Беседа 4

ОПИУМ, НАЗЫВАЕМЫЙ РЕЛИГИЕЙ

2 ноября 1984 года

Бхагаеан, Вы мессия?

Нет, Шила, абсолютно нет. Сама идея в корне неверна. Не только я не мессия, но никогда не было и никогда не будет никакого мессии.

Вам нужно будет углубиться в эту концепцию. Идея мессии — вторичная идея. Сначала вы должны верить в Бога, как в личность, только после этого вы можете начать думать о Боге, посылающем специальных посланников, мессий.

Для меня совсем нет личностного Бога, который мог бы послать мессию.

Мне вспомнился очень красивый инцидент с одним из самых знаменитых мусульман — Халифом Омаром. Халиф в мусульманстве — аналог папы в христианстве; он одновремен­но и религиозный, и светский глава. Омар был очень хорошим и добрым человеком. Однажды его солдаты привели на его суд человека, которого провозглашали новым посланником Бога, мусульманское слово для этого — паигамбара.

Мусульмане верят, что последним паигамбарой является Мухаммед, он — последнее слово, посланное Богом. Поэтому теперь нет никакой потребности в другом паигамбаре. Это порочная логика, очень странно, что миллионы людей продол­жают верить, не поднимая даже простого вопроса. В книге, в Коране, которая, как говорит Мухаммед, является посланием Бога... она ниспослана ему; он не писатель, он только получа­тель. И в Коране говорится, что Мухаммед — последний паигамбара и больше не будет необходимости ни в каком другом паигамбаре. Поэтому мусульмане настроены очень резко против всякого, кто говорит, что он паигамбара.

Омар приказал своим солдатам бросить этого человека в темницу: «Дайте ему семь дней подумать, а через семь дней я приду в темницу. Если он все еще будет настаивать, что он паигамбара, то он будет немедленно обезглавлен. Если возьмет свои слова обратно, будет немедленно отпущен». Через семь дней невыносимых мучений — человека привязали к столбу и били день и ночь, почти не давали спать и есть — как раз на седьмой день Омар не смог узнать в нем того человека, так сильно его били и мучили. Он был прикован цепями к столбу, обнаженный, все тело в крови, так сильно его били кнутом. Омар спросил: «Я надеюсь, к тебе вернулся твой здравый

смысл». <

Человек засмеялся и сказал: «О чем ты говоришь? Это доказало, что я самый последний паигамбара, самый послед­ний посланник. Поскольку, когда я расставался с Богом, Он сказал мне: «Тебя будут мучить, бить», — так и получилось».

Омар не мог поверить этому. И как раз в этот момент другой человек, который был привязан к другому столбу и которого мучили уже месяц, закричал: «Омар! Не верь этому человеку, он все врет. Я не посылал его своим последним посланником». Месяц назад этот человек был схвачен за то, что объявлял себя Богом.

У этих людей мания величия. Это определенное психичес­кое заболевание. Вы хотите превосходить всех, быть выше всех. Вы хотели бы быть. президентом страны, премьер-министром, королем, королевой, но это трудно — такая боль­шая конкуренция. Только один человек во всей стране может быть президентом, а вся страна глубоко внутри себя сгорает, все жаждут быть выше, поверх голов всех остальных, быть чем-то особенным, уникальным. Теперь такие люди могут найти очень простые пути. Объявить себя мессией... для этого нет выборов, на это не нужна ничья санкция. Можно написать книгу, в которой вы объявляете себя мессией. Это порочный круг. Книга истинна, поскольку написана мессией, а вы мессия, поскольку так написано в истинной книге.

Какие еще свидетельства имеет Иисус о том, что он мессия, кроме его собственных утверждений? Что есть у христиан для доказательства того, что Иисус -мессия? Потому что так написано в Новом Завете... А Новый Завет — не что иное, как утверждения этого человека. Видите порочный круг? Они истинны, потому что исходят от мессии, а он мессия, потому что так написано в истинной книге.

Иисус не был таким плохим человеком, что его надо было распять, — его единственное преступление было в том, что он объявил себя мессией. Но и в этом нет ничего, о чем нужно было бы беспокоиться. Если кто-то думает, что он мессия, он не причиняет вреда другим; пусть себе радуется. Но евреи не могли допустить этого. Поэтому я должен буду углубиться во всю эту концепцию и в историю Иисуса.

За распятие Иисуса несет ответственность Моисей.

Никто так не говорил ранее, поскольку временное рассто­яние между Моисеем и Иисусом — три тысячи лет. Но я говорю вам, что Моисей несет ответственность за распятие Иисуса — по двум причинам. Во-первых, он объявляет, что собирается прибыть мессия, который разрешит все проблемы, все труд­ности. Это было чистой политикой.

Евреи были рабами в Египте. Моисей был великим лидером, наделенным божьим даром, одним из величавших лидеров, которого когда-либо знал мир. Он убедил этих рабов, что они могут быть свободными, и не только это: что они народ, избранный Богом. Эти рабы были, во всяком случае, удовлет­ворены тем, как жили. Ситуация была не очень удобная. Они были бедными, их человеческий образ был почти разрушен. На них смотрели не как на человеческие существа, на них смотрели хуже, чем на животных. И постоянная работа... бессмысленная работа.

