КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава 3. В 1857 году, в двадцатую годовщину присвоения городского статуса, Чикаго мог гордиться почти 15 тысячами фирм; дюжиной банков; одиннадцатью железнодорожными ⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 6 «НАС ОБЛОЖИЛИ СО ВСЕХ СТОРОН!»
В 1857 году, в двадцатую годовщину присвоения городского статуса, Чикаго мог гордиться почти 15 тысячами фирм; дюжиной банков; одиннадцатью железнодорожными терминалами и семнадцатью железнодорожными ветками, по которым ежедневно курсировало более сотни поездов; полутора миллионами тонн грузов, отправляемых и принимаемых ежегодно в местном порту, и двухмиллионным доходом от экспортно‑импортных операций; шестьюдесятью гостиницами, из которых не менее десятка не уступали самым классным отелям Восточного побережья; сорока газетами и журналами; полудюжиной театров; огромным числом баров, которых вполне хватило бы на пять обычных городов такого же размера; восемьюдесятью танцевальными залами, где «оркестры играли с ночи до утра, а пары вальсировали без перерыва»; и, наконец, населением в 93 тысячи жителей – это был крупнейший город на всем северо‑западе и столица огромного региона, который по своей территории превышал суммарную площадь первых тринадцати штатов, когда‑то объединившихся в США. «Первые два десятилетия истории города Чикаго, – писал Андреас, – продемонстрировали самые невероятные темпы развития, когда‑либо отмеченные в жизни человеческих общин или объединений за всю историю развития человечества». Но помимо этих выдающихся достижений, в приходно‑расходной книге истории Чикаго имелось множество записей, сделанных черными чернилами. И без того быстрый рост преступности всех видов к концу 1857 года усугубила волна финансовой паники, которая прошла по всей стране и сопровождалась сворачиванием деловой активности и массовой безработицей. Вооруженные грабежи, перестрелки, поножовщина, уличный бандитизм, воровство и просто хулиганство стали привычным явлением. Многие из таких преступлений совершали подростки и люди, бывшие в свое время добропорядочными гражданами, а теперь, «движимые единственным желанием прокормить свои семьи, превратились в грабителей, разбойников и воров». Одну из таких банд в составе 27 головорезов, вооруженных пистолетами, ножами и дубинками, возглавлял восемнадцатилетний парень, который хладнокровно признавался в полицейском участке в сотне ограблений, совершенных его подручными. Местом встреч эта банда выбрала таверну «Лимерик‑Хаус» в районе портовых складов на южном побережье озера Мичиган, пользовавшуюся крайне дурной репутацией и хозяином которой был Джерри Шайн, тоже «весьма одиозная личность». Другой шайкой юных воров и карманников руководил бандит по кличке Иоанн Креститель, одевавшийся как священник – во всех черное и с красным платком вокруг шеи, но без рубашки. Его карманы всегда были набиты церковными брошюрами, которые он любил оставлять на месте преступления. Ежедневные газеты непрерывно сообщали о преступлениях как этих, так и других банд, истерически пугая читателей, что грядут более страшные события. «Люди были буквально парализованы всеобщей паникой, – писал Джон Дж. Флинн, – и просто с наступлением темноты не выходили из дома... Человеческая жизнь и собственность находились в постоянной опасности со стороны криминальных элементов и просто бродяг». Подсчитав, что всего за одну неделю в городе было совершено 53 вооруженных ограбления, «Трибюн» объявила, что «вся власть в Чикаго перешла к преступникам», и призвала горожан назначить Аллана Пинкертона ответственным за очистку города от бандитов. Хотя в целом этот призыв остался без ответа, группа солидных бизнесменов действительно наняла Пинкертона, чтобы положить конец кощунственным набегам бандитов, которые постоянно устраивали зверские погромы на старом католическом кладбище в северной части города, грабя могилы и выкапывая тела для продажи студентам‑медикам. Несколько недель кряду кладбище охраняли восемь оперативных сотрудников агентства во главе с Тимоти Вебстером, одним из самых знаменитых сыщиков команды Пинкертона. Когда‑то небольшое гнездо любителей азартных игр, где ранее царствовал знаменитый Джон Сиэрс, к 1857 году превратилось в большую и абсолютно неконтролируемую колонию, состоявшую из многочисленных притонов и ночлежек, основу которой составляли четыре громоздких полуразвалившихся здания. Через винные магазины можно было попасть в дешевые гостиничные номера и грязные пивнушки, в задних комнатах которых селились воры, бандиты, проститутки и жулики всех мастей. Сотни таких притонов появились и в грязных борделях на Уэллс‑стрит. Большей частью это были копеечные трущобы исключительно для бомжей, но изредка встречались и более «приличные» номера по цене от пятидесяти центов до доллара, с коврами на полу, кушеткой в гостиной, красными светильниками и такого же цвета шторами на окнах. Самыми шикарными заведениями – которые, конечно, трудно сравнивать с современными апартаментами – считались «Зеленый дом» Джулии Девенпорт на Стейт‑стрит и соседняя «Королева прерий», принадлежавшая Элеоноре Херрик, более известной как «мамаша Херрик», которая на протяжении целых тридцати лет была главной фигурой в квартале красных фонарей. «Королева прерий» была известна своим кабаре и эстрадными номерами; танцы продолжались всю ночь без выходных; раз в неделю показывали эротическое шоу; и ежемесячно проводились призовые бои боксеров без перчаток. Победитель получал два доллара и право провести ночь с одной из «воспитанниц» мамаши Херрик. Танцы и эротическое шоу не слишком волновали полицию, а вот боксерские поединки она в конце концов прикрыла, нагрянув в «Королеву прерий» вечером 3 июня 1857 года и арестовав там местную знаменитость Билли Фэгэна и гастролера из Рочестера (штат Нью‑Йорк), Кона Маккарти. Помимо публичных домов и других злачных заведений в районе Уэллс– и Стейт‑стрит, такие же рассадники порока в большом количестве появились на Блу‑Айленд‑авеню, а также на Мэдисон‑, Монро– и Грин‑стрит. Весьма дурной славой пользовался и притон на втором этаже кирпичного здания № 109 на Саут‑Уотер‑стрит, где разместилась большая колония местных проституток, которые завлекали прохожих в свои крошечные комнатушки. Полиция частенько наведывалась в это заведение для усмирения пьяных оргий и драк, однако вечером 19 октября 1857 года они слегка опоздали. Шаловливая жрица любви опрокинула керосиновую лампу, в результате чего вспыхнул пожар, унесший жизни 23 человек и имущества на полмиллиона долларов. Однако из шлюх никто не пострадал.
