ОСНОВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ПСИХОЛОГИИ ЭМОЦИЙ

За двадцать лет, прошедших с первого издания этой книги, психология эмоций, конечно, обогатилась и изменилась, однако не в такой мере, что­бы сделать необходимым коренной пересмотр оценок и характерис­тик, данных ей в вводной статье. По этой причине введение к данному изданию будет, как и само издание, только расширено и дополнено ссылками на современные дискуссии и идеи. Такие ссылки и обнов­ление оценок облегчаются появлением за прошедшие десятилетия представительных книг и сборников (например, Dalgleish, Power, 1999; Frijda, 1986; Hurrü, 1986; Levis, Haviland, 1993), среди которых бли­зостью жанра к данной работе особо выделяется сборник, претен­дующий, как и это введение, на обозначение и обсуждение основных проблем психологии эмоций (Ектап, ВаУ1с15оп, 1994). В этом сборнике о 12 «фундаментальных» проблемах, выделенных его составителями, свое мнение высказывают ведущие исследователи эмоций. Такая струк­тура книги делает ее очень удобной для нижеследующего обсужде­ния и оценки состояния проблематики эмоций.

Значение проблемы эмоций едва ли нуждается в обосновании. Ка­кие условия и детерминанты ни определяли бы жизнь и деятельность человека - внутренне, психологически действенными они становятся лишь в том случае, если им удается проникнуть в сферу его эмоцио­нальных отношений, преломиться и закрепиться в ней. Конституируя в человеке пристрастность, без которой немыслим ни один активный его шаг, эмоции со всей очевидностью обнаруживают свое влияние на работе и в семье, в познании и искусстве, в достижениях и душевных кризисах человека.

Такая универсальная значимость эмоций должна являться, каза­лось бы, надежным залогом как повышенного интереса к ним, так и срав­нительно высокой степени их изученности. И действительно, на протя­жении многовековой истории исследования эмоций они пользовались самым пристальным вниманием, им отводилась одна из центральных ролей среди сил, определяющих внутреннюю жизнь и поступки челове­ка. Постепенно уходит в прошлое и тот обрыв интереса к психологии эмоций, который под влиянием позитивизма сдерживал ее развитие на протяжении большой части XX века. Ожидалось даже, что «девя-

ностые годы станут периодом расцвета исследования эмоций, подоб­но тому как семидесятые и восьмидесятые прошли под господством когнитивной науки» (Ekman, Davidson, 1994, с. 4). Такому оптимизму в отношении будущего эмоций созвучен, в частности, факт появления новых журналов: с 1987 г. – Cognition and emotion, с 2001 г. — Етоtion..

Однако бывший и возрождающийся интерес к эмоциям не привел к устоявшимся взглядам в глобальном понимании эмоций, их поло­жение в системе психологических знаний и понятий продолжает ос­таваться неопределенным. Примером такой неопределенности мо­жет служить один из 12 выделенных фундаментальных вопросов психологии эмоций — «Могут ли эмоции быть неосознаваемыми?» (Ekman, Davidson, 1994, гл. 8), свидетельствующий о расхождениях именно в принципиальном понимании эмоций, а чисто формаль­но — отрицающий существование эмоций у животных, либо признаю­щий существование у них сознания.

Развитие психологии эмоций сдерживается серьезными причина­ми — остатками позитивистской традиции считать научным только эмпирическое познание и, с другой стороны, затруднениями в поис­ках средств такого познания, еще тем неравнодушием, изначальной пристрастностью, с которыми к эмоциям во все времена относились различные формы идеологии — религия, этика, культурные ценности и нормы, предписывающие человеку порицать одни и превозносить другие свои побуждения. Но одна из таких причин вызывает больше досаду, чем понимание. Речь идет о недостаточном внимании к, каза­лось бы, очевиднейшему правилу познания — перед тем, как что-либо утверждать, следует узнать, что об этом уже утверждалось.

Нарушая это правило, современная психология эмоций склонна за­мыкаться в собственных дискуссиях, порой только переоткрывая ста­рые идеи. Судя по учебникам, свои корни она отслеживает от бедной психологическим содержанием «периферической» теории У.Джемса¹ и К. Г. Ланге, объясняющей эмоции ссылкой на телесную реакцию, иногда, заглядывая еще дальше назад, от совсем непсихологической теории Ч. Дарвина.

Однако существует много других значительно более содержатель­ных концепций, созданных в более или менее отдаленном прошлом, и к ним никак нельзя относиться со снисходительной легкостью, ко­торая может породиться установкой «современное — значит лучшее»,

¹ Набранная курсивом фамилия автора означает ссылку на статью в дан­ной книге.

сложившейся в других областях познания. Исключения из этого пра­вила встречаются не только в искусстве, и психология эмоций — нагляд­ное тому подтверждение. Иначе разве можно было бы, например, утвер­ждать про концепцию, созданную в XVII в., что «Спиноза поэтому самым тесным образом связан с самой насущной, самой острой злобой дня современной психологии эмоций», что «проблемы Спинозы в нере­шенном виде ждут своего решения» (Выготский, 1970, с. 130).

Через много десятилетий идеям Б. Спинозы стали отдавать должное и в англоязычной литературе, объясняя, кстати, их игнорирование не­угодностью христианству: «Спинозовское понимание эмоций пред­ставляет собой классический пример когнитивной теории эмоций» (Lions, 1999, с. 30). Автор этих слов удивляется встречающимся по­пыткам выдать старые идеи за современные и обещает в статье «...по­казать, что причинно-оценочные теории эмоций, без всяких сомнений, ведут происхождение от эпохи Аристотеля и стоиков, а в наше время обсуждались философами и психологами значительно раньше 1986 г.» (с. 21).

Отсутствие преемственности между теориями, созданными в раз­личные исторические эпохи, не может не осложнять задачу ознаком­ления с психологией эмоций, объединения в единую обобщенную кар­тину всего, что установлено или утверждается в отдельных концепциях и школах. Читатель, желающий составить такую картину по материа­лам данной книги, столкнется еще и с дополнительными затруднени­ями, связанными с тем, что многие концепции воспроизводятся в ней со значительными сокращениями. Впрочем, затруднения легче пре­одолеть, если они известны и когда есть возможность к ним подгото­виться. Я надеюсь, что излагаемые ниже замечания и уточнения смо­гут быть использованы, в частности, и для этой цели.

Следует отметить, что традиционные ссылки на неразработанность проблемы эмоций, противоречивость существующих концепций, ав­торы которых, по словам Э. Клапареда, «не находят согласия ни в фак­тах, ни в словах», хотя и не лишены оснований, являются несколько преувеличенными. Такое впечатление создают формальные особенно­сти концепций, их внешний вид, различия в словаре, формулировках, решаемых проблемах и т. п. Но, хотя с разных сторон, на основе раз­ной терминологии и традиций, эти концепции анализируют тем не ме­нее одно и то же явление действительности — эмоции; уже одного это­го достаточно для того, чтобы формулируемые в них положения при всей внешней несхожести иногда оказывались больше взаимодопол­няющими, чем противоречащими. Для того чтобы их такими уви-

деть, необходима привычка отстраняться от внешнего вида поло­жений и вычленять обсуждаемую в них сторону проблемы эмоций.

