и подобно большинству жителей Одессы, я говорю на смеси русского и украинского, а они говорят только по-украински, и хотя русский и украинский звучат схоже, люди, которые говорят только по-украински, иногда ненавидят людей, которые говорят на смеси русского и украинского, потому что очень часто люди, которые говорят на смеси русского и украинского, приходят из больших городов и думают, что они значимее людей, которые говорят только по-украински и приходят с полей. Мы так думаем, потому что мы действительно значимее, но это для другого рассказа.

Я приказал герою не разговаривать, потому что время от времени люди, которые говорят только по-украински и ненавидят людей, которые говорят на смеси русского и украинского, также ненавидят людей, которые говорят по-английски. По той же самой причине я привел с нами Сэмми Дэвис Наимладшую, хотя она не говорит ни по-украински, ни на смеси русского и украинского, ни по-английски. ГАВ. «Почему?» — осведомился герой. «Что почему?» — «Почему я не могу разговаривать?» — «Потому что некоторые люди огорчаются, когда слышат по-английски. Нам будет более легче добыть их содействие, если ты будешь держать губы закрытыми». — «Что?» — «Заткнись». — «Нет, что это за слово ты употребил?» — «Какое?» — «На д ». Я почувствовал себя очень гордо, потому что знал одно слово английского, которое герой, американец, не знал. «Добыть. Это как заполучать, брать, приобретать, заручаться или овладевать. А теперь заткнись, поц».

«Я об этом никогда не слышал», — сказал один из мужчин, с сигаретой в углу рта. «И я не слышал», — сказал другой, и они экспонировали нам свои спины. «Спасибо», — сказал я. Герой звезданул меня в бок сгибом своей руки. Он пытался мне что-то сказать без слов. «Что?» — прошептал я. «Софьевка», — сказал он без объемности, хотя, по правде, это не имело значения. Это не имело значения, потому что мужчины не обращали на нас никакого внимания. «Ах, да», — сказал я мужчинам. Но они не развернулись, чтобы взглянуть на меня. «Еще он называется Софьевка. Вы знаете о таком городке?» — «Мы о нем никогда не слышали», — сказал один из них, не обсуждая это с остальными. Он отбросил сигарету на землю. Я развернул голову отсюда туда, чтобы проинформировать героя, что они не знают. «Может, вы видели эту женщину», — сказал герой, доставая из пидараски дубликат фотографии Августины. «Убери обратно!» — сказал я. «Вы чего тут хотите?» — осведомился один из мужчин и тоже отбросил сигарету на землю. «Что он сказал?» — спросил герой. «Мы разыскиваем городок Трахимброд», — проинформировал я их и ощутил, что не катаюсь как сыр в масле. «Я же тебе сообщил, что нет такого места Трахимброд». — «Так что хватит нам надоедать», — сказал один из других мужчин. «Хотите сигарету Мальборо?» — предложил я, потому что больше ничего не пришло в голову. «Иди отсюда», — сказал один из мужчин. «Отправляйся обратно в Киев». — «Я из Одессы», — сказал я, и они засмеялись с насилием. «Тогда отправляйся обратно в Одессу». — «Они нам могут помочь? — осведомился герой. — Они что-нибудь знают?» — «Идем», — сказал я и взял его руку, и мы пошли назад к автомобилю. Я был присмирен до максимума. «Идем, Сэмми Дэвис Наимладшая!». Но она не хотела идти, несмотря на то, что курящие мужчины подвергали ее насмешкам. Оставалась только одна возможность. «Билли Джин из нот май лава. Ши из джаст э герл ху клеймз зет айм зе уан». Максимум присмиренности переросло в максиморум.

«Какого черта ты начал изрекать английский! — сказал я. — Я приказал тебе не разговаривать по-английски! Ты меня доуразумел, да?» — «Да». — «Тогда зачем говорил по-английски?» — «Я не знаю». — «Ты не знаешь! Я тебя просил приготовить мне завтрак?» — «Что?» — «Я тебя просил изобретать новую разновидность колеса?» — «Я не…» — «Нет, я тебя просил сделать только одну вещь, и ты сделал из нее катастрофу! Надо же быть таким тупицей!» — «Я думал, это принесет пользу». — «Но это не принесло пользу. Ты их взбесил!» — «Тем, что заговорил по-английски?» — «Я приказал тебе не разговаривать, а ты заговорил. Может, этим ты и отравил все». — «Прости, я думал, что фотография…». — «Думать буду я. Ты будешь помалкивать». — «Мне очень жаль». — «Это мне жаль. Жаль, что взял тебя с собой в эту поездку».