Но даже самые грязные притоны на Уэллс‑стрит выглядели настоящей воскресной школой по сравнению с районом Песков, узкой полоски озерного побережья к северу от реки Чикаго, примерно там, где в наши дни расположена редакция газеты «Трибюн» и офис компании «Ригли» (Wrigley). Первоначально в этом районе располагалось несколько доходных домов и пивных, а основными обитателями квартала были моряки и работники, обслуживавшие канал. Но со временем квартал расширился и к 1857 году уже включал в себя два‑три десятка ветхих строений и дюжину одноэтажных лачуг, и практически везде были игорные притоны, салуны и бордели, где сексуальные услуги обходились клиентам от двадцати пяти до пятидесяти центов. Для волонтеров местной пожарной части район Песков служил своего рода спортом и источником развлечения: как только в квартале начинался пожар, они радостно выхватывали свои топоры и разносили в щепки жалкие хибары, с удовольствием окатывая струями ледяной воды визжащих распутниц. Что же касается респектабельных горожан, им Пески представлялись отвратительной клоакой и средоточием самого грязного распутства. «Трибюн» писала в те дни, что «это самое мерзкое и опасное место в Чикаго. Долгие годы там находили укрытие разношерстные криминальные элементы и сотни падших женщин, опустившихся на самое дно общества, вместе со своими вонючими сутенерами. Местные притоны неизменно притягивают большое количество людей, особенно приезжих, которых постоянно обчищают в карты, избивают и грабят. А частые убийства легко объясняются отчаянным положением и безрассудством коренных обитателей этих закоулков. Именно в Песках случаются самые зверские драмы и самые страшные преступления...» Верховодами этого королевства зла в те далекие дни были Немец Фрэнк, Фредди Вебстер, Энн Вильсон, Майк О'Брайен и его сын (Майк‑старший – талантливый грабитель и выдающийся боец, Майк‑младший – удачливый карманник и сутенер четырех своих сестричек), а также Джон Хилл и его жена Мэри, которые, по преданию, были чемпионами Чикаго по игре в бэджер. Но, увы, Джон Хилл был очень ревнив, и всякий раз после удачной операции пытался убить супругу за то, что та якобы потворствовала их очередной жертве. Фрэнк держал свору бойцовых псов, игорный зал и салун, в котором барменом работал человек, чьи уши и нос были изуродованы в результате постоянных драк, участником которых он невольно становился. Злачные заведения Фредди Вебстера – кабак и дешевый публичный дом, где любая проститутка стоила не дороже 25 центов, – славились чрезвычайно разнузданными нравами даже среди постоянных обитателей Песков. Одну из его подруг, Маргарет Макгиннесс, никто не видел трезвой на протяжении добрых пяти лет, а одетой – по крайней мере в течение трех лет. Как правило, за ночь она обслуживала от десяти до сорока джентльменов. Скончалась она 8 марта 1857 года, и, как констатировал коронер (следователь по смертным случаям), причиной смерти была «невоздержанность». В среднем за одну неделю в Песках умирали неестественной смертью порядка 17 человек. Заведение Энн Вильсон, полудолларовый бордель в районе Песков, было знаменито весьма темпераментной молодой проституткой Энни Стаффорд, больше известной под именем Красотка Энни. Несмотря на чудовищную конкуренцию, Красотка Энни всегда побеждала в очных поединках своих конкуренток, а потому стала главной доверенной своей хозяйки мадам Вильсон в войне с мамашей Херрик из «Королевы прерий». Конфликт разгорелся в 1857 году, когда мамаша Херрик переманила одну из самых «сладких птичек» мадам Вильсон, соблазнив ту чистым платьем и бóльшим жалованьем. Мадам и ее ближайшее окружение смогли выиграть несколько второстепенных уличных сражений, но упорная война продолжалась с переменным успехом вплоть до 3 апреля, когда Красотка Энни с тремя «сотрудницами» мадам Вильсон и при поддержке группы сутенеров совершила дерзкое нападение на «Королеву прерий». Разбив парадную дверь дубинками, они в щепки расколотили всю мебель, выгнали на улицу всех клиентов и жестоко избили мамашу Херрик вместе с дюжиной ее проституток. Красотка Энни с триумфом вернулась в свое «гнездо», не только гоня перед собой заблудшую перебежчицу, но с гордостью демонстрируя солидный клок вырванных у мадам волос.
Над этим разгулом преступности и охватившей горожан паникой высилась величественная фигура Джона Вентворта по прозвищу Длинный – сто двадцать килограммов живого веса и без малого два метра роста, – который появился в Чикаго сразу после окончания в 1836 году колледжа в Дартмуте, не имея даже приличной пары обуви. Уже в 21 год он стал редактором местной газеты «Демократ», в 28 – членом конгресса штата Иллинойс, а в знаменитом 1857 году был избран мэром на свой первый срок. Джон Вентворт – одна из самых примечательных фигур ранней истории Чикаго, один из тех мудрых и практичных политиков, о которых президент Линкольн метко сказал: «им известно больше, чем другим людям», человек с оригинальным мышлением и глубоким чувством собственного достоинства, отвергавший любые советы и не терпевший критики. Он не скрывал, что считает себя самой значительной личностью за всю историю Чикаго. Когда один журналист поинтересовался его мнением по поводу новой истории Чикаго, Длинный Джон без тени смущения отбросил все, что не имело отношения лично к нему, и твердо заключил: «Именно так, молодой человек, и выглядит истинная история Чикаго!» А когда принц Уэльский, будущий английский король Эдуард VII, посетил в 1860 году Чикаго, мэр принял его в живой и неформальной обстановке, характерной для американских политиков того периода. Вот как он представил высокого гостя с балкона гостиницы, под которым собралась толпа горожан: «Ребята, это принц Уэльский. Он приехал посмотреть наш город, и я собираюсь ему его показать. Принц, а это наши ребята». На посту мэра Джон Вентворт прежде всего упорно стремился укрепить деловую репутацию города и восстановить доверие к нему солидных предпринимателей. С этой целью он провел несколько шумных, но в принципе бесполезных акций против городской преступности. Как редактор «Демократа», он начисто отрицал, что преступность заметно активизировалась, и обвинял другие издания в разжигании панических настроений и неверной оценке событий, утверждая, что полиция достойно справляется со своими обязанностями. В своих статьях он непрерывно восхвалял действия властей, утверждая, что Бог спокойно взирает