Геродиан. История императорской власти после Марка. Книги IV и V.

Сочинение греческого историка середины III века Геродиана содержит информацию о римской истории от смерти Марка Аврелия до Гордиана III, то есть охватывает годы 180–238 н.э. Труд Геродиана является одним из важнейших исторических источников данного периода. Ниже приводятся книги IV и V, посвященные правлению Каракаллы, Макрина и Гелиогабала. Текст приводится с сокращениями.

Книга IV.

1. (1) О том, что происходило при Севере, правившем в течение восемнадцати лет, рассказано в предыдущей книге. А его сыновья, взрослые молодые люди, вместе с матерью спешили в Рим, ссорясь друг с другом уже в пути. Вместе они не останавливались и за одним столом не ели – слишком сильно было подозрение, что другой первым, сам ли, или подговорив слуг, успеет тайком отравить каким‑нибудь губительным ядом еду или питье другого. (2) Тем больше они торопились: каждый думал, что опасность уменьшится, как только они окажутся в Риме и разделят дворец пополам; в этом обширном и многолюдном жилище, которое больше целого города, каждый сможет жить сам по себе, как ему вздумается.

(3) Когда они прибыли в Рим, народ встретил их, неся лавровые ветви, а сенат приветствовал их. Облаченные в императорскую порфиру, они шли впереди; вслед за ними, неся сосуд с прахом Севера, шли те, кто отправлял в этот год должность консулов. Приветствовавшие юных государей, проходя мимо, склонялись и перед сосудом. (4) И вот, проводив его и пройдя впереди торжественного шествия, они поставили его в храме, где и теперь показывают священные усыпальницы Марка и государей, что были до него. Совершив положенные священнодействия, они императорским ходом вошли в императорский дворец. (5) Разделив его, они стали жить там оба, забив наглухо все проходы, которые были не на виду; только дверьми, ведущими на улицу и во двор, они пользовались свободно, причем каждый выставил свою стражу; если они и сходились вместе, то ненадолго и лишь для того, чтобы хоть иногда показаться вместе публично. Прежде всего они оказали почести своему отцу.

2. (1) Есть у римлян обычай: причислять к сонму богов тех императоров, что умерли, оставив после себя детей‑преемников; такие почести называются у них апофеозом. […]

3. (1) Совершив обожествление отца такими почестями, сыновья вернулись во дворец и с этой поры стали враждовать в открытую и с ненавистью строить друг другу козни; (2) каждый делал все, что мог, лишь бы как‑нибудь освободиться от брата и получить в свои руки всю власть. Соответственно с этим разделились мнения всех тех, кто снискал себе какое‑нибудь положение и почет в государстве: ведь каждый из них тайно рассылал письма и старался склонить людей на свою сторону, не скупясь на обещания. Большинство склонялось к Гете, потому что он производил впечатление порядочности: проявлял скромность и мягкость по отношению к лицам, к нему обращавшимся, занимался обычно более серьезными делами, (3) приближал к себе тех, кого хвалили за образованность, и охотно упражнялся в палестре и гимнасиях, как это прилично свободному человеку. Относясь к своему окружению добропорядочно и по‑человечески, он благодаря своей доброй славе приобрел себе большее число преданных и дружественных людей. (4) Антонин же во всем выказывал жесткость и раздражительность; не обладая свойствами Геты, о которых мы сказали выше, он особенно охотно выставлял себя любителем походной и воинской жизни. А поскольку он во всем проявлял свой буйный нрав и больше угрожал, чем убеждал, то и друзьями его становились скорее из страха, чем от доброго к нему расположения.

Этих‑то братьев, враждовавших во всем, вплоть до совершенных мелочей, попыталась было свести их мать. (5) Надумали они как‑то поделить между собой державу – именно для того, чтобы не злоумышлять друг против друга, оставаясь в Риме вместе. Собрав друзей отца, в присутствии матери, они решили разделить империю так, что Антонин получал всю европейскую часть, а материк, лежащий напротив и называемый Азией, отходил к Гете; (6) как раз так, говорили они, разделило материки водами Пропонтиды само божественное провидение. Они хотели, чтобы Антонин стал лагерем в Византии, а Гета – в Халкедоне Вифинском, с тем, чтобы эти друг против друга лежащие лагеря охраняли державу каждого и не давали переходить из одной части в другую. В отношении сената было решено, что все сенаторы‑европейцы останутся на месте, а с Гетой пойдут сенаторы родом из тех областей. (7) Гета говорил, что Антиохия или Александрия (по величине, считал он, они мало уступают Риму) достойны того, чтобы стать столицей его империи. Из южных народов мавританцы, нумидийцы и жители соседних с ними областей Ливии должны быть переданы Антонину, а все остальное до самого Востока – принадлежать Гете. (8) В то время, как они живописали все это, присутствующие мрачно потупились, а Юлия сказала так: «Дети, вы изобрели способ поделить землю и море; Понтийский проток – говорите вы – разделяет материки; но как вы поделите мать? Тогда уж сначала убейте меня, и пусть каждый возьмет себе свою долю и у себя схоронит ее. Раз вы делите моря и сушу, поделите таким вот образом и меня». (9) Так она сказала, с плачем и стонами, и, обняв их обоих, притянула к себе, пытаясь хоть как‑нибудь свести их. Глядя на это, все расчувствовались, собрание разошлось, а соглашение не состоялось. Оба ушли во дворец, каждый на свою половину.