Как всякое многогранное явление, эмоциональная сфера отражения может изучаться в различных аспектах, и от теории мы вправе ожидать равномерного освещения всевозможных ее сторон, последовательного раскрытия ее структуры, генезиса, функций и т. п. К сожалению, мно­гое из того, что в учении об эмоциях называется многообещающим словом «теория», по существу представляет собой скорее отдельные фрагменты, лишь в совокупности приближающиеся к такой идеально исчерпывающей теории. Умение не видеть сразу много проблем иног­да является условием продвижения в одной из них, поэтому отдель­ные работы могут быть проницательными, тонкими, могут знакомить нас с очень важными особенностями эмоциональной жизни, но в то же время оставлять нерешенными и даже необозначенными многие не менее интересные и важные вопросы.

Для удобства сопоставления существующих теорий, для их локали­зации в общей панораме проблем, решаемых психологией эмоций, не­обходимо иметь предварительное представление о том, каков сводный вид всей проблематики эмоций, какие вообще вопросы решаются в ее пределах. Ниже я попытаюсь наметить перечень основных проблем, в том или ином сочетании рассматриваемых в работах по психологии эмоций.

Проблема критерия эмоциональных явлений.Самую большую пу­таницу в психологию эмоций вносит отсутствие признаков, которые позволяли хотя бы в первом приближении отличать эмоциональные явления от неэмоциональных. Неопределенность критериев, по кото­рым можно было бы выделить круг явлений, представляющий собой не что иное, как объект психологии эмоций, отражает уже повседневный язык, позволяющий объединять под общим назва­нием чувств такие различные явления, как боль и иронию, красоту и уве­ренность, прикосновение и справедливость. Языковым наследством объясняется тот факт, что анализаторы мы называем не «органами ощу­щений», что было бы строже, а более эмоционально — «органами чувств». Поскольку феноменологический материал, объяснить который при­звана теория эмоций, не обладает отчетливыми признаками, кото­рые могли бы изначально обеспечить единое его понимание, на содер­жание и объем того, что в некоторой концепции относится к эмоциям, влияние неизбежно оказывают концептуальная приверженность и ин­туитивные представления автора. Как писал Э.Б. Титченер,«...психо-

логия чувства пока еще в широких размерах есть психология лич­ного мнения и убеждения», и такое положение продолжает сохра­няться. На запутанность реального соотношения того, что в разных концепциях обсуждается под одними и теми же названиями эмоций, страстей или чувств, влияние оказывало еще и то обстоятельство, что они создавались на разных языках и в разные эпохи, имеющие свои традиции в употреблении таких понятий. Следствием всего этого является свойственная психологии эмоций предельная терминоло­гическая разноголосица, из-за которой в ней очень важно учитывать условность названий и решать вопрос об их соотношении не по внеш­нему звучанию, а на основе придирчивой проверки того, что именно они обозначают.

Примером различий в обозначении феномена эмоций может слу­жить та изменчивость, с которой к ним относятся или не относятся боль, иногда трактуемая только как разновидность ощущений, боль­шой и функционально важный класс желаний, субъективные корреля­ты обострения потребностей, такие как голод, жажда, иногда отделяе­мые от эмоций под названием «влечений» (см. Р.У. Липер, К. Изард). Как писал Ф. Крюгер, «...едва ли найдутся два учебника, единоглас­ные в том, где в нашем опыте проходит хотя бы приблизительная гра­ница между эмоциональным и неэмоциональным. Что общего между собой имеют явления, называемые «эмоциональными», при их непосред­ственном сопоставлении?» (1984, с. 109).

К сожалению, такого рода вопросы, направленные на уточнение собственного объекта исследований, современная психология эмоций не ставит; во всяком случае среди 12 упоминавшихся фундаментальных проблем их нет. Иногда отмечается существующая из-за этого неопреде­ленность: «Термин «эмоция» используется для описания реакций, состо­яний, настроений, чувств, свойств и расстройств» (Goldsmith, 1994, с. 68).

Отсутствие рефлексии собственного объекта исследования весьма затрудняет сопоставление концепций и взаимопонимание их авто­ров. Ведь круг психических явлений, относимых той или иной теорией к классу эмоциональных, представляет собой первую и определяющую ее характеристику, от которой в значительной мере зависят многие другие ее особенности. Очевидно, что теории, наделяющие эмоциональностью всякий психический процесс и рассматривающие ее как постоянный фон жизни (Грот, 1879-1880; В. Вундт; С.Л.Рубинштейн), и теории, для которых эмоциональное состояние - иногда случающееся событие, означающее, что в нормальном протекании психического процесса произошло некоторое отклонение (Ж.-П. Сартр;

Р.С. Лазарус;П.В. Симонов), различаются не только решением вопроса о том, что следует относить к эмоциям. Это решение предопределяет масштабность этих теорий, характер и уровень общности рассматри- ваемых в них проблем, от него зависит, будет ли в теории анализиро­ваться процесс, выполняющий в психическом универсальную роль, или же она будет посвящена одному из частных механизмов, предназ­наченных для специфических условий и только в них проявляющих­ся. Поэтому решение вопроса об объеме класса эмоциональных явле­ний представляет собой как бы визитную карточку каждой концепции, важнейшую исходную ее характеристику, которую следует прежде все­го учитывать при определении к ней требований и ожиданий.

Разнообразие эмоциональных явлений.Существование принци­пиально различных классов эмоциональных явлений отчетливо де­монстрируется сопоставлением, например, таких переживаний, как физическая боль и чувство гордости, панический страх и эстети­ческое наслаждение. Поэтому не является признаком исторического прогресса то обстоятельство, что многие концепции считают достаточ­ным обсуждение некой эмоции вообще {Ж.-П. Сартр; Р.У.Липер; П.К Анохин; П В.Симонов и др.). Поскольку при такой обобщенной постановке вопроса можно рассчитывать лишь на столь же общий, недетализованный ответ, вопрос о разновидностях эмоциональных явлений, их классификации является важнейшей составляющей пси­хологии эмоций, разработанность которой в некоторой концепции служит показателем и общей ее разработанности.

В отечественной психологии (см. А Н. Леонтьев; С. Л. Рубинштейн) распространена идущая еще от И.Канта традиционная классифика­ционная схема, выделяющая аффекты, собственно эмоции, чувства, настроения. Не ушла дальше и зарубежная психология. Показательно название главы, в которой вопрос о разнообразии эмоциональных яв­лений обсуждается в качестве фундаментальной проблемы: «Что от­личает эмоции от настроений, темперамента и других аффективных образований?» (Ekman, Davidson, 1994, гл. 2). Оно указывает на то, что классы, чаще всего исследуемые и обсуждаемые в современной литературе, — это собственно эмоции и настроения. В обсуждении воп­роса к ним некоторые авторы добавляют еще чувства как устойчивые эмоциональные отношения человека (sentiments).

Следует отметить, что традиционная классификационная схема, как и ряд других, не имеет единого основания, заменяя его перечислени­ем специфических отличий выделяемых" классов. Она представляет

собой скорее попытку систематического описания, чем собственно кла­ссификацию эмоций. Так, Л. И. Петражицкий называл традиционное различение собственно эмоций, аффектов и т. д. уродливой классифи­кацией, сравнивая ее с рядом: «1) вода просто, 2) внезапный и силь­ный напор воды, 3) слабое и спокойное течение воды, 4) сильное и по­стоянное течение воды по одному глубокому руслу» (1908, с. 134). Разумеется, это справедливое сравнение не отвергает целесообразно­сти выделения тех или иных подклассов эмоциональных явлений и на­правлено исключительно против попыток рассматривать их как клас­сификацию в строгом смысле слова.

Рассчитывать на простую линейную классификацию эмоций нет воз­можности из-за их многогранности, проявления на различных уровнях отражения и деятельности, сложных отношений с предметным содер­жанием, способностью к слиянию, образованию сочетаний и др. Во вся­ком случае сегодня психология располагает целым рядом независимых или частично перекрывающихся признаков и оснований для деления эмоциональных явлений, а существующие классификационные схемы либо акцентируют одно или другое из этих делений, либо вводят их шаг за шагом в том или ином сочетании и последовательности. Даже перечень наиболее известных оснований выглядит внушительно.