с небес на Чикаго, где все идет своим путем. Летом 1857 года у него произошла полемика с газетой «Трибюн» по поводу подобострастного обращения «ваше высочество, господин мэр», которое промелькнуло в одном из городских изданий (с согласия самого Вентворта). «Газетам не пристало печатать не только брань и оскорбления, – писал Джон Дж. Флинн, – но и любые эпитеты заведомо сомнительного происхождения, тем более на самом ответственном этапе вооруженного конфликта [с преступностью], когда предусмотрительным мужьям и отцам семейств надо сто раз подумать перед тем, как приносить подобные публикации в свой дом»[9]. Длинный Джон был избран мэром в самый разгар насилия, захлестнувшего и сами выборы, состоявшиеся 3 марта 1857 года, в ходе которых один человек погиб и несколько были ранены. Насильственные акции сопровождали и весь его срок на посту мэра. Он первым в Чикаго успешно ввел в практику использование поливальной пожарной установки для разгона демонстрантов и митингующих. В июне того же 1857 года мэр объявил через газету «Демократ», что намерен добиться исполнения ранее принятого указа, которым долгое время пренебрегали, – о запрете размещать на улицах и тротуарах рекламно‑информационные щиты, мачты, палатки, торговые прилавки и т. п. Однако большинство нарушителей не обратили на это предупреждение никакого внимания, и вечером 18 июня Длинный Джон приказал отряду полицейских с телегами и повозками убрать с главных городских магистралей все имевшиеся там препятствия. Все собранное было сложено кучей около рыночного павильона на Стейт‑стрит под охраной полиции. На следующее утро владельцы конфискованного имущества узнали из того же «Демократа», что могут получить свое имущество, только заплатив штраф. На протяжении лета 1857 года Вентворт несколько раз предупреждал картежников, что закроет их притоны, однако печальный опыт уличных торговцев тех ничему не научил. И 17 июля полицейские, возглавляемые самим мэром, нагрянули в одно из таких мест на Рэндольф‑стрит, принадлежавшее некоему Дэйву Барроу – это был один из самых крупных игорных залов в городе, – и арестовали восемнадцать человек. Мэр проследил, чтобы каждый из них был зарегистрирован и помещен в камеру, после чего объявил, что если бизнесмен, занимающийся предпринимательством с разрешения муниципалитета, попытается вступиться за арестованных нарушителей, то его лицензия тут же будет отозвана. Тем самым Вентворт решительно предостерегал владельцев салунов от помощи картежникам, и всю ночь шулера просидели в кутузке. А когда на следующее утро, заплатив положенный штраф, они вернулись в знакомый салун, то обнаружили там голые стены – полиция вынесла оттуда все, что можно было вынести. Хозяин салуна, Барроу, так и не решился восстановить свой игорный зал, его примеру последовали многие держатели игорных притонов, поскольку Длинный Джон жестко заявил, что в следующий раз не станет никого арестовывать, а просто изымет всю мебель и соответствующее оборудование. Задолго до избрания Вентворта на пост мэра многие горожане добивались ликвидации игорных притонов в Песках, однако в то время судебное законодательство США не распространялось на подобные территории, заселенные сквоттерами. Как писала газета «Трибюн», «изначальная неопределенность существующих законов обрекает на неудачу любые попытки истцов изгнать с этих земель оккупантов». В апреле 1857 года некто Вильям Б. Огден, выкупив интересы группы таких истцов, поручил своим представителям довести до сведения обитателей Песков, что он предлагает им не просто освободить свои жилища, а «приобрести их за приемлемую цену». Некоторые тут же продали свои дома, однако большинство сквоттеров решительно отказались, заявив, что лучше сто раз умрут, чем согласятся покинуть свои убежища. Об этом доложили мэру, который пообещал предпринять необходимые действия, как только обстановка позволит обойтись без кровопролития. Такая возможность представилась во время поединка между псом Немца Фрэнка и четвероногим питомцем Билла Гэллахера, владельца мясной лавки с Маркет‑стрит, где победителю причиталось двести пятьдесят долларов. В назначенный день, ранним утром 20 апреля, Фрэнк в сопровождении всего мужского населения Песков направился к месту поединка в районе Брайтон‑стрит. Чикагская легенда гласит, что якобы Длинный Джон сам подстроил этот бой и широко разрекламировал его, но документально эти сведения не подтверждены. Хотя не приходится сомневаться, что пользу из этого события он извлек немалую. Едва Фрэнк и его «группа поддержки» покинули родные Пески, Длинный Джон перешел через мост в районе Кларк‑стрит (отделявший Чикаго от территории, занятой сквоттерами). Его сопровождали: поверенный в делах Вильяма Огдена, порядка тридцати конных полицейских во главе с помощником шерифа, прихвативших с собой длинные цепи с крюками, а также нескольких сотен любопытных горожан. Незаконным обитателям пяти многоэтажных бараков и четырех хибар разрешили покинуть свои убежища, а затем, «накинув на ветхие конструкции крюки с цепями, свалили их наземь». После этого толпа направилась к другим домам, где беззастенчиво расхватывала все, что попадалось на глаза, разбивала мебель, бутылки и вышвыривала жителей на улицу. В самый разгар всеобщего возбуждения в Пески прибыла пожарная команда, тут же растащившая на куски две или три лачуги и мощными водяными струями выбившая из щелей забившихся туда обитателей ночлежек. После того как мэр и толпа зевак покинули «поле боя», в Песках вспыхнули три из оставшихся там развалюх. Вскоре пламя перекинулось на три соседних дома, а через десять минут все шесть строений рухнули. «Учитывая, что все три дома загорелись практически одновременно, – писала «Трибюн», – можно определенно заявить, что их подожгли сами жители». Когда после полудня мужская половина населения возвратилась в Пески после собачьих боев, от их грешной колонии мало что осталось, кроме углей и пепла. 21 апреля 1857 года газета «Трибюн» писала: «Таким образом, это убежище зла и порока, населенное самыми развращенными и опустившимися созданиями, было буквально «смыто» с лица земли, вместе с тем мерзким образом жизни, который там господствовал. Теперь мы вправе надеяться, что в Песках воцарятся нравственность и честное предпринимательство, а также будут приняты решительные меры, дабы подобное тамошним обитателям отребье не нашло прибежище в другом районе города».
