Чувства и эмоции

Психология аффективных процессов — наиболее запутанная часть психологии. Именно здесь между отдельными психологами сущест­вуют наибольшие расхождения. Они не находят согласия ни в фактах, ни в словах. Некоторые называют чувствами то, что другие называют эмоциями. Некоторые считают чувства простыми-конечными, неразложимыми явлениями, всегда подобными самим себе и изменяющимися только количественно. Другие же в проти­воположность этому полагают, что диапазон чувств содержит в себе бесконечность нюансов и что чувство всегда представляет собой часть более сложной целостности. (...) Простым перечис­лением фундаментальных разногласий можно было бы заполнить целые страницы. (...)

' Claparede. E. Feeling aiid emotions. — In: Reymert M. L. (ed). Feelings and emotions. Worcester, 1928, pp. 124—138.

ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ

Когда возникает желание изучить какое-то психологическое явле­ние, полезнее всего, по моему мнению, начать с рассмотрения его в функциональном аспекте, другими словами, перед анализом деталей этого явления при помощи, так сказать, сильно увели­чивающей лупы лучше рассмотреть его менее увеличенным для того, чтобы принять во внимание его функциональное значение, его общее место в поведении.

Применяя этот методологический принцип к изучению аффектив­ных явлений, мы прежде всего должны задаться вопросом: для чего служат чувства и для чего служат эмоции? А если этот вопрос покажется чрезмерно категоричным, можно спросить: что представляет собой ситуации, в которых возникают чувства и эмоции, какую роль эти явления играют в поведении индивида?

Нельзя отрицать того, что функциональная точка зрения уже обнаружила свою плодотворность в психологии. Вспомним теорию игры Гросса, показавшую важность игры для развития ребенка, идеи Фрейда, рассмотревшего психические расстройства с точки зрения их функционального значения. Я сам рассмотрел этим спо­собом сон, истерию, также интеллект и волю. Несомненно, функцио­нальный подход представляет собой только введение в более пол­ное исследование. Однако он важен для выяснения путей, по которым могут вестись дальнейшие поиски.

Выдвигая вопросы не столько о том, каковы явления есть, сколько о том, что они делают, функциональная психология акцен­тирует внимание на поведении. Она, таким образом, тесно связана с бихевиоризмом. Однако она также и явно отличается от него, так как интересуется поведением, его закономерностями, детерми-' нацией, а не методом, которым эти закономерности изучаются. Для нее не имеет большого значения, являются ли эти методы объективными или интроспективными. (...)

РАЗЛИЧИЕ МЕЖДУ ЧУВСТВАМИ И ЭМОЦИЯМИ

(...) Мы задались вопросом: для чего в повседневной жизни служат чувства и для чего — эмоции? На эти два вопроса у нас сразу же напрашиваются весьма различные ответы: чувства в на­шем поведении полезны, тогда как эмоции целесообразными не являются.

В самом деле, нам совсем легко представить человека, который никогда не переживал бы эмоции, никогда не испытывал бы сотря­сений страха или гнева, но который тем не менее был бы жизне­способным. Однако мы не можем представить себе человека, лишенного чувств — диапазона аффективных нюансов, позволяю­щих ему определить ценность вещей, к которым он должен приспо­собиться, человека, который не различал бы, что для него хоро-що, а-что вредно.

С другой стороны, наблюдения показывают, насколько эмоцио­нальные явления бывают неадаптивными. Эмоции возникают именно тогда, когда какая-то причина препятствует приспособлению. Че­ловек, имеющий возможность убежать, не испытывает эмоции страха. Страх обнаруживается только тогда, когда спастись бегством невоз­можно. Гнев возникает только тогда, когда противника нельзя ударить. Анализ телесных реакций при эмоциях представляет дока­зательства тому, что субъект здесь совершает не адаптивные дейст­вия, а наоборот — реакции, которые напоминают примитивные инстинкты (это показал еще Дарвин). (...)

Бесполезность или даже вредность эмоции известна каждому. Представим, например, человека, который должен пересечь улицу, если он боится автомобилей, он потеряет хладнокровие и побежит. Печаль, радость, гнев, ослабляя внимание и здравый смысл, часто вынуждают нас совершать нежелательные действия. Короче говоря, индивид, оказавшись во власти эмоции, «теряет голову».

С функциональной точки зрения эмоция представляется рег­рессией поведения. Когда по той или иной причине естественная, правильная реакция не может быть совершена, противоположные тенденции вовлекают примитивные способы реагирования. А этими примитивными реакциями, рудиментами реакций когда-то полезных, могут быть как сокращения периферических мышц, так и явления васкулярные, тормозные, секреторные, висцеральные и т. д. Не­которые из них, возможно, не имеют биологического значения (например, слезы) и возникают исключительно в результате рас­пространения нервного импульса, не нашедшего себе естественного выхода. (...)

ПЕРИФЕРИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ЭМОЦИЙ

По моему мнению, теория Джемса—Ланге является единствен­ной, объясняющей существование в эмоциональном состоянии спе­цифических телесных явлений. Рассматривая телесные явления как результат (а не как причину) эмоции, старые теории сделали эмоцию совершенно загадочным процессом. Кроме того, в пользу теории Джемса — Ланге говорят важные факты: подавление эмоции при подавлении периферических явлений, как это утверждал Джеме, а также возникновение или усиление определенных эмоциональных состояний при потреблении ядов, алкоголя, кофе, гашиша и т. п.

Периферическая теория Джемса и Ланге сталкивается, однако, с весьма большими затруднениями. Если эмоция — это только созна­ние периферических изменений организма, то почему она воспри­нимается как «эмоция», а не как «органические ощущения»? Поче­му, испугавшись, я сознаю в себе «присутствие страха», а не просто некоторые органические впечатления, дрожание, биение сердца и т. д.?

Мне неизвестно, чтобы до сих пор кем-то была предпринята попытка ответить на данное возражение. Не кажется, однако, что сделать это было бы очень трудно. Эмоция есть не что иное, как сознание формы, или «гештальта», многочисленных органических впечатлений. Другими словами, эмоция — это сознание глобальной установки организма.

Такое нерасчлененное и общее восприятие целого, в прошлом мною названное «синкретическим восприятием»², является прими­тивной формой восприятия. Известно, что в случае эмоционально­го восприятия более полезно знать общую установку тела, чем отдельные, объединяющиеся в целое элементарные ощущения. Вос­приятие деталей внутренних ощущений не должно представлять для индивида большого интереса. Организму важнее всего действие. Но отдает ли он себе отчет о той общей установке, которая им проявляется по отношению к окружающему? (...)

Многие из получаемых впечатлений интерпретируются нами по-разному, в зависимости от направления наших интересов. Осо­бенно это верно для тактильных впечатлений, которые иногда вос­принимаются как объективные, а иногда — как субъективные. Про­верить это в эксперименте совсем нетрудно. Положите руку на стол. Одно и то же тактильное впечатление будет восприниматься, в зависимости от направления вашего внимания, то как «тактиль­ное ощущение», то как «твердый предмет», стол. В тот момент, когда ваш интерес направлен на себя (например, во время соот­ветствующего Психологического эксперимента), вы будете чувство­вать свою руку, а вовсе не стол.

То же самое происходит в случае эмоции. Если в состоянии гнева вы обратите внимание на кинестетические ощущения в стис­нутых кулаках, на дрожание своих губ и т. д. — гнева больше сознавать не будете. Или же позвольте гневу охватить вас; в таком случае вы перестанете раздельно воспринимать дрожание губ, свое побледнение или другие изолированные ощущения, воз­никающие в различных частях напряженной мышечной системы.

То, что сознание схватывает в эмоции, есть, так сказать, форма самого организма, или его установка.

Данная периферическая концепция, трактующая эмоцию как сознание установки организма, является, кроме того, единственной, способной рассматривать тот факт, что эмоция непосредственно, безусловно «понимается» тем, кто ее испытывает. Эмоция содержит свою значимость в себе. Ребенок, впервые испытывающий большой страх, большую радость или охваченный вспышкой гнева, насколько мы можем судить об этом на основании наблюдения или по собст­венной памяти, непосредственно понимает, что с ним случилось. Для успешного понимания значения такого взрыва своего организма он не нуждается в прошлом опыте, который ему необходим для понимания впечатлений, доставляемых зрением или слухом, впе­чатлений, не обладающих никакой непосредственной или безус -

² ClaparedeE. Archives de Psychologie, vol. 7, 1908, p. 195.

довной значимостью. Но что значит «понимать»? Не состоит ли «понимание» по существу в принятии установки по отношению к объекту? Если это так, причем если само такое принятие установки обусловлено причинами врожденного и инстинктивного характера, тогда вовсе не удивительно, что эмоции понимаются безусловно.

Последние замечания позволяют нам понять, насколько... ан­типсихологическим является классическое «центральное» понимание эмоций: «Мы дрожим, потому что боимся, мы плачем, потому что огорчены, мы сжимаем зубы, потому что сердимся». (...)