4. (1) А ненависть и соперничество росли. Нужно ли назначать начальников или должностных лиц – каждый хочет поставить своего; творят ли суд – придерживаются противных мнений, иногда на погибель подсудимым: страсть к раздору была в них сильнее стремления к справедливости. На зрелищах они сочувствовали разным сторонам. (2) Они уже перепробовали все виды коварств, пытались договориться с виночерпиями и поварами, чтобы те подбросили другому какой‑нибудь отравы. Но ничего у них не выходило, потому что каждый был начеку и очень остерегался. Наконец, Антонин не выдержал: подстрекаемый жаждой единовластия, он решил действовать мечом и убийством – что бы там ни было. (3) Видя, что тайные козни не приводят к успеху, он счел необходимым опасный и отчаянный способ действия… из любви к ней и злобы к нему. Облив кровью грудь матери, раненный смертельно, Гета расстался с жизнью. А Антонин, осуществив убийство, выскакивает из спальни и бежит через весь дворец, крича, что он едва спасся, избежав величайшей опасности. (4) Воинам дворцовой стражи он велит, чтобы они без промедления проводили его в лагерь, где под охраной у него будто бы есть надежда спастись; оставаться здесь во дворце – значит идти на верную гибель. Не зная, что произошло там внутри, те поверили и, так как он бежал без оглядки, все выбежали вслед за ним. Пришел в смятение и народ, видя, как император на ночь глядя бегом бежит через весь город. (5) Оказавшись в лагере и в храме, где преклоняются перед войсковыми значками и статуями, он, бросившись на землю, стал давать благодарственные обеты и приносить жертвы за свое спасение. Когда об этом объявили воинам, из которых одни еще мылись, а другие уже отдыхали, все они, пораженные, сбежались к нему. (6) Он, выступив перед ними, не стал прямо рассказывать, что собственно произошло, а кричал только, что избежал опасности и козней заклятого врага, разумея своего брата, что в тяжкой борьбе еле‑еле осилил врагов, что под угрозой были они оба, и в его лице милостивая судьба сохранила хотя бы одного государя. Так вот косвенно пояснял он дело, скорее не желая высказать правду, чем желая скрыть ее. (7) Тут же он обещает за свое спасение и единовластие выдать каждому воину по две тысячи пятьсот аттических драхм, а также в полтора раза увеличить получаемое ими довольствие. Он велит им, разойдясь отсюда, сразу получить эти деньги из храмов и казнохранилищ, в один день безжалостно расточив все то, что Север восемнадцать лет копил и сохранял, причиняя несчастья другим. (8) Услыхав о таких суммах и сообразив, что произошло (да и бежавшие из самого дворца разгласили убийство), воины объявляют, что он один император, а Гету называют врагом.

5. (1) Проведя эту ночь в лагерном храме, набравшись смелости и приручив армию своими раздачами, Антонин отправляется в сенат со всем войском, более вооруженным, чем это в обычае при сопровождении государя. Войдя внутрь и совершив жертвоприношения, он взошел на императорский трон и сказал так: (2) «Я хорошо знаю, что убийство кого‑нибудь из родных, стоит лишь услышать о нем, всякий раз вызывает отвращение; само это слово, произнесенное вслух, несет с собой тяжкое обвинение. На долю пострадавших выпадает сочувствие, на долю победителей – зависть; дело представляется так, что будто побежденные пострадали от несправедливости, а победившие – совершили ее. (3) Однако стоит только рассмотреть это дело беспристрастно и не судить о случившемся из предрасположения к убитому, но исследовать причины и характер самого дела, чтобы убедиться в том, как благоразумно и единственно правильно поступает тот, кто, находясь под угрозой беды, предпочитает не ждать, а защищаться; за поражением павшего следует еще и осуждение его в трусости, а победивший, кроме того, что спасся, обретает еще и славу за свое мужество. (4) Прибегнув к расследованию, вы можете точно узнать, сколько раз он покушался на меня, пуская в ход губительные яды и всяческие ухищрения; я распорядился, чтобы здесь присутствовали его слуги, – так что вы можете сами установить истину. Есть среди них и такие, которых уже допросили; вы можете заслушать запись допроса. А под конец, когда я был у матери, он напал на меня, приведя с собой людей, нарочно подготовленных на этот случай. (5) Проницательно и живо сообразив, в чем дело, я стал защищаться от него как от врага – ведь он уже и относился ко мне, и поступал не как брат. А ведь защищаться от нападающих не только справедливо, но и естественно. Сам Ромул, основатель этого города, не стерпел от родного брата насмешки над его делами. (6) Не говорю уже о Германике – брате Тиберия, Британике – брате Нерона и о Тите – брате Домициана. Даже Марк, рядившийся в философа и скромника, не снес дерзости своего зятя Люция и с помощью хитрости избавился от него. Так вот, когда против меня готовили всякие зелья, когда надо мной нависал меч, я защитился от врага – именно такое прозвание он заслужил своими делами. (7) Вы же прежде всего должны благодарить богов за то, что они спасли для вас хоть одного из государей; пора прекратить раздор в своих душах и мнениях, глядеть всем на одного и впредь жить без заботы. Зевс и сам один правит богами, одному вручает он и власть над людьми». Он говорил это, срываясь на крик, полный гнева, бросая сумрачные взгляды на друзей брата; оставив почти всех дрожащими и бледными, он поспешил во дворец.