Целых четыре года, последовавшие за паникой и экономической депрессией 1857 года, Чикаго оставался практически в «замороженном» состоянии. В 1858 году городское население вообще сократилось на десять тысяч человек, покинувших город в поисках работы. Но, как отметил историк Элиас Колберт, «Чикаго никогда не терял веру и энергию». Напротив, городская жизнь «напоминала деятельность трудолюбивого предпринимателя, который не жалеет свободного времени на то, чтобы внимательно изучить изменение биржевых ставок, и направляет свои усилия туда, где просматривается больше перспектив». Тем временем в Чикаго закончили возведение на центральных городских магистралях многоэтажных зданий; проложили рельсы первой конки по Стейт‑стрит, от Лэйк‑стрит на юге до северных окраин; построили шестнадцать церквей, новое здание почты и деловой центр; впервые допустили женщин к работе помощниками учителей в общественных школах. Процветание неожиданно возобновилось с началом Гражданской войны, и десятилетие от первой вспышки этого конфликта до Великого пожара 1871 года стало одним из тех исторических отрезков, которые яркой страницей вошли в чикагскую летопись. В то время как весь окружающий мир изумленно взирал на этот чудесный «городок в степи», его население быстро выросло до 300 тысяч, а площадь превысила 90 квадратных километров; суммарная стоимость недвижимости достигла 300 миллионов долларов; общее число зданий превысило 60 тысяч; одних церквей было 156, а первоклассных гостиниц более 20, включая великолепный «Палмер‑Хаус»[10]. По инициативе влиятельных предпринимателей под ложем озера Мичиган проложили трехкилометровый туннель для бесперебойного водопроводного снабжения; повернули вспять течение реки Чикаго; построили 17 зерновых элеваторов суммарным объемом около полумиллиона кубометров; создали гигантские загоны для скота и мощности по мясопереработке, уверенно отодвинув с лидирующих позиций знаменитый Цинциннати; основали Чикагский университет; создали «самый мощный и чувствительный отражающий телескоп в мире»; запустили производство спальных вагонов конструкции Джорджа Пульмана. Но пожалуй, самым знаменитым среди чикагских бизнесменов стал Маршалл Филд, который посрамил критиков, постоянно кивавших на низкий культурный уровень жемчужины прерий, организовав прекрасный симфонический оркестр и ежегодные оперные фестивали. Однако в приведенном выше перечне достижений опущен один из самых важных факторов успешного развития любого мегаполиса – наличие полицейских сил безопасности и правопорядка, способных действенно бороться с преступностью и обеспечивать надежную защиту жизни и собственности горожан. Начало формированию таких сил положил еще мэр Бун, реорганизовавший в 1855 году старое полицейское управление, но при сменивших его Томасе Дайере и Джоне Хейнсе – как, впрочем, и в первый срок мэрства Длинного Джона Вентворта – работа полиции оставалась на крайне примитивном уровне. Когда же в 1860 году Вентворта второй раз выбрали мэром, он буквально деморализовал работу полицейского управления, вмешиваясь в самые мелкие детали его работы и постоянно отстраняя от работы не только рядовых патрульных, но и старших офицеров. «Несмотря на намеренное снижение численности полицейских, – писал Джон Флинн, – в стремительно растущем городе он поручал им контролировать все новые и новые районы с кишевшими там преступниками... Весь штат полиции в конце правления Вентворта составляли полсотни патрульных, шесть лейтенантов и один капитан, что абсолютно не отвечало реальным требованиям городской жизни». Эксцентричные методы Джона Вентворта по управлению силами правопорядка вызывали бесчисленные жалобы горожан, и, наконец, в 1861 году законодательное собрание штата Иллинойс приняло закон, по которому управление полицией из рук мэрии переходило в ведение совета уполномоченных по работе полиции. Взбешенный столь откровенным урезанием своих полномочий, 8 марта 1861 года мэр собрал всех полицейских Чикаго в здании городского управления, а на следующий день в два часа пополудни всех уволил. Полицейский совет с максимально возможной быстротой возобновил работу оперативных органов правопорядка, однако почти сутки на улицах Чикаго не было ни одного патрульного. И хотя от работы совета ждали немедленных изменений к лучшему, но, по сути, власть над полицией просто перешла от одного политика к группе других политиков, которые были немногим компетентнее первого. К тому времени город располагал рядом специалистов и профессионалов по борьбе с преступностью – прежде всего, это был капитан Джек Нельсон, известный гроза бандитов, и Саймон О'Доннел, первый в Чикаго регулировщик уличного движения, получивший прозвище «красавчик постовой», обычно работавший на центральной Лэйк‑стрит. Однако, за исключением недолгого периода, когда полицию возглавлял Сайрус П. Брэдли, в целом – ни по численности, ни по уровню организованности, ни по дисциплине, ни по авторитету среди преступников и самих горожан, ни по эффективности – городская полиция абсолютно не отвечала поставленным перед ней задачам. Во многом именно беспомощностью местной полиции объясняется и та репутация, которую Чикаго снискал среди большинства американцев в годы Гражданской войны – «как самый опасный город в Штатах». Причем от этого ярлыка он так и не избавился. В условиях фактического отсутствия сколь‑нибудь эффективного противодействия преступным элементам со стороны официальных органов правопорядка рост преступности в Чикаго не отставал от его достижений в других областях. Привлеченные возможностью легкой наживы от земельных спекуляций в стремительно растущем городе, наличием тысяч простодушных ополченцев с армейским жалованьем в карманах, возможностью получить сразу 300 – 350 долларов, записавшись добровольцем, и зная о практическом отсутствии в городе полиции, в Чикаго стекались отбросы общества со всей страны. Город заполонили тысячи искателей приключений и наживы – от уличных бродяг и карманников до элегантных, барственного вида мужчин, под личиной которых скрывались картежные кидалы и шулеры мирового класса. Эта публика заполонила все пригороды, особенно район Лемонт, где сложился целый квартал притонов и ночлежек под названием Копченая Слободка, который добрых сорок лет был гниющей язвой на теле Чикаго, а также район Сисеро, знаменитый тем, что позднее там разместилась штаб‑квартира самого Аль Капоне. В начале 60‑х годов XIX века «Трибюн» неоднократно обращала внимание общественности и властей на рассадник заразы, созревший в Сисеро, особенно на постоянные перестрелки и поножовщину в районе Голландского парка, общегородского места отдыха, которое в свое время было создано по инициативе и при поддержке Пита Шлаппа. «Более беззаконного, нецивилизованного и бесконтрольного места не существует во всей стране, – утверждала «Трибюн». – Складывается ощущение, что большей частью местное население состоит из буйного, неуправляемого и оскотинившегося хулиганья». Как правило, приехавшие в Чикаго переселенцы селились в изолированных пригородных «резервациях», где погоду делали уголовные элементы, изгнанные в свое время из Песков. Через год после начала в США Гражданской войны, в центре Чикаго, даунтауне, практически не осталось ни одной улицы без нескольких борделей, пивных, карточных притонов и дешевых ночлежек. Причем все злачные заведения работали днем и ночью без выходных. Южная часть города, ниже Мэдисон‑стрит и вдоль набережной реки Чикаго почти полностью находилась под контролем криминальных структур, и для добропорядочных горожан эта территория многие годы была фактически запретной; даже страшный пожар 1871 года не изменил ситуацию. Чикагское издание «Джорнал», подводя итоги создавшегося положения, с горечью констатировало: «Нас обложили со всех сторон бандиты и преступники всех мастей!» «Ядро разврата и порока», как выразился один из тогдашних журналистов, расположилось в «развлекательном центре» Роджера Планта на углу Уэллс– и Монро‑стрит. Первоначально этот грязный притон занимал единственный двухэтажный дом, но постепенно присоединял к себе все новые злачные точки и к середине 1860‑х годов раздулся на несколько кварталов, захватив чуть не половину строений на каждой из улиц. Полиции было прекрасно известно о «бараках Роджера», но сам Плант