ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ ЦЕРКОВНОЕ ЗАКОНОПОЛОЖЕНИЕ В РОССИИ И ПРЕИМУЩЕСТВА РУССКОГО ДУХОВЕНСТВА

В то время, когда великий князь Владимир принял святую веру из Греции, там существовал уже полный свод церковного законоположения. Существовал и оставался еще в употреблении Номоканон, составленный в VI в. патриархом Цареградским Иоанном Схоластиком (565-578); существовал и находился уже во всей силе Номоканон и другого знаменитого Цареградского патриарха - Фотия, явившийся к концу IX в. (в 883 г.). Тот и другой Номоканоны состояли из двух частей: из свода законов собственно церковных, называвшихся правилами или канонами (?????) (первый содержал именно правила святых апостолов, четырех Вселенских и шести Поместных Соборов и святого Василия Великого; последний обнимал уже, вместе с правилами святых апостолов, правила всех седми Вселенских и девяти Поместных Соборов и правила святых отцов, принятые Вселенскою Церковию), а во-вторых, из свода законов гражданских по делам церковным, дарованных православными греческими императорами, преимущественно великим Юстинианом, и называвшихся указами или узаконениями (?????).

Излишне было бы спрашивать, принял ли вместе со святою верою великий князь Владимир законы первого рода, вошедшие в состав Номоканонов, иначе Кормчей Эти законы, завещанные Церкви святыми апостолами или составленные и одобренные самою Церковию по власти, данной ей от Господа Иисуса Христа, и касающиеся ее собственных дел, составляют неотъемлемое достояние Церкви. Проистекая из самой сущности ее, они всегда и везде необходимы для ее внутреннего управления, для ее благоустройства, для ее бытия. Утвержденные Соборами Вселенскими при соизволении Духа Святого, они запечатлены характером всеобщности и неизменяемости и обязательны для всех христиан. А потому, как скоро где-либо насаждаема была православная Церковь, она непременно приносила с собою и свои древневселенские правила. И великий князь Владимир, принимая святую веру для себя и для всей России, тем самым уже обязывался принять и существенные церковные каноны, даже не мог не принять их, потому что одно с другим связано нераздельно. Так смотрели на это и крестившие нашего князя пастыри Восточной Церкви; передавая и излагая ему для всегдашнего руководства Символ православной веры, они заповедали ему вместе: "Веруй же и семи Сбор святых отец", т. е. принимай постановления и седми Вселенских Соборов, и значит нераздельно - правила святых апостолов, святых девяти Поместных Соборов и святых отцов, утвержденные правилами Соборов Вселенских.

Следовательно, не должно подлежать ни малейшему сомнению, что первая, наибольшая часть Кормчей, обнимающая собою законы собственно церковные, вошла в Россию с самого основания Русской Церкви. Пастыри-греки, приходившие к нам из Византии при святом Владимире и Ярославе, конечно, приносили для руководства себе Номоканон Фотиев в подлиннике, как имевший уже самое обширное употребление по всему Востоку. Но тогда же для русских мог перейти к нам из Болгарии вместе с прочими церковными книгами и Номоканон Иоанна Схоластика, переведенный на славянский язык еще святым Мефодием и дополненный из других древних греческих сборников (синодиков), существовавших до Фотия; доказательством тому может служить древнейший рукописный памятник церковного канона в России, по письму относимый к XIII столетию, но по содержанию, составу и языку южнославянскому, несомненно восходящий к самому началу не только Русской, но и Болгарской Церкви (IX-Х вв.). Существование же церковных правил на славянском языке во дни великого князя Ярослава подтверждается прямым свидетельством новгородского инока Зиновия (XVI в.), который сам видел и читал списки этих правил того времени и называет их "правилами древняго перевода, переписанными при Ярославе князе, Владимирове сыне, и при епископе Иоакиме в начале Крещения нашея земли", также "правилами первых переводчиков, которыя прописаны быша в лето великаго Ярослава, сына Владимирова". Да и невероятно, чтобы Ярослав, который, по свидетельству преподобного Нестора, любя церковные уставы, "собра писцы многи и прекладаше от грек на славенское письмо, и списа книги многи, и списка", не позаботился о списании или даже о переводе с греческого церковных правил, необходимых для руководства верующим. По Фотиеву ли Номоканону или Схоластикову были переведены эти древнейшие правила, виденные Зиновием, из слов его определить нельзя. Таким образом, первым основным церковным законоположением в России с самого начала русской Церкви послужил тот самый священный канон, которым издревле управлялась Церковь православно-кафолическая и который доселе остается и навсегда пребудет главным основанием для внутреннего управления ее во всех странах мира.

Совсем другого рода вопрос: принял ли равноапостольный просветитель России вместе с церковными правилами и те гражданские постановления греческих государей на пользу Церкви, которые заимствованы преимущественно из закона Юстинианова и составляли вторую часть Номоканонов Схоластикова и Фотиева? Эти постановления можно подразделить на два класса: одни даны были только для подтверждения со стороны светской власти, охранения и применения к частнейшим случаям жизни канонов церковных и утверждали право внутреннего управления Церкви и суда над духовенством и вообще в ее собственной области; другие касались внешних отношений Церкви к государству и применительно к духу самой Церкви и потребностям граждан предоставляли ей некоторые новые права, не определенные ее канонами, распростирали ее власть в известных случаях и на мирских людей, подчиняя ее наблюдению и суду некоторые дела всех членов общества. Без сомнения, все эти законы правительства греческого, хотя утверждались как бы на одном и том же основании с канонами Церкви и выводились из самого духа ее, не могли быть обязательными для великого князя русского; он вправе был принять их и не принять, а заменить своими подобными, принять все или только некоторые. Но, во всяком случае, Владимиру необходимо было сказать что-нибудь определенное касательно настоящего предмета. Необходимо это было и для духовенства, для тех иерархов, которые, приходя к нам из Греции, должны же были знать, пользоваться ли им здесь своими прежними преимуществами, какие предоставлены были им законодательством греко-римским, и заведовать ли теми самыми делами и в России, какими заведовали они в Греции. Не менее необходимо это было и для судей наших гражданских, чтобы они научились, как смотреть на вновь явившееся в России сословие служителей веры Христовой, и не вмешивались в круг действий, принадлежавших новому ведомству церковному. Равноапостольный Владимир сам сознавал эту потребность и часто, по свидетельству почти современника, собираясь с епископами, советовался с ними, как установить закон среди людей, недавно познавших Бога. Мудрые советники, надобно полагать, объяснили князю, что греко-римские законы на пользу Церкви как примененные к состоянию совсем другого общества было бы бесполезно принять во всей целости для России, а что лучше на основании Номоканона сделать из них только извлечение и отчасти дополнить это извлечение соответственно потребностям вновь просвещенного святою верою народа русского. Так Владимир и поступил. На основании Номоканона по примеру греческих императоров он дал для Русской Церкви собственный устав, который можно назвать, с одной стороны, первым приложением к условиям жизни русской общего церковного, и в частности византийского законоположения, а с другой - первым опытом местного, самобытного церковного законодательства в России. Чтобы познакомиться ближе с этим драгоценным памятником священной старины, мы скажем I) предварительно о разных списках и содержании церковного устава Владимирова, II) потом о подлинности устава и III) наконец о значении его по отношению к древнему церковно-византийскому законодательству и к русской жизни.