6. (1) В скором времени были убиты все близкие и друзья брата, а также и те, кто жил во дворце на его половине; слуг перебили всех; возраст, хотя бы и младенческий, во внимание не принимался. Откровенно глумясь, трупы убитых сносили вместе, складывали на телеги и вывозили за город, где, сложив их в кучу, сжигали, а то и просто бросали как придется. (2) Вообще погибал всякий, кого Гета хоть немного знал. Уничтожали атлетов, возниц, исполнителей всякого рода музыкальных произведений – словом, всех, кто услаждал его зрение и слух. Сенаторов, кто родовит или побогаче, убивали по малейшему поводу или и вовсе без повода – достаточно было для этого объявить их приверженцами Геты. (3) Сестру Коммода, уже старуху, в которой все императоры чтили дочь Марка, Антонин убил, вменив ей в вину, что она всплакнула вместе с Юлией, когда та потеряла сына. Он убил и ту, что была дочерью Плавтиана, а его женой и находилась в Сицилии; и двоюродного своего брата, носившего имя Севера, сына Пертинакса; сына Люциллы, сестры Коммода, – вообще всех, кто принадлежал к императорскому роду, а в сенате – происходил из патрициев. Он засылал своих людей и в провинции, чтобы истреблять тамошних правителей и наместников как друзей брата. Каждая ночь несла с собой убийства самых разных людей. Жриц Весты он заживо зарывал в землю за то, что они якобы не соблюдают девственность. Вот, наконец, и еще одно, совершенно неслыханное дело: был он на конных скачках, и случилось так, что народ чуть посмеялся над возницей, к которому он был особенно расположен; приняв это за оскорбление, он велит воинам броситься на народ, вывести и перебить всех, кто дурно говорил о его любимце. Воспользовавшись тем, что представляется случай насильничать и грабить, вовсе не разбирая, кто там зачинщики (да и невозможно было определить это в такой толпе, тем более, что никто не стал признаваться), воины беспощадно отводили и убивали первых попавшихся; а если некоторых щадили, то отобрав в качестве выкупа все, что у них было.

7. (1) Вот что он творил, когда и понимание дел, и неприязнь к городской жизни побудили его выехать из Рима, чтобы заняться лагерями и ознакомиться с провинциями. (2) Отправившись из Италии и остановившись на берегах Истра, он стал управлять северными областями своей державы; чтобы упражнять свое тело, он много занимался ездой на колесницах и избиением разных зверей с близкого расстояния; гораздо меньше внимания уделял он суду, где, впрочем, проявлял способность скоро разбираться в существе дела и метко отвечать на речи других. (3) Всех тамошних германцев он расположил к себе и вступил с ними в дружбу; кое‑кого из них брал к себе в отряды и в личную свою охрану, предварительно отобрав самых бравых и цветущих. Часто, сняв с себя римский плащ, он менял его на германскую одежду, и его видели в плаще с серебряным шитьем, какой носят сами германцы. Он накладывал себе светлые волосы и зачесывал их по‑германски. (4) Варвары радовались, глядя на все это, и любили его чрезвычайно. Римские воины тоже не могли нарадоваться на него, особенно благодаря тем прибавкам к жалованью, на которые он не скупился, а еще и потому, что он вел себя совсем как воин: первый копал, если нужно было копать рвы, навести мост через реку или насыпать вал, и вообще первым брался за всякое дело, требующее рук и телесного усилия. (5) У него был простой стол; случалось, что для еды и питья он пользовался деревянной посудой. Хлеб ему подавали своего изготовления: он собственноручно молол зерно – ровно столько, сколько нужно было на него одного, замешивал тесто и, испекши на углях, ел. (6) От всего дорогостоящего он воздерживался; пользовался только самым дешевым, тем, что доступно и беднейшему воину. Он старался создать у воинов впечатление, что ему очень приятно, когда его называют не государем, а боевым товарищем. В походах он чаще всего шел пешим, редко садился в повозку или на коня; свое оружие он носил сам. (7) Случалось, он на своих плечах нес значки легиона, огромные, да еще щедро украшенные золотом, так что самые сильные воины едва могли нести их. Благодаря этим и другим такого рода поступкам в нем полюбили воина; его выносливость вызывала восхищение; да и как было не восхищаться, видя, что такое маленькое тело приучено к столь тяжким трудам.