Фактически оно предполагает, что мы при помощи простого интел­лектуального восприятия можем установить, что ситуация, в которой мы находимся, «опасная», «угрожающая», «огорчающая» и т. д. Но «опасность», «огорчение» и т. д. не являются фактами сознания, вызываемыми внешними воздействиями, какими являются, напри­мер, ощущения цвета или температуры. Это мы сами окрашиваем вещи или внешние ситуации, проецируя на них те чувства, которые они у нас порождают и которые они возбуждают, вызывая реакцию нашего организма. Ребенок считает большую собаку или темноту внушающими ужас потому, что они вызывают в нем реакции, сознание которых мы называем «страхом».

Утверждать, как это делает классическая теория, что ситуация вызывает страх потому, что мы считаем ее ужасающей — значит, либо вовсе не объяснить, почему мы находим эту ситуацию страш­ной, либо вращаться в порочном кругу. (...)

ФУНКЦИОНАЛЬНОЕ ПОНИМАНИЕ АФФЕКТИВНЫХ ЯВЛЕНИЙ

Мы утверждаем, что эмоция способна придать значимость породившей ее ситуации. Это положение нуждается в уточнении. В самом деле, если эмоция является расстройством поведения, плохо адаптированным актом, каким же образом она может при­давать вещам верное значение?

Нельзя забывать, однако, что эмоция, будучи объективно плохо адаптированным актом, репрезентирует тем не менее целостную реакцию, имеющую биологическое значение. Объективной неадап­тивности может соответствовать субъективная полезность. Приня­тая организмом установка не приводит к эффективному разрешению ситуации. Она тем не менее «понимает» сама себя, так сказать ориентирует себя в определенном направлении.

Я полагаю, что для объяснения парадокса неадаптивных реак­ций, играющих вместе с тем полезную роль — поскольку нельзя отрицать, что страх, пыд, печаль, радость имеют большое зна­чение в жизни человека, — проще всего выдвинуть следующую гипотезу. Эмоция является смесью с изменяющейся пропорцией адаптивных и неадаптивных реакций. Чем ближе эмоция к форме шока, взрыва, тем значительнее в ней доля неадаптивности по срав­нению с адаптивностью.

рассматриваемые во времени, обе части эмоционального явле­ния обычно следуют друг за другом. Иногда эмоция начинается с шока, с неадаптивных реакций, постепенно перестраивающихся в полезное поведение. Иногда наоборот, сначала проявляет себя полезная адаптация, а, когда она сталкивается с препятствием за ней следует эмоциональный взрыв. Разве не демонстрируют нам существование таких форм аффективных процессов наблюдения за эмоциональными явлениями в повседневной жизни?

Неспособность эмоции, имеющей характер взрыва, полезно влиять на поведение, можно показать на следующем примере, взятом из множества других.

Два человека, скажем, проходят ночью через лес. Один из них, более эмоциональный, испытывает сильный страх. Другой сохраняет спокойствие. Затем они должны возвратиться, тоже ночью, через тот же самый лес. Испытавший страх человек примет меры предосторожности. Он захватит оружие, возьмет с собой собаку. Второй человек своего поведения не изменит. Аффективные переживания во время первого прохождения леса, несомненно, и являются тем, что позднее изменило поведение первого путешест­венника. Несмотря на это, мы вправе спросить: эмоцией ли как таковой (рассматриваемой в качестве расстроив ва реакций) обус­ловлено изменение в последующем поведении? В самом деле, нам совсем нетрудно представить смелого человека, который, проходя через лес, отмечает, что такое путешествие небезопасно, и делает этот вывод, не переживая ни малейшей эмоции страха. Однако его дальнейшее поведение изменится таким же образом, как по­ведение человека, который испугался: он захватит с собой оружие, собаку. Сравнение этих двух случаев показывает, что страх вовсе не играет той роли, которую мы обычно склонны усматривать.

Что произошло со смелым человеком? Прохождение темного леса обострило его внимание, вызвало мысли о возможной защите, короче, обусловило установку «быть настороже». Не является ли восприятие этой установки тем, что составляет «сознание опас­ности»? И нельзя ли сказать, что и у человека, испытавшего страх, последующее поведение в полезную сторону было изменено именно этой установкой предосторожности? Эта установка была смешана с эмоцией или чередовалась с ней, и можно сказать, что поведе­ние было изменено в полезную сторону не вследствие эмоции, а независимо от нее.

Не приводят ли нас эти размышления к предположению о том, что наряду с эмоциями существуют реакции, отличающиеся от них своей адаптированностью, и, следовательно, способностью полезно ориентировать поведение? Эти реакции, эти установки, а также сознание субъектом их наличия мы объединяем вместе под общим названием чувств. '

Помимо эмоции страха мы должны обладать в таком случае «чувством страха», которое лучше было бы назвать «чувством опасности» и которое должно состоять в сознании установки к защите. Помимо эмоции гнева должно существовать «чув-

ство гнева», которое лучше было Оы назвать «воинственным чувством» и которое состоит в сознании установки к нападению и борьбе. (...)

