Новаторство «парадоксальных» романов Л.Стерна. Стерн как представитель сентиментализма.

Обострение общественных противоречий во второй половине XVIII в. вызвало появление в английском Просвещении нового литературного направления — сентиментализма. Его характерной чертой является обращение к чувству, как высшему началу жизни. В сентиментализме отразились первые сомнения в разумности нового строя жизни. Политически еще не осознанное, смутное ощущение противоречий буржуазной цивилизации находит себе выражение в сентиментальной меланхолии и обращении к природе. Ранним проявлением этих настроений в английской литературе была так называемая кладбищенская поэзия Томсона, Грея, Юнга, Крабба и др. Более значительным является творчество Оливера Голдсмита (1728—1774). В его поэме «Покинутая деревня» и романе «Векфильдский священник» идиллические картины патриархального мира и элегия по поводу его неизбежной гибели сочетаются с трезвой критикой буржуазных порядков.

Самым крупным представителем сентиментализма был Лоренс Стерн (1713— 1768). Его роман «Сентиментальное путешествие» дал название всему литературному направлению. В «Тристраме Шенди» Стерн пародирует весь идейно-художественный строй просветительского романа: он издевается над здравым смыслом буржуа — героя литературы XVIII в. и находит крупицы поэзии только в эксцентрических причудах и добром сердце своих милых чудаков из Шенди Холла — этого последнего осколка старой патриархальной Англии.

Произведение Стерна глубоко уходило своими корнями в почву реалистическихтрадиций английской и мировой литературы. И вместо с тем оно представляло собойакт открытого неповиновения традициям. Роман Стерна был и похож, и демонстративнонепохож на все романы, которые под разными наименованиями - "Жизни и удивительныхприключении...", "Похождений..." или "Истории..." такого-то героя или героини- предлагали читателям Дефо, Ричардсон, Фильдинг и Смоллет. Недаром и озаглавленон был по-новому - "Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена": это неожиданноесловечко "мнения" уже возвещало новый оборот, который Стерн придал повествовательномужанру.

Казалось бы, здесь было все, что обычно присутствовало в английском просветительскомромане. Читатели привыкли к тому, что им рассказывалось о происхождении и воспитаниигероя. И Стерн с готовностью делает то же самое, - но как?! С обезоруживающейсловоохотливостью он сообщает все относящиеся и не относящиеся к делу подробности,начинает свой рассказ даже не с рождения, а с зачатия героя, тратит сотни страницна то, чтобы описать его появление на свет и на протяжении девяти томов едва-едваможет довести историю воспитания злополучного Тристрама до того времени, когдаему исполнилось пять лет.

Читатель рассчитывал найти в романе любовную интригу, Стерн неукоснительноследует и этому обычаю, - но, вместо того чтобы изобразить пылкую страсть юногогероя, повествует о комических злоключениях его пожилого чудака-дяди, атакованногонекоей предприимчивой вдовой.

Читатель ждал, что автор выкажет и некоторую ученость. Стерн оправдывает этинадежды с лихвой, обрушивая на бедного читателя целую лавину греческих, латинскихи прочих цитат из древних и новых философов, богословов, схоластов, писателей.С напускной важностью он вводит в роман целые страницы латинского текста (икакого текста!), сопровождая их параллельным переводом, который, при ближайшемрассмотрении, оказывается не слишком-то точным. Какая пища для будущих комментаторов,- или "корка для критиков", как более непочтительно определит это сам Стерн.

Наконец, в романе полагалось быть и морали: прямо или косвенно автор старалсявнушить читателю здравые понятия о велениях разума и законах человеческой природы,"Мораль", по-своему, есть и у Стерна. Но сколько коварного лукавства в "мнениях"Тристрама Шенди; как охотно противоречит автор самому себе, никогда не забываяоб относительности всех людских представлений; и как легко ошибиться, принявза чистую монету его иронию!

Нельзя не согласиться с замечанием американского литературоведа Дилуорта,по словам которого "ропот пародии" слышится во всей оркестровке романа Стерна.В процессе бурного и блистательного развития английского романа XVIII века пародиявообще играла огромную роль. В свифтовских "Путешествиях Гулливера" ощущаетсяпародия на "Робинзона Крузо" Дефо; Фильдинг пародировал "Памелу" Ричардсонав "Приключениях Джозефа Эндруса". В "Тристраме Шенди" видят иногда пародию на"Историю Толи" Джонса, найденыша" Фильдинга. Но вернее было бы сказать, чтоСтерн пародирует все просветительские романы, пописанные его предшественниками.

Вся книга Стерна в этом смысле может быть воспринята как грандиозная шуткав девяти томах, как блестящая литературная мистификация, автор которой, но выразительной английской метафоре, "опрокидывает тележку с яблоками" и оставляет изумленных читателей на развалинах, казалось, столь прочного здания нравоописательного и нравоучительного романа.

Но это - только одна сторона удивительно многогранного "Тристрама Шенди".

Как бы ни подшучивал Стерн над своими предшественниками и современниками, писателями Просвещения, как бы ни пародировал их, - он и сам принадлежал к этому могучему демократическому течению, оставившему столь глубокий след в общественной мысли и искусстве XVIII столетия. Когда Тристрам Шенди, в начале второго тома своего жизнеописания, восклицает: "ведь пишу я с просветительными целями", это- не просто шутка.

Правда, во всем, что касается политики, Стерн подчеркнуто осторожен. Он сам признавался, что ему далеко до свифтовского "яростного негодования": "Свифт сказал сотню вещей, какие мне возбраняется говорить - раз я не являюсь деканом собора св. Патрика".

И все же и в "Тристраме Шенди" прорываются иногда ядовитейшие сентенции о правителях и монархах, - вроде пророческой фразы: "Худые, значит, пришли времена для королей, коли их топчут такие маленькие люди, как я", или саркастического обращения ко всем "гонящим... а также и гонимым, как индюки на рынок, хворостиной с пунцовой тряпкой". И когда один из друзей Стерна, боясь, как бы автор "Тристрама Шенди" не скомпрометировал себя слитком вольным сочинением, напомнил ему о необходимой осторожности, писатель ответил ему твердо; "Я буду осторожен, как требует благоразумие, по осторожен при этом также и в том, чтобы не испортить мою книгу". Это было написано еще в 1759 году, когда рукопись начальных томов "Тристрама" могла быть известна только небольшому кругу единомышленников Стерна.

И он с жадным любопытством вглядывается во все мелочи бытия - для него как художника нет жеста, нет интонации, которые не имели бы своего скрытого значения: ведь в каждом из них проступает какая-то особая, неповторимая сторона человеческой природы.

За словами он умеет слышать и молчание, которое иногда говорит больше слов. И своеобразный синтаксис, и даже сама пунктуация его повествования - эти то громоздящиеся друг на друга как торосы, то внезапно обрывающиеся фразы, эти тире, обозначающие многозначительные паузы, - служат графическим выражением его художественного новаторства