Видите эти пирамиды... все эти пирамиды построены евреями. Ученые сейчас удивляются, как перемещались такие огромные камни на расстояния во многие мили, поскольку поблизости нет каменоломен; каменоломни расположены на расстоянии многих миль. Как перемещались эти огромные камни? Не было кранов, не было возможной технологии. Они перемещались просто людьми, евреями. И потом, положить эти камни друг на друга и построить эту огромную пирамиду высотой до неба было почти невозможной задачей. Это было возможно только при наличии огромной массы рабов.

Итак, евреи перемещали эти камни — один камень могли передвигать сорок, пятьдесят человек, — а вокруг них на лошадях разъезжали египтяне, которые постоянно били их, чтобы не было остановки. Люди умирали и немедленно заме­щались другими рабами. Сколько людей умирало при построй­ке одной пирамиды — трудно теперь подсчитать. При построй­ке этих глупых, совершенно бессмысленных пирамид умерли миллионы людей.

Но человеческое эго... Каждый египетский царь и царица хотели, чтобы их могила, — а это все могилы, — чтобы их могила была самой большой, самой высокой, самой изысканной. И каждый царь и царица, поскольку у них не было уверенности, что после смерти их преемники приложат так много усилий — пирамида не строится в один день; Рим может быть построен в один день, но пирамиды не строятся за один день, — итак, каждый царь и царица сооружали их сами. Начиная с момента своего воцарения, они начинали копать себе могилу, готовить­ся, поскольку постройка пирамиды занимала тридцать, сорок, пятьдесят лет. Умирали миллионы людей.

I Моисей был, должно быть, потрясающе сильным лиде­ром, если убеждал этих рабов: «Вы можете сбросить это рабство, вы созданы не для этого. Напротив, вы — раса господ;

вы — немногие, избранные Богом». Это был огромный качес­твенный скачок — от рабства к расе господ. Моисей сделал чудо! Но если просто убедить людей, дать им мечты, прекрасные мечты, дать им надежду, дать им утопию, то исполнить все это не так просто, и Моисей очень скоро понял это. Он вывел рабов из Египта, дав им надежду: «Скоро мы достигнем земли обетованной, Израиля. Там все вы будете блаженны и счастли­вы и у вас будет все».

Сорок лет они скитались по пустыням Среднего Востока. Израиля не было. За эти сорок лет скитаний они претерпели больше страданий, чем они когда-либо имели в Египте. Вы удивитесь, узнав, что из четырех человек трое умерли. К тому времени Моисей решил остановиться вблизи Иерусалима, он потерял почти всех людей; осталась только четвертая часть. Сорок лет — большой срок. Люди, что были молодыми, состарились и умерли. На самом деле, то были новые дети, родившиеся в пути, и новые молодые люди. У них не было понятия об Египте, они видели только страдания от скитаний по пустыне.

Если вы скитались по пустыне, вы поймете, что значит скитаться сорок лет без пищи, без воды, просто испрашивая подаяния везде, где можно найти людей, какой-нибудь кара­ван, какой-нибудь оазис. Люди умирали от голода, люди умирали от жажды. Люди просто умирали от того, что год за годом они брели по пескам. Сорок лет — большой срок.

И запомните, Моисей остановился не потому, что он нашел Израиль. Он остановился потому, что сам уже пресы­тился; он должен был остановиться где-нибудь. Теперь он понял, что очень просто спровоцировать людей, дать им прекрасные мечты, ободрить их, дать им надежду, но очень трудно материализовать это. Поэтому он должен был дать им новые надежды снова; это лишь опиум, как-то поддерживаю щий в людях жизнь. Поэтому он сказал: «Не беспокойтесь, наши усилия не напрасны. Мы достигли земли».

А какой земли он достиг? Иерусалим — ничто, пустыня. А люди думали о реках из меда, о реках из молока. Они думали о рае — вот что нарисовал им Моисей. И когда они остановились в Иерусалиме, почти мертвые, поскольку отказались двигать­ся куда-нибудь дальше... с них было достаточно. Сорок лет их тащили, подталкивали и говорили: «Мы достигаем, уже близ­ко, еще всего несколько дней».

Несколько людей были настолько разочарованы, что оставили Моисея. Это то, что называют последней трибой, племенем, то, что не потеряно; они просто ускользнули, видя тщетность всего дела. Они ускользнули и по счастью добрались до лучшего места: они добрались до Кашмира в Индии. Сам Моисей устал, его люди устали.

Он снова дал им надежду — так делают все лидеры, лидеры всегда делали только это — опиум, называемый надеждой, надеждой на то, что завтра будет лучше. «Забудьте вчера, с ним покончено, и не слишком беспокойтесь о сегодня, оно увядает. Завтра, пусть наступит завтра, и все будет хорошо», — но завтра никогда не наступает.

Моисей поступил так же. Он сказал: «Не беспокойтесь, мы нашли то место». Глубоко внутри своего сердца он знал, что ошибся, полностью ошибся; зная то или не зная, он обманул этих бедных людей. Они были в нищете, они страдали, но то были не такие нищета и страдания, как теперь. Но Моисей не мог признаться в этом; сказать так было бы по-настоящему фатально. Поэтому он сказал: «Мы нашли то место. Я теперь стар. Мессия придет скоро. Бог обещал мне; Он пошлет мессию, который спасет вас, который будет вашим спасени­ем». И лишь чтобы дипломатично скрыть свое лицо, он сказал:

«Я должен вернуться назад, поискать потерянную трибу».