Эмоции различаются по модальности (качеству), в частности — зна­ку, по интенсивности, продолжительности, глубине, осознанности, ге­нетическому происхождению, сложности, условиям возникновения, выполняемым функциям, воздействию на организм (стенические-асте-нические), форме своего развития, по уровням проявления в строении психического (высшие-низшие), по психическим процессам, с которы­ми они связаны, потребностям (инстинктам), по предметному содер­жанию и направленности (например на себя и других, на прошлое, настоящее и будущее), по особенностям их выражения, нервному суб­страту и др. Очевидно, что этот пестрый перечень, не раскрывающий ни существенности используемых признаков и оснований, ни эвристич-ности проводимых делений, может служить лишь для самого общего ознакомления с положением, существующим в проблеме классифика­ции эмоций. Ниже я попытаюсь наметить отдельные тенденции и зат­руднения, характерные для этой проблемы.

При попытке разобраться в существующих классификациях важно уточнить, что именно подвергается различению:, эмоциональные пере­живания, рассматриваемые безотносительно к тому, на что они направ­лены, или целостные эмоциональные явления, которые образуют эмо­циональные переживания вместе с «окрашиваемым» ими предметным

содержанием (Вилюнас, 1976, гл. 3.1), или, в терминах С. Л. Рубинштей­на, «...эмоции, или чувства, и эмоциональность, или эффективность, как таковую». Представляется очевидным, что в обоих случаях классифи­цируются разные явления. Радость как эмоциональное переживание всегда тождественна сама себе и может быть противопоставлена огор­чению, гневу, боязни и т. п., но, рассматриваемая вместе с предметным содержанием, она может объединяться с огорчением в разряд, напри­мер, этических эмоций и противопоставляться радости как эстети­ческой или родительской эмоции. Значительное разнообразие содер­жания, с которым могут быть связаны эмоции, предоставляет большое множество оснований для различения эмоциональных явлений, ука­занная пестрота классификаций касается прежде всего их.

Для описания разнообразия эмоциональных переживаний харак­терна тенденция выделять некоторый перечень базовых эмоций, иног­да называемых первичными или прототипными. Правда, их суще­ствование не является общепринятым, и при обсуждении этого вопроса в качестве фундаментального высказывались мнения, что «Базовым эмоциям в психологии не больше места, чем базовым животным в зоо­логии или базовым болезням в медицине» (Аverill, 1994, с. 14). В какой-то мере это мнение подтверждается разительным несоответствием, свойственным предпринимаемым попыткам выделить базовые эмоции. У Б. Спинозы их три, у Р. Декарта (1950) — шесть, у более современных авторов — от двух до одиннадцати (Ортони и др., 1996; Огtony, Тurner, 1990); название одной из статей утверждает: «Все эмоции являются базовыми» (Ekman, 1994). Количественному несоответствию сопут­ствует качественное, а в целом все это свидетельствует о том, что за исключением очевидного различия эмоциональных переживаний по знаку (хотя еще Платон писал о смешении удовольствия и страдания в сложных переживаниях), модальность эмоций, рассматриваемая сама по себе, не обнаруживает других столь же явных признаков упорядо­ченности.

Оригинальное объяснение этому факту следует из концепции В. Вун-дта, в которой модальность (качество) эмоционального переживания рассматривается как континуальное свойство, определяющееся тремя его двухполюсными составляющими: удовольствием-неудовольстви­ем, возбуждением-успокоением и напряжением-разрешением. Эти составляющие образуют оси трехмерного «гедонического простран­ства», изображающего совокупность всевозможных эмоциональных переживаний. Поскольку кроме осей каких-либо других границ в про­странстве нет, обозначение в нем конкретных областей отдельными

названиями (например, интереса, удивления, симпатии) не может быть строгим. Нет строгих границ и между формами развития пере­живания, такими как радость, гнев, страх, называемыми в концепции аффектами; они обозначают скорее тенденции, инварианты такого раз­вития. Хотя «факторная» интерпретация В. Вундтом модальности эмо­ций впоследствии получила серьезную поддержку в психосеманти­ческих исследованиях, заметным признанием в современной психологии она, к сожалению, не пользуется.

Для поисков ответа на вопрос, почему в развитии психики сложи­лись и закрепились существующие базовые модальности, характерны попытки связать эмоции с составляющими мотивации: инстинктами (Макдауголл, 1916, гл. 3), потребностями (Б.И. Додонов), основными направлениями биологической адаптации (Рlutchik, 1980). Однако эти попытки оставляют без объяснения эмоции, определяющиеся условия­ми деятельности независимо от того, каким потребностям она отвечает. На то, что эти условия заметным образом влияют на возникновение эмо­ций, указывают концепции Э. Клапареда, различающего на этом основа­нии чувства и эмоции, М.Б. Арнольд и Дж.А.Гассона, различающих импульсивные и «преодолевающие» (contending) эмоции, раннего П. В. Симонова, различавшего эмоциональный тон ощущений и соб­ственно эмоции (1966, с. 23-40). Наиболее отчетливо идею функцио­нального различения эмоций по их отношению к мотивации и деятель­ности зафиксировал У. Макдауголл, настаивавший на принципиальном различении эмоций, отвечающих потребностям (инстинктам), и произ­водных отних чувств, зависящих от условий и протекания деятельности.

Уже сам факт использования сходной, причем отнюдь не очевид­ной идеи в различных концепциях, не имевших влияния друг на друга, свидетельствует о том, что она отвечает некоторой актуальной нужде психологии эмоций. И действительно, в обобщенном виде эти разли­чения указывают на своеобразное строение эмоциональной сферы от­ражения, в которой наряду с центральными механизмами, специализи­рованными в отношении отдельных потребностей и обеспечивающими указание при помощи первичных эмоций на непосредственно отвеча­ющие им предметы, выделяются универсальные эмоциональные механизмы, привлекаемые к любой деятельности независимо от ее потребностной направленности. Основания и теоретические последствия классификационного деления эмоций на основании их функциональ­ного назначения я попытался обобщить и развить в предложении раз­личать ведущие и производные (ситуативные) эмоциональные явле­ния (Вилюнас,1976, гл. 4.3).

Существующие классификационные схемы различаются соотноше­нием своей теоретической и эмпирической обоснованности, и от этого прежде всего зависит возможность их принятия и оценки. Так, не раз­деляя представлений К. Бюлера о трех стадиях генетического развития психики, мы можем скептически отнестись и к его попытке связать с ними три разных отношения удовольствия-неудовольствия к деятельности. Но в обосновании своих представлений Бюлер приводит также фак­тический материал и соображения о целесообразности таких отноше­ний. Эти аргументы позволяют принять его классификационную схе­му, но только как эмпирическую и допускающую включение в другой теоретический контекст. Примером эмпирической классификации может служить различение К.Е. Изардом десяти «фундаментальных» эмоций, выделенных на основе комплексного критерия, охватывающего их не­рвный субстрат, экспрессию и субъективное качество.