1. Церковный устав Владимиров дошел до нас в многочисленных списках, которые, начинаясь с XIII, продолжаются до XVIII в. и весьма разнообразны, так что нельзя почти указать двух совершенно сходных между собою. Впрочем, при всем разнообразии этих списков, обращать внимание на самое существо устава, определяющее большее или меньшее пространство церковной власти и преимуществ, а не на предисловия, послесловия и вообще мысли вносные, все списки можно разделить на три фамилии, или редакции: краткую, среднюю и обширную.

Краткой нам известны три списка: № 1 по летописи, составленной, как догадываются, в начале XIII в.; № 2 по Кормчей 1493 г.; № 3 по Кормчей XV или XVI в. Все эти три списка имеют между собою небольшое различие.

Средней известны четыре списка: № 1 по Кормчей, скопированной с Кормчей XIII в. (1286); № 2 по приписке, сделанной к той же Кормчей в XVI в.: оба сходны между собою, кроме некоторых выражений и того, что в последнем недостает нескольких начальных строк ; № 3 по Кормчей XV или XVI в.; № 4 по Кормчей XVI или XVII в.: довольно различаясь от двух первых, сходны между собою почти до буквы.

Наконец, обширной редакции известны семь списков: № 1 по Кормчей XIII в. (ок. 1280 г.); № 2 по Кормчей XVI в.; № 3 по летописи XV в.; №4 по Сборнику XVI в.; №5 по Кормчей XVI в.; № 6 и № 7 по Кормчим XVII в. Все эти списки различаются между собою небольшими разноречиями, кроме второго.

Известен, правда, еще один список, который составляет собою четвертую, обширнейшую редакцию устава Владимирова, но так как этот список, по свидетельству его слога и содержания, несомненно составлен вновь в XVII в. при патриархах и есть не более как произвольное, витиеватое и по местам уродливое распространение того, что содержится в списках обширной редакции, то, не останавливаясь на нем, мы ограничимся рассмотрением только трех первых редакций, из которых каждая, по крайней мере одним из списков своих, восходит к XIII столетию, и покажем их общий состав и содержание, потом их особенности и отличия, наконец выразим свое мнение об их относительном достоинстве.

По всем трем редакциям устав Владимиров состоит из трех существенных частей: первая определяет княжеское жалованье для (соборной) церкви, вторая - пространство церковного суда по отношению ко всем христианам, третья - круг церковного ведомства, или церковных людей. В первой части великий князь Владимир говорит, что он создал церковь святой Богородицы в Киеве и дал этой церкви десятину по всей земле Русской ("от всего княжа суда десятую векшю, из торгу десятую неделю, из домов на всяко лето от всякаго стада и от всякаго жита"). Во второй продолжает, что он на основании Номоканона "сгадал с своею княгинею Анною и с детьми, яко не подобает ни князю, ни боярам, ни судиям, ни детям его, ни всему роду судити судов церковных и вступатися в церковныя люди", что он "дал те суды митрополиту и епископу по всей земле Русской, где ни суть христиане", и действительно исчисляет самые суды церковные, или те преступления, в которых суду Церкви должны подлежать все христиане земли Русской. К таким преступлениям отнесены дела двоякого рода: 1) дела против веры и православной Церкви, именно: еретичество, волшебство и колдовство или уреканье (укоризна) в них; 2) дела семейные в обширном смысле, противные чистоте нравов: похищение жен, вступление в брак в запрещенных степенях родства и свойства, драка между мужем и женою об имении, обличенное прелюбодеяние, развод, укушение и побои родителям от детей и тяжбы о наследстве между детьми или братьями умершего. Наконец, в третьей части великий князь исчисляет церковных людей, составляющих круг церковного ведомства. Тут поименованы: 1) лица, служащие Церкви и принадлежащие к духовному сословию: игумен, поп, диакон, попадья и кто в клиросе (т. е. дьячок и пономарь), попович, чернец, черница (монастыри) и просвирница ; 2) лица, предоставленные только покровительству Церкви или получающие от нее содержание: слепец, хромец (больницы), задушный человек, т. е. раб, отпущенный господином на волю по духовному завещанию, и сторонник (гостиницы, странноприимницы). Об этих церковных людях замечено, что они во всех своих винах подлежат только суду митрополита или епископа. Вот общая, так сказать, основа всех известных списков устава Владимирова, то, в чем все они сходны между собою!

Обращаясь к особенностям каждой редакции, составляющим как бы отступления их от этой общей основы, мы должны сказать, что в списках краткой редакции главная особенность есть предисловие, помещенное в начале устава. Здесь после слов: "Во имя Отца и Сына и Святаго Духа" - великий князь говорит, что он, Владимир, нареченный в святом крещении Василий, сын Святославль, внук Игорев и блаженной Ольги, принял крещение от греков - от Фотия патриарха и царей Константина и Василия, что дали ему первого митрополита в Киев Михаила (по списку № 2 - Леона), который крестил всю землю Русскую, и что уже по прошествии многих лет создал он (князь) церковь святой Богородицы в Киеве... и проч. Затем в первой части устава особенности нет никакой; во второй - также нет, кроме замечания (по списку № 1): "Дал есмь (церковные суды) по тому же, яко и в Цариграде, митрополиту Михаилу и всем епископом", хотя митрополит Михаил скончался еще до создания Десятинной церкви и издания Владимирова устава. Наконец, в третьей части особенность та, что в числе лиц, призреваемых Церковию, помещены вдова, калека и прикладень, или прикладник. Переходов от одной части к другой или вносных мыслей и послесловия в списках краткой редакции нет.