То была просто стратегия бегства от реальности, вставшей перед ними. Рай не открыл своих дверей, и люди приходили в гнев. Возможно, они убили бы Моисея. Было опасно, поскольку это был человек, из-за которого и возникла вся это проблема. Иначе они жили бы как-нибудь и были бы удовлет­ворены, смирились бы со своей судьбой.

Я знаю бедных людей, предельно бедных, у которых ничего нет; им даже трудно добыть себе пищу на один раз в день. Иногда они просто вынуждены пить воду и спать — воду, чтобы наполнить свои пустые желудки и почувствовать, что там что-то есть- Но они по-своему удовлетворены, они смири­лись со своей судьбой, они не думают, что может быть лучше, чем есть. Можно спровоцировать их. Можно очень легко заронить искру в их умы — просто дайте им надежду. Но рано или поздно они возьмут вас за горло: «Где наши надежды?»

Такой была ситуация, когда после сорока лет Моисей оставлял их. Оправдание было таким: «Я собираюсь искать людей, потерявшихся где-то». Он не вернулся — он умер в Индии. Я был на его могиле. Вы удивитесь, узнав про это великое совпадение: что и Моисей, и Иисус — оба умерли в Индии. И могилы обоих находятся в одном месте, в Кашмире.

Люди, сбежавшие от Моисея, а караван был длиной в мили, нашли лучшее место. Возможно, если бы Моисей повернул к Кашмиру, он мог бы рассказать своим людям, что это рай. Это рай. Он так прекрасен, так потрясающе прекрасен, что сбежавшие люди никогда больше не беспокоились, куда же ушла вся компания, где Моисей. Они просто осели в Кашмире. Кашмир еврейский — позднее их заставили принять ислам и они стали мусульманами, но можно взглянуть на их лица, на их поведение и станет так очевидно, что они не принадлежат к Индии. Они не арии, и они не мусульмане; они евреи. Как раз несколько дней назад была убита Индира Ганди. Она была потомком этих евреев — посмотрите на ее нос.

Только Моисей один несет ответственность за идею гряду­щего мессии. И тогда многих объявляли мессиями; Иисус не был единственным. Было много других, и все они страдали. Иисус являл собой наиболее возмутительный случай. Он объявил, что он и есть обещанный мессия, в этом было его преступление. Почему евреи думали, что это преступление? Я чувствую, что, возможно, они были правы.

Я не могу сказать, что они были правы, распиная Иисуса, — я не поддерживаю никакого насилия, и это было абсолютно незаконно. Они могли разрешить ему, допустить его... Он разъезжал на своем осле, объявляя себя мессией; можно было бы посмеяться и порадоваться тому, что казалось правдой. И кто следовал за ним? Всего несколько человек, необразован­ных, некультурных, попавшихся в его сети, поверивших, что он искупит их прегрешения, что он покажет им путь и поведет их к Богу, — совсем немного, даже не сотня-. Его можно было терпеть. Он не представлял никакой опасности для иудаизма.

Но я могу понять, почему иудеи не могли терпеть этого человека. Иначе он был бы просто шутом, они могли бы смеяться над всем этим: «Посмотрите на мессию с его ослом и двенадцатью глупыми последователями. Вот мессия, вот обе­щанный мессия!»

Но есть некоторая психологическая причина, по которой они должны были распять этого человека. Они не хотели, чтобы была разрушена их надежда. Запомните, они никогда и никого не примут как мессию. После Иисуса пытались и некоторые другие.

Но евреи не примут никого в качестве мессии, потому что принять кого-то означает потерять надежду, а они так много страдали, что надежда — единственное их сокровище. Иисус — хороший парень, но психологически неуравновешенный. Ина­че он постарался бы помочь людям стать более целостными, более земными, более центрированными, более медитирующи-ми. Если бы у него что-то было за душой, он должен был бы разделить это с другими. Не было нужды объявлять себя мессией и вызывать ненужное распятие.

В этой ситуации, кажется, был некоторый элемент само­убийства. Он прекрасно все понимал; день его распятия не был неожиданным. Он знал о нем заранее. На последнем вечере со своими учениками он сказал себе: «Завтра придут схватить меня. Завтра я буду распят». И какая была потребность идти в Иерусалим? Если вам уже известно то, что вас ждут, чтобы распять... Не было у него никакой причины идти в Иерусалим. Но его тянуло: как магнит притягивает кусочки металла, его тянуло к своему распятию.

В нем, кажется, была склонность к самоубийству, и я, по крайней мере, не могу простить ему этого. Ему было только тридцать три; после семидесяти все в порядке, можно наслаж­даться идеей смерти, но в тридцать три года — это начало жизни. И он учил только три года. Что можно сделать за три года? Скольких людей он убедил? Сколько людей было с ним? За три года он не мог дать философскую систему, целую идеологию, методологию преобразования человека — ничего.