8. (1) Когда он управился с лагерями на Истре и перешел во Фракию, что по соседству с Македонией, он сразу обернулся Александром, всячески освежал память о нем и велел во всех городах поставить его изображения и статуи, а Рим прямо наводнил статуями и изображениями, поставив их в Капитолии и в других храмах, – в знак связи своей с Александром. (2) Нам довелось кое‑где видеть и смехотворные изображения: нарисовано одно тело, а в круге, рассчитанном на голову одного человека, по половине лица каждого: одна от Александра, другая – от Антонина. Появлялся он, имея вид македонца, нося на голове белую широкополую шляпу, а ноги обув в сапожки. Отобрав юношей и отправившись с ними в поход, он стал называть их македонской фалангой, а их начальникам роздал имена полководцев Александра. (3) Юношей, которых он набрал из Спарты, он называл лаконским и питанатским лохом.

Совершив все это и, насколько это было возможно, приведя в порядок дела в городах, он устремился в Пергам Азиатский, потому что ему захотелось воспользоваться целебной силой Асклепия. Прибыв туда и вдоволь насмотревшись снов, Антонин отправился в Илион. (4) Обойдя развалины города, он пришел к могиле Ахилла, роскошно украсил ее венками и цветами и отныне стал подражать Ахиллу. В поисках какого‑нибудь Патрокла он затеял вот что. Был у него любимец‑вольноотпущенник по имени Фест, состоявший при нем в секретарях. Так вот этот Фест умирает как раз тогда, когда Антонин был в Илионе; поговаривали, что он был отравлен для того, чтобы можно было устроить погребение наподобие Патроклова; другие, правда, говорили, что он умер своей смертью. (5) Антонин велит принести труп и разложить большой костер; затем, положив его посередине и заклав разных животных, он сам зажег костер, взял чашу и, совершая возлияние, обратился с молитвой к ветрам. Волосами он был весьма беден; поэтому когда он хотел бросить в огонь локон, то вызвал общий смех: он отрезал все волосы, какие у него только были. Как полководец он больше всех прочих восхвалял римлянина Суллу и ливийца Ганнибала и поставил их статуи и изображения. (6) Отправившись из Илиона через остальную Азию, Вифинию и прочие области и сделав там, что было нужно, он прибыл в Антиохию. Пышно принятый, он прожил там некоторое время, а затем направился в Александрию под тем предлогом, что он давно тоскует по этому городу, основанному Александром, и хочет прийти за помощью к тому богу, которого они столь исключительно почитают: (7) он чрезвычайно старательно выставлял и свое поклонение божеству, и свою память о герое. Он велит готовить гекатомбы и всяческие жертвоприношения. Когда об этом узнали александрийцы, которые от природы очень непостоянны во мнениях и приходят в сильное движение по малейшему поводу, они чрезвычайно были обрадованы рвению и благосклонности к ним императора. (8) Ему была приготовлена такая встреча, какой, как говорят, никогда не видал ни один государь: находившиеся повсюду всевозможные музыкальные инструменты производили красочное звучание; курящийся фимиам и душистые травы распространяли аромат у входа в город; государя почтили факельными шествиями, его забрасывали цветами. (9) Въехав в город в сопровождении всего своего войска, он прежде всего, войдя в храм, принес там многие гекатомбы и бросал ладан на алтари; затем посетил гробницу Александра и, сняв с себя пурпурный плащ, перстень с драгоценными камнями, пояса и все, что только на нем было ценного, возложил их на гроб Александра.

