СОСТОЯНИЕ ВЕРЫ И НРАВСТВЕННОСТИ. Обозревая доселе отечественную Церковь с разных сторон в избранный нами период и особенно разбирая уцелевшие памятники нашей духовной письменности и

Обозревая доселе отечественную Церковь с разных сторон в избранный нами период и особенно разбирая уцелевшие памятники нашей духовной письменности и церковного законодательства, мы уже имели случаи видеть, хотя по частям, многие черты, относящиеся к христианской жизни наших предков. Теперь остается нам только снести эти разрозненные черты вместе, присоединить к ним новые однородные, какие сохранила история, чтобы получить возможно полное понятие о тогдашнем состоянии веры и нравственности в Русской Церкви.

Были еще между русскими христианами такие, которые придерживались языческих преданий и суеверий. Некоторые собирались у рек, болот, колодцев и там совершали свои моления, приносили жертвы идолам; другие предавались волхвованиям и чародеяниям; вера в силу волхвов была так велика, что по местам являвшиеся волхвы увлекали за собою целые толпы, несмотря на все безрассудство своего учения и даже явное противление христианству.

Язычество проникало все народные игры и увеселения, перешедшие от предков, и часто случалось, что во дни праздников церкви христианские оставались пусты, а на игрищах толпился народ, раздавались русальи песни, гусли, сопели, происходили пляски, скоморошества, кулачные бои. Язычество оставалось сильным и в домашнем быту: многие из простого народа, как велось исстари на Руси, похищали себе жен и вступали с ними в брак без церковного благословения и венчания, довольствуясь только языческим обрядом плескания; другие без стыда имели разом по две жены; третьи часто переменяли своих жен, отпуская одних и принимая других. Язычество удерживало свое влияние и на торговые дела; по крайней мере, обычай торговать рабами, начавшийся у нас еще во дни язычества, оставался и теперь. Некоторые, покупая невольников, обращали их к христианству и потом снова продавали поганым, т. е. язычникам и жидам. Из того же влияния язычества можно объяснять, почему некоторые из русских христиан были столько холодны к новой вере, что ни разу в течение года не причащались Святых Христовых Тайн [495]. Но главными пороками и недостатками того времени можно назвать пьянство, против которого с такою силою вооружались наши пастыри, и княжеские междоусобия, происходившие почти непрерывно.

