Сексуальная незалежность

Не будет большим преувеличением, если мы скажем, что впервые свою подлинную независимость и некоторую даже противопоставленность родителям мы почувствовали в период своего полового созревания (в пубертате). Именно в это время мы стали осознавать, что между нами и нашими родителями существует разрыв, а вовсе не связь, как мы до этого думали. С нами тогда стало происходить что‑то и именно в том месте, которое прежде казалось нам «грязным», любые действия с которым воспринимались нами как постыдные. И все это — ощущение «грязного места», ощущение «постыдности» — теперь вовсю противоречило нашему половому инстинкту.

Любые противоречия в системе — это точка конфликта. И вот очевидный конфликт: с одной стороны, родители, которые, выполняя «социальный заказ», делали из нас благопристойных людей с «пустыми трусами»; а с другой стороны, наше собственное сексуальное влечение, разрастающееся и манящее призрачным удовольствием. В нас сидело тогда два противоположных устремления — желание остаться «чистыми», не делать ничего «постыдного», и желание почувствовать то, к чему влечет природа любой подростковый организм.

В одной из пьес Франка Ведекинда юный герой говорит хрестоматийную фразу: «Умереть, так никогда и не узнав женщины, все равно что побывать в Египте и не видать пирамид». Вот, собственно, эти «пирамиды» и стали для нас в свое время «моментом истины». Ребенок всячески пытается скрыть от родителей свое взросление, за которое ему перед ними просто стыдно. Но сама эта необходимость скрывать, прятать свое возбуждение, свое желание неумолимо приводило к увеличению разрыва между нами и нашими родителями.

Причем ситуация такова, что ребенку абсолютно безразлично, как именно относятся к сексу его родители, либеральны они или консервативны, поощряют они его растущую сексуальность или же, напротив, хотели бы, чтобы мы «путешествовали по Египту без экскурсий». В любом случае родитель и табу, связанное с интимной сферой, — вещи в сознании ребенка неразделимые. Родитель — это тот, кто в свое время в спешке и некотором смятении натягивал на него трусы, тот, кто отвечал на вопросы, касающиеся половой сферы, с видимым напряжением, тот, кто подозревал его — ребенка — в чем‑то «стыдном».

В общем, родитель автоматически ассоциируется у ребенка с запретом на сексуальность. И это происходит не потому, что все родители консерваторы, а потому, что родители занимаются воспитанием ребенка (в этой сфере — только они), отражая, по большому счету, не свое мнение, но требование культуры. Родители — это оружие в руках культуры, оружие, служащее обществу для ограничения и подавления сексуальности «вверенного» ему ребенка, даже самого только детского интереса, обращенного в эту область.

Но какая разница, по своей воле или по воле общественного мнения и требований культуры наши родители подавляли нашу сексуальность, точнее даже — просто приучали нас к «добродетельности» на этом пикантном фронте? Нет, разницы никакой в этом нет. Потому что вне зависимости от этого мы теперь им в этом деле не доверяем и боимся, что снова, как и когда‑то, нас обвинят, пристыдят, накажут. И страх этот — подспудный, не вполне осознаваемый — переносится нами на нашу сексуальную сферу. Кто‑то начинает бояться последствий своего онанизма, кто‑то венерического заболевания, кто‑то беременности, кто‑то импотенции. Тревога, поселившаяся в нас когда‑то в детстве по этому вопросу и благодаря родителям, никуда не девается, а просто приобретает все новые и новые очертания.

Сексуальность — это то, чего мы стыдимся, и сколь бы мы ни были «продвинутыми», эта сфера нашей жизни всегда будет нести на себе отпечаток нашего детства, точнее даже не детства, а родительского испуга, связанного с нашей сексуальностью. Кто‑то боролся с этим стыдом в своем подростковом возрасте с большим энтузиазмом, кто‑то с меньшим. Кто‑то больше скрывал свою сексуальную активность от родителей, кто‑то меньше, но это всегда — только количественная, но не качественная разница.

Так случилось, что наши родители были вынуждены (сознательно или подсознательно) подавлять нашу сексуальность. И когда она пошла в рост, именно с ними, с нашими родителями, а не с обществом и не с общественной моралью, у нас возникли трения и размолвки. В детстве родители учили нас скрывать свою сексуальность и все, что с нею связано, а потому далее, в период своего пубертата, именно из‑за этой тогдашней нашей скрытности мы и стали удаляться от своих родителей. Таким образом, наша сексуальность стоит своеобразным барьером между нами и нашими родителями. Ведь они — те, кому мы по этой части, мягко говоря, уже более не доверяем. Поскольку же она — эта часть — от нас неотделима, то под недоверие попали и все наши отношения с нашими родителями.