Все, что он дал, — это очень простые сентенции, более или менее усвоенные от вековой мудрости. Они не новые, в них нет ничего нового. Да, он снова и снова говорит: «Старые пророки говорили вам: «Следуйте закону око за око», — или что-то подобное, но я говорю вам, что, если кто ударит тебя в одну щеку, обрати к нему другую. Я говорю вам: «Любите врагов ваших, как любите вы себя»». Это выглядит основательно, но это не слишком оригинально.

До своих тридцати лет он путешествовал в Египет, в Индию, в Ладакх, в Гималаи. Я был в Ладакхе и видел древнюю библиотеку ламаистского монастыря в Ладакхе, в которой есть запись, в которой <^ть запись всех посетителей, приходивших в монастырь — в ^ буддийский монастырь в Ладакхе. Иисус был одним из с тителей. И все его данные прекрасно описаны: время посещения, его возраст, как он выглядел, каковы особенности его учения — все описано. И ученые просмотрели эти старые страницы — они как листья определенного дерева — и нашли, что им точно две тысячи лет, они не новы.

Так что он собирал все это из внешних источников, поэтому и выглядел очень оригинальным для евреев; но для меня он не может быть оригинальным. До него о любви говорил Будда, о любви говорил Махавира — за пятьсот лет до Иисуса о любви в Китае говорил Лао-цзы. А то, что говорит Иисус, почти то же самое.

Его учение было бы новым, если бы он добавил к нему что-нибудь от своего переживания. Например, я хотел бы сказать вам... Иисус говорит: «Любите врагов ваших, как любите вы себя». Прежде всего, вы не любите себя, запомните, вы — это последний человек в мире, которого вы любите. Поэтому говорить человеку: «Любите врагов своих, как любите вы себя», — странно, поскольку никто не любит себя.

Думали ли вы когда-нибудь над этим? Любите ли вы себя? Имеете ли вы к себе хоть какое-нибудь уважение?

Забудьте о любви, забудьте об уважении; принимаете ли вы себя таким, какой вы есть? Это осуждение себя; вы хотели бы быть кем-то другим, вы не хотите быть собой — совсем не хотите.

Иисус совсем не думал о том, что говорит. Проще любить врагов, чем себя. Не так трудно любить врагов, потому что это дает вам почувствовать себя таким высоким, таким превосхо­дящим все мирское, таким особенным. Но любить себя... так вы не станете превосходящим других.

Вы даже не смотрите на себя. Вы даже не смотрите внутрь себя, не смотрите на то, что вы несете от самого вашего рождения. Что вы есть такое? Пытались ли вы когда-нибудь встать лицом к этому?

И во-вторых, всякий, кто действительно оригинален и думает о любви, должен знать одну вещь: вы можете любить только при условии, что вы можете ненавидеть.

Вы не можете любить, если стали неспособным ненави­деть.

Вы можете любить кого-то, поскольку вы способны ненавидеть кого-то другого.

У вас есть друг, вот почему вы можете иметь врага.

Вы не можете полностью разрушить ненависть и при этом сохранить любовь; они — две стороны одной монеты.

Когда исчезает ненависть, исчезает и любовь. Это мое переживание.

Будда тоже учит любить и не ненавидеть. Иисус тоже учит любить и не ненавидеть; Махавира тоже учит любить и не ненавидеть. Но я говорю вам: «Если вы не ненавидите, вы не можете любить». Все эти люди говорят интеллектуально.

Они не вгляделись в энергию любви и ненависти, в то, что это одна энергия. Любовь, перевернутая вверх дном, становит­ся ненавистью; это она же, стоящая на голове, вот и все. Это не какая-то другая сущность.

Так что, когда исчезает ненависть — я говорю вам, исходя из своего собственного переживания, — когда исчезает нена­висть, исчезает и любовь-

А то, что остается, — просто сострадание.

Это нельзя назвать любовью — любовь слишком пылкое слово, слишком горячее слово. Что остается, когда уходят любовь и ненависть, — я буду говорить «любовь-ненависть» и опускать «и», поскольку они едины, -когда любовь-ненависть исчезает, тогда остающаяся энергия есть сострадание. Оно не имеет дополнения; это не любовь и не ненависть. У него нет ни друзей, ни врагов. Этого не поняли ни Будда, ни Махавира, ни Иисус.

Итак, что же он делал в течение трех лет? В возрасте тридцати лет он просто повторял все, что собрал во «время странствии по известному тогда миру, он просто повторял, как попугай, не имея никакого своего понимания. Но поскольку он говорил так много прекрасных слов, то оказался сам загипно­тизированным своими собственными словами и начал думать, что является мессией, которого ждали евреи.

А евреи никогда не собирались никого принимать — даже если снова явится Моисей, они не примут его как мессию по простой психологической причине: принять кого-нибудь как мессию означает отбросить надежду на будущее. Тогда нет завтра. Тогда нет больше утопии. Они должны были распять Иисуса, просто чтобы спасти свою надежду. Надежда имела гораздо большее значение, чем распятие Иисуса, который в любом случае стремился умереть. Ему нельзя было позволить разрушать надежду целого народа.

Поэтому будет не совсем правильно выступать абсолютно против священников великого храма евреев, которые решили распять Иисуса, поскольку этот человек разрушал их надеж­ду, их мир грез. У них не было ничего. Во времена Иисуса они были под правлением Рима, они снова были рабами; они бежали из Египта понапрасну. Все те страдания, все те сорок лет огромных страданий и тяжелой доли — и что же они выиграли? Израиль был под Римским императором. Они снова были рабами, снова платили налоги, теперь римлянам, снова подвергались побоям, теперь со стороны римлян; снова рас­сматривались как рабы, теперь римлянами... неполноценные люди...