В списках средней редакции в одних (№ 3 и 4) предисловия вовсе нет, а в других (№ 1 и 2) есть, и очень обширное. В нем после слов: "Во имя Отца и Сына и Святаго Духа" - великий князь излагает, что он отправлял послов во все страны для испытания вер, рассматривал разные законы вместе со своими боярами, обрел единую веру правдивую - христианскую, во время крещения своего внезапно исцелился от болезни, взял первого митрополита Михаила от патриарха (без имени) и от всего Собора, получил от этого митрополита подробное наставление в вере и благословение создать Десятинную церковь в Киеве. В первой части устава по одним спискам (№ 3 и 4) особенностей также нет, а по другим (№ 1 и2) есть: подробнее исчисляются виды десятины вместе с другими пожертвованиями великого князя Владимира на церкви и излагается вносная мысль о назначении десятин или вообще церковного богатства для нищих, больных, странников, вдовиц и проч. Во второй части уже по всем спискам есть особенности, и одни и те же: а) между преступлениями против веры и Церкви упоминаются еще святотатство, ограбление мертвых тел, повреждение могил, повреждение стен церковных, введение или внесение животных в церковь без большой нужды и другие неподобные дела в церкви; б) между преступлениями против семейных отношений и чистоты нравов: укоризна или обвинение в незаконном сожительстве,- и в) вся эта часть оканчивается словами Владимира: "Тии вси суди церкви дани суть; князю, и бояром, и судиам во те суды не уступатись: то все дал есмь по первых царех ряжению, по Вселенских великих святых седми Събор великих святитель; аще кто преобидит наш устав, какож уставиша святыи отцы, таковым непрощенем быта от закона Божиа, горе собе наследуют". Непосредственно после сего, как бы при переходе от второй части устава к третьей, по всем спискам предоставляется ведомству Церкви новый, особый род дел в следующих словах: "Еже искони уставлено ест и поручено ест святым епископом: городскии торговыи веси и всякиа мерила (№ 3 и 4: и спуды, и свесы, и ставила),- от Бога искони тако уставлено ест, епископу блюсти без пакости, ни умножити, ни умалити; за все то дати ему ответ в день суда, яко и о душах человеческих". Вслед за тем в третьей части а) в числе людей церковных стоят лечец, или врач, и прощеник, и б) после слов, что все эти люди подлежат в своих делах суду митрополита или епископа, прибавлено: "Аже будет обида (№3 и 4: речь) иному человеку с ним, то обчий суд", т. е., если церковные люди будут по какому-либо делу судиться с мирскими, то суд должен быть общий, совместный у начальства духовного и гражданского.

Наконец, списки обширной редакции имеют особенности или прибавления к общей основе устава и в предисловии, и в составных частях, и в послесловии. Особенности предисловия в этих списках почти те же самые, что и в списках краткой редакции, только вместо Михаила первым русским митрополитом называется здесь Леон, или Леонт, за исключением одного списка (№2). В первой части выражается мысль, что десятина пожалована великим князем Владимиром из всего княжения не на одну только церковь Десятинную в Киеве, но и вообще на соборные церкви по всей земле Русской. Во второй а) пред подробным исчислением церковных судов сделано замечание: "И своим тиуном приказываю церковнаго суда не обидити, ни судити без владычня наместника", и б) при исчислении самых судов к тем особенностям, какие мы видели в списках средней редакции, прибавлены еще другие, именно: аа) между делами против веры и Церкви подробнее означены виды волшебства и вновь помещены разные виды отправления языческих богослужебных обрядов; бб) между делами против семейных отношений и чистоты нравов поименованы: нанесение побоев снохою свекрови, защита мужа женою во время драки его с другим человеком, сопровождающаяся причинением вреда последнему, покинутие материю незаконнорожденного своего дитяти, противоестественные пороки; в) в заключении этой части не только повторено сказанное в списках средней редакции, но и присовокуплено: "А своим тиуном приказываю суда церковнаго не обидети и с суда давати 9 части князю, а десятая святей Церкви" - и подробно изображена за обиду суда церковного ответственность и в сей жизни, и в будущей. На переходе от второй части к третьей и здесь стоит статья о мерах и весах, поручаемых наблюдению епископов, как в списках средней редакции, выраженная почти теми же словами. В третьей части повторяются особенности средней редакции при исчислении людей церковных и отчасти краткой; отнесен только к ним здесь еще паломник (странник для богомолья); повторяется также замечание о суде общем, или сместном. Наконец, после третьей части в списках обширной редакции помещено еще следующее общее заключение устава: "Кто приступит си правила, якоже есмы управили по святых отец правилом и по первых царев управленью, кто имет переступити правила си, или дети мои, или правнучата, или в котором городе наместник, или тиун, или судья, а пообидят суд церковный, или кто иный, да будут проклята в сий век и в будущий семию Зборов святых отец Вселенских".

Если сравним теперь между собою списки всех трех редакций по их особенностям, то окажется, что краткая редакция имеет сходство только с обширною в предисловии и в третьей части, а с среднею не имеет никакого; средняя, отличаясь совершенно от краткой, имеет сходство с обширною в составных частях устава; наконец, обширная, сходствуя в разных отношениях и с краткою, и с среднею, отличается, однако ж, от них и в предисловии, и в составных частях, и по своему общему заключению. Если сравним между собою самые особенности, то их можно разделить на два класса: на существенные и несущественные. Существенные - те, которые касаются самого существа или составных частей устава о церковных судах и людях и прибавляют к общей основе нечто новое, чего не могло быть из нее выведено посредством умозаключения, расширяют пространство церковного ведомства и суда. Таковы в списках краткой редакции и в некоторых - обширной: а) причисление к церковным людям вдовицы и прикладника; в списках средней и обширной - б) целый ряд дел против Церкви: святотатство, ограбление мертвых тел, повреждение могил, повреждение стен церковных, введение животных в церковь и под.; в) статья о мерах и весах; г) закон о суде общем, или сместном; в списках одной обширной редакции: д) подчинение суду церковному тайного языческого богослужения; е) дела о неблагопристойной защите мужа женою, о покинутии материю незаконнорожденного младенца, о противоестественных пороках; ж) приказ тиунам давать с суда девять частей князю, а десятую - святой Церкви и з) причисление к церковным людям паломника. Несущественными особенностями можно назвать те, которые не касаются самих составных частей устава, не расширяют пределов церковного суда, не прибавляют к общей основе этих частей ничего нового, а только а) подробнее развивают то, что в ней находится, например подробнее исчисляют дела волшебства, виды семейных преступлений, людей церковных, принадлежащих к духовному сословию, и б) касаются предисловия устава, приложений или примечаний после той или другой части и заключения. Все такого рода особенности могли быть помещаемы или опускаемы в разных списках устава без всякого ущерба для самого устава как законодательного акта.