Она была маленькой девочкой, которая ищет тепла и поддержки, но биологически откликается на взрослую сексуальность. Ее тело шло за сексуальным возбуждением отца, но было не способно сфокусировать это возбуждение в генитальное влечение.
Александр Лоуэн

Случаи из психотерапевтической практики:

«Маленький Эдип…»

В завершение я хочу рассказать историю про Эдипа, но прежде несколько общих замечаний. В практике психотерапевта встречаются самые разные случаи; были и такие, когда юноши или мужчины рассказывали мне о том, что когда‑то испытывали сексуальное возбуждение, вызванное образом или обнаженностью матери. Были и женщины, которые отмечали у себя приливы эротической чувственности, так или иначе связанные с их отцом. Я не нахожу в этом ничего странного и, в отличие от Фрейда, не делаю из этого никаких далеко идущих выводов.

Как физиологу мне совершенно понятно, что у каждого человека есть, образно выражаясь, «эрогенная зона мозга», а во внешнем мире есть эротические стимулы, способные вызывать ее активность. При этом женщина всегда остается женщиной (по крайней мере, по физическому своему облику), даже если она мать, а мужчина — мужчиной, даже если он отец. Поэтому ничего странного, сверхъестественного, а тем более значительного для человеческой судьбы и психики я в этом не нахожу.

В целом, в мозгу человека есть определенная защита, сформированная у него в процессе воспитания (то есть тренировкой) и препятствующая появлению у него сексуальных реакций на близких родственников. Однако в какие‑то моменты могут возникнуть такие обстоятельства, при которых эта защита не срабатывает. А у кого‑то из нас она, возможно, не столь крепка, как сильно бывает в иной момент потенциальное сексуальное возбуждение. Вот и возникают оказии. Воспринимать их иначе, придавать им большее значение и некий «скрытый смысл» — значит делать допущения, не имеющие ничего общего ни с наукой, ни со здравым смыслом.

Случай Коли — классический пример такого совпадения обстоятельств. Мальчику, когда его привели ко мне на консультацию, еще не было 15 лет, он учился в школе, но уже был с меня ростом, говорил ломающимся голосом, а на его лице активно пробивалась молодая поросль. Иными словами, пубертат был в разгаре. Коля был ужасно закомплексованным ребенком, имел в своем «арсенале» целую «батарею» разнообразных невротических страхов, страдал как юношеским максимализмом, так и юношеской же манией величия.

Мама была обеспокоена всем — тем, что он говорит «всякую ерунду», «плохо учится», «ужасно себя ведет» и, разумеется, его сексуальностью — «с девочками не знакомится», «ничего не рассказывает». Родители Коли развелись, когда ему не было еще и трех лет, так что воспитывался он матерью и бабушкой, пока не появился отчим, который стал для него скорее приятелем, нежели отцом. Вот такая, в сущности, достаточно типичная ситуация.

Все симптомы Коли объяснялись особенностями психической организации. Его бабушка по отцовской линии болела шизофренией, а потому и у его отца, и у него самого были, как их называла его мать, «прибабахи». Ребенку и так‑то тяжело входить в мир взрослых, а если у него еще и с нервами не все в порядке, если он, ко всему прочему, более тревожен, чем остальные сверстники, более впечатлителен, слабее и уязвимее для стресса, то взросление — это и вовсе проблема. У Коли была эта проблема, которую он решал как умел: все, что мог скрывать — скрывал, во всех случаях, когда мог защищаться — защищался и, конечно, изводил маму. А кого еще прикажете изводить при том, что изводить хоть кого‑то хочется жутко, потому что жутко?

Разумеется, до вопросов сексуальности мы дошли не сразу. Сначала нам с Колей предстояло создать доверительные отношения, потом мне нужно было помочь ему справляться с тревогой, и уж затем мы могли бы обратиться к тщательно им защищаемой сексуальности. Все этапы мы прошли за несколько последовательных встреч в течение одного месяца. Потом, когда он стал уже мне доверять, я узнал, что у него творится в личной жизни. А творилось в ней бог знает что.

Во‑первых, он не имел ни малейшего представления (кроме самого примитивного) о том, что такое сексуальность, как и что в ней работает, а также зачем оно так работает. Когда мать пыталась проводить соответствующие «политинформации» (на отчима в этом смысле у нее надежд не было никаких), у Коли начиналась истерика, он дурачился, кричал, смеялся, словно ненормальный. В общем, эффекта эти просветительские занятия не имели никакого.

