ФИЛОСОФИЯ НАУКИ И ИСТОРИЯ НАУКИ

Подведем некоторые итоги.

Одной из основных задач историко-научных исследований всегда считалась хронологическая систематизация и каталогизация накопленных научных знаний, теорий, идей, подходов, поиск «забытого», но полезного. Переизложение прежних теорий и представлений в свете современного знания — один из возможных путей осознания целей и задач историко-научных исследований, но далеко не единственный.

В XX веке во главу угла были поставлены задачи реконструкции прошлого знания, воссоздание различных исторических этапов развития научной мысли во всем их неповторимом своеобразии.

Сегодня история естествознания и техники осознана как дисциплина, принадлежащая вовсе не к семейству естественнонаучных и технических наук, а как дисциплина гуманитарного профиля, как раздел всеобщей истории и культурологии.

(356)

Есть и еще одна важная особенность — специфика предмета изучения. История науки и техники изучает познание во всех его ипостасях:

— знание различных типов и видов,

— науку как особый социальный институт,

— научное мышление (или творчество).

Предмет изучения истории науки и техники совпадает с тем, что традиционно принадлежало сфере гносеологии, логике и методологии науки, и что сегодня — во второй половине XX века — чаще всего называют философией науки.

Соотношение истории науки и философии науки в этом плане можно сравнить с взаимоотношением палеоботаники и ботаники. Палеоботаника специфицирована тем, что анализирует прошлые органические формы, однако она неразрывно связана с теми представлениями, классификациями, методами, которые характеризуют современную ботанику, и в известной мере должна вписываться именно в свод ботанических знаний.

Однако для того, чтобы достичь аналогичных взаимоотношений, нужна была мощная перестройка дисциплин с обеих сторон:

— и история науки изменила свой облик,

— и в сфере философского анализа науки и техники произошли существенные трансформации.

Сложилось так, что поначалу история науки и философия науки, выступающая в Новое время прежде всего как логика, очертили предметы своего исследования как совершенно независимые друг от друга. Логика как самостоятельная дисциплина имеет более чем двухтысячелетнюю историю: со времен Аристотеля она выступала как нормативная дисциплина, ставила своей целью выработку критериев истинности знания и процедур доказательств, которые приводят к установлению истины.

Бурное развитие эмпирической науки в Новое время, возникновение науки как социально организованного института, осознание ее как особого способа производства знания, поставили перед логикой новые цели. Логика развивалась теперь в связи с требованием содействовать «росту наук».

(357)

Ф. Бэкон ставит перед собой задачу разработать логику, которая была бы «учением о методе» («Новый Органон»), т.е. была бы некоторой методологией и могла бы указать ученым кратчайшие пути к «новым истинам».

В этом же идейный пафос «Рассуждения о методе» Р. Декарта, «Критики чистого разума» И.Канта и даже «Науки логики» Г.Гегеля.

По традиции, сложившейся в Новое время, логик сознательно стремился «дистиллировать» путь научного познания, отбросив все то, что не приводило к успеху, и претендуя тем самым создать нормы и стандарты самого постижения истины.

Разработка «норм» истинности (критериев истинности) и «норм» движения к истине (методов, процедур) составляет ядро логических исследований. Цели логики в XX веке были осознаны в контексте решения проблемы обоснования научного знания. Именно в этом контексте логика выглядит, вообще говоря, «полезной».

Широко популярная в первой половине века неопозитивистская традиция рассматривает логику именно в этом ключе. Неопозитивисты сумели достаточно подробно проанализировать вопрос о структуре научного знания, проблему объяснения и предсказания в науке, вопрос о гипотетичности научного знания и т.п.

Иными словами, сложившиеся в науке приемы и способы исследования получали описание в логике как некоторые регулятивные процедуры, и, с другой стороны, с точки зрения этих нормативных процедур, подвергались анализу и оценке конкретные научные теории и результаты.

Как мы уже говорили, история науки достаточно молода как самостоятельная дисциплина. Требование исторической достоверности в описании прошлого науки приводило к задаче восстановления картины научного исследования со всеми его «отклонениями», «случайностями» и «зигзагами». Картины этих описаний, как считалось, полезны для развития кругозора будущих ученых и удовлетворения любознательности. Логика же по-прежнему выглядела как «эксперт», проверяющий научную теорию на «подлинность». Таково было испытанное, устойчивое самосознание науки.

Победа эйнштейновой физики в начале XX века поставила традиционную логику в тупик. Теория Ньютона, казалось бы, была подтверждена не одним поколением тружеников науки, автори-

(358)

тет и «подлинность» ее не мог оспорить ни один логический эксперт...

Результаты А.Эйнштейна снова перевернули все вверх ногами!

Следует подчеркнуть, что кризис в физике вовсе не означал какой-то стагнации научного творчества — напротив, ученые должны были «сменить парадигму», выражаясь языком Т. Куна, и могли успешно работать дальше.

Однако в сфере философии науки спокойствие было нарушено сильнейшим образом. Предстояло заново решать вопрос о том, что такое наука и в чем суть ее кризисов, насколько закономерна смена основополагающих теорий, каков же при этих обстоятельствах логический критерий истинности и научности знания.