Отдельного выделения заслуживают попытки описать разнообра­зие эмоций, .опирающиеся на представления об их генетическом раз­витии и взаимодействии (Б. Спиноза; В. Вундтп; Грот, 1879-1880). Таким попыткам свойственно стремление выделить некоторое число базовых, исходных эмоций и далее шаг за шагом прослеживать условия и зако­номерности, по которым развиваются их сочетания и разновидности. По сравнению с другими этот способ описания выгодно отличается тем, что кроме ознакомления с разнообразием эмоций содержит еще элементы объяснения, так как происхождение вещи вносит, пожалуй, наибольший вклад в то ее видение, которое мы называем пониманием. Кстати, генетические схемы возникновения эмоций содержат и неко­торое объяснение невозможности их строгой классификации и исчер­пывающего описания. Речь идет о признаваемой в них способности эмоций к слиянию и образованию сочетаний, разнообразие которых, словами Спинозы, «невозможно определить никаким числом».

Условия возникновения эмоций.Вопрос о том, при каких услови­ях возникают эмоции, пользовался в истории их изучения повышен­ным вниманием, иногда на его основе давалось объяснение тому, «Что такое эмоция» (У.Джемс; Симонов, 1966). В качестве одного из цент­ральных (часто наряду с вопросом о функциях эмоций) этот вопрос рассматривается в концепциях Ж.-П. Сартра, Э. Клапареда, П.К. Ано­хина, П.В. Симонова, в группе так называемых, «конфликтных» теорий (например, Andreani, 1968), когнитивной теории С. Шахтера (Shachter, 1970) и др. Возможно, что интерес к вопросу обусловлен отмеченными затруднениями, возникающими при попытке обнаружить грань меж-

ду эмоциональными и неэмоциональными явлениями и надеждой, что отличительные признаки эмоций удастся найти в более широком кон­тексте их проявления, в частности во внешних и внутренних условиях из возникновения.

Однако для различных эмоций такие условия оказываются разны­ми, поэтому их описаниям свойственны значительные расхождения, которые определяются прежде всего тем, какой именно класс (или клас­сы) эмоциональных явлений обсуждается в той или иной работе. Если для В. Вундта или Н. Грота (1879-1880) любое воспринимаемое со­бытие является эмоциональным уже в силу того, что в момент воспри­ятия оно является частью жизни индивида, не знающей беспристраст­ного состояния и во всем способной найти хотя бы незначительный оттенок интересного, неожиданного, неприятного и т. п., то согласно Р. С. Лазарусу эмоции возникают в тех исключительных случаях, ког­да на основе когнитивных процессов производится заключение о на­личии, с одной стороны, некоторой угрозы, с другой — невозможности ее избежать. Однако эти внешне столь различные точки зрения не яв­ляются взаимоисключающими, просто речь в них идет о разном. В работе Лазаруса дана схема возникновения лишь тех выраженных, «очевидных»¹ эмоциональных реакций, которые в концепции Вундта отделены от более умеренных чувств в отдельный класс аффектов.

Весьма сходным образом представляет возникновение выраженных эмоций Э. Клапаред, однако в его концепции утверждается, что пред­варительную оценку угрозы производят не интеллектуальные про­цессы, как считает Лазарус, а особый класс эмоциональных явле­ний – чувства.

Таким образом, решение вопроса об условиях возникновения эмо­ций наглядно иллюстрирует отмеченный выше факт зависимости со­держания концепций от изначально принятого критерия эмоциональ­ного. При широкой трактовке эмоций их возникновение связывается с обычными условиями существования, с фактом отражения воздей­ствия или предмета (эмоции выражают субъективное их значение), с обострением потребностей (эмоции сигнализируют об этом субъек­ту) и т. п. При узком понимании эмоций они рассматриваются как ре­акция на более специфические условия, такие как фрустрация потреб­ности, невозможность адекватного поведения, конфликтность ситуации, непредвиденное развитие событий и др. Убедительность примеров,

¹ См. работу Р. У. Липера, в которой обсуждаются причины такого ограни­ченного понимания эмоций.

приводимых в подтверждение этих различных точек зрения, свиде­тельствует о дифференцированности эмоций в отношении условий их возникновения и, следовательно, о неминуемой ограниченности попы­ток охватить эти условия в некотором обобщенном принципе или поло­жении. Эти попытки способны вооружить нас знаниями такими же от­влеченными, как и понятие «эмоция вообще», и доведенные до полного охвата в них всего разнообразия эмоциональных явлений смогут конста­тировать лишь (как это показывает обобщение существующих точек зре­ния) двойную обусловленность эмоций: с одной сто­роны, потребностями (мотивацией), с другой — особенностями ситуации. Из рассмотренного выше функционального различения эмоций следу­ет, что такая констатация затрагивает два разных их класса — те, кото­рые непосредственно выражают сами по себе потребности, и те, которые отражают значимость для их удовлетворения событий в ситуации.

О сложности пути, который необходимо пройти, желая отразить в теории реальную сложность эмоциональной жизни, можно соста­вить представление по непревзойденному анализу условий возникно­вения эмоций в учении Б. Спинозы. Оно показывает, что на возникнове­ние эмоций наряду с такими анализируемыми в современных теориях условиями, как фрустрация, нарушение жизненных констант («изме­нение способности тела и души к действию») или отражение возмож­ности достижение целей («сомнения в исходе вещи»), влияет множество других факторов: ассоциации по сходству и времени, отражение причин­ных связей, «судьба» предметов наших чувств, сопереживание, пред­ставление о справедливости происходящего и др. Этот материал пред­стоит переоткрытию в современной психологии эмоций, поскольку его в ней явно недостает.

Эмоции и процессы мотивации.Этот вопрос, рассматривающий об­щее функциональное назначение эмоциональной сферы, является глав­ным для определения места эмоций в системе психического. Сразу мож­но сказать, что его решение, как и предыдущего вопроса, самым прямым образом связано с исходным постулатом об объеме класса явлений, относимых к эмоциональным, и зависит от того, присоединяются ли к нему специфические переживания, имеющие побуждающий харак­тер, — желания, влечения, стремления и т. п.

Очевидно, что проблема природы процессов, побуждающих к дея­тельности, не является просто одной из внутренних проблем психоло­гии эмоций. Из ее решения следуют далеко идущие концептуальные выводы, касающиеся принципиального понимания психического. Так,

именно данная проблема является ключевой для различения в исто­рии психологии дихотомных (интеллект-аффект) и трихотомных (по­знание-чувство-воля) схем психического. Для того чтобы она столь же остро зазвучала и в современной психологии, достаточно вспом­нить, что вопрос о детерминации поведения всегда интересовал иссле­дователей, хотя раздел мотивации, в пределах которого этот вопрос изучается в настоящее время, является для психологии сравнительно новым. Если преодолеть барьер, созданный введением в психологию новой терминологии, история развития представлений об отношении эмоций и мотивации окажется весьма продолжительной и богатой. К мотивационным (в современном смысле) теориям относятся все многочисленные учения, в которых полагалось, что поведение побуж­дается эмоциями (см. Грот, 1879-1880; Cardiner a.о., 1937).

Обособление в психологии раздела мотивации связано с перемеще­нием интересов исследователей с ближайших, непосредственных при­чин поведения (которыми и являются субъективные побуждения, же­лания) на все более отдаленные и опосредствованные. Действительно, для полного объяснения некоторого поступка явно недостаточно ут­верждения, что он был совершен из-за возникшего желания. Конк­ретное действие всегда отвечает некоторому общему жизненному от­ношению, определяемому потребностями и ценностями субъекта, его привычками, прошлым опытом и т. п., которые, в свою очередь, опре­деляются еще более общими закономерностями биологического и со­циального развития, и только в этом контексте оно может получить свое подлинное причинное объяснение. Проблема мотивации в том широком смысле, как она стоит в психологической науке в целом, предполагает выяснение всех факторов и детерминант, побуждающих, направляющих и поддерживающих поведение живого существа.