Для эмоций радости и печали соответствующими чувствами будут чувства приятного и неприятного, удовольствия и страдания, как они изображены в современной психологии, и они тоже будут только сознанием положительной или отрицательной установки ор­ганизма по отношению к наличной ситуации. (...)

Мне кажется, что представленная здесь точка зрения объеди­няет разнообразные факты и создает некоторые преимущества, рассматриваемые мной ниже.

ПРИМИРЕНИЕ С ОБЩЕПРИНЯТЫМ ПОНИМАНИЕМ ЭМОЦИЙ

Наши представления позволяют в некоторой степени примирить периферическую теорию с общепринятым пониманием эмоций.

Общепринятое мнение о том, что страх часто возникает уже после осознания опасности той ситуации, в которой мы находимся, является верным. Только это осознание не сводится, как предпо­лагает классическая теория, к чисто интеллектуальному суждению. Согласно нашей теории, оно состоит в «чувстве опасности». Поэтому будем говорить, что эмоция страха следует за чувством опасности;

это случается тогда, когда мы оказываемся не в состоянии убе­жать или защитить себя естественным путем; на смену нормально развивающемуся поведению приходит тогда поведение расстроен­ное. По своему принципу этот подход глубоко отличается, однако, от классической теории, так как он полагает, что ни эмоция, ни чувство опасности не вызываются восприятием непосредственно. Развитию аффективного явления всегда необходимо предшествуют реактивные процессы. Именно появление этого процесса предо­стерегает нас от опасности. Эмоция, таким образом, проявляется только как особая фаза реактивного процесса. Когда завершение адаптивных реакций сталкивается в деятельности с препятствием, они замещаются примитивными реакциями, В случаях, когда эмоция возникает внезапно, например, когда мы вздрагиваем от неожидан­ного звука, теория Джемса — Ланге сохраняет полное значение в своей обычной форме.

Следующая схема, изображающая теории эмоций, прояснит,

как мы их понимаем:

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЕ ЧУВСТВА

Наша теория чувств имеет и то преимущество, что она отводит место интеллектуальным чувствам. Термин «интеллектуальное чув­ство» не имеет строго определенного значения. В работе «Психоло­гия чувств» Рибо объединяет под этим названием только удивление, изумление, любопытство, сомнение. Другие авторы добавляют к этому списку общее чувство, возникающее от движения нашей мысли, от ее успешности или бесплодности. По моему мнению, следует идти значительно дальше и включить в интеллектуальные чувства все те элементы мышления, которые Джеме называет переходными и которые не репрезентируют предметное содержание: сходство, импликацию, совпадение, уверенность, возможность, те тысячи отношений, которые мы выражаем словами: но, если, и, почему, после, до, а также мысли, выражаемые словами: будущее, прошлое, условный, отрицание, утверждение и т. п.

Вильям Джеме очень хорошо все это видел: «Если только такие явления, как чувства, существуют вообще, то насколько несомненно, что in rerum natura³ существуют отношения между объектами, настолько же и даже более несомненно, что существуют чувства, которыми эти отношения познаются. Нет союза или пред­лога и даже наречия, приставочной формы или перемены, инто нации в человеческой речи, не выражающих того или другого оттенка тех отношений, которые мы в данный момент действительно чувствуем существующими между более крупными элементами на шего мышления... Нам следовало бы говорить о чувстве и, чувстве если, чувстве но и чувстве через...»

Весьма курьезно, что эти столь проницательные замечания Джемса, заключающие в своей сущности плодотворную идею для психологии мышления, разделили судьбу затерявшегося письма. (...)

В работе «Association of ideas» (1903), остро полемизирующей с ассоцианизмом, я возродил идею Джемса и попытался развить ее в биологическом аспекте. Всякое интеллектуальное чувство рас­сматривается там как соответствующее адаптивным реакциям или установкам организма. «Не может ли тело, — писал я, — служить источником тех многочисленных идей, которым, это бесспорно, во внешнем мире, действующем на органы чувств, ничто не соответ­ствует, но которые вполне могут быть осознанием реакций тела на окружающую обстановку?» (стр. 317). Я применил эту точку зрения в отношении «понимания», вновь сделав его адаптивным, и определил чувство понимания как «осознание совершившейся адаптации, более или менее полной». (...)

Нам остается, однако, один трудный вопрос: почему интел­лектуальные чувства кажутся нам объективными, тогда как прочие чувства и эмоции — «нашими собственными состояниями»?

