Часть 1. Моисей как египтянин.

Зигмунд Фрейд.

Этот человек Моисей.

Оглавление

Часть 1. Моисей как египтянин. 3

Часть 2. Если бы Моисей был египтянином. 7

I. 7

II. 8

III. 10

IV. 12

V. 14

VI. 17

VII. 19

Часть 3. Моисей, его народ и монотеистическая религия. 21

Первое предисловие. 21

Второе предисловие. 22

Раздел I. 23

1. Исторические предпосылки. 23

2. Сокрытый период и традиция. 26

3. Аналогия. 28

4. Приложение. 31

Раздел II. 36

1. Итоги. 36

2. Народ Израиля. 36

3. Великий человек. 37

4. Прогресс духовности. 38

5. Подавление инстинктов — против их удовлетворения. 40

6. Истина в религии. 42

7. Возвращение подавленного. 43

8. Историческая правда. 44

9. Историческое развитие. 46

(Сокращенный перевод с английского Рафаила Нудельмана)

... К осени 1938 года у Фрейда уже оставалось мало сил. Все их остатки он вложил в свое последнее, прозвучавшее как взрыв, произведение. То был "Моисеи и монотеизм", по сути — три эссе и два предисловия, написанные значительно раньше и подкреплявшие психоаналитическими соображениями гипотезу (уже выдвигавшуюся неоднократно другими) о том, что Моисеи был египтянин. Даже проведенное кем-нибудь другим, это исследование, где делалась попытка доказать столь спорную идею, обречено было вызвать бурное недовольство; вышедшее из-под пера человека, который — несмотря на свое отрицание еврейской религии — утверждал, что "в главном" он заедино с евреями, оно легко могло быть расценено как интеллектуальная измена.

Страстное ощущение Фрейдом своего еврейства не может быть поставлено под сомнение, и поэтому "Моисей и монотеизм" произвел тем большее впечатление на ортодоксальные круги. За много лет до того, в письме Максу Графу, который хотел крестить своего сына, Фрейд недвусмысленно писал: "Если вы не дадите своему сыну вырасти, как еврею, вы лишите его таких источников силы, которые не могут быть замещены ничем другим. Пусть он борется с жизнью как еврей, а вы — помогите ему обрести всю ту силу, которая ему для этого понадобится. Не лишайте его этого преимущества". А еще в 1909 году он говорил Карлу Юнгу, что тот призван стать Иошуа бин-Нуном, который завоюет обетованную страну психоанализа, куда ему, Фрейду, подобно Моисею, не суждено вступить. Артуру Шницлеру, в ответ на поздравление с 70-летием, он писал: 'Эмоционально еврейство все еще весьма существенно для меня", — а издателю швейцарско-еврейского еженедельника "Юдише прессен-централе": "Я всегда очень сильно ощущал родство со своей расой и укреплял это чувство в своих детях..." Когда местное отделение "Еврейского научного института" приветствовало его прибытие в Англию, он ответил его членам весьма решительно: "Вы, несомненно, знаете, что я всегда охотно и с гордостью принимал свое еврейство, хотя мое отношение к любой религии, включая нашу, критически негативно".

Однако понадобился приход к власти Гитлера с его теорией еврейства как особой и зловредной разновидности людей, чтобы Фрейд всерьез задумался над вопросом о подлинной сущности еврейства, об особенностях его исторического развития и о причинах традиционно ведущих к его преследованиям. Его ответом на эти вопросы было возрождение к жизни гипотезы о том, что Моисей был египтянином, который разошелся с официальной религией фараонов и, собрав вокруг себя группу последователей, вывел их из Египта. Арнольду Цвейгу он однажды сказал, что его книга будет называться "Этот человек Моисей", с подзаголовком "исторический роман" — и добавил, что эта работа, видимо никогда не будет опубликована. Свой пессимизм Фрейд причудливо обосновывал тем, что Австрия находится под властью католицизма, а такая гипотеза оскорбит католиков. К тому же, выдвинутая основателем психоанализа, она может привести к запрету этого учения и психоаналитических публикаций в стране.

Другое, более серьезное объяснение своих колебаний Фрейд дал спустя несколько недель в письмах тому же Арнольду Цвейгу и Эйтингтону. Он признавал, что ощущает шаткость своих исторических обоснований. Специалистам — писал он, — легко будет дискредитировать меня как профана. Цвейгу он добавлял "Так что оставим лучше эту затею ".