Однако сам действующий субъект всю совокупность факторов, де­терминирующих его поведение, непосредственно не отражает. Только человек может пытаться более или менее полно познать причины сво­его поведения, но ошибки, которые он при этом обычно делает, свиде­тельствуют о том, что это познание основывается и на догадках. С дру­гой стороны, субъектом отчетливо переживаются возникающие у него эмоциональные побуждения, причем именно ими он реально руковод­ствуется в жизни, если только этому не препятствуют другие побуж­дения (например, желание не причинять зла другим, быть верным чув­ству долга и т. п.). Этот простой факт и лежит в основе концепций, утверждающих, что эмоции (включая в них и желания) мотивируют поведение.

Естественно, что данное положение совершенно неприемлемо для авторов, которые между эмоциями и побуждающими переживаниями усматривают принципиальное отличие, относя последние к воле или мотивации или вообще их игнорируя. Парадигма таких концепций сле­дующая: поведение детерминируется потребностями и мотивами; эмо­ции возникают в специфических ситуациях (например, фрустрации, конфликта, успеха-неуспеха) и выполняют в них свои специфические функции (например, активации, мобилизации, закрепления).

В период становления психологии как самостоятельной науки на рубеже XX века эта вторая точка зрения практически вытеснила тра­дицию единой интерпретации эмоциональных и мотивационных про­цессов, характерную для всего предшествовавшего периода развития представлений об эмоциях¹, и современная академическая схема из­ложения психологии трактует мотивацию и эмоции как две сравни­тельно обособленные ее главы, связи между которыми сопоставимы со связями других глав.

Однако закрепление некоторой идеи иногда приводит к активно­му выражению противоположной точки зрения. Представляется, что именно вследствие этого в психологии появился ряд работ, отстаи­вающих функциональное единство эмоциональных и потребностно-мотивационных процессов. Наиболее энергично старые идеи стали защищать в русской литературе Л. И. Петражицкий (1908), в зару­бежной, несколько десятилетий спустя, — Р.У. Липер (см. также: М.Б. Арнольд, Дж. А. Гассон К. Е. Изард; Young, 1961; Bindra, 1969; Tomkins, 1970; и др.).

Подводя итог обсуждению мотивирующей функции эмоций в зару­бежной психологической литературе, М. Б. Арнольд утверждает: «От­ношение между эмоциями и мотивацией, изображаемое в теоретической литературе, остается совершенно неясным. Хотя снова и снова утвер­ждается, что эмоции мотивируют, едва ли кто-либо смог выступить и недвусмысленно объяснить, как именно это происходит» (Arnold, 1969, с. 104). Неутешительность такого положения дел не должна вызывать удивления по крайней мере по двум причинам. Во-первых, позиции параллелизма и позитивизма, сохраняющие влиятельность и в современной психологии, не допускают выделения мира субъек­тивных переживаний в качестве отдельного звена процессов регу­ляции, тогда как именно это условие позволяет не только формаль­но объединить, но и различить мотивационные и эмоциональные

Этот вопрос более развернуто обсуждается в работе: Вилюнас, 1976, гл. 3.2.

процессы в единой интерпретации. Во-вторых, призывая фактически к возвращению к старым забытым идеям, современные мотивацион-ные теории не используют опыта, накопленного в их развитии в про­шлом. Между тем этот опыт достаточно богат, и упомянутые обвине­ния в несостоятельности дать объяснение тому, «как именно эмоции мотивируют», были бы по отношению к нему несправедливыми.

Последовательную интерпретацию вопрос об отношении эмоции и мотивации получает лишь в контексте положения, согласно которо­му субъективные переживания являются необходимым и автономным звеном регуляции поведения. Предельно лаконично эту интерпрета­цию передает формулировка С. Л. Рубинштейна, определяющая эмоции как субъективную форму существования потребностей (мотивации). Это значит, что мотивация откры­вается субъекту в виде эмоциональных явлений, которые сигнализи­руют ему о потребностной значимости объектов и побуждают направить на них деятельность. Эмоции при таком понимании проявляются как необходимое завершающее звено мотивации, через которое субъект по­буждается к активности, но в котором не представлены другие пред­шествовавшие и подготавливавшие его звенья; иными словами, являясь субъективной формой существования мотивации, эмоции представ­ляют собой итоговую форму ее существования, не отражающую про­цессов, вследствие которых они возникают (см. статью В. К. Вилюнаса).

Как и многие другие, вопрос об универсальности мотивационной интерпретации эмоций зависит от того, как будет проложена граница, разделяющая переживания эмоциональной и неэмоциональной при­роды. Так, согласно взглядам Р. У. Липера или К. Е. Изарда эмоции представляют собой только одну из форм мотивации, отвечающую за побуждение поведения наряду с такими «физиологически обуслов­ленными» мотивами, как голод или физическая боль. Очевидно, если даже переживания голода и боли не считать эмоциональными, это не препятствует признанию, что именно они презентируют субъекту по­требности (пищевую и самосохранения), представляя собой конкрет­но-субъективную форму их существования. Поэтому решение воп­роса о том, вся ли мотивация открывается субъекту в виде эмоций, зависит исключительно от постулируемого объема явлений, относи­мых к эмоциональным.

Эмоции и процессы познания.Этот вопрос как бы продолжает пре­дыдущий по линии локализации эмоций в системе психического, од­нако им освещаются уже не функциональные, а топологические харак-

теристики эмоциональной сферы, показывающие положение эмоций среди других психологических образований.

В истории психологии преобладала традиция обособления эмоцио­нальных процессов в отдельную сферу, противопоставляемую сфере познания в принципиальном различении, например разума и сердца, чувств и познания, интеллекта и аффекта. Достаточно выраженной была и остается также тенденция признавать при сопоставлении этих сфер главенство процессов познания. Такое главенство отражено в са­мом названии влиятельной в настоящее время когнитивной психологии. Крайняя позиция ущемления значения эмоций в пользу познания по­лучила название интеллектуализма, различные направления которо­го рассматривали эмоции как свойство или разновидность ощущений, как результат взаимодействия представлений или особый вид позна­ния (см. Грот, 1879-1880; Э. Б. Титченер).

Однако более распространенной была точка зрения, согласно кото­рой эмоции представляют собой класс психических явлений, отлича­ющийся особым отношением к познанию, некоторого рода дополнительностью, структурной вторичностью. Эта их особенность подтверждается отчетливыми феноменологическими данными, констатируемыми в утверждениях, что эмоции сопровождают, «окрашивают» познаватель­но отражаемое содержание, оценивают и выражают субъективное его значение. Действительно, наш восторг или возмущение, печаль или гордость всегда адресованы кому-то или чему-то, радостными, неприятными и т.п. бывают ощущения, мысли, состояния, говоря обобщенно – эмоции являются предметными. Еще Б. Спиноза писал: «Такие модусы мышления, как любовь, желание и всякие другие так называемые аффекты души, могут существовать только в том случае, если в том же самом индивидууме существует идея вещи любимой, желаемой и т. д.»(1957, с. 403).

В современной психологии предметность эмоций столь отчетливо не акцентируется, во всяком случае Ж.-П. Сартр упрекает анализи­руемые теории за игнорирование этой их особенности. Запутанность представлений об отношении эмоций и познания показала дискус­сия, начало которой положило утверждение о том, что «...аффектив­ные оценки (judgements) могут быть совершенно независимы и предше­ствовать во времени перцептивным и когнитивным операциям, обычно рассматриваемым как основание таких оценок» (Zajonk, 1980, с. 151). Чем-либо позитивным дискуссия (не столько o предметности, сколь­ко о когнитивности эмоций) не завершилась, споткнувшись на нео­пределенности и разном понимании понятия «познание» (см. Lasarus,

1999). Из современных авторов предметности, называя ее интенцио-нальностью, отдает должное Н. X. Фрейда: «Эмоции означают и вов­лекают отношение субъекта к определенному объекту: человек боит­ся чего-то, сердится на кого-то, радуется по некоторому поводу и т. п.» (Frijda, 1994, с. 60).

