Племянник Рамо.

Время создания романа точно неизвестно, видимо, это был 1762 г.

Идеология Просвещения была изначально парадоксальна, но никто, кроме Дидро, не заметил этого. Что это за парадоксы – см. ниже.

Дидро сумел подметить противоречивость просветительского идеала человека. Именно поэтому его философские произведения облечены в форму диалогов. Благодаря диалогу обеспечивается наиболее резкое размежевание точек зрения. Но участники диалогов спорят не только друг с другом, но и сами с собой. Сами того не желая, они при обосновании своих взглядов переходят на позиции противника. Парадоксальность проявляется в том, что чем более последовательно и жестко отстаивается какое-либо положение, тем больше оно компрометируется. Это происходит потому, что внутри каждого тезиса содержится антитезис, следовательно, спор с другим человеком оказывается спором и с собой.

Дидро, в отличие от Гегеля, не пытается снять противоречия, не ищет синтеза, разными сторонами которого оказались бы тезис и антитезис. Но это не означает отсутствия диалектичности: речь идет об особой форме противоречивости и особой форме диалектического рассуждения.

В «Племяннике Рамо»Дидро ставит перед собой задачу сконцентрировать внимание читателя на парадоксах Просвещения, которые ни в одном другом произведении не выявились так ясно.

В споре между музыкантом Рамо и философом решаются вопросы о сущности человека и принципах устройства общества, о соотношении естественного и разумного, о связи необходимости и свободы и т.д. Эти «вечные» вопросы пропущены здесь сквозь призму парадокса.

На первый взгляд может показаться, что философ озвучивает мысли самого Дидро, но потом оказывается, что задачей писателя было показать не только ограниченность каждой из представленных точек зрения, но и их взаимную дополнительность. Сознание Дидро не совпадает ни с одним из них в отдельности, но, вероятно, совпадает с ними, вместе взятыми, поскольку особенность мышления буржуазной эпохи именно в его «разорванности».

Формальным поводом для спора действующих лиц служит жизнь Рамо. Здесь и обнаруживаются расхождения во взглядах между ведущим честную, праведную жизнь в соответствии со своими идеалами философом и тунеядцем Рамо. Однако так ли уж верен своим идеалам философ и так ли низок Рамо? Не отвечает ли поведение Рамо исходным посылкам просветительской идеологии?

Рамо превращается в угодника, льстеца, лжеца из-за того, что ему «нужна хорошая постель, хорошая еда, теплая одежда зимой, легкая летом», т.е. ему надо удовлетворить свои природные потребности, но в их «окультуренном» виде. Поэтому на упрек философа, что он унижается ради удовлетворения своих потребностей, Рамо возражает, что поступает так в соответствии со своей природой, поэтому и упрекнуть его не в чем, напротив, упрекать его надо было бы за то, что он попытался переделать себя: «И раз уж я не могу составить свое счастье пороками, свойственными мне, приобретенными без труда, не требующими усилий для того, чтобы их сохранить, пороками, отвечающими нравам моего народа... то было бы весьма странно, если бы я стал себя терзать, как грешника в аду, лишь бы исковеркать и переиначить себя, лишь бы придать себе несвойственные мне черты <речь идет о добродетелях – Н.К.>, качества, которые я согласен признать во избежание спора весьма почтенными, но которые очень трудно было бы приобрести или применять, которые не привели бы ни к чему, быть может, даже хуже, чем ни к чему... Ведь отчего столь часто бывает, что благочестивые люди так черствы, так несносны, так необщительны? Причина в том, что они поставили перед собой цель, их природе несвойственную... А если бы наш друг Рамо в один прекрасный день стал выказывать презрение к богатству, к женщинам, к вкусной еде, к безделью и разыгрывать Катона, кем бы он оказался? Лицемером». Человек должен быть сам собой, таким, каким создала его природа.

Здесь Рамо высказывает мысль, которую, в сущности, должен был высказать не он, а философ, воспитанный в духе идей Просвещения: если человек «запрограммирован» природой, можно ли и нужно ли пытаться его изменить?

