Откровение и вера. Философский смысл заповедей Христа

Те отношения, в которых состоят Бог и человек, выступают как откровение. Откровение есть непосредственное волеизъявление Бога по отношению к человеку, адресату этого волеизъявления. Информация, исходящая от Бога, принимается субъектом безоговорочно как абсолютный критерий человеческого поведения и познания, принимается на веру, т.е. она для человека абсолютно убедительна. Бог — и соответственно Ветхий Завет, Новый Завет, писания святых — открывает человеку тайны мира и божественную волю, человек обязан верить Богу. Иного не дано.

Концепция откровения и веры имеет два, казалось бы, противоположных по содержанию источника. Один ориентирует на сверхчувственную реальность, идеальное, которое в соответствии еще с Платоном не может быть эмпирическим и вообще непосредственно познаваемым. Другой источник настаивает на неопосредованности откровения. Откровение столь же неопосредованно, как и чувство. Соотношение опосредованного и неопосредованного в откровении и вере, в духовной жизни человека всегда привлекало внимание средневековых философов.

Широко известно изречение Тертуллиана "Верую потому, что абсурдно". Здесь отрицается сама необходимость рационального осмысления откровения. В XI в. Ансельм приходит к формуле "Верю и понимаю", а в XIII в. Фома Аквинский стремится достичь гармонии между верой и разумом, но при приоритете веры. Соединить мысль и чувство оказывается очень непростым делом, их часто разводили, приходя к концепции двойственной истины. Ибн Рушд считал, что истинное в фило-

софии и науке может быть ложным в теологии и наоборот. Концепция двойственной истины обычно используется для автономного развития теологии и религии, философии и науки. В средние века эта концепция использовалась для борьбы с суевериями и засильем церкви. Позднее бывало и наоборот: например, Канту "пришлось ограничивать область знания, чтобы дать место вере". Между тем вряд ли можно найти оправдание каким угодно произвольным ограничениям. Поэтому современные философы не стремятся к противопоставлению веры и знания. Современный философ склонен понимать веру как личностное самоопределение человека по отношению к миру на основе имеющегося у него знания. Здесь выражено то главное в средневековой концепции веры, что вынуждает нас рассматривать ее на страницах учебника философии. Это — необходимость личностного самоопределения человека в своем духовном мире, в том числе в мире знания. Основательность этого самоопределения в средние века сплошь и рядом была — с позиций сегодняшнего дня — совершенно недостаточной, авторитарной и догматичной. Но в данном случае нас интересует сама направленность средневековых философских исканий относительно феномена веры, которая и ныне сохраняет свою актуальность. Веры бывают разными: и религиозными, и, как утверждал немецкий экзистенциалист К. Ясперс, философскими, и научными. А.Эйнштейн подчеркивал, что он верит в существование объективности физических явлений. Для нас важно сейчас не различие вер, а сам факт их наличия, необходимость их философского осмысления. Сказанное по другому поводу И. Бродским: "Неверье — слепота, но чаще — свинство" способно взбудоражить философское самосознание. Именно средневековое мировоззрение выработало идею веры.

В понимании человеческой реальности, своеобразия человеческого средневековая философия была по-настоящему оригинальной. Особенно следует поставить ей в заслугу открытие и развитие таких феноменов, как откровение, вера, любовь, угрызения совести, сострадание. Казалось бы, привычные человеческие чувства поднимаются на новые, религиозно-философские высоты. Это уже не просто чувства, а то, что начинают писать с заглавной буквы,— Любовь, Вера, Сострадание. Речь идет о феноменах особой значимости, которые выступают высшими образцами личностного самоопределения человека. Если античная философия, разрабатывая понятия о Космосе, поднялась до уровня философских категорий, то средневековая философия

проделала аналогичное в сфере человеческого существования. Она поднялась до уровня особых феноменов, которым в современной литературе и названия-то подходящего не подобрали. Это не просто чувства, а чувства-эйдосы. Мы не случайно присовокупили к термину "чувство" термин "эйдос", показывая, что речь идет о сущностных, сущностно-экзистенциальных определениях человека.

Средневековые философы везде видели иерархию; стремление подняться выше по этой лестнице довольно часто приводило к интереснейшим результатам. Обратимся в данной связи к нравственной проблематике. Напряженность религиозной жизни так или иначе приводила к необходимости трансформации религиозных установок в правила поведения, в практическую философию. Здесь, конечно же, всегда была возможность сослаться на авторитеты, на откровения, следуя Нагорной проповеди Христа, где он говорил: "Итак, будьте совершенны, как совершен Отец небесный". А это значило: не убей, не прелюбодействуй, возлюби ближнего своего и врага, делай другим, что хотел бы, чтобы они делали тебе, и т.п. Вроде бы, следуя этим правилам, христианин мог искать меру и оценку своих прегрешений и заслуг вовне, у других людей, особенно у священника, который налагал наказание в виде поста, длительных молитв. После того как наказание было исполнено, человек считая себя примиренным с Богом, но его собственное Я при этом было задействовано слабо. Это отметили средневековые философы, которые подготовили переворот, заключавшийся в необходимости погружения в самые глубокие пучины своего собственного Я; ведущую роль стало играть самосознание субъекта. Особая заслуга в открытии индивидуальности морального поведения человека принадлежала Абеляру. В последние века средневековья покаяние, все связанные с ним страдания и слезы выступают как результат напряженной внутренней духовной жизни субъекта. Этические нормы, правила выступали как необходимое продолжение чувств-эйдосов. Это были отнюдь не рядовые правила поведения, а достижение высоконравственных идеалов. Но тогда становится понятным, почему Нагорная проповедь Христа и поныне сохраняет свое значение. Христианство принесло новые нравственные принципы. Список этих принципов не оставался неизменным, что-то отвергалось, что-то видоизменялось, число критиков христианства росло, но на почве непредвзятого анализа нельзя не признать, что субъективизация духовной жизни человека и выработка на

этой основе нравственных принципов — огромный шаг вперед в понимании человека и общества.

Средневековые философы — в соответствии с содержанием монорелигии — при осмыслении общества ставили на первое место не политику и не экономику, а нравственность, точнее, нравственные принципы. Не в этом ли следует видеть основания многовековой жизненности христианства, равно как и иудаизма, и ислама?