Я загорелся стыдом от манеры, с которой разговаривали со мной мужчины, и я не хотел информировать Дедушку о том, что случилось, потому что знал, что он тоже загорится стыдом. Но возвратившись к автомобилю, я осознал, что мне ни о чем не придется его информировать. Если хотите знать почему, то это потому, что сначала мне пришлось выдвинуть его из сна. «Дедушка, — сказал я, касаясь его руки. — Дедушка. Это я, Саша». — «Я спал», — сказал он, и это меня очень удивило. Это так странно воображать одного из своих родителей или одного из родителей своих родителей спящими. Если они спят, то они думают о вещах, в которых тебя нет, и еще они думают о вещах, которые не ты. И потом, если они спят, то им должно что-то сниться, и это еще одна вещь, о которой стоит подумать. «Они не знают, где Трахимброд». — «Что ж, входите в машину», — сказал он. Он задвигал руками по глазам. «Мы будем упорствовать в вождении и в поиске кого-нибудь еще, чтобы осведомиться».

Мы обнаружили много людей, чтобы осведомиться, но, по правде, каждый из них относился к нам одинаково. «Пошли прочь», — изрек старик. «Чего вдруг?» — осведомилась женщина в желтом платье. Ни один из них не знал, где Трахимброд, и ни один из них никогда о нем не слышал, но все они приходили в бешенство или умолкали, когда я осведомлялся. Мне так хотелось, чтобы Дедушка мне помог, но он отказывался покидать автомобиль. Мы упорствовали в вождении, теперь уже по придаточным дорогам, лишенным каких-либо помет. Дома были менее ближе друг к другу, и было абнормально увидеть кого-нибудь вообще. «Я здесь прожил всю свою жизнь, — сказал один старик, не удаляя себя из стула под деревом, — и могу проинформировать вас, что места с названием Трахимброд не существует». Другой старик, который сопровождал корову, переходившую проселочную дорогу, сказал: «Вам следует сейчас же прекратить поиск. Обещаю вам, что вы ничего не найдете». Я не сообщил об этом герою. Возможно, это потому, что я хороший человек. Возможно, это потому, что плохой. Как заменитель правды, я сообщил ему, что все они сообщали нам ехать еще, и что, если мы проедем еще, то обнаружим кого-нибудь, кто будет знать, где Трахимброд. Мы будем ехать, пока не найдем Трахимброд, и ехать, пока не найдем Августину. И мы ехали еще, потому что беспощадно заблудились и потому что не знали, что еще делать. Автомобилю было очень трудно путешествовать по некоторым дорогам, потому что на них было столько много камней и ям. «Не огорчайся, — сообщил я герою. — Мы что-нибудь найдем. Я уверен, что, если мы будем продолжать ехать, мы найдем Трахимброд, а потом и Августину. Все в гармонии с замыслом».

Центр дня уже миновал. «Что же мы будем делать? — осведомился я у Дедушки. — Мы ехали много часов, но стали ничуть не ближе, чем за много часов до накануне». — «Я не знаю», — сказал он. «Ты изнурен усталостью?» — осведомился я у него. «Нет». — «Ты голоден?» — «Нет». Мы еще проехали, дальше и дальше, по тем же кругам. Автомобиль много раз становился вросшим в землю, и мы с героем вынуждены были выходить, чтобы облегчить его отяжеленность. «Это нелегко», — сказал герой. «Нет, нелегко», — уступил я. «Но, наверное, надо ехать дальше. Ты не думаешь? Если нам все так говорят». Я видел, что он продолжает заполнять свой дневник. Чем меньше мы видели, тем больше он писал. Мы проехали многие из тех городков, которые герой называл бензоторговцу. Ковель. Сокеречи. Киверцы. Но людей нигде не было, а когда кто-нибудь был, он не мог нам помочь. «Ступайте прочь». «Нет здесь Трахимброда». «Я не знаю, о чем вы говорите». «Вы заблудились». Все время казалось, как будто мы ошиблись страной, или веком, или как если бы Трахимброд исчез вместе с памятью о нем.

Мы следовали по дорогам, по которым уже следовали, и освидетельствовали части земли, которые уже свидетельствовали, и оба из нас, Дедушка и я, жаждали, чтобы герой этого не осознал. Я вспомнил, когда я был мальчик, и Отец, бывало, мне звезданет, то потом он обязательно говорил: «Тебе не больно. Не больно». И чем больше он это изрекал, тем достовернее это становилось. Я верил ему в какой-то степени потому, что он был мой Отец, а в какой-то степени потому, что я тоже не хотел, чтобы было больно. Вот как я чувствовал себя с героем, когда мы упорствовали в вождении. Я как будто ему изрекал: «Мы ее найдем. Мы ее найдем». Я его обманывал, и я уверен, что он жаждал быть обманутым. И мы продолжили рисовать круги на проселочных дорогах.