У них была только одна надежда — надежда: «Придет мессия и спасет нас ото всех наших несчастий». И теперь этот человек говорит: «Я — мессия». И они знают: он не может спасти их от их несчастий; они знают его, знают, кто он такой. И когда они распинали его, то говорили: «Теперь спаси самого себя! Попроси своего Бога, попроси Бога, о котором ты постоянно говорил: «Я единственный рожденный сын Бо­жий», — попроси его теперь: «Отец, помоги мне. Вот момент сотворить чудо. Когда еще такой момент наступит снова, когда еще будут распинать твоего единственного рожденного сына?» Но небо молчит; ответа нет, никто не отвечает тебе».

Они говорили Иисусу: «Это была твоя галлюцинация, что ты единственный рожденный сын Божий. Это был твой сон, в который ты начал верить, поскольку несколько людей, не­сколько глупых людей поверили твоим словам. Они поверили в свою веру в тебя». Это стало ясно на кресте. Они сказали Иисусу: «Небо пусто, и нет ответа на твою молитву». Евреи сказали: «Посмотрите, вот мессия, собиравшийся спасти все человечество — он не может спасти даже себя».

Я не мессия, я не даю вам никакой надежды. И я хотел бы настоятельно напомнить вам, что никто не может спасти вас, — вся эта идея неверна. Вы создали свое рабство, как я могу освободить вас?

Вы сбросите свое рабство и будете свободными. Вы любите ваши цепи и хотите, чтобы я спас вас. Вы говорите абсурдные вещи.

Вы причина своих несчастий и страданий, и вы хотите, чтобы я освободил вас от ваших страданий и несчастий. А вы будете продолжать сеять то же семя, оставаться теми же самыми людьми, лить воду на ту же мельницу.

Кто может спасти вас? И почему кто-то должен спасать вас.

В этом нет моей ответственности — спасать вас. Не я сделал вас такими, какие вы есть; вы сами сделали себя такими, какие вы есть.

Моя функция здесь не такая, как у мессии, который просто говорит: «Верьте в меня, и вы спасены».

Очень простая стратегия: «Вам ничего не надо делать для вашего собственного изменения, преобразования; вам совсем ничего не нужно делать, просто верьте в меня. Не допускайте возникновения никаких сомнений». Вот целая стратегия веры.

Вы не можете избежать сомнения; везде, где существует вера, сомнение просто подавляется. Если нет сомнения, не нужна никакая вера. Из-за сомнения нужна вера, чтобы подавить его, прикрыть его.

И условие таково, что не должно быть сомнения; вы должны верить в меня без всякого сомнения, и я спасу вас.

Вы не можете ни исполнить это условие, ни спросить меня: «Почему я не спасен? « Условие таково, что оно не может быть выполнено. Я могу сказать, что это вы не выполнили основного условия; контракт не был выполнен с вашей сторо­ны, что я могу поделать? Вы согласились верить в меня без сомнения, что абсолютно невозможно. Никто не может так, это не соответствует природе вещей.

Вера всегда существует рука об руку с сомнением. Она существует для сомнения.

У меня совсем нет веры ни во что, поскольку у меня совсем нет сомнения ни в чем. Если нет сомнения, то нет и потребнос­ти в вере. Болезни нет; лекарства не требуется.

Вы все время вливаете в себя веру, все больше веры; но вы просто загоняете сомнение все глубже и глубже в ваше подсознание. И чем глубже, тем опаснее, поскольку вы пере­стаете осознавать его.

Однажды вы будете думать, что верите, что вы верующий, что вы достигли веры, — потому что ваше сомнение ушло так глубоко во тьму вашего подсознания, что вы не можете больше видеть его.

Я хотел бы, чтобы вы ясно видели свое сомнение. Чем подавлять его любой системой верований, лучше вынести его в сознательный ум, встать к нему лицом. И когда вы стоите лицом к лицу с вашим сомнением, оно исчезает. И веры не требуется, сомнение просто испаряется.

Не следует подменять сомнение верой. Если вы подмените его верой, тогда перед вами будет очень странная дилемма:

просто поскребите немного вашу веру, и из нее потечет сомнение, полностью живое. Вера — как ваша кожа, под которой течет кровь.

Итак, моя основная точка зрения такова: вы несете ответственность за то, чем вы являетесь.

Если вы страдаете, вы сами ответственны за это. Не перекладывайте ответственность на кого-то другого, иначе никогда не освободитесь от страдания.

Как вы можете быть свободными, если я отвечаю за ваше страдание? Тогда, если я не освобожу вас, вы не сможете быть свободными; это в моих руках. И если это в моих руках, это может быть в руках кого-то еще.

Те, кто со мной, должны понимать это, как бы тяжело и больно ни было: это вы и только вы отвечаете за все, что случается, случалось, будет случаться с вами.

Когда вы примете на себя всю ответственность за себя во всем ее объеме, вы станете зрелыми.