9. (1) Видя это, народ очень радовался; праздновали даже и ночью, и никто не знал о тайном умысле императора, который разыгрывал все это, а между тем желал крепко проучить жителей этого города. Причиной тайной его ненависти было вот что: (2) еще в Риме, при жизни брата, и потом, после его убийства, Антонину сообщали, что александрийцы всячески посмеиваются над ним. Они и правда очень насмешливы и умеют вышучивать метко и тонко, причем целят всегда в людей могущественных; насмешникам это кажется забавным, но тем более сильно оскорбляет это тех, кого они высмеивают: ведь в таких вещах более всего задевает как раз то, что обличает действительные пороки. (3) Так они острословили над тем, что он уничтожил брата; Юлию, уже пожилую, называли Иокастой; то, что он очень мал ростом, а подражает Александру и Ахиллу – величайшим, благороднейшим героям, тоже потешало их. (4) Справив вместе с ними это всенародное празднество и видя, что город переполнен народом – здесь были не только горожане, но и люди со всей округи, он дает письменное распоряжение, чтобы вся молодежь вышла в одно поле, и поясняет, что кроме имеющихся у него македонской и спартанской он хочет и в честь Александра набрать фалангу, которая носила бы имя героя. (5) Он велит всем юношам стать рядами, так чтобы он мог подойти и осмотреть каждого – каких он лет, роста и каков здоровьем, столь необходимым для несения службы. Поверив его обещаниям – они казались тем более правдоподобными, что перед этим он так почтил их город, – все юноши пришли туда вместе с родителями и братьями, которые тоже с радостью разделяли их надежды. (6) Антонин обходил ряды, притрагивался к каждому и каждого хвалил, всякий раз по‑новому, а они по беспечности и не заметили, как целое войско окружило их. Когда он убедился, что они находятся в кольце вооруженных воинов и попались, как рыбы в невод, он, завершив обход, вместе со своей стражей незаметно выбирается из кольца, а солдаты по данному им знаку нападают сразу со всех сторон на эту молодежь и, вооруженные, избивают безоружных, оказавшихся посредине; заодно убивали всякого, кто попадался под руку. (7) Пока одна часть воинов занималась избиением, другие рыли огромные рвы, стаскивали и сбрасывали туда убитых, наполняя рвы телами. Потом их засыпали землей, и очень скоро получилась огромная общая могила. Многих тащили еще полуживыми, закапывали вместе с другими и тех, кто вовсе не получил ранений. (8) Заодно погибло немало воинов, потому что те, кого сбрасывали еще живыми и кто имел хоть сколько‑нибудь силы, хватали их и увлекали вслед за собой. Смертоубийство было такое, что кровь потоками текла по этой равнине, а огромное низовье Нила и все побережье близ города были окрашены кровью. Так поступив с городом, он оставил его и прибыл в Антиохию.

10. (1) В скором времени он захотел получить прозвание Парфянского и поразить римлян известиями о покорении варваров Востока; а поскольку в это время царил глубокий мир, он придумал вот что. Он пишет парфянскому царю (имя его было Артабан) и шлет к нему послов с разнообразными дарами искусной работы. (2) В письме его говорилось, что он хочет взять в жены дочь царя, потому что неприлично ему, императору и сыну императора, стать зятем какого‑нибудь простого и неприметного человека, но подобает взять в жены царевну, дочь великого царя, что две их державы – Римская и Парфянская – величайшие в целом мире, объединенные же благодаря такому браку, уже не разделенные, как прежде, они образуют единую непобедимую державу: (3) ведь те варварские народы, которые еще не подвластны им, могут быть легко покорены, поскольку они образуют отдельные племена и союзы; ведь у римлян непобедимая пехота, особенно сильная в близком бою, когда в дело идут копья, а парфяне славны своей конницей и меткой стрельбой из лука. (4) Стоит им объединиться, как в их руках окажется все, что необходимо для успеха в войнах, и под одной диадемой они без труда станут владыками всего обитаемого мира. Благоуханные травы, растущие у парфян, их знаменитые ткани, с другой же стороны, римские изделия из металла и другие превосходные произведения ремесла – все это купцы не станут, как раньше, ввозить с трудом, в малом количестве и тайно; теперь, когда будет одна земля и одна власть, пользование всем этим станет общим и беспрепятственным для обеих сторон. (5) Получив письмо, парфянский царь сначала возражал, ссылаясь на то, что римлянину не пристало брать в жены дочь варвара. Они говорят на разных языках – легко ли им будет найти общий? И одежда, и образ жизни – все у них разное. А ведь у римлян немало родовитых людей, среди дочерей которых император может выбрать себе супругу; у парфян же на то есть Аршакиды. Стоит ли, чтобы от законного брака произошли незаконные дети?

