III.4.3) Виды и элементы вины.

Категория «злостного умышления» (dolus) как главенствующей формы виновности содержательно и терминологически подразделялась на несколько внутренних подвидов, которые одновременно и служили специальной квалификации мотивов содеянного, и давали основание к большему или меньшему осуждению пре­ступника. Собственно dolus, т.е. злостный умысел в чистом виде, означал, что в действии наличествовало заведомое стремление совершить именно то, что было совершено; лицо, действовавшее в состоянии dolus, предпо­лагалось, полностью понимало свои мотивы, отдавало отчет о возможных и желаемых последствиях. Субъект мог совершить преступное с другой мо­тивацией— lascivia, т.е. как шалость, необдуманную шутку, но все равно признавался отдававшим себе отчет о последствиях. Еще одну ситуацию создавало совершение преступления, руководствуясь luxuria — стремлени­ем к чему-то порочному (например, следуя привычной жадности или сла­дострастию, в которых был уличен с детских лет). Другим вариантом была cupiditas— жадность, страсть (например, при воровстве) как своего рода преобладающая причина действий преступника, которая, однако, не пони­малась в качестве стремления к личному обогащению. Еще один подвид вины составляла petulantia — дерзость, нахальство, что могло считаться виновным мотивом преступного поведения при неподчинении военным властям, магистрату, общественному порядку. Все эти виды в равной мере были виной и на меру ответственности практически не влияли.

Состояние виновности подразумевало некоторые внутренние эле­менты, которые специально не квалифицировались, но наличие которых было необходимо существенным для обоснования уголовной ответственности. Уголовная вина означала (1) знание возможности последствий и всех фактических обстоятельств дела (не исключая и шалость), представ­ление о возможных, даже и не желаемых персонально субъектом послед­ствиях поступка (толкнул — упал, поджег — загорелось и т.д.) Для обо­снования виновности (2) не обязательно было субъективное осознание противозаконности своего поступка; не подразумевалось, что нужно точ­ное юридическое знание, что именно и в какой степени нарушается. Од­нако для особой категории преступлений — должностных — наличие осознания противоправности своего действия было обязательным элемен­том — без этого не могло идти речи о собственно должностном преступлении; это обстоятельство было связано с общим административным по­ложением должностных лиц в римском публичном правопорядке: им вменялось в обязанность знать законы и пределы их требований, а малознание или незнание трактовалось как уклонение от публичных магист­ратских обязанностей. В другом отношении доказанное сознание противозаконности своего поступка свидетельствовало ipso facto о наличии dolus на преступление. В общей форме данный элемент вины выражался в зна­менитом постулате римской юстиции ignorantia legis neminem excusat. На­конец, для виновности необходимо было (3) наличие вредной для общества или для других лиц направленности воли. Отсутствие этой «вредности» определялось общими принципами правопорядка: «никто не действует умышленно, если пользуется своим правом». Следовательно, попытка вый­ти за пределы признанных прав — равно в публично-правовом или част­ноправовом отношении — создает уголовно наказуемую ситуацию. Для уголовной ответственности этот критерий был особенно существенным при различении умысла как абстрактной воли или — «наклонности мыслей» (ненаказуемого) — (ср. «Один лишь умысел украсть никого не делает во­ром») от умысла-намерения (уже наказуемого), связанного с обдумывани­ем и подготовкой конкретного преступления. Последняя ситуация делала вполне доктринально и юридически обоснованным преследование чисто формальных заговоров (при государственных преступлениях, посягатель­ствах на «оскорбление величества» государя или римского народа и т.п.) или других схожих по содержанию действий, пусть и не принесших реаль­но материальных результатов.

Признание наказуемой вредной направленности воли обуслови­ло в римском уголовном праве наличие ряда ситуаций, когда уголовной реакции подлежали действия, не характеризуемые безусловно наличием умысла в виде dolus или иных подвидов. Так, подлежали уголовной от­ветственности врач за неудачное врачевание (в этом усматривалось нару­шение им своих обязанностей), лица, покушавшиеся на добрые нравы или интересы государства (святотатство, подделка монеты). В этих случаях ответственность образовывалась по принципу объективного вменения результатов, признаваемых законом и правом как преступные и опасные, вне зависимости от конкретных побудительных мотивов или даже при отсутствии таковых.