Во время этих последних нередко самые низкие страсти человеческого сердца — своекорыстие, злоба, мщение и другие — обнаруживались в высшей степени. Случалось, что сын восставал против отца, братья против братьев, дяди против племянников, племянники против дядей, и кровь лилась рекою, не было пощады даже мирным жителям. Князья часто заключали между собою договоры, целовали крест во свидетельство истины своих слов и так же часто нарушали клятву, обманывали друг друга. Случалось, что и народ, увлекаясь примером князей, предавался буйству иногда против самих князей. Нельзя не припомнить здесь особенно двух поразительных случаев, с одной стороны, вероломства и жестокости князей, с другой — буйства народа. В 1097 г. князья, как бы утомленные междоусобиями, собрались в Любече и заключили между собою торжественный договор — жить впредь в мире и любви и действовать общими силами против внешних врагов отечества — половцев, вновь распределили между собою области и все единодушно утвердили договор присягою. Но тогда же, возвращаясь из Любеча, владимирский князь Давид Игоревич заехал в Киев и начал внушать великому князю Святополку, будто теребовльский князь Василько и переяславский Владимир Мономах суть их тайные враги и замышляют отнять у них уделы. Святополк сначала понял было истинную причину этой клеветы — зависть и злобу Давида, но вскоре, увлеченный убеждениями последнего, согласился сделаться вероломным. Василько проезжал тогда мимо Киева и остановился для ночлега близ Выдубицкой обители. Наутро Святополк и Давид прислали звать его к себе, и хотя Василько спешил домой, однако ж по неотступной просьбе родичей дал слово повидаться с ними. Когда он въезжал в Киев, один из верных отроков встретился ему и объявил, что его замышляют схватить, но Василько, спокойный по совести, вспомнив недавнюю присягу князей, перекрестился и продолжал путь. К несчастию, едва он прибыл к великому князю, повидался с ним и Давидом, как был окружен воинами, заключен в тяжкие оковы и оставлен под стражею. Напрасно игумены на другой день, услышав о вероломстве, молили Святополка пощадить невинного. Святополк, устрашенный новыми внушениями Давида, отдал ему жертву в руки. Скованного Василька перевезли ночью в Белгород и там в тесной хижине насильно повергли его на землю, раздавили ему грудь досками, изранили лицо и вырезали оба глаза... “Такого злодейства, — справедливо воскликнул Владимир Мономах, услышав о нем, — никогда не было в земле Русской ни при дедах, ни при отцах наших” [496]. Другой подобный пример представляет мученическая кончина князя Игоря Ольговича. По смерти брата своего великого князя Всеволода (в 1146 г.) он вступил было по завещанию покойного на киевский престол, но киевляне, недовольные вообще Ольговичами — князьями черниговскими — и расположенные к роду Владимира Мономаха, тайно пригласили к себе на княжение внука его Изяслава Мстиславича из Переяславля. Во время происшедшей между соперниками битвы Игорь взят был в плен, отведен в Переяславль и заключен в темницу в обители святого Иоанна. Здесь, изнуренный скорбию и тяжкою болезнию, он решился осуществить давнее свое желание отказаться от света, был пострижен в монашество от епископа Евфимия и вскоре, переселившись в Киев, принял схиму в обители святого Феодора. Между тем Ольговичи требовали отпустить к ним брата Игоря и объявили Изяславу войну. Изяслав, не находившийся тогда в Киеве, прислал возвестить о том брату своему Владимиру, митрополиту и всему киевскому вечу. Киевляне единодушно выразили готовность идти против Ольговичей и тут же подали голос прежде всего умертвить несчастного Игоря. Напрасно князь Владимир говорил им, что это противно воле Изяслава. “Мы знаем, — отвечали киевляне, — что он того не хочет, да мы хочем”. Напрасно митрополит и тысяцкие убеждали безрассудную толпу: народ не послушался и с криком бросился к Феодоровскому монастырю. Игорь был за литургиею и молился пред иконою Богоматери; его извлекли из церкви и с неистовством повлекли вон из обители. Подоспевший Владимир хотел освободить злополучного и, подвергаясь сам ударам, прикрыл его собственною одеждою, привел в дом своей матери и запер ворота. Но злодеи вломились во двор, нашли Игоря, умертвили и нагого с бесчестием волочили по улицам и площадям. Не прежде, как уже утихло народное исступление, невинный страдалец был внесен в церковь, одет в свои схимнические одежды и по обряду христианскому погребен в обители святого Симеона [497].