«Там», — сказал Дедушка, указывая пальцем на фигуру, сидевшую насестом на ступеньках очень уменьшительного дома. Это был первый человек, которого мы лицезрели за много минут. Свидетельствовали ли мы его раньше? Осведомлялись ли уже у него бесплодно? Он остановил автомобиль. «Иди». — «Ты пойдешь?» — спросил я. «Иди». Поскольку я не знал, что еще сказать, я сказал «О'кей», и поскольку я не знал, что еще сделать, я удалил себя из автомобиля. «Идем», — сказал я герою. Возражения не последовало. «Идем», — сказал я и развернулся. Герой производил храпунчики, как и Сэмми Дэвис Наимладшая. Мне нет необходимости выводить их из сна, сказал я в своем лобном месте. Я взял с собой дубликат фотографии Августины и постарался не потревожить их, закрывая автомобильную дверь.

Дом был белый, деревянный, весь из себя разваливающийся. В нем было четыре окна, и одно из них было разбито. Когда я подошел более ближе, я ощутил, что человек на крыльце был женщиной, сидящей насестом. Она была очень состарившейся и обдирала листья с кукурузы. Поперек ее двора лежали многочисленные одежды. Я уверен, что они просто сохли после стирки, но из-за абнормального расположения они выглядели одеждами с невидимых мертвых тел. Я умозаключил, что в белом доме было много людей, потому что это были одежды мужские и одежды женские, одежды для детей и даже младенцев. «Снисхождение», — сказал я, находясь в небольшой удаленности. Я сказал это, чтобы она не оцепенела от ужаса. «У меня для вас запрос». Она была облачена в белую рубашку и белое платье, но обе усеянные грязью и следами высохших жидкостей. Я ощутил, что она была бедной женщиной. Все жители маленьких городков бедные, но она была более беднее. Это было недвусмысленно по тому, какая она была гибкая и как подорваны были ее пожитки. Это должно быть дорого, подумал я, проявлять заботу сразу о стольких людях. Тогда я решил, что, когда стану богатым в Америке, я дам этой женщине немного валюты.

Она улыбнулась, когда мы стали совсем в близости, и я увидел, что у нее нет ни одного зуба. У нее был белый волос, и на коже были коричневые отметины, и глаза были голубые. Она была не вполне женщина, и этим я знаменую то, что она была совсем хрупкой и выглядела так, будто ее можно было стереть одним пальцем. Приближаясь, я слышал, как она мурлычет. (Это называется мурлыкать, да?) «Снисхождение, — сказал я. — Не хочу вам докучать». — «Разве может что-нибудь докучать в такой чудесный день?» — «Да, он чудесный». — «Да, — сказала она. — Откуда ты?» Я загорелся стыдом. Я повертел в лобном месте, что бы сказать, и закончил правдой: «Одесса». Она опустила один кукурузный початок и подняла другой. «Я никогда не бывала в Одессе», — сказала она и передвинула волос, который был на лице, за ухо. Только в этот момент я ощутил, что волос у нее такой же длинный, как она вся. «Вам надо туда съездить», — сказал я. «Я знаю. Я знаю, что надо. Не сомневаюсь, что есть еще много вещей, которые мне надо сделать». — «И также много вещей, которые делать не надо». Я старался превратить ее в успокоенного человека и превратил. Она засмеялась. «Ты мой сладкий». — «Вы когда-нибудь слышали про городок, обзываемый Трахимброд? — осведомился я. — Меня проинформировали, что люди, близкие сюда, должны о нем знать». Она положила свою кукурузу на колени и посмотрела вопросительно. «Не хочу вам докучать, — сказал я, — но вы когда-нибудь слышали про городок, обзываемый Трахимброд?» — «Нет», — сказала она, поднимая свою кукурузу и удаляя с нее листья. «Вы когда-нибудь слышали про городок, обзываемый Софьевка?» — «И о нем я никогда не слышала». — «Сожалею, что украл у вас время, — сказал я. — Всего хорошего». Она презентовала мне печальную улыбку, которая была как когда муравей в янтаре Янкелева кольца спрятал голову между лапок, — я знал, что это был символ, но не знал, что он символизирует.

Пускаясь в обратный путь, я слышал ее мурлыканье. О чем я проинформирую героя, когда он перестанет производить храпунчики? О чем я проинформирую Дедушку? Сколько неудач мы еще претерпим прежде, чем сдадимся? Я почувствовал себя придавленным бременем. Как и с Отцом, ты успеваешь изречь «Не больно» всего несколько раз, пока обида не становится сильнее боли. Осознанная обида, я уверен, больнее, чем боль. Неистины свисали передо мной, как плоды. Какую сорвать для героя? Какую для Дедушки? Какую для себя? Какую для Игорька? Потом я вспомнил, что захватил с собой фотографию Августины, и хотя я не знаю, что меня принудило сделать это, я развернулся по кругу назад и показал ее женщине.