Глава 2. От скребка костяным ножом в слое въевшейся крови, покрывавшей наруч доспеха, появилась чистая полоса

От скребка костяным ножом в слое въевшейся крови, покрывавшей наруч доспеха, появилась чистая полоса, а отделившаяся сухая корка осталась на изогнутом обухе лезвия. Ларана Уториан обмакнула лезвие в ведро с теплой водой, стоявшее рядом, и продолжила работу. Кроагер снова вернулся в блиндаж с ног до головы заляпанный засохшей кровью и, не говоря ни слова, жестом приказал пленнице снять с него доспех и отчистить его.

Все фрагменты брони были тяжелыми, очень тяжелыми, и если бы не скрипящая механическая рука, которую хирурги-мясники по приказу Кроагера вживили ей, Ларана не смогла бы даже приподнять их. От одного взгляда на черную сталь протеза ее тошнило, а от того, как извращенные биомеханические компоненты новой руки постепенно врастали в ее тело, пленнице хотелось оторвать протез от плеча. Но черные, извивающиеся нити синтетических нервов уже слились с ее плотью в неразрывное целое, и она не могла отказаться от этой руки – так же, как не могла заставить свое сердце перестать биться.

Каждая деталь доспеха, который носил Кроагер, сейчас заняла свое место на прочной стальной стойке так, что создавалась иллюзия гигантского механического человека, разобранного на части. На поверхности практически не осталось участка, не скрытого запекшейся кровью, а запах разложения был так силен, что Ларану мутило каждый раз, когда она поворачивалась к стойке.

Сгорбившись, она продолжила работу, и на броне появилась еще одна чистая полоска. Ларана не могла сдержать слез: она чистила доспех чудовища, прекрасно понимая, что завтра придется все начинать заново. По какой-то таинственной причине Кроагер не убил ее, и каждый день пленница жалела об этом.

И каждый день проклинала себя за то, что так хочет жить.

Оказаться в услужении у подобной твари было не лучше, чем стать служанкой настоящего демона. А демон был еще и капризным: Ларана никак не могла предугадать, как изменится его настроение, как он поведет себя в следующую минуту, как отреагирует на то, что она делает. Она пыталась восстать, колотила кулаками по его окровавленной броне, но Кроагер только смеялся и отшвыривал ее в сторону. Тогда она потворствовала его желаниям, но в ответ он становился угрюмым и задумчивым, раздирал старые шрамы, слизывал кровь с собственных рук – он намеренно поддерживал свои раны открытыми – и смотрел на пленницу с презрением.

Ларана ненавидела его всем сердцем и при этом отчаянно хотела жить, но определить, как следует себя вести, чтобы Кроагер не убил ее, было невозможно.

Она отчистила с наруча остатки крови, отложила нож и взяла промасленную ветошь, которой затем отполировала серебристую поверхность, пока та не засверкала, после чего, довольная результатом – чище этот металл она уже сделать не могла, – поместила наруч на стойку.

Словно какая-то сила привлекла ее взгляд к внутренней поверхности доспеха, от которой исходило зловоние. Ларана чистила и полировала внешнюю сторону брони, но не могла заставить себя прикоснуться к внутренним поверхностям. Изнутри доспех Кроагера покрывало что-то омерзительное и шевелящееся, что-то, похожее на грубо разрезанные гниющие куски мяса, по которым время от времени пробегала волна сокращений, словно в них еще теплилась отвратительная жизнь. Один вид доспеха вызывал в Ларане отвращение, но в то же время в нем была и некая гнусная привлекательность, как будто взывавшая к неведомой стороне ее души.

Содрогнувшись, она сняла со стойки следующий фрагмент доспеха – округлый налокотник, на котором было меньше грязи, и чистка его не должна была занять много времени.

Ту кровь, что на мне, ты не отчистишь только лишь ножом...