11. (1) Сначала он отделывался посланиями в таком роде; но поскольку Антонин настаивал и подтверждал свое расположение и стремление к этому браку, не жалея ни подарков, ни клятв, варвар, наконец, уверовал, пообещал выдать за него свою дочь и стал называть своим зятем. Когда молва об этом разошлась, варвары стали готовить все для приема римского государя и радовались в надежде на вечный мир. (2) Беспрепятственно перейдя реки, Антонин вступил в парфянскую землю как будто в свою собственную, причем повсюду для него совершали жертвоприношения, украшали венками алтари, подносили благовония и курения, и Антонин делал вид, что варвары этим очень угодили ему. Когда, продвигаясь вперед, он прошел уже большую часть пути и приближался к резиденции Артабана, царь, не дожидаясь его, вышел в поле на подступах к городу, чтобы там встретить жениха дочери и своего зятя. (3) Варваров было много, все они были в венках из цветов, растущих в тех землях, и в одежде, расшитой золотом и пестро разукрашенной; они ликовали, в лад подпрыгивая под звуки флейты и сиринги, под удары тимпанов, – они ведь любят этот своеобразный танец, особенно когда порядочно напьются. (4) Собравшись все вместе и сойдя с коней, они отложили в сторону колчаны и луки и занялись возлияниями и кубками. Так вот, собралось великое множество варваров, и все они стояли в беспорядке, как попало, не ожидая ничего дурного и думая лишь о том, как бы получше разглядеть жениха. (5) Тут Антонин дает своему войску знак напасть на варваров и убивать их. Те, придя в смятение от такого оборота дела, принимая удары и получая раны, обратились в бегство. Сам Артабан, подхваченный окружавшими его телохранителями и посаженный на коня, едва ускользнул с горсткой своих. (6) Всех остальных варваров перебили, потому что с ними не было коней, к которым они очень привыкли (они ведь сошли с коней и пустили их пастись), и бежать они не могли, потому что широкая у ног одежда мешала им. (7) Луков и колчанов при них не было – зачем они им были на свадьбе? Учинив варварам такое побоище и взяв добычу и множество пленников, Антонин беспрепятственно отправился назад, сжигая города и деревни, разрешая воинам грабить все, что только кто сможет, и брать то, что ему хочется иметь. (8) Вот какая беда неожиданно приключилась с варварами. Пройдя большую часть парфянской земли, когда уже и сами воины утомились от грабежа и убийства, Антонин отправился в Месопотамию. Прибыв туда, он шлет римскому сенату и народу весть о том, что весь Восток покорен и что все тамошние царства подчинились ему. (9) Сенат, которые был прекрасно осведомлен обо всех этих событиях (ведь не могут деяния государя оставаться неизвестными), из страха и лести выносит решение оказать ему все почести по случаю победы. После этого Антонин жил в Месопотамии, занимаясь ездой на колеснице и охотой на разных зверей.

12. (1) Были у него два префекта претория, один, по имени Адвент, совсем уже старик, совершенно чуждый каким‑либо государственным делам и несведущий в них, зато имевший славу настоящего воина; а другой, его звали Макрин, чрезвычайно опытный в судебных делах и особенно сведущий в законах. Над ним Антонин то и дело насмехался публично, говоря, что он не воин и ни на что не годен. Дошло до совершенного глумления: (2) прослышав, что Макрин ведет свободный образ жизни, брезгует дурной и негодной пищей и питьем, которыми Антонин как истинный воин, конечно же, наслаждается, видя его одетым в короткий плащ или в другую сколько‑нибудь изящную одежду, Антонин стал злословить, что тот не мужествен и страдает женской слабостью; при этом он всегда грозился убить его. Макрин тяжело переносил это и очень негодовал. (3) А тут произошло еще нечто, отчего жизнь Антонина должна была оборваться. Слишком любопытный, Антонин хотел знать не только все то, что касается людей, но и заглянуть также и в область божественного и сверхъестественного. Вечно подозревая во всех заговорщиков, он непрестанно вопрошал оракулы, посылал повсюду за магами, звездочетами, гадателями по внутренностям животных, так что не пропустил ни одного из тех, кто берется за такую ворожбу. (4) Подозревая, однако, что они из угодничества не говорят ему правды, он пишет некоему Матерниану, которому он тогда вверил все дела в Риме и который слыл вернейшим его другом и единственным, кто был посвящен в его тайны. Он велит Матерниану разыскать лучших магов, чтобы вызвать умерших и разузнать о конце его жизни, а также не покушается ли кто на его власть. (5) Матерниан без всяких опасений выполняет повеление государя и сообщает, что на власть покушается Макрин и что необходимо убрать его – неизвестно, действительно ли так вещали духи или он вообще подкапывался под Макрина. (6) Это письмо, запечатав вместе с другими, он, как всегда, вручает для доставки людям, не знающим, какую весть они несут. Те, с обычной скоростью проделав путь, прибывают к Антонину как раз, когда он в снаряжении возницы поднимался на колесницу, и передают ему всю связку, где было и письмо против Макрина. (7) Антонин, сосредоточенный и захваченный предстоящей скачкой, велит Макрину отойти в сторону и, уединившись, просмотреть письма, если там есть неотложные дела, доложить ему, если же таких нет, то обычными заняться самому как префекту (Антонин часто обращался к нему с таким поручением). Так распорядившись, он вернулся к своему занятию. (8) Макрин же, оставшись один, вскрывая письмо за письмом, прочитывает и то, смертоносное, и сразу понимает, какая опасность ему грозит. Представляя себе кровожадную ярость Антонина от такого письма, которое станет для него прекрасным предлогом, он уничтожает это письмо, а об остальных сообщает, что они обычные.