Но он не сумел надолго ее оставить, потому что она "мучила (ею) как бездомный призрак". В 1937 году он решил свою проблему тем, что довел до конца два из трех очерков, составляющих книгу, и опубликовал их в своем журнале "Имаго". В первом он снова выдвигал довольно простой тезис, что Моисей был египтянином, а во втором ("Если бы Моисей был египтянином ") изобретательно пересматривал библейскую версию истории, исходя из предположения, выдвинутого в первом. Как ни провокативна была публикация, она обходила главный анализ, содержавшийся в третьем и самом пространном очерке который, по словам самого Фрейда "был действительно открыт для возражений и опасен (поскольку там содержалось) — приложение (моих выводов) к проблеме происхождения монотеизма и религии вообще". Этот анализ он тогда сохранил в тайне, видимо полагая, что не опубликует его никогда.

Редактируя две первых главы для 'Имаго", он проделал то же самое с третьей и в начале 1938 года отредактировал и ее. Она таила в себе особое очарование для Фрейда, поскольку развивала выводы, к которым он некогда пришел в 'Тотеме и табу' где религия сводилась "к коллективному неврозу, а ее невероятная власть над людьми объяснялась точно так же, как власть невроза над больными пациентами". Но вопреки его утверждению в предисловии, написанном еще до отъезда из Вены, что он не говорит тут ничего нового третья глава ("Моисей, его народ и монотеистическая религия") была намного более резкой, чем "Тотем и табу. Там он исследовал зарождение религии в доисторические времена, здесь он одним ударом подрывал основы еврейской веры и христианской церкви. Но Гитлер — "новый враг, которому я не хотел бы способствовать ни в чем куда опаснее старого (католицизма, — прим. переводчика), с которым мы уже научились жить в мире", — еще не подчинил себе Австрию. Следовало ублаготворить старого врага, и решение было очевидным. Последняя часть "Моисея и монотеизма" должна была остаться в укрытии до тех пор, пока не сможет безопасно появиться на свет или пока кто-нибудь другой, кто придет к тем же выводам, не скажет "В те мрачные времена жил человек, который замышлял то, что я сделал".

Все изменилось после "аншлюса" и эмиграции Фрейда в Лондон "Едва лишь я прибыл в Англию, как ощутил неодолимый соблазн познакомить мир с моими результатами и начал пересматривать третью часть своего эссе, чтобы согласовать ее с первыми двумя, уже опубликованными", — писал он. Результат, как он сам признавался во втором предисловии, написанном уже в Лондоне, был художественно неуклюжим. Тем не менее, его влияние на еврейство представлялось слишком существенным, и когда планы Фрейда стали известны, его стали посещать многие еврейские ученые (в том числе самый выдающийся тогда библеист профессор Яхуда), уговаривая отказаться от публикации.

Фрейд отчетливо сознавал, на что идет "Нечего и говорить, что я нисколько не хочу оскорбить свой народ — писал он Чарльзу Зингеру, — Но что я могу поделать? Всю свою жизнь я отстаивал то, что считал научной истиной, даже когда это было неприятно и небезопасно для моих последователей Я не могу кончить жизнь актом отречения".

Он торопился. Хотя в Амстердаме уже было договорено о немецком издании, он непрерывно писал Эрнсту Джонсу, жена которого переводила книгу на английский, упрашивая ускорить работу. Напомним, что и поначалу его удерживал от публикации только страх за будущее психоанализа в Австрии, а не боязнь еврейского протеста, но он окончательно разъяснил свою позицию, когда встретился с президентом "Еврейского научного института" Яакобом Мейтлисом. Не теряя времени и, наверняка, побуждаемый гостем, который, как вся еврейская община, жаждал узнать, что готовит им Фрейд, он тотчас перешел к своей теории монотеизма: "Он не отдает предпочтения ни одной религии — записал Мейтлис — Все религии созданы людьми, и он не видит ни в одной следов святости. Задача науки — вскрыть эту истину и освободить духовную эволюцию от всех позднейших наслоений и чужеродных элементов. Он понимает, что его возненавидят за это. И, тем не менее, он доволен, что его книга вскоре появится. "Она рассердит евреев", — добавил он "

"Моисей и монотеизм" появился на немецком языке в Амстердаме в марте 1939 года, и в день получения авторских экземпляров Фрейд написал Гансу Захсу: "Моисей сегодня появился здесь в двух экземплярах. Мне кажется, это достойный уход". Однако Цвейгу (в числе самых немногих) он признавался и в другом, видимо сожалея, что опубликовал книгу в столь ужасное для еврейства время: "Именно теперь, когда у них все отнято, мне довелось отнять у них самого великого их человека"

"Моисеи и монотеизм" был расценен широкими кругами — и не только ортодоксальным еврейством — как одна из самых неудачных фрейдовских работ. Очевидная причина этого состояла в хаотической структуре, сложившейся в результате особенностей ее написания, редактирования и переписывания. Возраст также налагал свои ограничения... Однако в главной своей части книга, как ни странно, лучше вынесла нападки исследователей Библии, чем упреки биологов. Ибо в ней, в отличие от 'Тотема и табу", отвергаемое биологией ламарково "наследование приобретенных признаков" не только составляло неотъемлемую часть аргументации, но и объявлялось главной причиной многовекового сохранения чувства вины в еврейской истории, якобы передаваемого из поколения в поколение.