Между тем есть основания утверждать, что именно предметность является центральной характеристикой отношения эмоций к процессам познания. Она исключает трактовку, рядополагающую эмоции процессам познания, и требует представления об эмоциональной сфере как об отдельном пласте психического, как бы надстраивающемся над познавательным образом и занимающем положение между ним и внут­ренними психическими образованиями (потребностями, опытом и т. п.). При такой «локализации» эмоции легко вписываются в строение об­раза как носитель субъективного мотивационного отношения к тому, что в нем отражается. Облегчается также понимание как упомянутой двойной обусловленности эмоций (потребностями и ситуацией), так и их сложных взаимоотношений с процессами познания.

Как известно, некоторое непосредственно эмоциональное событие способно вызвать появление новых эмоциональных отношений к раз­личным обстоятельствам, связанным с этим событием, причем основой для такого развития эмоционального процесса, представляющего собой психологический механизм обусловливания (Вилюнас, 1986, с. 154), служит именно познавательный образ. Так, сильные эмоции, напри­мер боль, способны придать эмоциональную окраску практически все­му, что так или иначе связано с ситуацией их возникновения. В более обычных случаях предметом новых эмоциональных отношений слу­жат условия и сигналы непосредственно эмоциогенных воздействий. Согласно одному из центральных определений Б. Спинозы, предметом любви-ненависти становится все, что познается субъектом как при­чина удовольствия-неудовольствия. Во всех такого рода случаях эмо­циональный процесс как бы идет по путям, проложенным процессами познания, подчиняясь в своем развитии тем связям, которые усматри­ваются субъектом в объективной действительности. Однако важно подчеркнуть, что процессы познания управляют при этом лишь даль­нейшим развитием эмоционального процесса, в изначальном порож­дении которого решающее значение имеет не само по себе познание, а соответствие познаваемого события потребностям индивида.

Человеческое сознание имеет возможность отслеживать тончай­шие связи между событиями, но может при этом ошибаться или быть введенным в заблуждение. «Адекватность» эмоций человека, со-

гласно Б. Спинозе, зависит от верности познания, управляющего их развитием.

Но в отношении к познавательным процессам эмоции выступают не только в пассивной роли «ведомого» процесса. Многие данные сви­детельствуют о том, что эмоции, в свою очередь, являются важнейшим фактором регуляции процессов познания. Так, эмоциональная окра­шенность в значительной мере определяет непроизвольное внимание изапоминание, этот же фактор способен существенно облегчить или затруднить произвольную регуляцию этих процессов; хорошо известно влияние эмоций на процессы воображения и фантазии; при неопреде­ленном стимульном материале или при выраженной интенсивности эмоции могут исказить даже процессы восприятия; от эмоций зависит целый ряд характеристик речи, накапливаются данные о тонком регу­лирующем их влиянии на мыслительные процессы, они осуществля­ют переработку информации, служат основой суждений. Эти разнооб­разные и важные проявления эмоций, равно как и отмеченное выше обратное влияние на их развитие разного рода когнитивных оценок, схем, атрибуций, представляет собой наиболее, пожалуй, интенсив­но изучаемую область современной психологии эмоций (см. Васильев и др., 1980; Cristianson, 1992; Dalgleish, Power, 1999; Hamilton а.о., 1988; Izard а.о., 1984).

Таким образом, направляя эмоции на причины, сигналы и т. д. зна­чимых событий, процессы познания тем самым определяют исвою "судьбу, впоследствии сами направляясь эмоциями на эти причины и т. д. для лучшего ознакомления с ними и выяснения оптимального способа поведения. Только таким взаимодополняющим влиянием сфер интел­лекта и аффекта, отвечающих соответственно за отражение объектив­ных условийдеятельности и субъективной значимости этих условий, обеспечивается достижение конечной цели деятельности – удов­летворение потребностей.

Функции эмоций.Вопрос о функциях пронизывает всю психологию эмоций, поэтому основные и самые общие функциональные ха­рактеристики эмоций не могли не выявиться при обсуждении преды­дущих вопросов. В пределах данного раздела эти общие функции будут обозначены и раскрыты дополнительными комментариями и ознаком­лением с охватываемыми ими более специфическими функциональ­ными проявлениями эмоций.

Проведенный Н. Гротом (1879-1880) скрупулезный анализ истори­ческих взглядов на природу эмоций показывает, что эмоции достаточно

единодушно признавались выполняющими функцию оценки. В современной психологии эта старая идея возродилась в виде «оце­ночной теории», ведущей происхождение от работ М.Б. Арнольд и Р.С. Лазаруса и в качестве главного принципа выдвигающей утверж­дение, что «...эмоции возникают и дифференцируются на основе субъек­тивной оценки индивидом значения для себя ситуации, объекта или события по ряду параметров и критериев» (Scherer, 1999, с. 637). Од­нако, принимая положение о производимой эмоциями оценке в каче­стве общепринятого, необходимо помнить, что при его конкретиза­ции — уточнении того, что именно, как именно, на какой основе и т. д. оценивают эмоции — высказываются различные мнения. Примиряю­щая точка зрения утверждает, что оценка является многоуровневой (Теаsdale, 1999).

Многие отмеченные выше особенности эмоций — их предметность, зависимость от потребностей и значимых изменений в ситуации и др. — хорошо согласуются с положением об их способности оценивать и сви­детельствуют о том, что изначальное и главное назначение эмоций со­стоит в непосредственной оценке и выражении мотивационной зна­чимости отражаемых предметов, сигнализации о ней субъекту. Иначе говоря, эмоции являются тем языком, той системой сигналов, посред­ством которой субъект узнает о потребностной значимости происхо­дящего, о полезности-вредности воздействий на организм (П.К. Ано­хин), о своем назначении и филогенетическом прошлом.

Разумеется, в условиях человеческого сознания непосредственное от­ражение эмоциями потребностей осложняется их рациональным позна­нием. Во всяком случае, при обсуждении «оценочной теории» отме­чается сложность строгого различения эмоциональных и собственно когнитивных оценок — того, что человек чувствует и что знает.

Продолжительные и продолжающиеся споры вокруг вопроса о мо­тивирующей роли эмоций — о выполняемой ими функции побуж­дения — выше обсуждались отдельно. К тому, что было сказано об этой общей их функции, можно добавить, что полное отстранение эмоций от назначения побуждать в значительной мере обессмыс­ливает и производимую ими функцию оценки. Разве из оценки про­исходящего может следовать с биологической точки зрения что-либо более целесообразное, чем немедленное побуждение присвоить, овладеть полезным и избавиться от вредного? Поэтому существует принципиаль­ное различие между отрицанием эмоциональной природы побуждающих переживаний и отказом признать какое бы то ни было участие эмоций в развитии этих переживаний. Последнее означает признание в приро-

де психического значительного и едва ли чем-либо объяснимого изли­шества и несовершенства.