Что же сказать наконец об относительном достоинстве рассмотренных нами редакций церковного устава Владимирова? Без всякого сомнения, ни одна из них не представляет этого устава во всей целости и в том подлинном виде, в каком он вышел из рук законодателя; все это только копии, в которых переписчики частию по собственному мудрованию (например, в предисловии), а более по требованию обстоятельств, места и времени позволяли себе изменять слова и обороты речи и делать прибавления или сокращения как в несущественных, так и в существенных частях: к такому заключению невольно приводит крайнее разнообразие списков между собою, даже трех древнейших. Какую же из редакции должно признать, по крайней мере, наиболее приближающеюся к подлиннику, до нас не дошедшему?.. Конечно, можно представлять так, что древнейшею редакциею была короткая; потом к ней с течением времени делались прибавления более и более, и образовались редакции средняя и обширная, хотя этой мысли подтвердить ничем положительным нельзя. Но можно и, наоборот, представлять древнейшею или ближайшею к подлиннику редакцию обширную, в которой мало-помалу сделаны сокращения, послужившие основанием для остальных редакций. И, во-первых, древний список обширной редакции несомненно относится к XIII в., сохранившись в рукописи этого века, тогда как древние списки краткой и средней редакции дошли до нас уже в рукописях XV и XVI столетий, только переписанных с подлинников XIII в.: кто поручится, что при этой переписке не потерпели означенные списки никакой перемены? Притом древний список краткой редакции находится в такой летописи, которая вообще есть не что иное, как сокращение древнего временника Киевского, и составитель которой, несомненно, позволял себе сокращать древние документы. Во-вторых, особенности, отличающие обширную редакцию от средней и краткой или от одной какой-либо из них, совершенно сообразны со временем происхождения устава Владимирова и гораздо естественнее и удобнее могли быть опущены в позднейших списках, нежели привнесены в них. Например, в обширной редакции подчиняется суду церковному тот, кто молится под овином, или в рощении, или у воды и подробно исчисляются потвори (колдовство), чародеяния, волхвования, чего нет в обеих других редакциях: если в какое время, то особенно при начале у нас христианства, когда еще весьма свежи были в народе языческие суеверия, когда даже открыто позволяли себе действовать волхвы и многие новообращенные христиане, не понимая сущности новой веры, по привычке обращались иногда к обрядам своего прежнего богослужения, все такие дела и очень прилично и вместе необходимо было поручать внимательному наблюдению духовенства. Но, когда по прошествии нескольких веков эти языческие суеверия мало-помалу ослабели в народе, или потеряли свой прежний смысл, или даже вовсе искоренились, не гораздо ли приличнее было (например, в XVI в.) не упоминать о них и в церковном уставе? Помещен также в обширной редакции приказ великого князя тиунам давать с суда десятую часть святой Церкви, не находящийся в двух других редакциях; сколько, с одной стороны, естественна такая статья в подлинном уставе Владимира, при котором только что был дан и действительно имел силу закон о десятине, столько же с другой - естественно опущение ее в списках устава, написанных в позднейшее время, когда закон о десятине уже не действовал. Равным образом и закон о городских мерах и весах, предоставленных по обширной и средней редакциям устава наблюдению духовенства и на самом деле имевший силу у нас еще в XII-XIII вв., мог быть исключен в краткой редакции устава в XV или XVI в., когда закон этот уже не действовал и наблюдение за весами и мерами поручено было светскому начальству. Вообще, снимая в разные времена для руководства себе копии устава Владимирова, наши духовные удобно могли и без стеснения своей совести, и без опасения со стороны светского начальства делать сокращения в уставе, опуская в нем законы, уже не действовавшие и отмененные правительством, но привносить по произволу новые постановления в устав равноапостольного, предоставлять его именем себе новые права не могло наше духовенство без стеснения своей совести, а также и без опасения со стороны светских властей, которые имели возможность обличить подлог на основании древних документов. В-третьих, наконец, самое заключение, которое находится только в списках обширной редакции и содержит в себе проклятие на нарушителей устава и обидчиков суда церковного, очень было прилично и уместно в подлинном уставе Владимира, который действительно, по свидетельству преподобного Нестора, и в другом своем постановлении собственно о десятине (если только оно, как увидим, не тождественно с настоящим) "написав клятву и положив ее в Десятинной церкви, рек: "Аще кто сего посудит, да будет проклят". Нельзя не заметить, что подобные клятвы находятся и во всех наших древних грамотах, жалованных духовенству.

Впрочем, отдавая преимущество обширной редакции устава Владимирова, как, вероятно, древнейшей и ближайшей к подлиннику, мы тем не думаем отнимать всякое значение у двух остальных редакций; напротив, полагаем: то, в чем все они согласны между собою, что составляет их общую основу, то несомненно можно считать принадлежавшим подлинному уставу святого Владимира, а особенности обширной редакции существенные (о несущественных не говорим), отличающие ее от средней, или краткой, или от обеих вместе, можно приписывать этому подлинному уставу только с вероятностию.

II. Но точно ли этот подлинный устав Владимиров существовал? Точно ли равноапостол русский дал основанной им Церкви особое законоположение, которого списки, хотя не совсем верные, дошли до нас? Подлинность каждого исторического памятника подтверждается двоякого рода свидетельствами: внешними и внутренними. Имеет ли устав, приписываемый святому Владимиру, те и другие?

В XIII в. этот устав несомненно существовал и был признаваем за Владимиров: от XIII в. дошли до нас три списка устава, где он прямо и усвояется просветителю России; и в конце того же столетия один из наших святителей в послании своем к князю владимирскому, говоря о судах церковных, перечисляет их точными словами этого устава, замечая в заключение: "То все суды церковный даны законом Божиим, прежними цари и великими нашими князьми, князю, и бояром, и судиям в те суды нелзе въступатися". Необходимо допустить, что устав существовал и до XIII в., а не теперь только кем-либо измышлен и подложен, потому что в этом столетии он а) является уже в трех или даже в четырех (если присовокупим и список, каким пользовался Владимирский епископ в означенном выше послании к князю) очень несходных между собою списках - свидетельство, что устав долго уже употреблялся и успел оразнообразиться; б) является распространенным по всей России, так как один список писан в Новгороде, другой - во Владимире на Волыни, третий - в Переяславле Суздальском, четвертый находился тогда во Владимире на Клязьме; в) является внесенным в кодекс законов церковных: в Кормчие и в одну из летописей; и г) несомненно действовавшим в Церкви, потому что на суды, предоставленные в нем духовенству, один из иерархов смело указывал владимирскому князю как на действительно принадлежащие церковной власти. Если предположить, что устав подложен в XIII в., то надобно допустить, что он подложен не в одном, а разом в трех или в четырех видах, подложен в трех или четырех разных местах России и, не утвержденный никакою властию, вопреки всякой вероятности мог получить важность закона для Церкви и государства.