13. (1) Боясь, как бы Матерниан не написал того же во второй раз, он предпочел действовать, а не ждать. Так вот, прошло всего несколько дней после того, как Антонин казнил брата этого Марциалия по клеветническому и оставшемуся недоказанным обвинению; и над самим Марциалием Антонин издевался, говоря, что он не мужчина, что он трус и Макринов дружок. (2) Зная, что он скорбит об убитом брате и задет издевками Антонина, Макрин посылает за ним; совершенно в нем уверенный (Марциалий давно уж служил у Макрина и получил от него немало благодеяний), он убеждает его выждать удобный случай и нанести удар Антонину. И Марциалий поддается на уговоры Макрина, а так как он и без того был полон ненависти и стремился отомстить за брата, он с радостью соглашается сделать все, как только случай представится.

(3) После этого сговора вскоре случилось так, что Антонин, живший в то время в Месопотамии, в Каррах, захотел выехать из своего дворца и отправиться в храм Луны, чрезвычайно почитаемый жителями той земли. Храм этот стоит далеко от города, так что это целое путешествие. Не желая утомлять свое войско, он взял с собой небольшой отряд всадников, и они тронулись в путь, чтобы, принеся жертвы богине, вернуться обратно. (4) На середине пути у Антонина заболел живот, и он, распорядившись, чтобы все стали подальше, берет одного слугу и отходит в сторону, чтобы освободиться от того, что его беспокоило; так что все повернулись и отошли как можно дальше, проявляя почтительность и стыдливость перед происходящим. (5) Марциалий, выжидавший первого удобного случая, видя, что Антонин остался один, бежит к нему, будто бы по знаку государя, чтобы сказать или выслушать что‑то; подойдя к нему сзади как раз в то время, когда тот снимал с бедер одежду, он наносит удар кинжалом, который незаметно держал в руках. Удар под ключицу был верный; так Антонин оказался беззащитным и был неожиданно убит. (6) Когда он упал, Марциалий, прыгнув на коня, бежал. А всадники‑германцы, которых Антонин любил и держал в своей личной охране, стоя сейчас ближе всех других, первые заметили происшедшее, бросились в погоню за ним и убили его, кидая свои дротики. (7) Когда о случившемся узнало и остальное войско, все сбежались сюда, и первым сам Макрин, стоя над трупом, рыдал, будто пораженный горем. Все войско скорбно и тяжко переносило случившееся: они считали, что потеряли в нем соратника и товарища в трудах, не правителя. Макрина никто и не подозревал в коварстве, все считали, что это Марциалий отомстил за свою обиду. (8) Потом все разошлись по своим палаткам; а Макрин, предав огню останки, заключив прах в сосуд, послал его для погребения матери, жившей в Антиохии. А та, видя схожую судьбу своих сыновей, уморила себя голодом – то ли добровольно, то ли по принуждению. Вот как умерли Антонин и его мать Юлия, а как жили они, мы уже рассказали. Единовластно, без отца и брата, он правил в течение шести лет.

14. (1) После смерти Антонина воины оказались в растерянности и недоумении, как им быть дальше. Два дня они оставались без государя и раздумывали, кого выбрать правителем, а уже известно было, что на них идет Артабан с большим и сильным войском, намереваясь покарать их и отомстить за вероломно убитых в мирное время. (2) Сначала они выбирают государем Адвента как настоящего воина и дельного префекта, но он отказался, ссылаясь на старость. Тогда выбор падает на Макрина – а подговаривали воинов трибуны, которых и заподозрили в заговоре против Антонина и сообщничестве с Макрином, так что впоследствии, после его смерти, они понесли наказание, как мы расскажем об этом ниже. (3) Во всяком случае Макрин стал государем не столько по расположению и доверию к нему войска, сколько под влиянием необходимости и момента. Между тем уже подходил Артабан с очень большим и сильным войском, ведя многочисленную конницу и множество лучников, а также латников на верблюдах… сверху длинными копьями. (4) Когда донесли, что он совсем близко, Макрин созвал воинов и сказал следующее: «Нет ничего удивительного в том, что все вы удручены, утратив такого государя, а вернее сказать, боевого товарища; однако люди разумные должны терпеливо переносить несчастья и выпадающие им беды. (5) Память о нем непременно будет жить у вас в груди и перейдет к потомкам, неся с собой вечную славу великих и благородных дел, свершенных им, его любовной заботы о вас, трудов, перенесенных вместе с вами. А сейчас, когда мы уже воздали должное памяти умершего и свершили положенные церемонии, самое время обратиться к неотложным делам. (6) Вы видите, что варвар идет на нас, подняв весь Восток, и считает, что у него есть убедительный повод для вражды; ведь мы вызвали его на это, нарушив договор и разбудив войну среди глубокого мира. Теперь от нашего мужества и верности зависит вся Римская держава; ведь не о границах земли, не о течении рек идет теперь спор, но вообще обо всем, и великий царь хочет призвать нас к ответу за детей и родных, которые, как он считает, были нечестиво и вероломно погублены. (7) Так возьмемся за оружие и станем в тот строй, которым славятся римляне. Ведь что касается боевого построения, то беспорядочное и как попало расположенное войско варваров может стать врагом самому себе; а наши стройные ряды, тесно сомкнутые и опытные в боях, станут спасением для нас и гибелью для врагов. Итак, бейтесь в доброй надежде, как это подобает, да и привычно римлянам. (8) Действуя так, вы сможете отразить варваров и, снискав себе великую славу, докажете как римлянам, так и всем другим, что прошлая ваша победа одержана мощью вашего оружия, а не вероломством и хитростью». Такие приблизительно слова он произнес, а воины, видя, чего требуют от них обстоятельства, стали строиться и приготовились к бою.