О способности эмоции побуждать действия говорят другие, более специфические их функции. Так, в критических условиях, при неспо­собности субъекта найти адекватный выход из опасных, травмирующих, чаще всего неожиданно сложившихся ситуаций, развивается особый вид эмоциональных процессов – так называемые аффекты (см. работу Я.М.Калашника). Одно из функциональных проявлений аффекта заключается в том, что он навязывает субъекту стереотипные дей­ствия, представляющие собой определенный закрепившийся в эволюции способ «аварийного» разрешения ситуации: бегство, оцепенение, агрессию и т.п. Известно, что и другие ситуативные эмоции, такие как возмущение, гордость, обида, ревность, тоже способны «навязать» че­ловеку определенные поступки, причем даже когда они для него не­желательны. Это позволяет утверждать, что к эмоциональному разрешению ситуаций приводят не только аффекты и что данная функция свойственна более широкому классу эмоциональных явлений (Вилюнас, 1976, с. 124). Наглядный пример такого проявления эмоций предоставляет исследование Т. Дембо.

Однако одни и те же стереотипные действия не могут быть одина­ково пригодными для всех ситуаций, поэтому аффективные реакции, сложившиеся в эволюции для разрешения наиболее часто встречаю­щихся затруднений, оправдывают себя лишь в типичных биологичес­ких условиях. Именно этим объясняется часто наблюдаемая бессмыс­ленность или даже вредность действий, управляемых аффектом. Так, бессмысленными являются усилия птицы, бьющейся в помещении об оконное стекло, но в естественных условиях именно свет означал бы для нее свободу. Подобно этому и человек, отскочивший от ничем ему не угрожавшего визга тормозов на более опасную часть улицы, мог, очевидно, избрать более правильный путь действий, если охвативший его аффект не вынудил бы его поступить по сложившемуся на протя­жении миллионов лет правилу: немедленно удаляться от того, что вы­зывает страх. Согласно названию статьи на эту тему «Прошлое объяс­няет настоящее» (Tooby, Cosmides, 1990).

Способность эмоций нарушать целенаправленную деятельность легла в основу работ, подчеркивающих дезорганизационную функ­цию эмоций (например, Э. Клапаред). Однако данная характеристика эмоций может быть принята лишь с определенными оговорками. Как показывают приведенные примеры, эмоции прежде всего организу­ют некоторую деятельность, отвлекая на нее силы и внимание, что,

естественно, может помешать нормальному протеканию проводимой в тот же момент другой деятельности. Сама по себе эмоция дезорга­низующей функции не несет, все зависит от условий, в которых она проявляется. Даже такая грубая биологическая реакция, как аффект, обычно дезорганизующая деятельность человека, при определенных условиях может оказаться полезной, например когда от серьезной опас­ности ему приходится спасаться, полагаясь исключительно на физи­ческую силу и выносливость. Это значит, что нарушение деятельно­сти является не прямым, а побочным проявлением эмоций, иначе говоря, что в положении о дезорганизующей функции эмоций столько же правды, сколько, например, в утверждении, что чтение выполняет функцию порчи зрения. На этом же основании не может быть оправ-/ дано и зародившееся еще в дискуссиях стоиков и эпикурийцев альтер-/ нативное противопоставление полезности и вредности эмоций, вос-I произведенное в нашу эпоху противопоставлением «мотивационных» и «дезорганизационных» теорий (см. Ьеерег, 1948; АгпоЫ, 1970).

В качестве третьей (наряду с оценкой и побуждением) фунда­ментальной функции эмоций заслуживает выделения отмечавшееся выше их регулирующее влияние на процессы познания. Разнообра­зие регулятивного проявления эмоций стало основой выделения ряда более специфических функций, выполняемых ими по отношению к от­дельным психическим процессам, т. е. представляющих собой част­ные случаи общего регулирующего влияния. Особенно часто отдель­но обозначаются различные аспекты влияния эмоций на накопление и актуализацию индивидуального опыта. Одна из функций, обсужда­емая под разными названиями: закрепления — торможения (77. К. Ано­хин), следообразования (А. Н. Леонтьев), подкрепления (77. В. Симо­нов), указывает на способность эмоций оставлять следы в опыте индивида, закрепляя в нем те воздействия и удавшиеся-неудавши-еся действия, которые их возбудили. Особенно ярко следообразую-щая функция проявляется в случаях экстремальных эмоциональных состояний — аффектов (см. Я. М. Калашник), однако, согласно Б. Спи-) нозе, любое удовольствие-неудовольствие способно в виде пози- тивного или негативного эмоционального отношения «пометить» свою причину, которую на уровне современной терминологии впол-(не допустимо трактовать как условный раздражитель (Вилюнас, 1986, с. 171-172).

Но сам по себе след не имел бы смысла, если не было бы возможно­сти использовать его в будущем. В актуализации закрепленного опы­та эмоции тоже играют значительную роль, и это подчеркивает еще

одна из выделяемых частных функций. Поскольку актуализация сле­дов обычно опережает развитие событий и возникающие при этом эмо­ции сигнализируют о возможном приятном или неприятном их исходе, _г выделяют предвосхищающую функцию эмоций (Запорожец, Неверо-вич, 1974). Поскольку предвосхищение событий существенно сокра­щает поиск правильного выхода из ситуации, выделяют эвристическую функцию (Тихомиров, Виноградов, 1969). ;'*'

Констатируя определенное проявление эмоций, эти функции ста­вят вопрос о том, как именно они это делают, какие психологичес­кие механизмы лежат в основе этих проявлений. В контексте тако­го вопроса большой интерес представляет точка зрения В. Вундта, изображающая более общую картину соотношения воспринимаемых и воспроизводимых психических явлений. Согласно ей, именно эле­ментарные эмоциональные явления — чувства — служат связью, со­единяющей отдельные идеи, мысли: именно из-за чувства, вызванного некоторой ситуацией, человеком, анекдотом, мы вспоминаем другую си­туацию и т. д., вызвавшую сходное чувство. Словами самого Вундта, «При непосредственных чувственных представлениях входящие в них эле­менты чувства обыкновенно следуют за объективными впечатления­ми, между тем как при воспроизведенных представлениях, наоборот, они со столь же правильной закономерностью идут впереди». Такое проявление чувств особенно наглядно демонстрируют случаи, когда этот процесс как бы застревает, и человек, отчетливо чувствуя, что не­что подобное он уже видел или слышал, никак не способен вспом­нить — что именно (феномен памяти «на кончике языка», см. Уагтеу, 1973). Объединяя отдельные образы и идеи в целостный «поток со­знания», чувства функционально проявляются как механизм ассоци­аций.

Эмоции являются событием не только психологическим, и их функ­циональное назначение не исчерпывается разносторонними влияния­ми на уровне субъективного отражения. Как утверждал Р. Декарт, «главное действие всех людских страстей заключается в том, что они побуждают и настраивают душу человека желать того, к чему эти стра­сти подготавливают его тело» (1950, с. 615). Поскольку эмоции сигна­лизируют о значимости происходящего, подготовка в эмоциональном состоянии тела к лучшему восприятию и возможным действиям на­столько целесообразна, что было бы удивительно, если она не закре­пилась в эволюции и не стала одной из характерных особенностей эмо­циональных процессов. Разностороннее влияние эмоций на тело тоже получило отражение в выделении ряда их функциональных характе-

ристик. В качестве фундаментальных можно обозначить две функции: активационную, обозначающую поддержание оптимального для на­личной жизненной ситуации физиологического состояния организма, и экспрессивную (или коммуникативную), означающую, что телесное выражение эмоций используется как средство общения.

Происходящая в эмоциональном состоянии активация нервных центров, а в конечном итоге – и всего организма, осуществляемая не­специфическими структурами ствола мозга и передаваемая неспеци­фическими путями возбуждения, рассматривается так называемы­ми «активационными» теориями эмоций (Линдслей, 1960; Arnold, 1967, и др.). Согласно этим теориям эмоции обеспечивают оптималь­ный уровень возбуждения центральной нервной системы и отдельных ее подструктур (и, соответственно, уровень бодрствования системы психического отражения), который может колебаться от коматозного состояния и глубокого сна до предельного напряжения в состоянии экстаза.