сентиментально окрестил свой омерзительный комплекс «Под ивой», поскольку именно это безвинное дерево росло рядом с его главной конторой. Для привлечения клиентов все окна его заведений подсвечивались ярким синим светом, а сверху золотом было выведено: «Почему бы и нет?» По всей Америке эта фраза надолго стала ключевой при характеристике такого рода бизнеса. Фредерик Фрэнсис Кук назвал знаменитые «бараки Роджера» «одним из самых известных и самых тошнотворных мест на Американском континенте» и «прибежищем для самых опустившихся слоев преступного мира и тюремных отбросов». Бытовало мнение, что под Уэллс‑стрит имелся туннель, соединявший этот квартал с районами вдоль южного притока реки Чикаго. В каждом из бараков, принадлежавших Роджеру Планту, было не менее шестидесяти разнокалиберных комнат, и в каждой из них ежедневно совершалось одно из многочисленных преступлений, которые только известны человечеству. Наряду с традиционной пивной имелось два или три борделя, где клиентов нередко грабили, раздевали и выбрасывали на улицу; кабинеты для тайных свиданий; комнаты, где несколько мужчин вначале все вместе насиловали юных девушек, а затем продавали их в публичный дом; крошечные каморки, которые снимали уличные бродяги и сексуальные извращенцы; и несколько укромных комнатушек для особо «изощренных» занятий сексом. Одним из постояльцев Роджера Планта в военные годы была Мэри Ходжес, магазинная воровка и карманница, которая по нескольку раз в неделю подъезжала с пустой тележкой к торговой лавке и выкатывала ее доверху набитой награбленным. Другой клиенткой была Мэри Бренная, которую «Трибюн» окрестила «закоренелой старой греховодницей», организовавшая воровскую школу для девочек, где отличницами и одновременно учителями были две ее собственные дочери. Дети овладевали мастерством обчищать карманы, умыкать бумажники, воровать товар с прилавка; а добычу они отдавали своей наставнице, которая давала им несколько центов на леденцы. Третьей звездой ансамбля «Под ивой» являлся Джимми Колвелл по кличке Рябой, грабитель и медвежатник, который, как говорят, любил связывать свои жертвы и затыкать им рот пластырем. По слухам, он также причастен к изготовлению первой в Чикаго самодельной бомбы, которую подложили в одну из беговых колясок на ипподроме в Блю‑Айленд в конце декабря 1870 года «Подобная находка в цивилизованном обществе, – писала «Трибюн», – выглядит просто невероятной, но, увы, это именно так». Хозяин «развлекательного комплекса» «Под ивой», Роджер Плант, был миниатюрным англичанином, уроженцем графства Йоркшир. Его рост составлял чуть более 1,5 метра, а вес не превышал 45 килограммов. Несмотря на такой довольно тщедушный вид, он часто побеждал в личных единоборствах, прежде всего за счет необыкновенной ловкости и умелого использования всех видов оружия, особенно зубов. В карманах Роджер всегда держал нож и пистолет, а в руке – дубинку, а когда напивался – что бывало нередко, – то разоружался и, наполнив целое ведро виски с водой, с помощью собутыльников совершал церемониальный полив растущей рядом с офисом ивы. Роджер крепко держал в своих руках неуправляемых клиентов, но сам полностью находился под каблуком могучей супруги, весившей порядка 120 килограммов. Той ничего не стоило отлупить муженька, держа его в одной руке и действуя другой, что она частенько и демонстрировала восторженной публике. Сама миссис Плант отвечала за конкретный сектор развлекательного комплекса «Под ивой» – за уличную проституцию и порядок в борделях. Когда же у нее находилось несколько свободных минут от этой напряженной работы, она целиком посвящала себя деторождению. Точное число беременностей мадам Плант так и не установлено, но, со слов современников, у нее было не менее пятнадцати детей. И большинство из них овладевали мастерством вора‑карманника еще в ползунковом возрасте. Семейство Плант процветало «Под ивой» около десятка лет без особых забот. «В военные годы полиция редко тревожила это заведение, – писал Кук. – Однако где‑то в 1866 году, заработав такую приличную сумму, что даже не знали, куда ее потратить, супруги Плант прикрыли свой «культурный центр», купили дом в деревне и стали респектабельными гражданами, занявшись торговлей торфом и цветоводством». Тем не менее, несколько их отпрысков продолжили семейные традиции. Так, о Роджере Планте‑младшем широкая общественность впервые услышала, когда тому исполнилось всего пятнадцать лет и он с приятелем грабанул кассу трактира на Монро‑стрит. В 1894 году, когда английский журналист Уильям Т. Стид опубликовал «черный список» владельцев злачных заведений в городе Чикаго, этот самый Роджер Плант‑младший значился как владелец трех кабаков и двух борделей, а его сестрички, Китти и Дейзи, – хозяйками целого квартала публичных домов на южном конце Кларк‑стрит. Ненамного отставало от притона «Под ивой» и злачное заведение Джона Райна под названием «Концертный зал» на юге Кларк‑стрит, которое рекламировалось как «элегантное и высоконравственное место отдыха и развлечений», за которым в реальности скрывались весьма развязные и безнравственные шоу, нередко сопровождавшиеся драками и пьяными оргиями. В ту же компанию можно отнести и «Нью‑Йоркский салун» Джорджа Кларка вместе с баром Бена Сэбина, расположенные на Уэллс‑стрит; кабаки Тима Рейгана и Энди Ротсонга, знаменитые «разнузданным поведением не только самих хозяев, но и их покровителей»; а также несколько негритянских притонов в переулке Шинбон между Адамс– и Куинси‑стрит; квартал уже снесенных в наше время ночлежек на Чикаго‑авеню, который больше был известен под названием Чикагский Закуток, где делами заправляла мамаша Кляйн; и, наконец, царство мамаши Конли – колония зловонных притонов между Адамс– и Франклин‑стрит, которой заправляла тучная чернокожая дама по имени Бенгальская Тигрица – легенда среди чикагских уголовников. В основном она поставляла заезжим матросам юных девиц, но не брезговала драками, пьянством и азартными играми. Стоило ее разозлить, как все обитатели ее ночлежки пытались забаррикадироваться в своих каморках, ожидая самого худшего. Полиция старалась ее не беспокоить, но, когда им все же приходилось наведываться в ее владения, они прибывали во всеоружии – справиться с ней удавалось не менее чем четырем патрульным. Салуны Энди Ротсонга и Тима Рейгана, как и пивнушка Бена Сэбина на Уэллс‑стрит, были излюбленными местами сбора жуликов‑добровольцев, которые брали причитавшиеся за отправку на военную службу подъемные и тут же проматывали их. Как правило, это были уголовники и бандиты всех мастей, которые, пока их не разоблачили, периодически записывались в различные воинские части всякий раз под новыми именами. Многие из них за соответствующие комиссионные пользовались услугами агентов, которые информировали мошенников, какие именно полки нуждаются в пополнении и где наибольшие ставки. Некоторые из этих «жуликов‑патриотов», в частности Большой Дэнни О'Брайен; Черный Джек Йаттроу, в мирное время успешно грабивший торговые суда; и знаменитый «борец с полицией» Майк Гэри, успели записаться чуть ли не в дюжину разных полков, получая каждый раз от трехсот до четырехсот долларов. Однако настоящим чемпионом среди этого жулья стал некий Кон Браун, конокрад и во всех отношениях мерзавец, который в пьяном состоянии просто зверел и был неудержим в любой драке, однако, протрезвев, становился необыкновенно вежливым, скромным и великодушным. Однажды, после зверского избиения молодого механика, он полностью оплатил тому медицинскую страховку и, кроме того, дал крупную сумму денег. За первые три года Гражданской войны Кон Браун успел обратиться не менее чем в двадцать военно‑добровольческих контор и заработать около восьми тысяч долларов подъемных. В 1864 году, отбывая тюремное наказание, он умудрился за месяц совершить пять побегов (подкупив охранников) и записаться в три различных полка. В 1865 году его перевели в главную тюрьму штата, расположенную в городке Джолье, но и оттуда он совершил менее чем за три года шесть побегов. Однако 26 декабря 1868 года мистер Браун избавил власти штата и тюремное начальство от постоянных забот о себе, погибнув в схватке с Питом Бойлом, которая случилась в одном из салунов Копченой Слободки, когда Кон попытался перерезать сопернику горло.