Фрейду оставалось жить всего шесть месяцев... Весь сентябрь его состояние продолжало ухудшаться. Он почти не мог есть, пить и спать*. Утром 21 сентября, когда Шур** сидел у его кровати, Фрейд сказал ему: "Дорогой Шур, вы наверняка помните наш первый разговор. Вы тогда обещали не оставлять меня, когда наступит конец. Теперь мне не осталось ничего, кроме пытки, и я не вижу смысла продолжать".

Шур не забыл... "Когда он снопа пиал в беспамятство, — писал он позднее, — я ввел ему дна кубика морфия. Вскоре он почувствовал облегчение и мирно заснул. Через двенадцать часов я повторил эту дозу. Силы его были настолько исчерпаны, что он впал в кому и больше уже не просыпался. Он умер в три часа утра 23 сентября 1939 года..."

(Из книги Рональда Кларка "Фрейд: человек и его дело")

Часть 1. Моисей как египтянин.

Лишить народ человека, которого он прославляет как величайшего из своих сынов, — не из тех поступков, на которые решаешься с легким сердцем, особенно если сам принадлежишь к этому народу. Никакие соображения, однако, не заставили бы меня отказаться от истины в пользу так называемых "национальных интересов". Тем более что в данном случае разъяснение истинной стороны проблемы может лишь углубить понимание сути этих интересов.

Этот человек Моисей, освободитель народа, даровавший ему его религию и законы, жил в такие отдаленные времена, что первым делом возникает вопрос, существовал он вообще или является легендарной фигурой. Если он действительно жил, то это было в XIII-XIV веках до н. э.; сведения о нем содержатся только в еврейских священных книгах и еврейской письменной традиции. Огромное большинство исследователей, хотя и без окончательной исторической уверенности, считает, что Моисей действительно существовал и что исход из Египта, который он возглавил, действительно имел место. Эти историки не без основания утверждают, что вся последующая судьба Израиля просто не может быть понята, если с этим не согласиться. Наука сегодня вообще стала более осторожной и относится к традиции с большим доверием, чем на заре исторических исследований.

Первое, что настораживает нас в личности Моисея, — его имя, которое на иврите пишется "Моше". Возникает законный вопрос: откуда оно взялось? что оно означает? Как известно, на этот вопрос отвечает история Исхода. Из нее мы узнаем, что египетская принцесса, которая вытащила ребенка из нильских вод, нарекла его этим именем, добавив "этимологическое" разъяснение: "Поскольку я вытащила его из воды...". Но это разъяснение явно недостаточно. "Библейское токование имени Моисея, — "тот, что вытащен из воды", — пишет автор "Юдише лексикон", — это народная этимология и не согласуется с активной формой его значения на иврите: "Моше" — это в лучшем случае тот, кто вытаскивает"*. К этому возражению можно добавить еще два: во-первых, вряд ли можно приписывать египетской принцессе знание ивритской этимологии; а во-вторых, как мы увидим, вода, из которой был вытащен ребенок, скорее всего не была водой Нила, да и вообще какой бы то ни было реки.

С другой стороны, многие и уже давно высказывали предположение, что имя "Мозес" взято из египетского словаря. Ограничусь цитатой из Брестеда ("На заре сознания"), основной труд которого, "История Египта", считается весьма авторитетным. "Существенно отметить, что имя Мозес является египетским. Это попросту египетское слово, означающее "дитя", которое является сокращением таких имен, как "Амон-мозе" (Амон-дитя) или "Пта-мозе" (Пта-дитя), а они сами, в свою очередь, вероятно, являются сокращениями полных выражений "Амон (дал) дитя" или "Пта (дал) дитя". Сокращенное "дитя" довольно рано стало удобной заменой громоздкого полного имени, и слово "Мозе", "дитя" — не редкость на египетских памятниках. Отец Моисея, скорее всего, дал своему сыну имя какого-нибудь египетского бога, вроде Амона или Пта, но это божественное имя постепенно утерялось при употреблении, пока ребенка не стали называть просто "Мозе". Дополнительное "с" в конце появилось при переводе на греческий язык и не связано с ивритом, в котором это имя произносится просто "Моше"..." Я привел цитату буквально и не беру на себя ответственность за все ее детали. Меня, однако, удивляет, что, упоминая все эти имена, Брестед прошел мимо аналогичных богоподобных имен египетских царей: А-мозе (Амос), Тут-мозе (Тутмос) и Ра-мозе (Рамсес).