Но так ли это? Ведь многие интеллектуальные чувства, такие как уверенность, сомнение, утверждение и отрицание, логическое

³ В природе вещей (лат.). — Прим. перед. 100

заключение и т. п., в зависимости от обстоятельств, от направления наших интересов в данный момент, могут казаться нам как объек­тивными, так и субъективными. С другой стороны, действительно ли прочие чувства всегда субъективны? Мы знаем, как легко они объективируются. Эстетические переживания объективируются в прекрасном, отвращение—в отталкивающем и т. д. Мы говорим, что событие (объективное) является печальным, радостным, позор­ным, комическим или неприятным. Когда мы утверждаем, что рабо­та неприятна, мы помещаем это «неприятно» то в работе, то в себе, в зависимости от контекста наших мыслей.

По моему мнению, субъективность или объективность познава­емого содержания всегда является результатом вторичного процес­са, зависящего от приобретенного опыта. Изначально состояния нашего сознания не бывают ни объективными, ни субъективными. Теми или другими они становятся постепенно, по мере необходи­мости приспособления к физическому или социальному окружению.

ЧУВСТВА И ВНУТРЕННИЕ ОЩУЩЕНИЯ

Рассмотренная выше функциональная концепция позволяет нам выяснить отличие чувств от внутренних, или органических, ощуще­ний, в частности ощущений голода, жажды, усталости, а также синестезии. Часто такое различение не проводится, и люди гово­рят о «чувстве» усталости или голода.

По моему мнению, ощущения голода, жажды, усталости (к ним можно добавить, пожалуй, ощущение боли) сами по себе значимост и не имеют; они суть явления, получающие значимость только от тех установок, тенденций и движений, которые они инстинктивно вызывают, и именно такие инстинктивные реакции делают их зна­чимыми для поведения индивида. Но эти инстинктивные реакции являются ничем иным, как основанием чувств: чувств приятного или неприятного, желания, нужды.

Таким образом, внутренние ощущения являются состояниями, явно отличающимися от чувств, которые суть установки. Внутренние ощущения информируют нас об определенных состояниях нашего организма так же, как внешние ощущения информируют нас о сос­тоянии окружающей среды. Но жизненное значение органических ощущений мы можем определять только благодаря существованию чувств. (...)

Чувства выражают некоторым образом отношение межд\ опре­деленным объектом или ситуацией и нашим благосостоянием (мож­но сказать также, что они выражают нашу установку к ситуации или объекту). Физиологической основой такого отношения является сама установка. Чувство — это осознание такой установки. В про­тивоположность этому ощущения презентируют только объекты, по отношению к которым мы принимаем установку Объект, презен-тируемый внутренними ощущениями, такими как ощущения голода,

жажды, усталости — это наше собственное т^ло. Но именно чер^ отношение к своему собственному состоянию наше тело способно принять определенную установку. Понятно, что между внутренними ощущениями и чувствами существует весьма интимная связь, по. скольку как те, так и другие имеют свой источник в теле. Это не мешает нам, однако, отчетливо различать их с функциональной точки зрения. Они противостоят друг другу так, как реакция про. тивостоит вызвавшему ее объекту.

Макдауголл (Me Dougall)Уильям (22 июня 1871—28 ноября 1938), англо­американский психолог. Первоначально занимался биологией и медициной, под влиянием «Принципов психологии» У. Джемса обратился к изучению психо­логии сначала в Кембридже, затем в Геттингене у Г. Мюллера. Лектор в университетском колледже в Лондоне и в Оксфорде. Профессор в Гарварде (1920—1927) и в университете Дьюка (1927—1938) в США. Основой психи­ческой жизни считал устремление — «горме» (греч. — стремление, порыв), отчего психология У. Макдауголла ча­сто называется сгормической». «Горме» трактуется как устремление к биоло­гически значимой цели, обусловленное, по У. Макдауголлу, особого рода пред­расположениями — врожденными ин­стинктами либо приобретенными склон­ностями. Эмоциональные переживания рассматриваются как субъективные корреляты этих предрасположений. Эмоциональная сфера в процессе своего развития у человека получает иерар­хическое строение. Ведущими стано­вятся сначала несколько основных эмо­циональных образований (sentiments),

а затем, при сложившемся уже харак­тере — одно центральное, называемое Макдауголлом эготическим (от «эго», греч. — «я»). Размышления над клини­ческим феноменом «множественной» личности натолкнули У. Макдауголла на разработку метапснхологической концепции личности, исходящей из идей монадологии Г. Лейбница. Согласно этому, каждая личность представляет систему «потенциально мыслящих и стремящихся монад» («Я»), сходящих­ся на некоторой «высшей» монаде — »> а мости», которая через иерархию мо­над управляет всей психофизической жизнью человека.