Вновь взявшись за скребок, Ларана украдкой посмотрела на оружейную стойку из серебра и черного дерева, на которой хранилось оружие Кроагера. Тяжелый цепной меч с восьмиугольной звездой на вершине рукоятки и острыми шипами на крестовине; рядом с ним – искусно украшенный пистолет с дульным срезом в форме черепа и бронзовыми накладками. Один магазин к нему был длиннее, чем предплечье Лараны.

Давай же, прикоснись к ним... почувствуй их мощь...

Она покачала головой: Кроагер не позволял ей чистить его оружие, и единственный раз, когда она вызвалась это сделать, стал первым и последним. Тогда он несильно – по своим меркам – ударил ее по лицу, сломав скулу и выбив несколько зубов, и сказал:

– Мое оружие ты и пальцем не тронешь, смертная.

Со слезами пришла горечь. Ларана проклинала себя за это желание выжить, за то, что прислуживает этому исчадию зла, но другого способа уцелеть она не видела. У нее не было сил ни на что, кроме как быть игрушкой для безумца, который купался в крови и наслаждался смертью.

Но разве это плохо? Получать удовольствие от смерти других... разве это не высшая честь, которую одно живое создание может оказать другому?

Ненависть к Кроагеру жарким пламенем горела в ее сердце, и Ларана чувствовала, что если не дать ей выход, эта ненависть поглотит ее.

Да, человечек, ненависть, ненависть...

Взгляд ее вновь против воли устремился к доспеху, и она могла поклясться, что где-то вдали послышался смех.

Над горами уже занимался рассвет, когда несколько групп рабов под присмотром Хонсю перетащили последние детали артиллерийского лафета через край скалистого утеса. Он с удовольствием отметил, что среди рабов еще виднелись голубые шинели вражеской гвардии: некоторые из выживших пленников еще могли послужить Железным Воинам.

Форрикс, стоявший рядом и благодаря терминаторскому доспеху возвышавшийся над Хонсю на целую голову, оценивающим взглядом обозревал равнину, на которой медленно шли осадные работы. Несмотря на артобстрел с двух бастионов и центрального равелина, сапы от продленной параллели продвигались к цели, но с крайней осторожностью; рабочих в голове каждой сапы прикрывали тажелобронированные передвижные заграждения, которые, подобно грузным животным, медленно ползли вперед.

– Кузнец Войны недоволен, – сказал Форрикс, широким жестом указывая на работы, ведущиеся по всей равнине.

В замешательстве нахмурившись, Хонсю повернулся, чтобы посмотреть в бледное лицо ветерана.

– Но мы и так продвигаемся с приличной скоростью, Форрикс. Мы захватили внешние укрепления менее чем за две недели, и сапы уже приближаются к цитадели, так что скоро мы сможем соединить их во вторую параллель. Немного я видел осад, которые проходили бы так быстро.

Форрикс покачал головой.

– Определенные обстоятельства требуют, чтобы мы еще поторопились. Кузнец Войны хочет, чтобы мы закончили осаду в течение десяти дней.

Хонсю фыркнул.

– Это невозможно! Когда вторая параллель еще не готова? На полную установку батарей там понадобится по меньшей мере четыре дня, и еще несколько дней на то, чтобы орудия проделали брешь в укреплениях. Я вообще сомневаюсь, что получится создать годную брешь без устройства третьей параллели и применения осадных танков. Это все требует времени, уж ты-то должен это знать.

– И все же, это нужно сделать.

– Как?

– Как угодно, Хонсю. Время – роскошь, которую мы не можем себе позволить.

– Тогда что ты предлагаешь?

– Будем вести сапы вперед еще быстрее, построим больше передвижных заграждений, заставим копать и рабов, и солдат, чтобы горы трупов закрывали рабочих от имперской артиллерии, – безоговорочно отрезал Форрикс.

– Возникнут сложности, – медленно проговорил Хонсю. – Имперские артиллеристы проявляют прямо-таки сверхъестественную меткость.

– Действительно, – задумчиво ответил Форрикс, вглядываясь в склоны гор, окружавших равнину, - просто прицельную меткость, не находишь?