Как же отвечать на поставленные вопросы?

Прежняя философия науки, логика и методология не могли определить смысл «падения» ньютоновой физики. Самосознание науки должно было радикально измениться, чтобы стали возможными ответы. Начало века ознаменовалось обстоятельными и яростными дискуссиями о новых задачах, новых установках философского, логико-методологического анализа научного знания.

И тут была переосознана роль истории науки и значение ее результатов для построения логико-методологических моделей и вообще для философии науки.

Разрыв между логико-методологическими представлениями о знании и историко-научными описаниями часто объясняли различием «нормативного» и «описательного» изображений.

— Логико-методологические модели научного знания и научного поиска претендовали на роль «нормы» или «образца», согласно которым должно действовать в науке.

— История науки претендует на описание реально происходившего процесса научного исследования.

При этом выяснилось, что в «норме» не оказалась зафиксированной необходимость и возможность преобразования знания, в то время как реальная научная практика постоянно испытывает давление необходимости изменений и трансформации существующих теоретических представлений. Новый этап развития философии науки уже в середине нашего века характеризуется имен-

(359)

но обращением к истории науки как к своему эмпирическому базису, а также попытками привести в соответствие логические нормы, методологические правила и практику научного поиска. Были предложены и обсуждались различные варианты «логики», которые могли бы такие нормы построить (чаще всего такие исследования назывались «логикой развития науки»).

Самый дух этих поисков хорошо выразил французский методолог и философ Гастон Башляр (1884—1962).

И я входил в храм науки, — писал он, — когда определения всех основных научных дисциплин начинались с частицы «не-»: нелавуазьеровская химия, неевклидова геометрия, неньютонова механика, неаристотелева логика... Поэтому и философия науки, соответствующая духу науки XX века, должна быть радикально новой — своего рода «нонфилософией», «философией отрицания».

Задача состояла в том, чтобы создать рациональные средства для анализа таких ситуаций человеческого познания, когда возникает настолько новое знание, что оно отрицает известное прежде.

Но с другой стороны, если логика и методология (вообще — философия науки) были слишком «далеки» от практики научного творчества, то ведь историю науки можно было упрекнуть в непозволительной «близости» к своему предмету изучения. Сама по себе история науки и техники не выдвигала иных задач, кроме «описания», она была настолько «эмпирическим» исследованием, что даже и не пыталась построить собственные теоретические модели происходивших историко-научных событии и дать им объяснение. Осмысление событий прошлого происходило, как правило, в рамках современной научной картины мира. А это, в свою очередь, приводило к такому изображению «траектории» научного развития, которое в сущности было проекцией на прошлое связи знаний в рамках современной картины.

Смысл исторического процесса развития науки виделся либо в победе истины над заблуждением, либо в постепенном «накапливании» истины.

Так называемая «кумулятивистская» модель развития науки была альфой и омегой моделей истории науки.

Этот уровень развития историко-научных исследований демонстрировал только одно: «прошлое», будь это истина или заблуждение, есть только путь к настоящему.

(360)

Известный философ и историк науки Дж. Агасси обращает внимание на то, что привычные традиции историко-научных исследований должны быть радикально пересмотрены, потому что они не позволяют получать подлинные знания.

«В результате всех усилий что же мы узнаем о самом процессе историко-научного развития?» — иронизирует Дж. Агасси. Мы узнаем, что Т. Браге наблюдал, И.Кеплер обобщал, Г.Галилей наблюдал и обобщал на более высоком уровне... наконец, получилась теоретическая механика! Или так: мы узнаем, что теория Ньютона выросла из исследований И.Кеплера, И.Кеплер — из Н.Коперника и т.д. и т.п. в глубь веков.

Серьезная переориентация философии науки, ее стремление приблизить свои модели к реальности научной жизни привели и к критическому переосмыслению уже имеющихся традиций историко-научных исследований. Нельзя сказать, что проблема дружного сосуществования и плодотворного объединения усилий двух дисциплин уже решена полностью. Однако попытки синтеза этих двух подходов не прекращаются и обещают быть весьма плодотворными.

Решающий поворот для обеих дисциплин произошел примерно в 50—60-е годы нашего столетия, в русле работ методологической школы, возглавляемой тогда Карлом Поппером (родился в 1903 г.) и базирующейся в Лондоне. Огромную роль сыграли работы американского философа Томаса Куна, который привлек внимание к тому, что философия науки также должна отказаться от «нормативного» видения научной деятельности, а постараться построить модели реального поведения исследователя. Естественно, что такая постановка вопроса непосредственно сближает философию науки и историю науки.

Ученик Поппера Имре Лакатос (1922—1974) выразил самый дух этого долгожданного союза в следующих словах:

«Философия науки без истории науки пуста; история науки без философии науки слепа».

При этом в споре конкурирующих моделей философии науки решающее слово останется за историей науки: именно история науки — пробный камень для любых концепций в области философии науки, подчеркнул он.

Дальнейшее развитие философии науки пошло именно в этом русле.

(361)