Есть указания, хотя уже не столь ясные, на существование устава Владимирова и в XII в. В 1150 г. смоленский князь Ростислав Мстиславич в уставной своей грамоте, данной Смоленской епископии по случаю учреждения ее, перечислив десятины и другие дани, которые он назначал для содержания епископа и соборной церкви, продолжает: "А тяж епископских не судити никому же, судит их сам епископ: первая тяжа роспуст..." Спрашивается: с чего это вздумалось князю при исчислении тяж (судов) епископских первою назвать роспуст? Не прямое ли здесь указание на существовавший уже устав Владимиров, в котором точно по всем его спискам при исчислении судов церковных на первом месте стоит роспуст?.. И, вообще, с чего вздумалось удельному князю смоленскому дать новоучрежденной своей епископии уставную грамоту о десятинах и судах церковных, и дать, заметим, по согласию и утверждению митрополита Киевского Михаила, если бы чего-нибудь подобного не существовало уже в Русской Церкви? Устав о десятинах Владимиров действительно существовал и соблюдался; и, без сомнения, по примеру этого-то устава Ростислав Мстиславич даровал своей Смоленской епископии собственное постановление о десятинах, составляющее первую половину его грамоты; не так же ли точно он даровал в последней половине грамоты собственное постановление и о судах церковных для Смоленской епископии, последуя прежде бывшему и действовавшему в Русской Церкви уставу об этих судах? Правда, Ростислав в своей грамоте не ссылается на устав Владимиров о судах церковных и самые суды исчисляет несколько иначе, подчиняя ведомству епископскому менее предметов. Но он не ссылается также и на устав Владимира о десятинах, бесспорно существовавший... А исчисление судов в другом виде означает только, что удельный князь хотел сделать частное приложение в своей области общего устава о церковных судах, предоставить своему епископу несколько менее предметов для ведомства точно так же, как он сделал частное приложение и устава о десятинах, исчислив и определив их в грамоте по своему усмотрению с величайшею подробностию. Еще за несколько лет прежде новгородский князь Всеволод-Гавриил Мстиславич (1117-1136) дал такой же частный устав для Новгородской епархии, который уже очевидно составлен по образцу устава Владимирова, прямо ссылается на пример святого Владимира, давшего десятину киевской Десятинной церкви, исчисляет те же самые суды церковные, какие поименованы в уставе Владимировом по его обширной редакции, очень сходно с ним говорит о мерилах и людях церковных, буквально повторяет наказ тиунам суда церковного не обидети, давать десятую часть с суда святой церкви - новгородской Софийской, повторяет те же угрозы на нарушение устава и проклятие на обидчиков церковного суда, хотя имеет и свои особенности как частные применения общего устава к условиям Новгородской области. Предположить, что этот частный устав Всеволодов, равно как и устав Ростиславов Смоленской епископии, - подложны, нет никакого основания, хотя они и дошли до нас в поздних списках и, может быть, имеют немалые перемены против своих подлинников: нельзя объяснить, почему бы в каком-нибудь XIV, XV или XVI в. местное духовенство решилось измыслить означенные уставы и приписать их этим именно князьям, когда уже ни имя первого для новгородцев, ни имя последнего для смолян не могли иметь особенного значения и обязывать их к исполнению уставов?

Думаем, наконец, что устав Владимиров о церковных судах существовал и в XI в. и действительно дан самим равноапостолом, только дан, по всей вероятности, нераздельно с тою заповедию (клятвою) о десятине, которую, по свидетельству преподобного Нестора, Владимир, написав, положи в Десятинной церкви. Правда, летописец прямо этого не выражает и, сказав сообразно со своею частною целию о десятые (так как повествует о Десятинной церкви), не упоминает о прочем содержании грамоты, но приведенные им из нее заключительные слова Владимировы: "Аще кто сего посудит, да будет проклят" - кажутся заимствованными из известного устава Владимирова о судах церковных. А кроме того, весьма замечательно, что и новгородский князь Всеволод, и смоленский Ростислав, давая своим местным епископам грамоты о десятинах, без сомнения по примеру грамоты Владимировой о том же предмете, неоспоримо существовавшей, помещают в этих своих грамотах и уставы о церковных судах и людях... Не без причины также составители летописи Никоновой и Степенной книги представляют устав святого Владимира о десятинах и о церковных судах за один и тот же устав, положенный в Десятинной церкви. Не без причины во всех доселе известных списках устава Владимирова о церковных судах в самом начале его помещен устав о десятине. И, вникая в сущность того и другого устава, невольно приходишь к мысли, что один из них неизбежно вызван был другим и оба должны были составить одно целое. Когда святой Владимир, построив Десятинную церковь в Киеве, повелел давать для содержания ее десятину от всего имения княжеского и, следовательно, в частности, от всякого княжа суда по всей земле Русской, ему необходимо было для ясности и удобоприложимости этого узаконения тогда же определить: а) какие же суды не суть княжи, в которые не подобает вступатися ни князю, ни тиунам его и с которых, следовательно, не должно собирать десятины, т. е. суды церковные, б) какие люди по всей земле Русской не должны подлежать суду княжеских тиунов и взносить десятину, т. е. люди церковные. Так дело и представляется в известном ныне церковном уставе Владимировом: "Я, - говорит великий князь, - создал церковь Десятинную в Киеве, дал ей для содержания десятину по всей земле Русской из княжения, именно от всего княжа суда десятую векшу, а из торгу десятую неделю... и проч. Потом на основании Номоканона, сгадав с своею княгинею и с детьми, что не подобает ни князю, ни тиуном его судити следующих судов... как принадлежащих Церкви, равно и следующих людей церковных... дал те суды митрополиту и епископам". По крайней мере, должно допустить, что, если святой Владимир несомненно дал закон о десятине, ему необходимо было дать закон и о судах церковных, когда приложение первого как не вполне определенного начало встречать неизбежные препятствия, и что оба эти постановления, столько соприкосновенные и близкие между собою, весьма естественно было князю изложить потом в одном письменном уставе.