Вы перестанете разражаться гневом, вы перестанете ис­кать мессию. Тогда не нужен будет никакой Иисус, чтобы спасать вас. И никакой Иисус не спасет вас — он эксплуатиро­вал вашу ситуацию.

Евреи не позволили ему разрушать их надежду, их мечту, их будущее. Евреи страдали больше всех в мире, поэтому надежда им нужна больше, чем кому-либо еще. И они цепля­лись за идею: «Мессия придет, и эти несколько дней страданий нечего и сравнивать с тем, что будет, когда придет мессия и спасет вас. И вы будете немногими, избранными Богом, а все остальные, наслаждающиеся сейчас и не страдающие сейчас, будут брошены в ад». Хорошее утешение! Иисус потревожил их утешение, их надежду; естественно, они разгневались. Иначе он не был бы опасным человеком. Но у него, определен­но, был ум больного манией величия.

Я просто обыкновенный человек.

В продолжение сказанного я хотел бы рассказать вам о том, о чем меня спрашивают снова и снова. Индусы спраши­вают меня: «Бхагаван, являетесь ли вы аватарой Бога, вопло­щением Бога?» Как евреи верят в мессию, так и индусы верят, что их страдания, их несчастья, их бедность кончатся, когда Бог спустится в форме аватары, как Кришна, как Рама.

Они спрашивали меня, и я говорил им: «Нет, совсем нет. Потому что вы такие идиоты... Рама был здесь, ваши страда­ния не изменились; Кришна был здесь, ваши страдания не изменились- Вы все еще спрашиваете? И я скажу вам, что ни Кришна не был аватарой, ни Рама не был аватарой».

Это их мания величия и ваша надежда, смешанные вместе, питают такую веру.

Джайны спросили меня: -»Являетесь ли вы тиртханка-рой?» Это их надежда, их слово для обозначения мессии, и вы удивитесь... это то, что делает меня совершенно больным..;

Махавира был двадцать четвертым тиртханкарой джай-нов. Они зафиксировали это число — двадцать четыре. Во времена Махавиры была очень большая конкуренция: было восемь человек, современников Махавиры, — Гаутама Будда один из восьми, — каждый из которых настаивал, что это он и есть двадцать четвертый тиртханкара. И все они критиковали остальных семерых.

Их критика не является разумной, их критика скорее оскорбительна. Например, даже Будда... то, что я говорю, заставляет меня испытывать боль. Даже Будда, которого я всячески уважаю, но которому я никак не могу помочь в этом. Я не могу уважать его за то, что он объявил: «Я настоящий тиртханкара, не Махавира». Махавира был старым. Будда был молодым; Махавира почти установился, Будда строил свое основание. Если бы он критиковал Махавиру рационально, научно, я полюбил бы его. Но он так не делал.

Будда старается выставить Махавиру на посмешище. Ведь джайны говорят, что тиртханкара всеведущий — обладает всеми качествами Бога — и может видеть все, прошлое, настоящее, будущее; вездесущий — может присутствовать повсюду или одновременно везде; всемогущий — имеет абсо­лютную власть надо всем.

Будда мог бы критиковать его словами: «Заявлять такие свойства кажется эгоизмом, а эго-это первое, что должно быть отброшено с пути. Вместо того, чтобы отбросить эго, вы делаете его больше, и больше, и больше — таким большим, что оно готово взорваться».

Будда выставляет Махавиру на посмешище. Он говорит:

«Что это за всемогущество?» Ведь живот Махавиры в его пожилом возрасте отказал. Ему было восемьдесят два, он непрерывно ходил пешком в течение сорока лет, ел лишь изредка. Один день он ел, а потом семь дней нет. Должно было так случиться, что он расстроит всю свою пищеварительную систему, и так оно и случилось. В возрасте восьмидесяти лет вся его пищеварительная система просто разрушилась. Он умер, возможно, от язвы, от рака, от чего-нибудь еще — никто не знает, но от чего-то, связанного с животом. Живот просто отказался функционировать. Это его вина; никто не несет ответственности за это.

Ночью джайнский монах не может пить воду — и это в такой жаркой стране, как Индия, в самой жаркой ее части, в Бихаре... Жарким летом, когда солнце опускается, ничего даже нельзя положить себе в рот, ни пищи, ни воды, ничего. И он должен есть только один раз, и то не сидя, а стоя, поскольку сидя — это слишком шикарно и удобно. Если он увидит мое кресло, то сойдет с ума, просто покроется пятнами.

Он ест стоя и не может пользоваться ничем, только своими руками — ни кастрюлей, ни посудой, ничем, поскольку это владение, а он не владеет ничем. Так что он должен использо­вать свои руки, как чашку, пища подается ему в руки, и так он ест. Это неудобно, очень неудобно, поскольку обе руки заполнены, как теперь есть? Я пытался, но безуспешно... нет, действительно, просто перед зеркалом, безо всякой пищи в руках. Но когда обе ваши руки заняты, чтобы держать пищу, тогда вы вынуждены есть, совсем как животное, прямо ртом. Он не может есть много, потому что может наполнить свои руки только один раз. Сколько может он удержать в руках? Так же он должен пить воду. Кроме того, он обнажен. Эти качества предписаны древней традицией джайнов для тир-тханкары, и он выполнял эти качества любой ценой.