Сочинения: Основные проблемы социальной психологии. М., 1916; Physi­ological Psychology. L., 1905; Psycho­logy. L, 1912; Body and Mind'. L., 1912; Group Mind. L., 1920; Outline ot Psychology. N. Y., L., 1923; James. N. Y., 1927; Character and the Con­duct of Life. N. Y., L., 1927; Energies of Men. "L., 1933; The Riddle of Life. L., 1938.

Литература: FlugelJ. William Me Dougall. •— Brit. J. Psycho]. 1939, v. 29.

У. Макдауголл

РАЗЛИЧЕНИЕ ЭМОЦИИ И ЧУВСТВА '

Термины «эмоция» и «чувство» до сих пор употребляются с большой неопределенностью и путаницей, что соответствует неопределен­ности и разнообразию мнений об основах, условиях возникнове­ния и функциях тех процессов, к которым эти термины относятся. После многолетней систематической работы над тем, чтобы сделать свои представления по этим вопросам более ясными, я почув­ствовал, что имею возможность предложить схему, которая мне кажется исчерпывающей, последовательной и в принципе верной, хотя еще сильно нуждающейся в поправке и в доработке деталей.

' Me Dougall W. Emotion and feeling distinguished. — In Revmcil M L (ed.). Feelings and emotions. Worcester. 1928, pp. 200—204,

8«

t03

Предлагаемая мной схема основана на эволюционных и срав нительных данных и находится в согласии с фактами, кото­рые обнаруживаются в переживаниях и поведении человека. Она исходит из принципов волюнтаристической, или гормическои, психологии, т. е. психологии, которая в качестве основной особен­ности всей жизни животного считает его способность к активно­му достижению целей средствами пластичного поведения — на основе устремлений (striving), выражающихся в таких движениях тела, которые приспосабливаются к деталям складывающихся ситуаций способом, называемым по общему согласию интеллек­туальным.

Способность стремиться к определенным результатам, способ­ность преследовать цели, возобновлять и поддерживать действия, обеспечивающие полезные для организма или вида эффекты, должна быть признана — как я всегда это утверждал — фундаментальной категорией психологии (1). «Развилась» ли такая способность к процессе эволюции из форм, лишенных всяких ее зачатков, може1 ли быть она объяснена в понятиях физики и химии, как это пытаются показать представители гештальтпсихологии, — вопросы будущего. Психология не должна ждать утвердительных ответов на эти вопросы для того, чтобы признать устремления такой формой активности, которая пронизывает и характеризует всю жизнь жи­вотного. (...)

Разумно предположить, что первичными формами устремлений животного были поиск пищи и избегание вредного и что из этих двух примитивных форм устремлений дифференцировались и разви­лись все другие их разновидности.

Исходя из этих предположений, я утверждаю, во-первых, что все те переживания, которые мы называем чувствами и эмоциями, связаны с проявлениями устремлений организма, вызываемыми либо воздействиями извне, либо метаболическими процессами внутри организма, либо, чаще всего, обоими путями; во-вторых, что в общих чертах мы можем надежно разграничить чувства, с одной стороны, и эмоции — с другой, на основе их функционального отношения к целенаправленной активности, которую они сопро­вождают и определяют, поскольку эти отношения в обоих случаях существенно различаются.

Существуют две первичные и фундаментальные формы чувства — удовольствие и страдание, или удовлетворение и неудовлетворение, которые окрашивают и определяют в некоторой, хотя бы незна­чительной, степени все устремления организма. Удовольствие явля­ется следствием и знаком успеха как полного, так и частичного, страдание — следствием и знаком неуспеха и фрустрации. Возмож­но, что примитивные удовольствие и страдание были альтернати­вами, практически (хотя, пожалуй, и не абсолютно) друг друга взаимоисключающими. Но с развитием познавательных функций организм начинает, во-первых, одновременно схватывать разные аспекты объектов и ситуаций, во-вторых, испытывать удовольствия и страдания, вызываемые предвосхищением или воспоминанием

Первое делает возможной одновременную актуализацию различных побуждений (impulses), видоизменяющих друг друга вследствие соперничества или содействия. Второе создает возможность соеди­нения фактического успеха с предвосхищением неуспеха, фактичес­кой фрустрации с предвосхищением успеха. Соответственно этому усложняются и виды чувств.