Имеет ли церковный устав Владимиров и внутренние признаки своей подлинности? Т. е. все ли в нем сообразно с обстоятельствами и места, и времени его происхождения, и первоначального существования? Припомнив предварительно, что все дошедшие до нас списки устава Владимирова суть только копии его, допустившие в себе с течением времени более или менее важные изменения, что к подлиннику можно относить с несомненностию одно то, в чем списки разных редакций сходны между собою, и только с вероятностию - то, что составляет существенные особенности редакции обширной, мы, не обинуясь, отвечаем на предложенный вопрос утвердительно. Язык устава по всем редакциям носит на себе печать глубокой древности и несомненно мог принадлежать времени Владимира: два-три слова, кажущиеся не столь древними, могли быть внесены в устав переписчиками XIII в. без ущерба для существа устава. В содержании его предоставляются ведомству церковному известные суды, в которые запрещено вмешиваться судиям гражданским, и в близком к тому времени гражданском уставе, известном под именем Русской Правды, действительно эти суды опущены. Несогласие оказывается одно: тяжбы детей и братьев о наследстве в церковном уставе подчинены суду духовенства, а по Русской Правде их судит князь чрез своих отроков. Но это означает только или отмену прежнего закона в последующем законодательстве, или то, что наследственные дела по желанию тяжущихся или по существу и обстоятельствам самих дел могли быть судимы и духовным судом, и светским. Далее в церковном уставе исчисляются люди, подведомые митрополиту и епископам, вместе с некоторыми заведениями - и одни из этих людей и заведений несомненно уже существовали во дни святого Владимира, другие могли существовать, по крайней мере, к концу его царствования. Были тогда у нас, как мы видели, и митрополит, и епископы, и священники, и диаконы, и весь клир, по неоспоримым свидетельствам. Были, как увидим, монастыри и, следовательно, чернецы и черницы, игумены и игуменьи. Были паломники и, без сомнения, странники, слепцы, хромцы и врачи. Могли быть, как и всегда в христианстве, люди, чудесно исцеленные, также рабы, отпущенные господами на волю по духовным завещаниям. Могли быть для больных, вдов, сирот и пришельцев больницы и гостиницы, хоть немногие, особенно если припомним, каким милосердием к нищим отличался святой Владимир, княживший еще 28 лет после своего крещения. Что касается до хронологической и исторической несообразности, встречающейся в самом начале устава, будто великий князь Владимир принял от Цареградского патриарха Фотия первого митрополита Киеву Леона, то она, как известно, находится только в некоторых списках, относится к особенностям их несущественным и потому не может быть вменяема списку первоначальному. Другая историческая несообразность устава, подчиняющего волхвования и чародеяния суду церковному, тогда как история представляет у нас в начале действующими против волхвов князя и его чиновников, не есть несообразность. Великий князь Ярослав в 1024 г. и чиновник княжеский Ян в 1071 г. преследуют и казнят волхвов, собственно, как возмутителей общественного спокойствия, как злодеев, невинно умертвивших множество жен и требовавших немедленного наказания без всякого нарочитого разбирательства самого их учения. А вот когда в то же время явился волхв в Новгороде и начал проповедовать прямо против веры христианской и прельстил многих, здесь мы видим уже действующим всенародно и рассуждающим о вере епископа; князь Глеб обнажил свой меч против волхва уже вслед за тем, когда последний произвел великий мятеж в народе. Наконец, выражения, встречающиеся в средине и конце устава, что святой Владимир предоставил известные дела церковному ведомству на основании Номоканона, "по первых царей уряженью и по Вселенских святых семи Зборов великих святитель", мы не имеем права принимать в таком строгом смысле, будто наш равноапостол буквально позаимствовал из означенных источников все свои церковные узаконения. Довольно, если одни из них, действительно, взяты из Номоканона и тех законов Моисеевых, которые обыкновенно входили в состав Кормчих, а другие дарованы, по крайней мере, согласно с духом Номоканона, т. е. с общим духом и смыслом правил церковных и гражданских постановлений, данных древними христианскими государями в пользу Церкви.

III. Церковный устав Владимиров точно и есть таков. Он представляет, с одной стороны, извлечение из греческого Номоканона и входивших в состав его законов Моисеевых, а с другой - опыт русского самостоятельного законодательства, согласного с духом Номоканона. В этом уставе излагается двоякий суд Церкви: суд, так сказать, частный, простирающийся на одних людей церковных, и суд общий, простирающийся на всех мирян, и, кроме того, излагаются два особые постановления о десятине и торговых мерах и весах.

В отношении к людям церковным устав говорит, что они во всех своих делах должны подлежать ведомству и суду только своего духовного начальства - митрополита и епископов и не подчинены начальствам светским. Это узаконение, усвояющее такое важное преимущество Церкви, действительно заимствовано из Номоканона - из правил соборных и постановлений греческих государей. Но у нас оно отчасти расширено и отчасти изменено. Расширено потому, что к людям церковным, которые освобождаются от подсудности гражданской власти, кроме собственно духовенства, белого и монашествующего, пользовавшегося этим правом издревле, относит еще лица, принятые только Церковию под ее покровительство или получающие от нее содержание, каковы слепец, хромец, лечец, прощенник, задушный человек, сторонник, паломник, также больницы, гостиницы, странноприимницы, чего по греко-римским законам не видим. Такое расширение закона могло быть выведено из тех постановлений, которыми ведомству епископов в Греции были подчинены богоугодные заведения, устроенные под покровом Церкви для содержания больных, престарелых, нищих, для приема странников и под., а следовательно, подчинялись некоторым образом и самые лица, поступавшие в эти заведения. Изменено потому, что по всем делам и тяжбам между людьми церковными и посторонними повелевает учреждать суд общий, т. е. состоящий из судей церковных и светских, кто бы ни был ответчик - лицо духовное или мирянин, тогда как по греческим законам такие дела были судимы одним тем начальством, которому подведем был ответчик: духовным - если он был духовного звания, светским - если был мирянин. Впрочем, и эта перемена могла быть основана на законах византийских, по которым, с одной стороны, епископ имел право пересматривать приговоры светских властей по делам, касавшимся лиц духовного звания, а с другой - местное гражданское начальство обязывалось утверждать решение епископа по делам между мирянином и духовным, если оба тяжущиеся были довольны этим решением, а если нет, то пересматривать тяжбу вновь.