Поскольку внимание Дидро сконцентрировано на противоречии, в напряженном споре между Рамо и философом он делает крайние выводы из взглядов просветителей, в которых «природное» отождествляется с индивидуально-природным, и обнаруживает их несостоятельность: не все в индивиде разумно и не всякий естественный человек – идеал (см. вышеприведенную цитату). Их несостоятельность вынужден признать и сам философ, поскольку он не может согласиться с выводами РРРр Рамо, а те вытекают из собственно философских установок Просвещения («Чем бы не занимался человек, он всегда предназначен к этому природой», -- говорит философ.). Философ спешит переосмыслить свои положения, что выявляет их внутреннюю противоречивость. Теперь он призывает бороться с такими естественными наклонностями, как явно дурными: «Житейские блага, имеют, конечно, свою цену», но «лучше запереться у себя на чердаке, пить воду, есть черствый хлеб и стараться обрести самого себя», чем за «стол, постель, одежду – и камзол, и штаны, и башмаки» и золотой в месяц уверять даму, которая «надменнее и глупее гусыни», что ее мысли – верх остроумия, «аплодировать ее решениям и ногами и руками, скакать от восторга и млеть от восхищения», «десять раз на дню сгибаться, склонив перед ней одно колено, а другую ногу вытянув назад; простирая руки к богине, угадывать по глазам ее желания, ловить движения ее губ, ждать ее приказов и бросаться их исполнять с быстротою молнии».

Итак, выходит, что человек по природе скорее безнравственен, чем нравственен? Но философы Гольбах и Гельвеций говорили, что нельзя утверждать, будто природа создала нас дурными. Следовательно, все дело в воспитании. Здесь просветители не замечают противоречия в собственной концепции.

Воспитание – еще одна «парадоксальная» проблема Просвещения, и философ и Рамо спорят теперь о ней. И опять Рамо как будто побеждает, отстаивая те положения, которые вытекают из изначальных посылок просветительской идеологии (все в человеке предопределено). Так, по словам Рамо, воспитание не может существенно изменить человека, поскольку все качества заложены в нем от природы. Отвечая на вопрос философа, как он, будучи таким тонким ценителем прекрасного, оказался совершенно слеп к «красотам морали» и «прелестям добродетели», Рамо отвечает, что во всем виновата «молекула»: «К тому же здесь есть и нечто врожденное. Кровь моего отца и кровь моего дяди – одна и та же кровь, а моя кровь – то же, что кровь моего отца; отцовская молекула была жесткая и грубая, и эта проклятая первичная молекула поглотила все остальные». Рассуждение продолжается в том же духе, когда заходит речь о воспитании сына Рамо. В ответ на вопрос, не постарается ли он пресечь действие «молекулы» в сыне Рамо говорит: «Мне кажется, мои усилия бы были напрасны. Если ему предназначено быть человеком честным, я не помешаю этому; но если бы молекуле было угодно, чтобы он стал негодяем, как его отец, мои старания сделать из него человека честного принесли бы ему великий вред. Так как воспитание все время шло бы вразрез с влиянием молекулы, его тянуло бы сразу в две противоположные стороны, и он бы шел, шатаясь, по жизненному пути, как и множество других людей, равно неуклюжих и в добрых, и в злых делах». В отличие от Рамо философ защищает принцип свободы, благодаря которой человек может преодолеть дурные наклонности и, следовательно, освободиться от предустановленности своих действий. Именно поэтому он в учебном плане своей дочери основным предметом предполагает сделать мораль.

Но на пути Рамо-воспитателя встает новый парадокс. Если предоставить его сыну – «маленькому дикарю» полную волю, то он в соответствии с требованиями природы «захотел бы богато одеваться, роскошно есть, пользоваться расположением мужчин, любовью женщин и наслаждаться всеми благами жизни». Но желание удовлетворить эти потребности могли бы привести к тому, что повзрослев, «он свернул бы шею отцу и обесчестил бы свою мать». И тут Рамо начинает противоречить сам себе. Только что он говорил о том, что воспитание бесполезно, а здесь высказывает совсем другую мысль: «Это доказывает необходимость хорошего воспитания, да и кто же ее оспаривает?» (К слову, подобное противоречие в вопросе воспитания встречалось у Рамо и раньше, когда он говорил о том, почему он нечувствителен к «красотам добродетели»: наряду с «молекулой» на него повлияло и то, что он «всегда жил среди хороших музыкантов и дурных людей»).