15. (1) На рассвете показался Артабан с огромным своим войском. Поклонившись солнцу, как это у них принято, варвары с необыкновенно зычным криком бросились в атаку на римлян, несясь на конях и стреляя из луков. Римляне встретили варваров, четко и надежно построив фаланги, по обеим сторонам расположив конницу и мавританцев и заполнив промежутки воинами, которые могли легко и свободно выбежать вперед. (2) Благодаря множеству лучников и длинным копьям латников варвары сначала действовали успешно, поражая римлян с коней и верблюдов. Зато римляне легко одолевали в рукопашном бою, а когда кони и верблюды, которые были у варваров в огромном количестве, стали давить их, римляне, сделав вид, что отступают, начали бросать на землю трезубцы и другие железные предметы с острыми концами, которые не видны были в песке. (3) С коней и верблюдов всадники не замечали их, себе на погибель: у коней и особенно верблюдов копыто мягкое: острия, на которые они ступали, ранили их, они начинали хромать и сбрасывали с себя седоков. А тамошние варвары дерутся хорошо, пока они на конях или верблюдах, а как сойдут или окажутся сброшенными с них, легко попадают в плен, не умея вести рукопашного боя. Если же приходится бежать или преследовать, их длинные, путающиеся в ногах одежды препятствуют этому. (4) В первый и второй день сражались с утра и до вечера; пришла ночь и приостановила битву, и те и другие ушли к себе в лагерь, равно уверенные в своей победе. На том же поле они сошлись и на третий день. Имевшие значительное превосходство в числе варвары предприняли попытку окружить римлян и взять их в мешок. Тогда те перестали располагать свои фаланги в глубину, а растягивали их в ширину, тем самым предотвращая окружение. (5) Здесь погибло столько людей и животных, что все поле было покрыто целыми горами трупов, особенно потому, что падали друг на друга верблюды. Это мешало сражающимся свободно передвигаться; невозможно было разглядеть врага, потому что посредине образовалось что‑то вроде большого и непроходимого вала из тел; поэтому, не имея возможности идти друг на друга, те и другие вернулись в лагерь.

(6) Макрин понял, что Артабан дерется так отчаянно и упорно, не иначе как думая, что его противник – Антонин: ведь обычно варвары, как только дело не удается им с первого раза, легко утомляются и отказываются от своего замысла (7), а тут, не зная, что виновник вражды умер, они собирались возобновить бой, как только уберут и сожгут мертвых. Поэтому Макрин отправляет к парфянину посольство и письменно сообщает, что императора, нарушившего договор и клятвы, уже нет в живых и что за свои деяния он понес заслуженное наказание, что государство вручено имеющими власть римлянами ему (8), а он не одобряет прежнее, готов выдать оставшихся у него в плену, возвратить награбленное, сменить вражду на дружбу и закрепить мир клятвами и договором. Прочтя это и узнав от послов о гибели Антонина, Артабан счел, что такого наказания достаточно тому, кто нарушил договор, а поскольку его войско было потрепано (9) и он был рад без кровопролития вызволить из плена людей и свое добро, он заключил с Макрином мир и возвратился в свою страну. А Макрин вывел войско из Месопотамии и поспешил в Антиохию.

Вопросы по тексту источника:

1. Опишите обстоятельства гибели Геты.

2. Какой крупный город был, согласно Геродиану, жестоко наказан Каракаллой?

3. Почему Макрин организовал заговор против Каракаллы?