Тиртханкара не может принимать пищу каждый день, поскольку утром, во время своей медитации, он принимает обязательство: «Сегодня я буду принимать пищу в определен­ном доме и только при выполнении определенных условий». Он может придумать такое... и он не должен говорить об этом никому, ну, например: рядом с домом должны висеть два банана, только тогда он может принимать пищу, иначе нет. Теперь можно отправляться за бананами и не найти ни одного. Пройдет иногда десять дней, и он будет ходить по всему городу и не находить выполнения своих условий. Эта мысль должна быть, по мнению джайнов, знаком того, что существование не хочет, чтобы он принимал пищу сегодня.

Странно... тогда почему он испытывал голод? Почему он вообще шел куда-то? Если существование не хочет, чтобы он сегодня принимал пищу, не должно быть никакого голода -зачем он пошел вообще? Если я его встречу где-нибудь, я спрошу его: «Зачем ты идешь? Если само существование не хочет, то не будет голода, и у тебя не будет никакого побуж­дения ходить вокруг. Ты был голоден, это совершенно точно. Ты ходил по городу, но у тебя было странное условие, и оно было только в твоем уме. А люди не умеют читать в умах; не перекладывай ответственности на бедных людей». Иногда, по совпадению, случится так, что условие окажется выполнен­ным, тогда он примет пищу.

И вот, вместо того, чтобы спорить о чем-то существенном, Будда выставляет Махавиру на посмешище, говоря, что если он всемогущий, то почему не может вылечить свой живот, зачем тогда звать врача? Он же всемогущий! Он всеведущий — он должен был видеть это до того, как оно случилось, ведь он знает прошлое, настоящее и будущее. И Будда смеется и говорит: «Я видел, как Махавира просит подаяние перед домом, где никто не живет. Он знает прошлое, настоящее и будущее, но не знает, что этот дом пуст, что внутри никого нет. Он наступил — ранним утром, когда еще было темно, — на хвост собаке; и только когда собака начала прыгать и лаять на него, он узнал об этом. И он всеведущий, знает прошлое, настоящее и будущее — он не знает даже, что перед ним собака!»

Это не аргументы, они ниже Гаутамы Будды. Но такая же ситуация была и с Махавирой. Махавира никогда не критико­вал Будду по той простой причине, что у Будды еще не было установившегося имени. Он был молод, и Махавира не беспо­коился об этом человеке. Но по отношению к остальным, кто мог показаться больше Махавиры, кто появился раньше него, кто был старше, он вел себя таким же образом, даже хуже. Другим претендентом на двадцать четвертого тиртханкару был Маккхали Госал. Поскольку эта линия должна была прекра­титься: после двадцать четвертого не должно быть двадцать пятого.

Однажды я разбирался с одним идиотом... он джайнский монах — был монахом, поскольку джайны выгнали его. Я убедил его, что если может быть двадцать четыре тиртханка-ры, то почему не может быть двадцать пять? День за днем я продолжал спорить о двадцать пятом. Я сказал: «Объявите, что вы двадцать пятый». И он объявил. Его имя Свами Сатьябхакта. Он объявил, и в тот момент, когда он объявил, джайны выбросили его, сказав: «Ты даже не джайн... двадцать пятый!»

Он прибежал ко мне: «Вы убедили меня, что я двадцать пятый!»

Я сказал: <?Я не несу никакой ответственности- Я просто обсуждал это с вами. Оказалось, что вы пришли к такому убеждению, что означает, что зерно таких мыслей уже было посеяно в вас; вы хотели, но не имели достаточно смелости, чтобы сказать об этом. Я просто придал вам смелости. Это было вашим желанием, иначе вы сказали бы: «Я удовлетворен. Я не хочу быть двадцать пятым». Я испытывал это и на других людях. Они не попались, так что я не несу никакой ответствен­ности».

С тех пор он очень зол, поскольку теперь джайны не позволяют ему вернуться в их сообщество. Он просил проще­ния, но такой человек для джайнов... это подобно тому, как евреи были против Иисуса. По крайней мере, джайны не распяли его. Они просто выгнали его, отняли символы джай-нского монаха и сказали ему: «Если ты скажешь это еще раз, мы потащим тебя на суд, поскольку в нашей традиции не может быть двадцать пятого».

Но он такой идиот... Я сказал: «Сделайте одну вещь. Скажите, что Махавира не был настоящим двадцать четвер­тым, это вы двадцать четвертый».

Он сказал: «Прекрасно? Эта мысль никогда не приходила мне в голову».

Я сказал: «Но запомните, я не буду нести ответственнос­ти за это, поскольку на этот раз они будут бить вас. За двадцать пятого они просто выгнали вас, поскольку вы сумасшедший. Но если вы скажете, что Махавира не был настоящим двадцать четвертым и было просто ошибкой, что двадцать пять веков джайны верили в это... И за это место состязались восемь человек, так что проблемы нет, вы тоже можете состязаться. Они были его современниками, поэтому, конечно, нет гарантии, что он был двадцать четвертым. Но я не несу ответственности». И он не стал делать этого, побояв­шись, что если он скажет, что он двадцать четвертый, то они просто убьют его.

Но сам Махавира вел себя неправильно по отношению к Маккхали Госалу, который был старше его и умер раньше Махавиры. А Махавира рассказал историю, которая так без образна, что я не могу себе представить, куда подевались его ненасилие, его любовь и все такое.