– О чем это ты?

– Ты уверен, что на тех позициях, которые ты атаковал до начала вторжения, не осталось выживших?

– Уверен, – прорычал Хонсю. – Мы убили всех.

Форрикс вновь посмотрел в сторону гор и вздохнул.

– А я думаю, ты ошибаешься, Хонсю. Я думаю, там все еще кто-то есть. – На это Хонсю ничего не ответил, и Форрикс продолжил: – Пошли Горана Делау проверить все места, которые вы атаковали, и если там есть следы выживших, пусть он выследит их и убьет. Мы не можем допустить, чтобы осадные работы замедлились из-за твоей некомпетентности.

Хонсю сдержался от гневных возражений и, прежде чем уйти, холодно кивнул.

Общеизвестно, что из всех органов сердце горит хуже всего, но Джарек Келмаур, колдун Кузнеца Войны и Властитель Семи Тайных Чар, считал, что голубое пламя, в котором сейчас поджаривалась мускульная ткань, стоило затраченных усилий. Горящее сердце и лунный свет, падавший сквозь вход в шатер, населили тьму внутри призрачными тенями. Келмаур потер покрытую татуировками кожу черепа, а затем развел руки перед пламенем, охватившим человеческий орган.

Хотя веки его глаз были зашиты, он все равно смотрел в огонь и видел там эфемерные образы, лежавшие за гранью человеческого зрения. Образы эти то таяли, то прояснялись по мере того, как чары колдуна старались облечь силу, полученную в результате последнего жертвоприношения, в некую практически применимую форму. Келмаур открыл разум величию варпа и почувствовал, как его вновь наполняют могущество и удовлетворение, что случалось каждый раз, когда он причащался имматериуму. И в этот раз, как и всегда, он ощутил навязчивое присутствие бесчисленных астральных тварей, жадными когтями тянувшихся к любому, кто вторгался в их царство. Его появление привлекло этих бездумно копошившихся существ, но для Келмаура такие бесплотные призраки не представляли угрозы – опасаться следовало других, более сильных созданий, которые скрывались в беспокойных глубинах варпа.

Он чувствовал, как порожденные варпом энергии струятся сквозь него, обретая силу и направление благодаря символам, выгравированным на золоте и серебре его доспеха. Древние знаки геомантии помогали сдерживать энергетический поток, вошедший в его плоть, но Келмаур понимал, что если контроль его ослабнет, то сила, которую он впустил в себя, мгновенно уничтожит его, и даже улучшенная физиология Астартес с этим ничего не поделает.

Энергия устремилась вдоль хрупких нервных окончаний, пронизала все тело, и вот в глазницах колдуна возникло зеленое свечение, просочилось сквозь швы, изумрудными слезами стекло по щекам и, наконец, разрослось в ядовитое облако мерцающего тумана. Клубы этого тумана извивались и скручивались в спирали независимо от движения воздуха, пока мерцающая пелена, исходившая изо рта и глаз Келмаура, не обвилась вокруг его плеч, подобно змее.

Лучи зеленого света, словно щупальца в поисках добычи, потянулись к догорающему сердцу, пламя вокруг которого шипело и разлеталось яростными искрами.

Перед глазами Келмаура мелькали мимолетные образы: скала Тор Кристо, в глубине ее – скрытый зал, бронзовый диск, сияющий как солнце, и над всем этим – медленно вращающееся зубчатое колесо, покрытое трещинами и пятнами. Колдун не отводил от него взгляд, и внезапно колесо как будто взорвалось изнутри некротическими потеками ржавчины, которые быстро распространились по его поверхности, пока от колеса не осталась лишь пыль.

Видение исчезло так же быстро, как появилось, и на смену ему пришел луч белого света, пронзающий тьму и постепенно гаснущий вдали; затем и это видение померкло, уступив место воину в желтом доспехе, нацелившему оружие прямо на Келмаура. Воин выстрелил, и ствол оружия взорвался ослепительно-ярким светом.