Итак, Дидро на примере спора племянника Рамо и философа проиллюстрировал два противоречащих друг другу тезиса: 1) все качества – и дурные, и хорошие – предопределены природой, 2) природа ничего не определила, все зависит от воспитания. В связи с этим возникает вопрос: может быть, природа понимается просветителями неоднозначно? Она порождает эгоизм и альтруизм, корыстолюбие и благородство. И не это ли противоречие обнаружил Дидро в поступках и размышлениях Рамо?

Дидро показывает, например, что с самого начала спора, когда Рамо, казалось бы, абсолютно убежден в своей правоте, его точит сомнение. Не оно ли приводит Рамо к признанию того, что прежде он так горячо отрицал, а именно чувства собственного достоинства, никак не связанное с удовлетворением эгоистических желаний и следовательно, не вытекающее их природы? О своем достоинстве он говорит дважды, несмотря на то что философ смеется над ним. В самом начале спора, когда философ убеждает его вернуться к «хозяевам» и смиренно каяться в разумном поведении, Рамо начинает свой монолог фразой «Да, вы правы, я вижу, что это – лучший выход», а заканчивает его совсем в другом духе: «Природе человека должно же быть присуще известное достоинство, которого никто не сможет задушить. Оно просыпается ни с того ни с сего, да-да, ни с того ни с сего, потому что выдаются и такие дни, когда мне ничего не стоит поцеловать зад маленькой Юс». И снова он вспоминает о достоинстве, когда говорит, что готов быть гнусным, забыв о собственном достоинстве, которое в нем все-таки есть, потому что он «выпрямляется», когда ему «наступят на хвост». В данном случае ему как раз «наступили на хвост» -- выгнали из привычного общества, а возвращаться туда, «целуя зад», он не хочет. В этом проявляется возмущение Рамо ролью шута, которую он вынужден играть. Получается, что и низость, и «моральная брезгливость» одинаково присущи Рамо от природы.

Эта видимая нелогичность позволяет философу упрекнуть Рамо в отсутствии «почтенной цельности характера». Однако философ не замечает того, что и его собственные взгляды лишены цельности. Но это «замечает» Дидро, т.к. весь замысел «Племянника Рамо» подчинен задаче обнаружения парадоксов Просвещения: непонятный на первый взгляд переход противников на позиции друг друга и возвращение к первоначальным свидетельствует о неискоренимости противоречий.

Еще одна проблема, тесно связанная с проблемой «парадоксальности», вытекающая из нее – проблема свободы и необходимости. Свободен ли человек в своих действиях или опять-таки все зависит от природы? Дидро решает ее так: выяснилось, что «естественный» индивид одновременно страстен и обуздывает свои страсти, скуп и щедр, алчен и бескорыстен и т.д., следовательно, сама природная необходимость неоднозначна, а это предполагает свободу, понимаемую пока только как несводимость сущности человека ни к одному из его определений.

Что позволило Дидро прийти к такому выводу? И почему этого не смогли сделать другие просветители?

В то время как Гольбах и Гельвеций с позиций механического детерминизма рассматривали человека как «человека вообще», как среднеарифметическое от суммы свойств всех членов общества, Дидро применил психологический подход, что позволило сделать акцент на индивидуальных чертах, характеризующих человека как неповторимую личность, которая в своем развитии определяет не только общественную необходимость, но и себя саму, что и осуществляется в непрерывном внутреннем диалоге. Благодаря этому Дидро смог выразить противоречия тогдашнего общества как противоречия индивида, выступающего одновременно как «человек производящий» и как потребитель, как существо общественное, но в то же время эгоистичное.

Кроме такого глобально-философского содержания есть у романа содержание и помельче: эта сатира на общество того времени вообще и инвектива в адрес отдельных лиц в частности.