Определяя круг дел, в которых суду Церкви подчиняются не одни уже люди церковные, но и все миряне или все вообще христиане, устав Владимиров перечисляет, в частности: 1) преступления против веры и Церкви: отправление языческих обрядов, еретичество, волшебство, святотатство, ограбление мертвых тел, введение или внесение в церковь животных без нужды - это согласно с греческим Номоканоном; 2) дела брачные, семейные и находящиеся в связи с ними преступления против чистоты нравов: вступление в брак в запрещенных степенях родства и свойства, похищение женщин, разводы, блуд, прелюбодеяние, оставление материю незаконнорожденного своего дитяти, противоестественные пороки - также согласно с Номоканоном. Но устав Владимиров имеет и здесь свои особенности. Он, во-первых, при исчислении того или другого класса дел, подлежащих суду церковному, указывает на некоторые частные случаи, на некоторые виды преступлений, вовсе не упоминаемые в законодательстве византийском. Таковы именно: между делами против веры и Церкви - повреждение храмов и могил, а между делами семейными - неблагопристойная защита мужа женою и нанесение побоев снохою свекрови, хотя этим указанием частные случаи только разъясняется содержание закона, а не привносится ничего нового. Во-вторых, подчиняет суду церковному некоторые дела, которые по греко-римским законам подлежали разбору и преследованию не духовного, а гражданского начальства. Разумеем преступления против святости власти родительской и тяжбы между детьми и братьями умершего о наследстве. Оба означенные постановления, несогласные с гражданскими законами Византии, устав наш мог заимствовать из законов Моисеевых, входивших в состав Кормчих, и таким образом остаться согласным с греческим Номоканоном. Наконец, что всего важнее, перечислив суды церковные, устав Владимиров присовокупляет: "Князю, и боярам, и судьям их в те суды нельзе вступатися", тогда как в Греции было иначе. Там известные дела, предоставленные суду Церкви, могли подлежать и суду гражданскому. Церковь судила их с церковной стороны как дела совести, определяла их нравственное значение, полагала за них епитимий, употребляла и другие свойственные ей меры для вразумления и обращения согрешивших; мирская власть могла рассматривать те же самые дела со стороны гражданской как преступления общественные и часто для наказания их и пресечения употребляла свои меры. Можно, впрочем, думать, что устав Владимиров, вообще не отличающийся как первый опыт в своем роде точностию и отчетливостию выражений, запрещает гражданским начальствам вмешиваться в суды церковные, собственно поколику они суть церковные с той их стороны, с какой они должны подлежать ведомству единственно духовенства, а о другой, гражданской, их стороне только умалчивает. Это тем вероятнее, что дела, например о волхвовании и волхвах, подчиненные в уставе суду церковному, с гражданской стороны были судимы у нас, по свидетельству истории, и преследуемы мирскою властию еще при Ярославе и его детях. Странно только, что суды, предоставленные в уставе Владимировом духовенству, в Русской Правде или гражданском законодательстве того почти времени вовсе не упомянуты, кроме судов о наследстве, хотя это и можно объяснять только неполнотою означенного законодательства.

Статья о церковной десятине, изложенная в уставе Владимировом, могла быть заимствована из постановлений Моисеевых (Лев. 27. 30), хотя и не из тех, которые входили в состав Кормчих. Впрочем, и сам князь не выдает ее (и ее только одну) заимствованною из греческого Номоканона и в этом отношении она может быть названа самостоятельною статьею русского устава, потому что предоставляла русскому духовенству пользоваться таким правом, которого греческое духовенство никогда не получало от своего правительства.

Наконец, статья о торговых мерах и весах прямо основывается в уставе Владимировом на законе Божием и действительно заимствована из тех постановлений Моисеевых, которые входили в состав Кормчих. А с другой стороны, имела опору и в узаконениях греческих государей.

Таким образом оказывается, что наибольшую часть узаконении, и самых главных, церковный устав нашего равноапостола позаимствовал из греческого Номоканона, хотя, надобно заметить, не исчерпал всего источника, так как ведомству греческой иерархии подчинены были еще некоторые другие предметы, вовсе не упомянутые в нашем уставе.

И если, с другой стороны, на все эти узаконения он положил собственную печать, если даже дополнил их, предоставив духовенству в России новые права, каких в Греции оно не имело, то все это сделал согласно с духом Номоканона или на основании законов Моисеевых, входивших (кроме статьи о десятине) в состав Номоканона. А потому несправедливо было бы утверждать, вопреки ясных слов самого устава об его источниках, будто некоторые статьи его (например, о десятинах, о делах по наследству, о причислении к людям церковным больных, странников, паломников и богоугодных заведений) позаимствованы из Польши и других стран Западной Европы, потому только, что там действительно все эти предметы и лица подлежали суду церковному во дни святого Владимира, хотя мы не отвергаем, что нашему великому князю и его советникам могли быть известными установления Западной Церкви, действовавшие в соседственной Польше.

Приспособленный к потребностям жизни русской, церковный устав Владимиров должен был иметь на нее самое благодетельное влияние. Одни из постановлений этого устава - против волхвований, чародеяний, молений под овином, или в роще, или у колодца прямо направлены были к искоренению в России всех остатков язычества и к утверждению православной веры и Церкви. Другие, определявшие в подробностях отношения семейные, которые прежде для русского язычника были почти вовсе неопределены, и преследовавшие преступления против чистоты нравов, которые прежде едва ли и считались преступлениями и вовсе не преследовались судом, также поручавшие наблюдению духовенства торговые меры и весы, имели целию пересоздать в России семейство, а вместе очистить, возвысить и утвердить все общество, весь государственный быт на новых, христианских началах. Третьи, поручавшие покровительству и попечению Церкви больных, нищих, странников, паломников и предоставлявшие духовенству десятину, между прочим, для содержания больниц, гостиниц, странноприимниц, служили первым началом к учреждению в России богоугодных заведений общественной благотворительности, которые прежде у нас совершенно были неизвестны. Нельзя после этого не сознаться, с какою мудростию при всей кажущейся безыскусственности и простоте составлен первый опыт нашего церковного законодательства. Он с первого раза указывал новоучрежденной Церкви Русской такое положение, в котором она могла действовать с наибольшею пользою и для себя - для своих высоких целей, и для юного, только что установившегося государства, проникать в самую внутреннюю его жизнь, освятить и воссоздать самые основы этой жизни, влить в нее новые стихии.

С церковным уставом святого Владимира снесем теперь некоторые другие свидетельства о тех преимуществах, какими пользовалось наше духовенство вначале. Равноапостольный князь равнялся Константину Великому почитанием служителей Христовых и не только часто советовался с ними, как уставить закон Божий посреди недавно просвещенного народа, но и позволял им давать совещательный голос в делах гражданских. Летописец рассказывает замечательный случай.

Однажды, когда в России умножились разбои, епископы пришли к Владимиру и сказали ему: "Вот умножились разбойники, зачем ты не казнишь их?" Он отвечал: "Боюсь греха". Епископы заметили: "Ты поставлен от Бога на казнь злым, а на милость добрым; тебе следует казнить разбойников, только с испытанием". И Владимир решился отменить древний народный обычай, по которому за разбой взимаема была только вира, или плата, и начал согласно греческим законам казнить злодеев смертию за смертоубийства. Вскоре, однако ж, когда по причине умножившейся рати со врагами потребовались средства для покрытия издержек войны, епископы вместе со старейшинами снова пришли к князю и предложили ему восстановить виры, с тем чтобы они шли на оружие и на коней. Владимир и теперь согласился, сказав: "Да будет так", и стал жить по устроенью отца своего и деда. Нельзя сомневаться, что подобное же значение имело русское духовенство и во дни Ярослава, о котором летописец заметил: "Попы любяше по велику, излиха же черноризцы".