Организму, достигшему этого уровня развития познавательных функций, не приходится уже больше колебаться между простым удовольствием и простым страданием. Помимо этих простых и примитивных крайностей он способен испытывать целый ряд чувств, являющихся в некотором смысле сочетанием или смесью удоволь­ствия и страдания; он переживает такие чувства, как надежда, тревога, отчаяние, чувство безысходности, раскаяние, печаль. По мере усложнения душевных структур взрослый человек познает «сладкую печаль», радости, отмеченные страданием,... «необычное сплетение грусти и веселья»,... мрачные минуты его неудач освет­ляются лучами надежды, а моменты триумфа и торжества омра­чаются сознанием тщетности человеческих стремлений, недолговеч­ности и зыбкости всех достижений. Словом, взрослый человек, наученный «смотреть вперед и назад и тосковать по отсутствую­щем)», больше не способен на простые чувства ребенка. С развитием сил познания его желания становятся сложными и разнообразными, а простое чередование удовольствия и страдания уступает место нескончаемому передвижению по диапазону сложных чувств. Такие сложные чувства в обыденной речи называются эмоциями. При­держиваясь предложенной Шандом терминологии, я везде называл их «эмоциями, производными из желания...» (2; 3).

Научные исследования станут значительно более ясными и точными, если мы перестанем называть такие сложные чувства общим термином «эмоция». Трудность разграничения сложных чувств и собственно эмоций, как и существующая тенденция смеши­вать их, обусловлены тем, что почти все устремления в развитой психике окрашены как собственно эмоциями, так и сложными чувст­вами, или «производными эмоциями», смешанными в одну сложную целостность.

Рассмотрим теперь собственно эмоции.... Как только первичные устремления дифференцируются на побуждения, направленные на более специфические цели и вызываемые более специфическими объектами или ситуациями, — каждое такое специализированное побуждение получает свое выражение... в виде комплекса телесных приспособлений, которые облегчают и поддерживают соответствую­щую телесную активность. Не принимая полностью теории Джемса — Ланге, мы, однако, должны предположить, что каждая такая система телесных приспособлений отражается в переживаниях организма, придавая тем самым каждому специализированному устремлению своеобразное отличительное качество — качество одной из первич­ных эмоций. Когда же психическое развитие достигает уровня, на котором в игру одновременно вступают, противодействуя или сотрудничая, два или более специализированных побуждения, эти

первичные качества сливаются в сложные образования, называемые нами вторичными или смешанными эмоциями; такими сложными качествами являются смущение, стыд, благоговение, почтение, позор.

Попытаемся сопоставить сложные чувства, или «производные эмоции», и собственно эмоции, первичные и смешанные, учитывая что все конкретные эмоциональные переживания в развитой психи^ ке являются образованиями, в которых подлинные и производные эмоции, абстрактно нами разделенные, смешаны.

1. Сложные чувства, так же как и простые, возникают в зави­симости от успешности или неуспешности осуществления наших устремлений. Они влияют на дальнейшую судьбу побуждений, от которых они сами произошли, усиливая их и поддерживая, когда баланс чувственного тона находится на стороне удовольствия, или задерживая их и отклоняя, когда баланс чувств на стороне стра­дания.

С другой стороны, подлинные эмоции предшествуют успеху или неуспеху и от них не зависят; они возникают вместе с актуали­зацией соответствующих побуждений и продолжают окрашивать в особый тон переживания каждого из устремлений, придавая свое специфическое качество всему образованию, независимо от величины успеха или неуспеха, как действительного, так и пред­восхищаемого. Они не оказывают прямого влияния на изменение силы устремлений. Являясь качеством субъективного переживания, они лишь свидетельствуют о природе телесных приспособлений, органически связанных с каждым фундаментальным видом устрем­лений. В развитой психике, однако, они косвенным путем влияют на протекание произвольных действий: открывая самосознающему организму природу действующих побуждений, они создают некото­рую возможность контроля и управления ими.

2. Сложные чувства, кроме того, зависят от развития позна­вательных функций и по отношению к этому процессу вторичны. Можно, пожалуй, утверждать, что они присущи только человеку, хотя простейшие их формы доступны, вероятно, и высшим животным. С другой стороны, следует думать, что подлинные эмоции появля­ются на значительно более ранних этапах эволюционного развития. На протяжении большей части процесса эволюции они выступают просто как побочный продукт импульсивных устремлений живот­ного, и только у человека они становятся важным источником самопознания и, следовательно, самоуправления. ( ..)

3 Указанные сложные чувства (такие как надежда, тревога, раскаяние) не представляют собой отдельно существующих явлений и не происходит из каких-либо особых установок организма. Каж­дое из названий, употребляемое нами для описания такого рода чувств, обозначает, пожалуй, просто плохо очерченную часть ши­рокого диапазона, который в целом может обнаружиться в процес­се удовлетворения любого сильного желания, независимо от его природы и происхождения. По мере того как субъект, движимый желанием, перемещается по этому диапазону сложных чувств,

дждая из частей, обозначаемых тем или иным названием, пере­живается отдельно и постепенно переходит в соседнее качество;

чедовательно, здесь нет смешения этих качеств.