Аристократами криминального мира Чикаго во время войны были так называемые крупные игроки – бесчинствующие мошенники, которые лучше всех одевались и были самыми выдающимися фигурами в жизни города. Ими восхищались легкомысленные юнцы, подражая им в одежде и манере поведения. Многие из них приехали в Чикаго из Нового Орлеана, Натчеза, Виксбурга и с пароходов реки Миссисипи. Они симпатизировали южанам, хотя в целом их неприязнь к тяготам и опасностям войны была очевидной. По словам Фредерика Фрэнсиса Кука, «мало того что они внедряли проюжные настроения среди глупой городской молодежи, но и создавали впечатление, что Чикаго является очагом недовольства. На самом деле влияние южан распространялось лишь на игорную среду. Среди всех кабаков города «Тремонт‑Хаус» был единственным местом, где можно было услышать речи, в которых звучала симпатия к северянам. И хотя среди всех категорий населения (за исключением немцев) южных настроений придерживались многие, но именно игроки задавали местным антивоенным настроениям агрессивный тон и стали движущей силой организации ложи «Рыцари Золотого Круга». Конечно же в приведенном высказывании Кука влияние игроков преувеличено, поскольку проюжные настроения в Чикаго выражала в основном все‑таки газета «Таймс», одна из важнейших газет тайных сторонников южан в стране. Основанная в 1854 году для повышения политической популярности сенатора Стефана А. Дугласа «Таймс» была главным органом фракции Дугласа до 1860 года, пока ее не купил Сайрус Г. Маккормик, владелец предприятия по переработке зерна, которому уже принадлежала чикагская «Геральд». В 1861 году Маккормик продал «Таймс» Уилбуру Ф. Стори из Вермонта, которому с 1853 года принадлежала детройтская «Фри пресс». «Таймс» заняла жесткую антивоенную позицию с тех пор, как Авраам Линкольн подписал манифест об освобождении рабов; вместе с другими приверженцами Дугласа, Стори полагал, что Линкольн обманывал людей, подменяя цели войны. Статьи Стори вызывали столь сильное смятение умов, что 3 июня 1863 года генерал армии Соединенных Штатов Амброз Е. Бернсайд приказал закрыть «Таймс», что привело к таким беспорядкам, каких Чикаго не видел со времен пивного бунта 1855 года. Едва успел отряд солдат войти в офис «Таймс», как начали формироваться две группировки, одна состояла из противников войны – демократов, а другая – из сторонников Союза (штатов), в основном республиканцев; с наступлением ночи на улицы вышли около 20 тысяч разъяренных людей. Возле офиса «Трибюн» расположилась вооруженная охрана, поскольку сторонники южан грозились сжечь его, если не откроют «Таймс». Лидеры обеих фракций встретились, в попытке предотвратить кровопролитие, и, наконец, послали совместную телеграмму президенту Линкольну с просьбой отменить приказ генерала Бернсайда о закрытии газеты. Приказ об отмене вышел 4 июня, и возмущение утихло. 5 июня газета «Таймс» возобновила выпуски, но статьи Стори стали умеренными. После Гражданской войны «Таймс», под руководством Стори, стала не только одной из самых дорогих газет Чикаго, но также и одним из самых известных своими крестовыми походами против криминального мира американских изданий. Пятнадцать лет «Таймс» вела продолжительную кампанию против коррупции, обнажая всю грязь города, указывая на рост тесных отношений между политиками и криминальным миром, публикуя списки нераскрытых преступлений и постоянно называя поименно людей, которые позволяли использовать свою собственность в криминальных целях. Журналистская философия Стори заключена в его высказывании «газета должна печатать новости и поднимать шумиху». Однажды, однако, он поднял небольшую шумиху, которая вызвала ответный огонь. Лидия Томпсон, популярная на тот период актриса бурлесков, привезла свою труппу «Английские блондинки» в оперу Кросби, и «Таймс» в статье об их выступлениях обвинила молодых девушек в «похотливых дурачествах и в высказывании непристойностей». Что касается мисс Томпсон, то тут «Таймс» заявила, что она немногим лучше проститутки и ее следует выгнать из города. После того как Стори отказался опубликовать опровержения или извинения, мисс Томпсон остановила его перед его собственным домом на Уэбаш‑авеню и избила кнутом. В журналистских кругах методы Стори в управлении своим персоналом считались весьма необычными. Его репортерам никогда не указывалось, что и как писать, а при подготовке статей им разрешалось свободно использовать жаргон. Еще в 1876 году в «Таймс» слово «рэкет» уже использовалось в современном значении – 24 октября того же года газета Стори сообщила: «воры свободно ходят по нашим улицам днем, обдумывая планы рэкета». 3 ноября 1877 года скандальный редактор предвосхитил современных авторов колонок сплетен, вставив в историю о свадьбе словечко «охомутать». Типичный заголовок Стори появился в «Таймс» 10 сентября 1872 года, когда Кристофер Рафферти, известный бандит, был признан виновным в убийстве полицейского Патрика О'Мира:
«ПЕРЕКРЫЛИ ЕМУ ВОЗДУХ Наконец‑то подходящая работа для Джека Кетча.
Веревка висельника вручается Кристоферу Рафферти.