Активация нервной системы и прежде всего вегетативного ее отде­ла, приводит к многочисленным изменениям в состоянии внутренних органов и организма в целом. Характер этих изменений показывает, что эмоциональные состояния вызывают либо мобилизацию органов действия, энергетических ресурсов и защитных процессов организма, либо, в благоприятных ситуациях, его демобилизацию, настройку на внутренние процессы и накопление энергии (Кэннон, 1927). Очевид­но, что функции мобилизации-демобилизации можно рассматривать как одно из результативных проявлений функции активации.

Наряду с общей подготовкой организма к действию отдельные эмоциональные состояния сопровождаются специфическими изме­нениями в пантомимике, мимике, звуковыми реакциями. Каково бы ни было изначальное происхождение и назначение этих реакций (см. Ч. Дарвин), в эволюции они развивались и закреплялись и как средства оповещения об эмоциональном состоянии индивида во внут­ривидовом и межвидовом общении. С повышением роли общения у высших животных выразительные движения становятся тонко диф­ференцированным языком, с помощью которого индивиды обменива­ются информацией как о своем состоянии, так и о том, что происхо­дит в среде (сигналы опасности, пищи и т. п.). Экспрессивная функция эмоций не потеряла своего значения и после того, как в историческом развитии человека сформировалась более совершенная форма обме­на информацией – членораздельная речь. Сама усовершенствовав­шись благодаря тому, что грубые врожденные формы выражения ста-

ли дополняться более тонкими конвенциональными нормами, усваи­ваемыми в онтогенезе, эмоциональная экспрессия осталась одним из главных факторов, обеспечивающих так называемую невербальную коммуникацию. Среди современных авторов сравнительно большое вни­мание вопросу о выражении эмоций уделяют К. Е. Изард и П. Экман (Ekman, 1993).

Большой теоретический интерес представляет функция эмоций, от­четливо намеченная в работах В. Вундта и указывающая на структу­рирующую роль элементарных эмоциональных переживаний (чувств) в формировании и организации субъективного образа. Поскольку эта функция проявляется по отношению к процессам познания, формаль­но ее можно бы отнести к обсуждавшейся регулятивной функции, од­нако ее специфика, чрезвычайная важность и малоизвестность спо­собствуют тому, чтобы ее обсуждать отдельно. Согласно Вундту, эмоциональный (чувственный) тон ощущений (или более сложных «единиц» отражения), воспринимаемых одновременно или непосред­ственно друг за другом, сливается по определенным законам во все более и более общие равнодействующие переживания, соответствен­но организуя в восприятии и сами эти «единицы» (ощущения, пред­ставления и т. п.). Только в силу такого слияния чувств мы восприни­маем не набор пятен или звуков, а целостную картину или мелодию, не множество интроцептивных впечатлений, а свое тело. Таким обра­зом-, эмоциональные переживания способны проявляться как синте­зирующая, или гештальтирующая, основа образа, обеспечивающая возможность целостного и структурированного отражения мозаич­ного разнообразия фактически действующих раздражений.

Целостность представляет собой не только явно обнаруживающу­юся, но и одну из таинственных особенностей психического. Многие авторы, пытавшиеся осмыслить ее, останавливались, не нашедши воз­можности избавиться от навязчивого образа гомункулуса. Даже геш-тальтпсихология, видевшая в этой особенности центральную пробле­му психологии и давшая тончайшее ее феноменологическое описание, для ее объяснения вынуждена была обратиться к спекулятивным по­строениям. Поэтому учение Вундта о слиянии чувств, лежащем в основе познавательных синтезов, представляет интерес как одна из немногочис­ленных попыток вскрыть психологический механизм структурирован­ности и целостности отражения.

Обосновывая и иллюстрируя свою точку зрения Вундт, приво­дит много убедительных примеров. Существуют также и определен­ные теоретические выводы, позволяющие говорить об

оправданности поисков синтезирующей основы образа именно в сфере эмоционального.

Современная психология рассматривает чувственную основу отра­жения как имеющую в основном когнитивную природу. Это вызывает существенные затруднения при попытке понять слияние в психическом образе воздействий разных модальностей. Представление же о синте­зирующей роли эмоции позволяет оснастить образ как бы общим фундаментом, на который могут проецироваться и вступать во взаи­модействие познавательные образования разных уровней и модаль­ностей. Однако, говоря о преимуществах учения об эмоциональном «фундаменте» образа, следует отметить, что оно требует допущения, большинством современных авторов не принимаемого, — признания принципа панэмоциональности, согласно которому целостный акт от­ражения, по словам С. Л. Рубинштейна, «...всегда в той или иной мере включает единство двух противоположных компонентов — знания и отношения, интеллектуального и «аффективного», ...из которых то один, то другой выступает в качестве преобладающего» (1957, с. 264).

Учению Вундта об эмоциональной «ткани» психического созвучны представления Ф. Крюгера (1984), в работе которого тоже отстаивает­ся прямая связь между эмоциями и целостностью отражения. Однако, будучи принципиальным противником свойственного Вундту «ато­мизма», стремящегося во что бы то ни стало сложить всевозможные психические образования из элементарных единиц, этот автор раз­вивает свою теорию в направлении, противоположном вундтовско-му, — от целого к части. Согласно Крюгеру, эмоциональные пережива­ния являются изначальным и единственным носителем целостности, сохраняющим за собой эту особенность и при выделении из тотальной целостности опыта диффузных комплексов и более строго организо­ванных гештальтов. Именно эмоции, как бы репрезентирующие в этих обособляющихся образованиях целостность и являющиеся мерой этой целостности, препятствуют их изоляции и позволяют им оставаться частями единого мироощущения индивида.

Для более полного ознакомления с функциональным назначением эмоций следует наряду со сравнительно общими их проявлениями оз­накомиться еще с особыми специфическими функциональными ха­рактеристиками отдельных эмоциональных состояний. Специфи­ческие особенности таких эмоциональных состояний, как счастье, радость, симпатия, любовь, смех, страх действия, тревога, агрессия, ос­вещены в работах М. Аргайла, Л. Я. Гозмана,А. Бергсона, П. Жане, 3. Фрейда, К. Лоренца, Я. М. Калашника. Кстати, работы о печали 3. Фрейда

и о горе Э.Линдеманна, а также работа Ж.-П. Сартра вскрывают еще одну общую характеристику эмоций, определенный аспект ко­торой был обозначен А. Н. Леонтьевым как способность эмоций «ста­вить задачу на смысл». Эмоции, особенно когда они сигнализируют о чем-то исключительном, не могут оставить личность равнодушной, вызывая порой сложную и развернутую «работу сознания» по ее объяснению, одобрению, примирению с ней или осуждению и даже вытес­нению. Однако ставить данное проявление эмоций рядом с другими не позволяет то обстоятельство, что они в нем выступают не как не­посредственно действующая сила, а как повод, в связи с которым при­ходит в движение вся сложная система сил личности и сознания.

Обсуждение фундаментального вопроса «Какова функция эмоций?» современными авторами (Ekman, Davidson, 1994, гл. 3) свидетельствует о том, что за прошедшее десятилетие в его понимании ничего суще­ственного не произошло. Подводя итог обсуждению (с. 137), редакторы сборника отдельно обозначают функции, отвечающие здесь обсуждав­шимся активационной, регулятивной, экспрессивной и функций отдель­