Джарек Келмаур закричал и рухнул на пол шатра; из его глаз, ушей и рта текла кровь, а внутри черепа колотилась боль.

С трудом он встал на ноги, оперся для равновесия на железный шест, поддерживающий шатер, затем, пошатываясь, перебрался на узкую койку. Сел на край, растер ладонями татуированную кожу висков, сделал несколько глубоких вдохов. Так бывало и раньше, но с каждым новым видением напряжение становилось все сильнее, и колдун знал, что решающий момент слияния уже близок.

Келмауру нужно было расшифровать смысл видений, но он боялся, что уже знает значение второго образа. Когда Железные Воины атаковали космопорт, он почувствовал, что с планеты был послан психический сигнал, слишком быстрый, чтобы Келмаур успел его блокировать, но наверняка слишком слабый, чтобы достигнуть намеченного адресата. Но колдун опасался, что этот сигнал могли услышать и другие; и если они поняли его важность, то могли уже сейчас направляться к планете. Он ничего не сказал об этом Кузнецу Войны, надеясь, что капитаны его хозяина сумеют уничтожить цитадель до того, как к осажденным на Гидре Кордатус прибудет помощь, а сам отправил боевую баржу «Камнелом» дежурить у дальней точки входа в систему. Но мучительное подозрение о том, что уже слишком поздно, не отступало, и Келмаур отозвал баржу обратно.

Аколиты его кабала докладывали, что слышат чужой психический шепот на планете, и пока колдун не находил этому объяснения. Чтобы проскользнуть незамеченным мимо «Камнелома», требовалась немалая хитрость, но с другой стороны, баржа ведь покидала свой пост... Огромные грузовые корабли на орбите не были оснащены пси-локаторами и могли не заметить приближение врага. Возможно ли, что, пока «Камнелом» отсутствовал, что-то пробралось на поверхность?

А если так, то куда направился неведомый гость и чем он занимался все это время?

Паранойя, давний спутник колдуна, не ослабевала ни на миг, и в мозгу Келмаура всплывали десятки вариантов, один страшнее другого. Может быть, нужно рассказать Кузнецу Войны о своих подозрениях? Или разобраться во всем самому? Или притвориться, что он ни о чем не знает?

Во всех этих вариантах был свой изъян, и Келмаура угнетало дурное предчувствие. Но что касается первого видения... тут он чувствовал себя гораздо увереннее.

Позади раздался тихий стон, и колдун, обернувшись, с мрачной улыбкой вгляделся в лицо адепта Цицерина.

Бывший жрец Адептус Механикус, которого Кроагер чуть не убил во время атаки на космопорт, лежал, обнаженный и закованный в цепи, на наклонной платформе, похожей одновременно на хирургический стол и на рабочее место конструктора. Взамен оторванной кисти был установлен протез, соединивший в себе бионику и аугметику, и на его черной, пульсирующей поверхности виднелись древние символы силы. Запястье обвивал широкий браслет, изогнутые шипы которого уходили глубоко в ткани руки выше протеза, и из каждого шипа в тело адепта поступал модифицированный штамм вируса-стирателя. Тут и там из плоти Цицерина вырастали механо-органические части, подвижные и в то же время угловатые. Под действием вируса, объединявшегося с органикой в единое целое, его ткани как будто кипели изнутри.

Келмаур сухо улыбнулся и встал, чтобы поближе посмотреть на извивающегося в конвульсиях жреца Бога-Машины. Изменения наверняка были болезненными, но лицо адепта ничем не выдавало его страданий; напротив, его черты были искажены в нечестивом экстазе.

– Да, – прошептал Келмаур. – Почувствуй, как твоя плоть наливается силой новой машины. Впереди тебя ждет много работы.

Цицерин открыл единственный глаз, в расширенном зрачке которого виднелись недавно родившиеся и еще подвижные электросхемы. Улыбнувшись, он кивнул в сторону пульсировавшего протеза:

– Еще, – прошипел адепт. – Дай мне еще...