Важные преимущества получило русское духовенство от первых князей в самых способах содержания. Святой Владимир, построив в Киеве церковь Десятинную, которую называет в уставе соборною, назначил для нее десятину - право, каким в Греции ни один собор, ни даже кафедры патриархов не пользовались. В назначении этой десятины наш князь, не подражая грекам, не подражал и Западной Европе. Там подать десятинная была повсеместная, назначалась для всех церквей, даже приходских, и собираема была со всех мирян, со всех подданных того или другого государя, отчего происходили иногда немалые затруднения и беспокойства. Наш князь назначил десятину только для одной главной, соборной церкви киевской и назначил, нимало не обременяя своих подданных, только из своего княжеского имения и из собственных доходов: "Се даю, - сказал он, - от имения моего и от град моих десятую часть", т. е., вероятно, от тех град, которые (вместе с селами) составляли собственно область его великого княжения и с которых шли великому князю разные дани и доходы, а не с тех градов и областей, которые раздал он детям своим и которые должны были доставлять содержание и подать своим местным князьям, уделявшим из нее отцу своему только известную долю. В уставе своем святой Владимир означил самые статьи доходов, какими пользовался он в своем великом княжении и с которых десятину пожаловал на Десятинную церковь. Я дал ей, говорит он: а) от всего княжа суда десятую векшу, так как по тогдашним обычаям и законам у нас во время производства судов с виновных взимаемы были в наказание денежные пени (называвшиеся вирами и продажами), шедшие преимущественно в казну княжескую; б) из торгу десятую неделю, потому что за право торговли собираемы были, и вероятно еженедельно, определенные пошлины с продававшихся товаров, которые также шли в пользу князя ; в) из домов на всяко лето от всякого прибытка, и от лова княжа, и от стад, и от жит десятину, это указывает на тогдашние наши ежегодные подати, которые собирались с домов, или дымов, и платились князю не деньгами, а, как говорится, натурою, т. е. теми произведениями земли или промыслами, какими кто из жителей занимался, - хлебом, скотом, медом, шкурами разных зверей, убитых на ловле: белок, горностаев, соболей и проч. Не знаем, как велики были доходы великого князя киевского по всем означенным статьям, но, без сомнения, они были весьма значительны. А следовательно, и десятина с них, шедшая для Десятинной церкви, была немалая. Ее с избытком могло доставать для содержания и самой церкви, и всего причта ее, и митрополита Киевского. А потому благочестивый и вместе мудрый князь, назначая десятину, имел в виду, как ясно значится в одном из древнейших списков его устава, и другую высокую цель: ему хотелось, чтобы жертвуемое им по доброй воле из собственных доходов на пользу соборной церкви было употребляемо духовенством и на пользу общественную - для призрения нищих, сирых, дряхлых и немощных, для принятия странников, для вспомоществования девам, вдовицам, потерпевшим от пожара или наводнения, для искупления пленных, для оказания помощи во время глада и для других подобных дел. Назначил ли равноапостольный князь десятину и для прочих соборов и епископских кафедр в России, как утверждают некоторые поздние летописи? Очень вероятно, хотя древний летописец и молчит об этом. Ибо а) в некоторых списках церковного устава святого Владимира ясно говорится, что как дал он десятину для киевской Десятинной церкви из всего своего княжения, также дал и по всей земле Русской из княжения в соборную церковь от всего княжа суда десятую векшу, из торгу - десятую неделю, из домов на всяко лето от всякого стада и от всякого жита - чудному Спасу и чудней Богородице; б) в Русской Правде, имела ли она первоначально употребление только в Новгороде или и в других странах России, определены были куны, следовавшие в десятину, в) Супрасльская летопись говорит, что первый Новгородский епископ Иоаким "уради себе монастырь десятинный" ; г) новгородский князь Всеволод свидетельствует, что Софийский собор в Киеве и Софийский в Новгороде пользовались десятиною с самого начала; д) другой новгородский князь Святослав в 1137 г. сказал вообще: "Устав, бывший прежде нас в Руси от прадед и от дед наших,- имати пискупом десятину от даний, и от вир, и от продаж, что входит в княж двор всего"; е) наконец, сохранилось сказание, что святой Владимир завещал десятину и для епископии Туровской из всего (Туровского) княжения. С другой стороны, несомненно известно, что великий князь Ярослав и на одну из приходских церквей, построенную им в Вышгороде во имя святых мучеников Бориса и Глеба, повелел властелину града давать десятую часть от дани - той, конечно, которая шла чрез этого властелина князю.

Другим источником для содержания нашего митрополита и епископов могли служить судные пошлины: не с судов только гражданских, с которых, как мы видели, отделяема была для Церкви одна лишь десятина, и притом из части собственно княжеской, но с судов церковных, предоставленных уставом исключительно ведомству иерархов. Эту мысль можно признать более, нежели за вероятную, хотя она прямо и не выражена в уставе, если мы вспомним, что у нас тогда вообще господствовала в судопроизводстве система выкупов, по которой виновный обыкновенно выкупал пред судом свою вину известною платою, или система денежных взысканий за преступления, судя по роду их и степени. Да и что значат слова самого устава: "Своим тиуном приказываю суда церковнаго не обидети, из судов из градских давати девять частий князю, а десятая святей Церкви; а кто пообидит суд церковный, платити ему собою"? Не внушается ли этим тиунам, чтобы они не только не обижали судов, точнее доходов за суды, церковных, но из судов гражданских уделяли Церкви десятину и что обидевший церковные доходы должен сам заплатить за них?.. В церковном уставе Ярославовом, о котором у нас речь впереди, даже прямо назначаются известные пошлины за церковные суды в пользу митрополита и епископов.

Третьим источником для содержания духовенства, собственно приходского, было жалованье от князя, по крайней мере со времен Ярослава, который, по свидетельству летописца, поставляя по градам и по местам церкви и попы, давал им от имения своего урок. В чем состоял этот урок, не знаем, но замечательно, что и Ярослав, благочестивый подобно отцу своему, жертвовал для церкви и служителей ее именно из своего имения.

Очень вероятно, что еще при первых христианских князьях наших духовенство наше начало мало-помалу пользоваться и добровольными приношениями своих прихожан за исправление треб церковных, как это издревле и постоянно велось в Церкви Восточной.