Развитие реалистической традиции в рус лит 80-х-90-х. Стилевые течения неоклассической прозы

Представители: В. Астафьев, В. Распутин, Б. Васильев, А. Приставкин, В. Бюлов, Л. Бородин, Вл. Маканин, Айтматов и др. Обращаются к социальным и этическим проблемам в жизни, исходя из реалистической традиции. Наследуют учительскую, проповедническую направленность русской классич-й лит-ры. Пытаются создать картину происходящего, осмыслить его. Жизнь социума явл-ся главным содержанием, в текстах преобладает общественная, общинная иерархия ценностей, характерных для русской литературы. Эта проза постоянно обращается к «вечным» ценностям, «последним» вопросам жизни – о смысле сущ-я, добре и зле, счастье; в ней помимо новых гуманистических идеалов утверждается христианская мораль, обретение нравственных основ, однако в отличие от ст. лит-ры 19в. В прозе традиц-в очевиден примат идеи над художественностью, часто можно встретить неприкрытую тенденциозность, открытую публицистичность. Смысл жизни составляет часто мучительную проблему этой прозы, поэтому герои могут быть наделены активной жизненной позицией, принимать идею служения людям как важнейшую, брать на себя роль нравственного судьи. Формы отношения между автором и героем могут быть различны. Герой может быть противопоставлен автору или близок ему по мировосприятию , но может быть и некий знак равенства между автором и героем, может происходить идентификация – биограф-я, реальная или условно-худ-я. В прозе ПТ можно выделить 2 стиля, течения: 1. Худ-е публицистическое; 2. Философское. Можно заметить и некоторые тенденции: -неосентименталистскую; -неопочвеническую; -неонатуралистическую; -неоромантическую и др.

Чингиз Торекулович Айтматов р. 1928 Джамиля - Повесть (1958)

Шел третий год войны. Взрослых здоровых мужчин в аиле не было, и потому жену моего старшего брата Садыка (он также был на фронте), Джамилю, бригадир послал на чисто мужскую работу — возить зерно на станцию. А чтоб старшие не тревожились за невесту, направил вместе с ней меня, подростка. Да еще сказал: пошлю с ними Данияра. Джамиля была хороша собой — стройная, статная, с иссиня-черными миндалевидными глазами, неутомимая, сноровистая. С соседками ладить умела, но если ее задевали, никому не уступала в ругани. Я горячо любил Джамилю. И она любила меня. Мне кажется, что и моя мать втайне мечтала когда-нибудь сделать ее властной хозяйкой нашего семейства, жившего в согласии и достатке.

На току я встретил Данияра. Рассказывали, что в детстве он остался сиротой, года три мыкался по дворам, а потом подался к казахам в Чакмакскую степь. Раненая нога Данияра (он только вернулся с фронта) не сгибалась, потому и отправили его работать с нами. Он был замкнутым, и в аиле его считали человеком со странностями. Но в его молчаливой, угрюмой задумчивости таилось что-то такое, что мы не решались обходиться с ним запанибрата. А Джамиля, так уж повелось, или смеялась над ним, или вовсе не обращала на него внимания. Не каждый бы стал терпеть ее выходки, но Данияр смотрел на хохочущую Джамилю с угрюмым восхищением.

Однако наши проделки с Джамилей окончились однажды печально. Среди мешков был один огромный, на семь пудов, и мы управлялись с ним вдвоем. И как-то на току мы свалили этот мешок в бричку напарника. На станции Данияр озабоченно разглядывал чудовищный груз, но, заметив, как усмехнулась Джамиля, взвалил мешок на спину и пошел. Джамиля догнала его: «Брось мешок, я же пошутила!» — «Уйди!» — твердо сказал он и пошел по трапу, все сильнее припадая на раненую ногу... Вокруг наступила мертвая тишина. «Бросай!» — закричали люди. «Нет, он не бросит!» — убежденно прошептал кто-то. Весь следующий день Данияр держался ровно и молчаливо. Возвращались со станции поздно. Неожиданно он запел. Меня поразило, какой страстью, каким горением была насыщена мелодия. И мне вдруг стали понятны его странности: мечтательность, любовь к одиночеству, молчаливость. Песни Данияра всполошили мою душу. А как изменилась Джамиля!

Каждый раз, когда ночью мы возвращались в аил, я замечал, как Джамиля, потрясенная и растроганная этим пением, все ближе подходила к бричке и медленно тянула к Данияру руку... а потом опускала ее. Я видел, как что-то копилось и созревало в ее душе, требуя выхода. И она страшилась этого. Однажды мы, как обычно, ехали со станции. И когда голос Данияра начал снова набирать высоту, Джамиля села рядом и легонько прислонилась головой к его плечу. Тихая, робкая... Песня неожиданно оборвалась. Это Джамиля порывисто обняла его, но тут же спрыгнула с брички и, едва сдерживая слезы, резко сказала: «Не смотри на меня, езжай!»

И был вечер на току, когда я сквозь сон увидел, как с реки пришла Джамиля, села рядом с Данияром и припала к нему. «Джамилям, Джамалтай!» — шептал Данияр, называя ее самыми нежными казахскими и киргизскими именами. Вскоре задул степняк, помутилось небо, пошли холодные дожди — предвестники снега. И я увидел Данияра, шагавшего с вещмешком, а рядом шла Джамиля, одной рукой держась за лямку его мешка. Сколько разговоров и пересудов было в аиле! Женщины наперебой осуждали Джамилю: уйти из такой семьи! с голодранцем! Может быть, только я один не осуждал ее.

Астафьев — вопр. 42, Распутин — вопр. 43, Васильев — вопр. 31.