С Другой стороны, всякое подлинное первичное эмоциональ­ное качество возникает при актуализации соответствующей целе­направленной установки, являющейся неотъемлемым свойством психической структуры организма; следовательно, каждое из этих цдчрств переживается только в связи со специфическим побужде­нием или желанием. Далее, поскольку в игру одновременно могут вступит"¹¹ we или более таких установок, порождая содействующие друг Другу или же противоречащие желания, то точно так же могут одновременно появиться и смешаться или слиться друг с другом в различных пропорциях соответствующие первичные эмо­циональные качества. Я проиллюстрирую эти противоположные осо­бенности примерами. Надеждой мы называем сложное чувство, возникающее у нас при действии любого сильного желания и при предвосхищении успеха; в случае появления новых затруднений надежда уступает место тревоге или отчаянию, но ни в коем случае нельзя сказать, что она смешивается с отчаянием, порождая тревогу;

скорее всего, по мере уменьшения благоприятности обстоятельств, чувство, коренящееся в нашем желании, изменяется незаметными градациями от надежды к тревоге и далее — к отчаянию. Проти­воположный случай можно проиллюстрировать эмоцией, которую мы называем любопытством или интересом, и ее отношением к эмоции, которую мы называем страхом. Некоторая степень эмоцио­нального качества, называемого интересом, всегда сопровождает побуждение или желание исследовать и лучше освоить какой-либо объект; интерес, не связанный с таким побуждением, просто не­возможен Процесс исследования ведет к проникновению в природу объекта, а это, в свою очередь, может вызвать страх — качество, всегда сопровождающее побуждение избежать объект, или желание от него удалиться. Но с появлением этого нового побуждения и характерного для него эмоционального качества интерес вовсе не обязательно вытесняется или задерживается; побуждение к иссле­дованию может сохраниться наряду с побуждением удалиться, и в этом случае мы переживаем эмоциональное качество, которое обнаруживается сходство как с интересом, так и со страхом, и которое нам кажется возможным изображать как своего рода смс<'ь эгих fTyx лерг.яччпх г^чсств.

ЛИТЕРАТУРА

1 М с D о u g а 1 1 W. Purposive striving as a fundamental category of psychology.

Presidential address to the Psychological Section on the British Association, 1924

Reprinted in Science, November, 1924. 2. М с D о u g a I I W. Outline of psychology. N.Y., 1923 У. Макдауг^' У. основь-.-р проблемы социальной психологии. М , 1916.

Крюгер ^Krueger)Феликг (19 августа 1874—-25 февраля 194») - немецкий психолог и философ Учился в Мюн­хенском университете. С 1906 г.-- про­фессор психологии, с 1917 i. -дирек­тор Института экспериментальной пси­хологии в Лейпциге. Основатель так называемой «лейпцигской школы» пси­хологии, отстаивавшей принцип перво­начальной целостности любого психи­ческого переживания, из которой лишь вторично могут быть вычленены отдель­ные его моменты. Среди целостных пе­реживаний («целостных качеств») Ф. Крюгер выделял кроме гоштальт-качеств особые «комплекс качества», которые диффузны, нерасчленены, аф­фективно окрашены. Психическое раз-вигие (в онто-, фило , антропо- и акту-алгенезах) идет от комплекс-качеств к более расчлененным, «прегнантным» гештальт-качествам. За переживания­ми лежат особые целостные, длительно существующие образования, называе­мые Ф. Крюгером «структурами». Вы­деляются индивидуальные и надинди-видуальные структуры души и объек­тивно-духовные структуры. Централь­ное место в душевной структуре инди­вида занимает структура его ценност­ных направленностей, которая опреде­ляет особенности человеческого харак­тера. Структуры проявляются в психи­ческих переживаниях и, прежде всего, в чувствах. Ф. Крюгер вводит новое «измерение» чувства — его глубину Чувство тем глубже, чем более оно расчленено и чем больше в нем выра­жаются «ядерные» слои душевной структуры. Чувства, согласно Ф. Крю-геру, определяют закономерности всех остальных психических процессов. Сочинения: Der Structurbegriff in der Psychologie. Jena, 1924; Uber psy-chische Ganzheit. — Neue psychologi-sche Studien, Bd. 1, Miinchen, 1926;

Lehre von dem Ganzen. Bern, 1948;

Zur Philosophie und Phychologie der Ganzheit. В . 1953.

Ф. Крюгер