Впрочем, не будем слишком строги в суде о нравственных недостатках наших предков. Если некоторые, даже многие из них, придерживались еще суеверий и обычаев язычества, то придерживались только по привычке и по крайнему невежеству, а отнюдь не по намеренному противлению вере Христовой, потому-то митрополит Иоанн в своем церковном правиле заповедовал прежде всего наставлять таких людей, и наставлять не однажды или дважды, а как можно чаще и более. Порок нетрезвости, тогда очень заметный, был издавна укоренен между русскими и перешел также от дней язычества: неудивительно, если пастырям Церкви много предлежало труда бороться и против этого порока. Дух кровопролития, вероломства, жестокости и буйства, обнаруживавшийся в наших междоусобиях, был тогда общим духом времени, столько же господствовавшим и в других странах мира. Но замечательно, что святая вера благотворно действовала у нас и против этого господствовавшего духа времени и, по крайней мере, облегчала тяжесть тех бедствий, какие производил он. Много раз, как мы уже видели, наши пастыри Церкви словом кротости и убеждения примиряли враждовавших князей, укрощали народные страсти, предотвращали междоусобия. Иногда и сами князья, движимые чувствами христианской любви, добровольно смирялись пред своими соперниками и соглашались на их требования, чтобы только избежать кровопролития. Так, в 1136 г. великий князь киевский Ярополк, когда Ольговичи приближались к его столице с своим войском, хотя имел у себя многочисленную рать, не выступил против них, “ни створи кровопролитья, но убоявся суда Божия, сотво-рися мний в них, по рекшему: Любите враги ваша”, и, несмотря на хулу и укоризны от всех своих братьев, заключил с Ольговичами мир, уступив им даже собственную отчину (Курск), которой они домогались. В 1139 г. другой великий князь киевский Вячеслав, услышав о приближении к Киеву Всеволода Ольговича с полками, “противу не изыде, не хотя крове пролияти, но створися мний” и без кровопролития уступил ему великокняжеский престол, удалившись в свой частный удел Туров [498]. Важно и то, что князья, хотя не всегда возвышались над духом времени и часто предавались междоусобиям, сами, однако ж, понимали, что они поступают нехорошо, не по-христиански, сами иногда оплакивали свои усобицы, старались прекращать их и именем веры и отечества убеждали к тому друг друга. Со всею ясностию это можно видеть из трогательного письма Владимира Мономаха к черниговскому князю Олегу, который умертвил уже во время брани одного сына Владимирова, крестника своего Изяслава, и продолжал ратовать против другого своего крестника и сына Владимирова Мстислава. “Долго, — писал благочестивый князь, — долго печальное сердце мое боролось с законом христианина, обязанного прощать и миловать. Бог велит братьям любить друг друга, но самые умные деды, самые добрые и блаженные отцы наши, обольщаемые врагом Христовым, восставали на кровных... Пишу к тебе, убежденный твоим крестным сыном (Мстиславом), который молит меня оставить злобу для блага земли Русской и предать смерть его брата на суд Божий. Сей юноша устыдил отца своим великодушием! Дерзнем ли, в самом деле, отвергнуть пример Божественной кротости, данный нам Спасителем, мы, тленные создания? Ныне — в чести и славе, завтра — в могиле и другие разделят наше богатство! Вспомним, брат мой, отцов своих: что они взяли с собою, кроме добродетели? Убив моего сына и твоего собственного крестника, видя кровь сего агнца, видя сей юный увядший цвет, ты не пожалел об нем, не пожалел о слезах отца и матери, не хотел написать ко мне письма утешительного, не хотел прислать бедной невинной снохи, чтобы я вместе с нею оплакал ее мужа, не видав их радостного брака, не слыхав их веселых свадебных песней... Ради Бога, отпусти несчастную, да сетует, как горлица, в доме моем, а меня утешит Отец Небесный. Не укоряю тебя безвременною кончиною любезного мне сына: и знаменитейшие люди находят смерть в битвах; он искал чужого и ввел меня в стыд и печаль, обманутый слугами корыстолюбивыми. Но лучше, если бы ты, взяв Муром, не брал Ростова и тогда же примирился со мною. Рассуди сам: мне ли надлежало говорить первому или тебе? Если имеешь совесть, если захочешь успокоить мое сердце и с послом или священником напишешь ко мне грамоту без всякого лукавства, то возьмешь добрым порядком область свою, обратишь к себе наше сердце и будем жить еще дружелюбнее прежнего. Я не враг тебе и не хотел крови твоей у Стародуба (где Святополк и Мономах осаждали сего князя), но дай Бог, чтобы и братья не желали пролития моей. Мы выгнали тебя из Чернигова единственно за дружбу твою с неверными, и — в том каюсь, — послушав брата (Святополка). Ты господствуешь теперь в Муроме, а сыновья мои — в области своего деда. Захочешь ли умертвить их? Твоя воля. Богу известно, что я желаю добра отечеству и братьям. Да лишится навеки мира душевного, кто не желает из нас мира христианам! Не боязнь и не крайность заставляет меня говорить таким образом, но совесть и душа, которая мне всего на свете драгоценнее” [499].

Если, с одной стороны, оставались еще между русскими некоторые следы павшего язычества и довольно сильны были некоторые пороки, зависевшие преимущественно от господствовавшего духа времени, зато с другой — существовали уже и новые благочестивые нравы и обычаи, плоды собственно веры христианской. Прежде всего при взгляде на эту светлую сторону жизни наших предков поражает нас их величайшее усердие к построению храмов Божиих и святых обителей: мы видели, что и князья, и бояре, и другие достаточные люди не щадили для того никаких издержек и что в одном Киеве было уже 600 церквей и 13 монастырей. Усердие тем более достохвальное, что при недавности обращения наших предков к христианству и при их малообразованности церкви и монастыри могли служить для них лучшими, а для многих — и единственными училищами веры и благочестия. Любя созидать храмы, благочестивые предки наши любили и посещать их как можно чаще, даже ежедневно. “Первое дело — к церкви, — писал Владимир Мономах в своем наставлении детям, — да не застанет вас солнце на постели; спешите принесть заутреннюю хвалу Богу и потом, при восходе солнца, прославить Его с радостию и испросить у Него благ для души и тела; так поступал блаженный отец мой и поступали все добрые мужи”. Молитвою начинали день, молитвою и оканчивали, в молитве по возможности старались и проводить его. “Просите Бога о прощении грехов со слезами, — наставлял тот же благочестивый князь, — и делайте это не только в церкви, но и ложась спать; не забывайте ни одну ночь класть земных поклонов, потому что ночными поклонами и пением человек побеждает дьявола и освобождается от грехов, которые совершил в течение дня. Когда и на лошади сидите, да ни с кем не разговариваете, то, если не умеете других молитв, непрестанно повторяйте в уме лучшую из них: “Господи, помилуй” — вместо того, чтобы думать нелепицу”.