Во‑вторых, Коля ужасно боялся девочек и считал их при этом «идиотками». Впрочем, все это понятно — он выглядел нескладным, диковатым, а также имел склонность к непонятным и несмешным (с точки зрения окружающих) вывертам. В действительности все эти поступки были не чем иным, как способами защиты. Поскольку он боялся всего, чего только можно было бояться, то, соответственно, и защищался от всего, от чего только можно защищаться. Вот и итог — социальная адаптация со знаком минус.

В‑третьих, воспитание, в особенности — сексуальное. Бабушка его была человеком «старорежимным», секс для нее был запретной зоной. Она осуждала все, что так или иначе было связано с сексуальностью, ее проявлениями и даже намеками на нее. Глядя в телевизор, она отпускала комментарии о том, какие там все «развратные», «стыдоба» и т. п. При этом она одна‑единственная из всей семьи имела какие‑то средства воздействия на Колю и была с ним достаточно близка (кроме прочего, они жили вместе в одной комнате). Ее дочь, Колина мама, словно бы в пику матери, относилась к сексуальности с пиететом и всегда подчеркивала важность интимной близости. Она была весьма привлекательной и еще очень молодой женщиной, которая могла и умела следить за собой.

Вот такие обстоятельства дела. Я не буду сейчас рассказывать о том, как мы проходили с Колей курс сексуального просвещения и борьбы со страхами в этой области, а остановлюсь только на том, что Фрейд взял бы в оборот с полоборота. У Коли однажды возникло сексуальное возбуждение, когда он увидел полуголую мать, выходившую из ванной комнаты, а один раз ему приснился сон, в целом весьма невинный (поскольку он тогда еще слабо представлял себе, что конкретно случается между мужчинами и женщинами), где мать воспринималась им эротически.

Разумеется, Коля чудовищно стеснялся этих двух случаев своей «сексуальной биографии» и страдал от этого безмерно (на то, чтобы он просто признался в этом, у нас ушло два часа пространных разговоров!). Поскольку же мама подсунула ему в качестве секс‑просвет‑литературы томик Фрейда, его напряжение по этому поводу было еще более сильным, а психологическое состояние — тяжелее, чем могло бы быть.

В сущности, ситуация этих двух эпизодов — классическая. С одной стороны, Колины страхи (все — от сексуальных до социальных), а также бабушкина версия отношения к сексуальности, с другой стороны, и его собственная растущая сексуальность и материнская активность в деле содействия возмужалости сына. Две одинаково сильные и при этом противоположные друг другу тенденции привели Колю к огромному внутреннему напряжению. Думать о женщинах — страшно, а желание есть, и никуда от этого не деться.

И вот в коридоре появляется полунагая мать и шествует по нему, словно мифическая наяда — «голая женщина», эпатирующая своей сексуальностью. Почему не возбудиться молодой сексуальности? Вполне может возбудиться, и возбудилась. От этого, впрочем, у Коли возник страх (у него страх возникал и по менее существенным причинам, так что удивляться здесь нечему). Несколько дней он напряженно и мучительно думал о случившемся, а потом это напряжение вылилось в соответствующее сновидение. Все это абсолютно естественно и с поправками на обстоятельства даже нормально.

Проблема только в том, что из этого была сделана проблема. Причем не просто из этого псевдоинцеста, а из самой сексуальности. Колин случай, конечно, показателен, но в целом нечто подобное, пусть и не в столь показательных формах, случается у многих подростков. Нам же остается лишь констатировать: сексуальность — это камень преткновения между родителями и детьми. И от того, насколько правильно ведут себя родители в этом отношении со своими детьми, в значительной степени зависит и качество их — детей — будущей сексуальной да и не сексуальной жизни, По крайней мере, сформировать в этой плоскости чувство вины — это, право, пара пустяков! Зато какой может быть резонанс!

Базисная невротичность родительской любви, которая навязывается ребенку, — отрицание телесной жизни, а значит, и стремления к удовольствию, которое человек получает от двигательной активности и телесного контакта. В результате ребенок теряет способность самоутверждаться, проявлять агрессию для того, чтобы потребовать это удовольствие.
Александр Лоуэн

Качество физической близости между матерью и ребенком отражает чувства матери по поводу сексуальной близости. Если половой акт ей опротивел, это чувство портит всякий интимный телесный контакт. Каждый контакт с малышом является для него случаем пережить удовольствие в близости или почувствовать стыд и арах. Если мать боится близости, ребенок будет ощущать страх и интерпретировать это как отвержение, у него постепенно разовьется чувство стыда за собственное тело.
Александр Лоуэн

Лишь женщина, находящая счастье в том, чтобы отдавать, а не брать, состоявшаяся как личность, любящая своего мужа, других детей, ближних своих, может оставаться действительно любящей матерью и тогда, когда ее повзрослевший ребенок начнет отделяться от нее.
Эрих Фромм