Он рассказывал историю о том, что Маккхали Госал умер в субличном доме. Это абсолютный вымысел, придуманный им, чтобы опорочить Маккхали Госала: будто бы он умер в публичном доме и перед смертью сказал проститутке: «Я не настоящий тиртханкара, настоящий — Махавира. Но я был эгоистом и ревновал к нему, поэтому я всю свою жизнь боролся за то, чтобы называться тиртханкарой самому. Но теперь, когда я умираю, я хочу объявить истину. И здесь только ты, поэтому я говорю тебе; ты объявишь это другим. И поскольку всю свою жизнь я лгал, что я тиртханкара, но не был им — и знал это — пожалуйста, сделай так, ведь это мое последнее желание, чтобы мое тело протащили обнаженным по улице. Его не должны нести на плечах, — в Индии мертвое тело несут к месту сожжения четыре человека на своих плечах, — мое тело должны тащить по дороге, и каждый должен плюнуть на него, чтобы весь город узнал, что я был преступником».

Это абсолютный вымысел, поскольку Будда не упоминает об этом, когда говорит о жизни Маккхали Госала. Он умер, и поэтому конкуренции с Буддой не было. Он совсем не упоми­нает об этом, ничего не говорит об этом. И есть другие источники тех времен, которые не упоминают об этом. Мак­кхали Госал умер среди своих учеников, — а у него были тысячи учеников, и ему было оказано то же уважение, что и Махавире, когда тот умер. Но это описано в других книгах.

То, что говорит Махавира, — вымысел, абсолютный вымы­сел. И что человек в восемьдесят пять лет будет делать в публичном доме? Только подумайте об абсурдности этого. И кто эта проститутка, имя ее неизвестно, есть ли у кого спрашивать? Есть ли свидетели, видевшие, что его тело тащили? Нет ни одного. А то был величайший город тех дней, Ваисхали в Бихаре, где умер Маккхали Госал. И весь город сострял из его последователей. Даже царь был его последова­телем; царь был одним из четырех человек, несших его тело на своих плечах.

Так что это абсолютная неправда и абсолютная ложь — и это от такого человека, как Махавира, говорившего об истине, ненасилии, любви!

Вот почему я говорю, что все эти люди, называют ли они себя мессиями, или называют они себя паигамбарами,, или называют они себя тиртханкарами, все еще коренятся в эго — очень изощренно, очень элегантно, очень тонко, так, что если у вас нет рентгеновских глаз, то вы не сможете проникнуть и увидеть их эго.

Мусульмане спрашивали меня: «Являетесь ли вы паигам-барой? « Это их слово для обозначения мессии... Мухаммед был абсолютно неграмотным человеком. И Коран, в котором собра­ны его высказывания, на девяносто девять процентов вздор. ВЫ можете просто открыть эту книгу в любом месте и почитать ее, вы тут же убедитесь в том, что я говорю. Я не говорю об определенной странице — в любом месте. Просто откройте книгу случайно и прочтите страницу — вы убедитесь в том, что я говорю.

Где бы ни был разбросан по Корану один процент истины, он не принадлежит Мухаммеду. Это просто обыкновенная древняя мудрость, которую легко собирают необразованные люди, гораздо проще образованных, поскольку образованные люди имеют намного больше источников информации: книги, библиотеки, университеты, ученые.

Необразованный, просто слушая старых людей, собирает несколько слов мудрости то здесь, то там. И эти слова значительны, поскольку они испытывались на протяжении тысяч лет и как-то доказали свою истинность. Так что это -мудрость веков, разбросанная здесь и там- Без нее Коран -самая обыкновенная книга, которая только возможна в мире.

Мусульмане спрашивали меня: «Почему вы не говорите по Корану? Вы говорили по Библии, по Гите, по тому, по другому». Я не мог сказать им, что все это вздор; я просто тянул с ответом. Даже перед тем, как я ушел в безмолвие, один мусульманский ученый прислал мне последнюю английскую версию Корана, умоляя поговорить по ней. Но сейчас я должен сказать, что все это вздор. Вот почему я не говорил по ней, зачем понапрасну тратить время? И это от паигамбары, посланника Бога'

Я не включаюсь ни в какие игры эго: мессия, аватара, паигамбара, тиртханкара; я не имею с этими людьми ничего общего.

Я просто обыкновенный человек, как каждый другой. Если и есть какая-нибудь разница, она не в качестве; она только в познании. Я знаю себя; вы не знаете.

В том, что касается нашего бытия, я принадлежу тому же существованию, я дышу тем же воздухом. Вы принадлежите тому же существованию, вы дышите тем же воздухом. Вы еще не попытались познать себя. В тот момент, когда вы познаете себя, разницы не будет совсем.

Теперь же все в точности так, словно я стою и смотрю на восход солнца, а вы стоите рядом со мной с закрытыми глазами. Солнце восходит для вас точно так же, как оно восходит для меня.

Оно так прекрасно, так красочно не только для меня, но и для вас. Но что может солнце? Вы же стоите с закрытыми глазами. Вот единственная разница. Велика ли эта разница?

Вас нужно лишь встряхнуть и сказать: «Откройте глаза. Уже утро, ночь прошла».