Теперь ему не будет ни отсрочки, не прощения, ни нового рассмотрения дела.
И, во имя всего святого, Не отменяйте приговора!
Жюри присяжных всего за двадцать минут Определило вздернуть мерзавца!»
Из всех заголовков «Таймс» самый потрясающий, о котором до сих пор говорят журналисты, был напечатан 27 ноября 1875 года:
«ВОЗНЕСЛИСЬ К ИИСУСУ Четверо сенегальских мясников Вчера были вознесены из Скаффолда на небеса.
Двое из них, в Луизиане, умерли со сладкой Уверенностью благочестивых людей.
А двое других, в Миссисипи, Окончили свой век, убеждая людей Остерегаться своих невесток».
Жулики с юга, а также местные специалисты в области карточного обмана преуспевали во время войны, по сравнению с другими бандитами, несмотря на то что, а может быть – и благодаря тому, что постоянно платили огромную сумму денег полиции за покровительство. Город был полон легкой добычи: офицеров армии и казначеев, солдат, вернувшихся с фронта с накопленными деньгами за несколько месяцев, людей, разбогатевших на военных контрактах, молодых людей, зарабатывающих больше денег, чем когда‑либо раньше. А потому шулера содержали сотни игорных домов, от самых роскошных до лачуг, где единственным оборудованием были доска и сальная колода карт. Они располагались по всему городу, но самые большие и роскошные находились на Рэндольф‑стрит между Кларк‑и Стейт‑стрит, в районе более известном, как «квартал Волосатых Бандитов»; и в Игорном Ряду – на Кларк‑стрит от Рэндольф– до Монро‑стрит, где игорные лавки располагались так тесно, что вытеснили все, кроме салунов и нескольких борделей. «Трибюн» называла Рэндольф– и Дирборн‑стрит «воровским углом», а «Таймс» заявляла, что Кларк– и Рэндольф‑стрит, как и Дирборн‑стрит к югу от Мэдисон‑стрит, «наводнены такими отвратительными бродягами, что порядочные люди избегают этих улиц из‑за того, что они похожи на выгребную яму». Самыми известными игроками Игорного Ряда и квартала Волосатых Бандитов были Джордж Трассел, Кэп Хайман, Джон Браун, Эвандер Робинс, Гейб Фостер и Бен Бениш, Джер Данн, который исчез после убийства боксера Джима Элиота; Джеймс Уотсон, по прозвищу Сэр Джеймс, застреленный специалистом по фараону Расселом Белая Сосна; Джон Саттон, которого впоследствии убили в салуне на Кларк‑стрит; Дейв Стенли, о котором в «Трибюн» писали, что он головорез, грабитель и человек, имеющий чутье на все, что приносит деньги, профессиональный вор и сутенер и что игорная жилка была лучшей чертой его дьявольского характера; и, наконец, Теодор Кэмерон, чьи два дома были известны своим «птичьим ужином» и вином, бесплатными для проигравших. Кэмерон сделал миллион долларов за восемь лет, но, когда он покинул город в 1876 году, у него оставалось лишь пятьсот. Фрэнк Конелли был хозяином «Сента», лучше всех оборудованного игорного дома восточнее Нью‑Йорка. Посмешищем Игорного Ряда и квартала Волосатых Бандитов были владельцы игорного дома братья Хэнкинс, Эл и Джордж, которые не следили за модой и были очень суеверны даже для игроков. Каждое утро они сжигали старый башмак, чтобы им сопутствовала удача, и клали щепотку соли и перца на места, где сидели игроки, чтобы тем не везло в игре. Когда игра была в разгаре, один или оба брата суетились над столами с шейкером, готовые посыпать соль и перец на любого простака, которому начинало везти. Иногда какой‑нибудь игрок возмущался таким вниманием, и тогда его вышвыривали вон, но в общем считалось, что хозяин дома имеет право использовать любые колдовские чары, которые считает эффективными. Может быть, и благодаря своему колдовству Эл и Джордж Хэнкинсы преуспевали в Чикаго более тридцати лет; на протяжении почти что года в 80‑х годах XIX века их заведения на Кларк‑стрит приносили чистую прибыль по 1400 долларов в день. Но в конце концов они остались ни с чем. К тому моменту, когда спящего на раскладушке Эла задушили, он был болен и беден, а Джордж тоже практически был нищим, когда умер в 1912 году в Гэри, штат Индиана. Самым крупным из чикагских «больших игроков» времен войны был Джордж Трассел, которого жулик‑современник назвал «хитрым янки из Вермонта», но говорили, что он родился в округе Кук. Так или иначе, Трассел впервые появился в Чикаго в конце 1850‑х годов в качестве бухгалтера в маклерской конторе. Позже он работал в банке, но его уволили за игру в фараон, и в 1860 году в возрасте двадцати семи лет он стал подставным игроком в небольшом доме, специализировавшемся на игре в фараон. В начале 1861 года он открыл свой собственный игорный дом, а через год имел долю уже в полдюжине таких заведений, совместно со Старым Биллом Леонардом, Отисом Рэндаллом и Джимом Джадом. В конце 1862 года, однако, Трассел ушел из синдиката и ограничил свою деятельность двумя домами – одним на Рэндольф‑стрит, а другим – на Дирборн‑стрит. В течение следующих четырех лет Трассел был на пике влиятельности: он «щедро кормил услужливую полицию», и, когда не мог предотвратить открытие нового игорного дома, владелец его сразу же становился объектом губительных полицейских рейдов. Трассел был кумиром молодых чикагских воров, и даже сейчас считают, что он был необыкновенно симпатичным малым, «высоким, прямым как стрела, и мог бы послужить моделью одного из офицеров конницы Ремингтона, сражавшейся с индейцами». Будучи трезвым, Трассел был достаточно мил и молчалив; выпив же, он становился разговорчивым, задиристым и драчливым. Особую неприязнь у него вызывал Кэп Хайман, «невыносимый эгоист, возбужденный, эмоциональный чертик из табакерки» со вспыльчивым характером. Он представлялся английским евреем, потомком богатой южной семьи и сыном восточного купца. Подвыпив, Хайман начинал стрельбу в городе, из‑за чего в «Трибюн» появилась статья о том, что «практика палить по людям из‑за пустяка становится широко распространенной». Когда Хайман и Трассел напивались одновременно, они непременно начинали бегать друг за другом с пистолетами, и обитатели квартала Волосатых Бандитов делали ставки, кто же кого из них убьет первым. Несколько раз наши герои палили друг в друга, но, поскольку стрелками они были плохими, их стрельба вредила только зеркалам в баре и уличным вывескам. Полиция не трогала их, пока они не выходили за пределы квартала Волосатых Бандитов, но Хайман постоянно нарушал порядок и за пределами этого квартала, его арестовывали и налагали штраф в несколько долларов, которые он вычитал из платы полиции за покровительство. Один такой случай произошел в 1862 году, когда Хайман, будучи пьяным, открыл