С усердием к храмам Божиим и святым обителям естественно соединялось уважение к пастырям Церкви и подвижникам: от них испрашивали благословения, к ним обращались за советом не только в делах духовных, но часто и гражданских, им доставляли средства для содержания, и правило Владимира Мономаха детям: “С любовию принимайте благословение от епископов, священников и игуменов, не устраняйтесь от них, по силе любите и снабжайте их, да молятся за вас Богу” — было правилом многих [500]. К таким подвижникам, каковы были Антоний и Феодосии, Варлаам, Прохор и другие, часто притекали с почтением сами великие князья Изяслав, Святослав, Святополк, Владимир Мономах. И не только первосвятитель Никифор, не только великий игумен печерский Феодосии, но и безвестный мних Иаков писали князьям свои послания, преподавали наставления. Вследствие любви и уважения к иноческой жизни, многие из всякого состояния — земледельческого, купеческого, боярского, даже княжеского — оставляли мир и заключались в стенах монастырских келий. Из числа князей, принявших монашество, известны двое: Святослав, в иночестве Николай Святоша, сын черниговского князя Давида, раздавший все свое имение нищим и с величайшим смирением и мужеством в продолжение многих лет (1107 — 1143) подвизавшийся в Киево-Печерской обители, и святой Игорь (схимник), другой князь из рода черниговских, потерпевший (1146) мученическую смерть от киевлян. Не упоминаем о несчастном сыне равноапостольного Владимира Судиславе, который после двадцатичетырехлетнего заключения в темнице, будучи освобожден из нее в 1059 г. своими племянниками, сделался чернецом едва ли по доброй воле [501]. Из числа княгинь-инокинь известны: а) две дочери великого князя Всеволода — Анна, или Янка, управлявшая основанною им (1086) женскою обителию, и Евпраксия, принявшая пострижение в 1106 г.; б) дочь великого князя Святослава Преслава, скончавшаяся в 1116 г., и в) две дочери Владимира Мономаха: Евфимия, бывшая в супружестве за королем венгерским Коломаном и скончавшаяся в 1138 г. монахинею, и Мария, бывшая в супружестве за греческим царевичем Леоном и скончавшаяся инокинею в 1146 г. [502]

Отправляясь в поход против неверных, князья обыкновенно призывали себе на помощь Бога и в случае победы над врагами приносили Ему благодарение. В 1068 г. три брата Ярославичи: Изяслав, Святослав и Всеволод, выступая против половцев, приходили в пещеру к преподобному Антонию просить его благословения и молитв. В 1103 г., собираясь на тех же половцев, князья и все воины единодушно молили Бога “и обеты вдаяху Богу и Матери Его, ов кутьею, ов же милостынею убогим, инии же монастырем требованья”. В 1107 г. великий князь Святополк, одолев половцев, пришел в Печерский монастырь к заутрени, и братия с великою радостию приветствовали его с победою над неверными по молитвам Богородицы и преподобного Феодосия. Тот же Святополк вообще имел обычай пред отправлением на войну или еще куда-либо молиться у гроба преподобного Феодосия и брать благословение у печерского игумена. В 1111 г. во время знаменитого похода наших князей в землю половецкую они торжественно целовали крест, возлагая свою надежду на Бога и Его Пречистую Матерь, а князь Владимир Мономах повелел еще своим священникам ехать пред полками и петь тропари и кондаки Честному Кресту и канон Богородице. Одержав первую победу над врагами (24 марта), князья в тот же день возблагодарили Бога; после второй и окончательной победы (27 марта) снова прославили Его [503].

Любовь наших предков к вере и христианской святыне, между прочим, выражалась в их путешествиях к святым местам Палестины. Так, путешествовал в 1062 г. игумен дмитриевский Варлаам, а в начале XII в. — игумен Даниил, который в то же время видел и других русских богомольцев в Иерусалиме из Киева и Новгорода и в описании своего путешествия показал, какими высокими чувствами одушевлялись наши благочестивые паломники, о ком молились они, как и вдали от родины Русская земля с ее князьями и пастырями была главным предметом их помыслов и попечений.

