Диалог как синтаксическое явление. Функция диалога в предложенном эпизоде

Пунктуация при диалоге. Первое знакомство с диалогом уча­щиеся получают в V классе, где им дается определение диалога п сообщается правило постановки тирс, если каждая реплика диалога начинается с новой строки. Учащиеся VIII класса знакомятся с другим пунктуационным вариантом: реплики записываются в строку, каждая реплика берется в кавычки, и одна от другой отделяется тире.

При закреплении материала следует учесть ошибки, которые допускают учащиеся при записи диалога таким способом, и их причины.

При записи диалога, в котором реплики не сопровождаются словами автора, часто пропускаются внутренние кавычки крайних реплик и кавычки для выделения реплик, находящихся внутри ди­алога. Ошибки не случайны.

Сложное сочетание разных функций знаков и графических спо­собов их обозначения затрудняет применение правил. Учащиеся, с одной стороны, не разграничивают разные функции тире — разде­ляющую (между репликами) и выделяющую (вместо кавычек), с другой — забывают, что выделение прямой речи может обозначаться разными графическими средствами — кавычками и тире. Способы отделения реплик, принадлежащих разным лицам, со­четаются с определенными способами их выделения как чужой речи и образуют пунктуационные варианты: 1) если реплика записывается с новой строки, в этом случае для ее выделения используется тире; 2) при записи в строку одна реплика от другой отделяется тирс, в этом случае каждая реплика выделяется кавычками.

Функции диалога в данном тексте:

Каким образом разговор Мышкина и Рогожина о картине Ганса Гольбейна младшего связан с главной мыслью романа Ф.М. Достоевского «Идиот» и значением образа главного героя романа в творчестве писателя?

Знаменательная деталь интерьера жилища Парфена Ро­гожина как бы бросает трагический отсвет на все жизненное пространство героев произведения. Это копия картины Ганса Гольбейна младшего «Мертвый Христос», изображающая те­ло снимаемого с креста мертвого Спасителя жестко натурали­стически, от которой, по словам Мышкина, «у иного вера мо­жет пропасть». Ее художественный смысл в романе можно трактовать как смерть без надежды на воскресение. Пораже­нием заканчивается миссии князя Мышкина, публично им провозглашенная: «Теперь я к людям иду ... наступила новая жизнь. Я положил исполнить свое дело честно и твердо». Бес­корыстная любовь, смирение и добро оказались бессильными в жестоком мире человеческой гордыни, сладострастия, алчности и расчета. Возникает в романе прямая проекция мо­тивов Апокалипсиса на «текущую» жизнь, на художественно воссозданную современность: один из четырех всемогущих всадников, явившихся при Конце Света, будет держать в руке «меру» —весы: «Мера пшеницы за динарий и три меры ячменя за динарий» (динарий — серебряная монета в Древнем Риме). Мотив разрушительной власти денег в современной писателю России в «Идиоте» звучит особенно сильно. Преобразование мира на основе евангельской любви осталось недостижимым идеалом, а сам Мышкин — героем и жертвой, с одной стороны, собственных иллюзий, с другой — религиозно-утопического мировидения самого писателя. Жестокая логика реальности продиктовала писателю трагический финал романа.

Кажется, не только в социальной, нравственной, но и в «ме­тафизической» сфере, в сфере высших философских идей тер­пят фиаско идеи, проповедуемые центральным персонажем. Не примиренным с самими основами бытия умирает Ипполит Терентьев — идеологический противник Мышкина в романе. Подобно подпольному человеку жаждущий веры, он не при­нимает ее из-за «наглой», «бессмысленно вечной», все разру­шающей силы природы.

На важнейшие вопросы человеческой жизни в «Идиоте» нет однозначного ответа, но есть свет надежды, воплощенный не только в образе «положительно прекрасного человека», но и в образах Веры Лебедевой, Бурдовского, Коли Иволгина. Ко­ля — первый представитель «русских мальчиков», ищущих идеала, справедливости и всемирной гармонии молодых лю­дей, представленных в «Подростке» Аркадием Долгоруким, в «Братьях Карамазовых» — Колей Красоткиным и, конечно, Алешей Карамазовым.

Жизнеутверждающие устремления, пронизывающие собой творчество писателя, позволили Г.С. Померанцу оспорить по­нятие «романа-трагедии»: «Роман Достоевского скорее может быть определен как антитрагедия, как полемика с эстетикой достойной и величественной гибели»¹.

Историческим оптимизмом, верой в Россию преисполнена проповедь общественных взглядов писателя, вложенная в ус­та вдохновленного Мышкина. «Кто почвы под собой не имеет, тот и бога не имеет». Пропагандируя русскую идею, писатель уверен, что безбожный или католический Запад, порожденные им социализм или буржуазность должны быть побеждены «только русскою мыслью, русским богом и Христом». Сюжет-но обращая слова героя к лицемерной, озабоченной лишь соб­ственными хищническими интересами высшей знати, Досто­евский в какой-то мере преодолевает тяготение художествен­ной условности, размыкает границы эстетической реальности ^и обращает патетические слова о судьбоносных для человече­ства взаимоотношениях России и Европы не только к героям Романа, но к современному читателю, к потомку