стрельбу в вестибюле «Тремонт‑Хаус» и не давал никому ни войти в отель, ни выйти из него целый час. Но когда появился капитан полиции Джек Нельсон, Хайман сразу же убрал свой револьвер и сдался. – Джек слишком быстро стреляет, – объяснял позже бандит. Для крупного бандита того времени было в порядке вещей иметь в любовницах хозяйку борделя, которые именовались «заведениями», и демонстрировать наличие собственной проститутки, наряженной в драгоценности и дорогую одежду, как очевидное свидетельство своего богатства и успеха. Любовницей Трассела была Мэри Коссгрифф, которую называли Ирландская Молли и Молли Трассел; она всегда утверждала, что была замужем за вором‑симпатягой, но ни разу никому не показала свидетельства о браке. Она приехала в Чикаго в 1854 году из Колумбии и была горничной в «Америкэн‑Хаус» несколько лет, пока некоему мужчине не удалось совратить ее. Почти сразу же после этого она попала в бордель, в те дни это было закономерным и неизбежным следствием одного‑единственного неверно сделанного шага. В начале 1864 года Трассел сделал ее хозяйкой «заведения» на Четвертой авеню, впоследствии – на Таможенной площади. Больше двух лет Трассел и его Молли были счастливой и верной парой; он брал ее на ежедневные прогулки в своей карете, появлялся с ней в театре и на скачках, расточал на нее деньги и вел себя как внимательный и щедрый любовник. Но летом 1866 года он стал совладельцем знаменитого рысака Декстера, и с того момента его интерес к Молли стал угасать; гангстер стал проводить больше времени с лошадьми и все меньше и меньше времени уделял любовнице. Как и у большинства женщин ее класса, натура Молли состояла наполовину из детской привязанности, а наполовину – из безрассудной ревности. Она нежно любила своего бандита, но была в бешенстве, что он отверг ее, особенно когда ее друзья начали насмехаться над ней из‑за того, что она осталась на вторых ролях, уступив первенство лошадям. Они ссорились жестоко и часто. Кульминация их отношений наступила 4 сентября 1866 года. Трассел пообещал взять ее на открытие осеннего сезона в чикагский Драйвинг‑парк, а затем – возглавить званый ужин в ее «заведении», но не исполнил ни одного обещания, и в десять часов вечера Молли направилась в квартал Волосатых Бандитов, чтобы найти Трассела там. Он пил в баре в салуне Сенека Райта на Рэндольф‑стрит, когда она вошла, наряженная, как потом написала «Трибюн», «в роскошном муаровом платье с легкой шалью; казалось, что она только что пришла с вечеринки». Но под шалью Молли дрожащей рукой сжимала револьвер, и, когда Трассел сердито приказал ей отправляться домой, она ткнула дулом пистолета ему в бок и спустила курок. Молли выстрелила в него, пока он бежал к выходу, и еще раз – когда он пытался скрыться в конюшне. Третьим выстрелом она его убила и бросилась на тело, крича: – О, мой Джордж! Мой Джордж! Он мертв! В декабре 1866 года Молли предстала перед судом, ее обвинили в непреднамеренном убийстве и осудили на год в Джолье, но губернатор Ричард Джей Оглесби успел помиловать ее еще до того, как она попала в тюрьму. Молли вернулась в бордель и была широко известна в квартале красных фонарей еще на протяжении пятнадцати лет. Насколько можно судить по имеющимся данным, она не претендовала на имущество Трассела, которое составляло приблизительно семьдесят пять тысяч долларов; отказ от всех прав на имущество и способствовал ее помилованию. Трассел оставил 31 563,58 доллара наличными и почти столько же в виде долговых расписок игроков, которые так и не были никому никогда предъявлены. Кроме двух игорных домов, ему принадлежало несколько земельных участков, два из которых находились на Стейт‑стрит возле Монро‑стрит. Его долю Декстера продал его судебный исполнитель за десять тысяч долларов. В личную собственность Трассела, за которую на аукционе было выручено восемь тысяч долларов, входили пять золотых часов, проданных за тысячу четыреста сорок пять долларов, две бриллиантовые булавки стоимостью тысяча семьсот долларов, один револьвер, одноствольный пистолет, пять шляп и двенадцать пар «кашемировых панталон». Любовницей Кэпа Хаймана была не кто иная, как Добрая Энни Стаффорд, когда‑то терроризировавшая Пески, которая позже поднялась и теперь, благодаря щедрости своего любовника, стала хозяйкой блестящего заведения на севере Уэллс‑стрит, в доме № 155. Она была дамой в теле, и ее показывали приезжим, как самую толстую мадам во всем городе. Видя, как трагически закончился гражданский брак ее подруги Молли Трассел, Добрая Энни начала вести беседы в пользу надежности и святости брака, но Кэп Хайман только смеялся и трепал ее за все несколько подбородков, напоминая, что он не относится к тем мужчинам, которые вступают в брак. Изменил он свое мнение только 23 сентября 1866 года, когда Добрая Энни, вооружившись длинным кожаным кнутом, ворвалась в его игорный дом на Рэндольф‑стрит, 81, стащила его с дивана, на котором он дремал, спустила вниз по лестнице и гнала его по улице, хлеща кнутом по ногам на каждом прыжке. Спустя несколько недель Кэп Хайман и Добрая Энни сочетались браком, на их свадьбе были не только сливки криминального общества, но также и делегации из Сент‑Луиса, Цинциннати, Нового Орлеана и Луисвилла. На празднике в честь этого события Кэп Хайман объявил, что они с невестой сняли «Сансайд» – таверну, находившуюся там, где сейчас угол Норт‑Кларк‑стрит и Монро‑авеню; тогда это был еще пригород, и таверну планировалось использовать в качестве хорошей придорожной гостиницы. На церемонию открытия пускали только приглашенных, и само действо было красочным. В числе почетных гостей был капитан Джек Нельсон и другие джентельмены, включая официальных лиц города и всего округа, высшие слои игорного бизнеса, молодые бизнесмены с криминальными наклонностями и репортеры из всех газет. Женскую часть общества составляли в основном хозяйки борделей, находившиеся с Доброй Энни в дружеских отношениях, и около тридцати проституток из ее собственного заведения. Несколько недель перед открытием мадам Стаффорд усердно обучала своих подопечных этикету, и они внимательно слушали ее инструкции, все, кроме одной молодой рыжей проститутки, которая утверждала, что не только вышла из хорошей семьи, но и прочла много книг, а потому прекрасно знает, как ведут себя настоящие леди. И доказала это на вечеринке: когда ей представляли джентльмена, она смотрела ему прямо в глаза и требовательно произносила: «Кто ваш любимый поэт? Мой – Байрон».
|