С любовию к Богу естественно соединялась любовь к ближним, и в особенности к меньшим братьям Христовым — бедствующим и страждущим. Освященная примером самого равноапостольного Владимира и потом преподобного Феодосия Печерского, который устроил при своем монастыре особый двор для призрения нищих и каждую неделю посылал целый воз хлебов заключенным в темницах, добродетель нищелюбия была тогда одною из господствующих в нашем отечестве. Как высоко ценили ее, видно из наставлений Владимира Мономаха детям: “Всего паче убогих не забывайте, но, елико могуще, по силе кормите, и придавайте сироте, и вдовицю оправдите сами”. Некоторые (например, преподобные Исаакий, Феодор и Евстратий Печерские) раздавали все свое имущество нищим пред поступлением в обитель и делались иноками [504]. Самая щедрая милостыня раздаваема была по покойникам: по смерти великого князя Святополка (1113) княгиня его сделала такие богатые пожертвования на монастыри, духовенство и на нищих, что все дивились ее беспримерной милости. Другие истощали свое богатство для выкупа пленных из неволи: после опустошительного набега половцев на Киев под предводительством известного Боняка (в 1096 г.), когда уведены были в плен многие и из печерян, некто христолюбец из Киева приходил в страны половецкие и, “искупив многи пленники”, возвратился с ними в свое отечество [505].

Правда, некоторые даже из князей ограничивали свое благочестие соблюдением только благочестивых обычаев и внешними добрыми делами, а когда дело шло об удовлетворении страстям, открыто нарушали христианские заповеди. Например, великий князь Святополк, с таким по-видимому усердием строивший церкви и монастыри, с таким смирением ходивший в Печерскую обитель просить себе молитв и благословения иноков пред каждым походом против врагов, явно нарушал христианский закон о браке и имел наложниц, был до того сребролюбив, что не стыдился даже грабить богатых киевлян и во время случившегося в Киеве недостатка соли сам продавал ее за высокую цену к отягощению народа; наконец, заточил в Туров печерского игумена Иоанна, осмелившегося обличать его за ненасытимое корыстолюбие и притеснение подданных [506]. Сын Святополка Мстислав, преданный той же страсти, услышав, что преподобный Феодор Печерский нашел в своей пещере много серебра и драгоценных сосудов, стал требовать от него этих сокровищ, и, когда инок отвечал, что он во избежание искушения снова зарыл найденные вещи и не помнит где, князь приказал мучить его до смерти и в то же время пустил стрелу в друга Феодора Василия [507].

Зато были и князья, были и подданные, которые имели истинно христианские добродетели. Так, юный князь новгородский Глеб Святославич, преждевременно погибший в Заволочье (1078), по словам летописи, был тепл по вере и кроток, милостив к убогим и страннолюбив, имел усердие к церквам. Великий князь Изяслав (†1078) украшался нравом тихим, любил правду, ненавидел криводушие, не воздавал злом на зло: простил киевлян, изгнавших его и разграбивших дом его; простил и брата своего Всеволода, князя черниговского, участвовавшего во вторичном его изгнании, и, защищая этого князя от врагов, полный любовию к нему, положил за него свою голову, почему, замечает летописец, если и сотворил в жизни какое согрешение, простится ему за его поистине христианскую любовь. Сын Изяслава Ярополк, князь владимирский, скончавшийся (1086) от руки злодея, был тих, кроток, смирен и братолюбив, давал ежегодно десятину святой Богородице от всего имения своего и всегда молил Бога о том, чтобы удостоил его умереть смертию святых мучеников Бориса и Глеба и омыть мученическою кровию свои грехи.

Еще более отличались благочестием, как бы наследственным в их семействе, великие князья Всеволод Ярославич, сын его Владимир Мономах, сын Мономаха Мстислав и новгородский князь, сын Мстислава Всеволод — Гавриил. О Всеволоде читаем в летописи: “Издетства был боголюбив, любил правду, наделял убогих, воздавал честь епископам и пресвитерам, особенно же любил черноризцев, делая им пожертвования, сам воздерживался от пьянства и от похоти, за что и любил его отец более всех своих детей”. Владимир Мономах, по свидетельству той же летописи и современного первосвятителя Иоанна II, всею душою любил Бога, старался соблюдать заповеди Божий, постоянно имел в сердце страх Божий. Не возносился, не величался, но возлагал надежду на Бога и по заповеди Его добро творил самим врагам своим, отпуская их от себя с дарами. Никогда не заботился о приобретении сокровищ и богатства, но с молодых лет был милостив выше меры, раздавая обеими руками имение свое требующим и употребляя на созидание и украшение храмов; приходящих к нему кормил и поил, как отец детей; если кого видел в печали или в каком зазоре, не осуждал, но утешал и покрывал любовию. Чтил святительский сан и иерейский, любовь имея к митрополитам, и епископам, и игуменам, особенно же к черноризцам, подавая им, что служит на потребу, и принимая от них молитвы. Был весьма умерен в пище и питии, соблюдал посты и другие постановления Церкви с такою строгостию, что все дивились. Не любил украшать и покоить тело свое: носил большею частию простую одежду и спал на земле. Обладал сердечным христианским умилением, так что, когда входил в церковь и слышал пение, тотчас испускал слезы и со слезами возносил мольбы свои к Богу. Достойный сын Владимира Мономаха Мстислав представлял собою в те дни постоянных княжеских междоусобий образец христианского великодушия, незлобия, миролюбия; с живою верою и пламенною ревностию о славе Божией созидал церкви и монастыри; отличался совершенною нестяжательностию, нищелюбием и другими добродетелями, так что некоторые не сомневались признавать его за святого [508]. Наконец, истинная святость сына Мстиславова Всеволода — Гавриила засвидетельствована нетлением его святых мощей и причтением его самою Церковию к лику святых [509].

Из числа подданных как на пример христианского благочестия можно указать на воеводу киевского Яна с его супругою Мариею. Летописец, лично знавший Яна, замечает об них вообще, что преподобный Феодосии Печерский часто посещал и любил их: “Занеже живяста по заповеди Господни”. Потом, в частности, говорит об Яне: “Преставился Ян, старец добрый, пожив 90 лет; жил он по закону Божию и был не хуже первых праведников; был муж благой, кроткий, смиренный и охранялся от всякого искушения” [510].

Не упоминаем здесь о святых архипастырях и учителях нашей Церкви, о которых говорили уже в своем месте, равно как и о великих подвижниках Киево-Печерских, которые и тогда служили, и доселе остаются высокими образцами христианского благочестия и подвижничества. Но, чтобы яснее видеть, как понимали тогда у нас благочестие даже лучшие из мирян, не можем не привести еще некоторых отрывков из известного Поучения Владимира Мономаха детям. “Первое: ради Бога и души своей страх Божий имейте в сердце и творите милостыню неоскудную, ибо здесь начало всякому добру... Научись, по слову Евангелия, управлять очами, удерживать язык, смирять ум, порабощать тело, побеждать гнев, иметь чистый помысл, понуждать себя на добрые дела для Господа. Будучи лишаем чего-либо — не мсти, ненавидим или гоним — терпи, хулим — моли; умертви грех. Избавьте обидимого, судите сироте, оправдайте вдовицу... Тремя добрыми делами мы можем побеждать врага нашего — дьявола: покаянием, слезами и милостынею. Бога ради, не ленитесь, дети мои, молю вас, не забывайте тех трех дел: они не тяжки; это не то, что одиночество, или чернечество, или голод, какие терпят некоторые добрые люди, но малым делом можете заслужить милость Божию... Когда вы говорите о чем-либо, никогда не клянитесь Богом: нет в том никакой нужды; если случится вам целовать крест для братьи или кого-либо, целуйте, рассудивши, можете ли сдержать слово, и, поцеловавши, соблюдайте клятву, чтобы не погубить души своей. Пуще всего не имейте гордости в уме и сердце, но говорите: “Все мы смертны; ныне живы, а завтра в гробе; все, что Ты дал нам, Господи, не наше, но Твое, и Ты поручил нам на малое число дней”. Старых чти как отца, молодых как братью... Блюдитесь лжи, и пьянства, и блуда, от которых гибнут тело и душа... Больного посетите и к умершему идите, потому что все мы смертны, человека не минуйте без привета: всякому скажите доброе слово. Жен своих любите, но не давайте им над собою власти. А вот вам и конец всему: страх Божий имейте выше всего...” Излишне прибавлять, что жизнь, проникнутая такими правилами, могла назваться истинно христианскою [511].