Можно было бы ожидать, что автор, признавший "Мозе" египетским именем, сделает вывод (или хотя бы предположение), что его носитель и сам был египтянином. В наши времена такие умозаключения — от имени к расе — не порицаются, и они тем более законны и убедительны в случае более ранних и примитивных времен. Но, насколько мне известно, ни один историк не сделал такого вывода, включая тех, кто, подобно Брестеду, готов был допустить, что Моисей был "знаком со всей египетской мудростью".

Можно лишь гадать, что их остановило. Возможно, слишком глубокое уважение к библейской традиции. Возможно, им показалось чудовищным само предположение, что этот человек Моисей мог быть не евреем. Как бы то ни было, признав его имя египетским, они не сделали из этого никаких выводов о его происхождении. И если мы действительно придаем вопросу о национальности этого великого человека серьезное значение, мы должны приветствовать любые новые факты, которые могут пролить свет на этот вопрос.

Именно это я пытаюсь сделать в своем небольшом очерке. Новое в нем — это приложение психоанализа. Поэтому достигнутые здесь выводы будут приемлемы, пожалуй, только для тех, кто знаком с аналитическим подходом и способен оценить его заключения. Для них, я надеюсь, этот очерк представит определенную ценность.

В 1909 году Отто Ранк, тогда еще находившийся под моим влиянием, опубликовал по моему предложению книгу, озаглавленную "Мифы о рождении героев". В ней он обсуждал тот факт, что "почти все цивилизованные народы на ранней стадии своей истории прославили в мифах и воспели в эпосе своих легендарных царей и принцев, основателей религий, династий, империй и городов, короче — своих национальных героев. При этом особенно фантастическими чертами наделялась история их рождения и раннего детства, и исследователям хорошо известно неоднократно их поражавшее удивительное сходство, можно сказать — тождество таких рассказов, даже относящихся к совершенно разным народам, порой далеко удаленным друг от друга географически".

Следуя Ранку, мы реконструировали (с помощью метода Гальтона) "типичный миф", чтобы сделать более явными основные особенности таких рассказов, и получили следующую формулу. "Герой является сыном знатных родителей, чаще всего царя.

Его рождению препятствуют трудности, вроде полового воздержания или временной стерильности родителей; порой родители вынуждены держать свою связь в тайне из-за запретов или других внешних причин. Во время беременности матери или даже раньше некий оракул (или сон) предостерегает отца, что рождение сына повлечет за собой угрозу его безопасности. В результате отец (или заменяющий его человек) приказывает убить новорожденного или подвергнуть его другой крайней опасности; в большинстве случаев ребенка кладут в корзину и бросают в воду. Затем ребенка спасают животные или бедные люди, вроде пастухов; его выкармливает самка животного или бедная женщина.

Выросши и пройдя череду приключений, герой открывает, кто его родители, мстит отцу и, признанный народом, становится славным и могущественным".

Самой древней из реальных исторических личностей, с которыми связан подобный миф, был аккадский царь Саргон, который примерно в 2800 году до н. э. основал Вавилон. В наших интересах уместно привести слова, сказанные им о самом себе: "Я Саргон, великий царь, царь Аккада. Моя мать была жрицей, своего отца я не знаю, а брат моего отца жил в горах. В городе Азупирани, на берегах Евфрата, моя мать, жрица, зачала меня. Втайне родила она меня. Она положила меня в камышовую корзину, залила отверстие смолой и опустила в реку. Поток не поглотил меня, а принес к Акки-водоносу. Акки-водонос, добрый человек, извлек меня из воды. Акки-водонос воспитал меня как своего сына. Акки-водонос сделал меня надсмотрщиком в своем саду. Там меня возлюбила Иштар. Я стал царем и правил сорок пять лет".

Самыми известными именами в перечне, открываемом Саргоном, являются Моисей, Кир и Ромул. Но Ранк вдобавок перечисляет и многих других мифических или эпических героев, которым точно такая же биография приписывалась полностью или частично: Эдип, Парис, Персей, Гильгамеш и другие.

Работа Ранка вскрывает источники и цели подобных мифов. Мне достаточно лишь упомянуть ее выводы. Герой обычно оказывается противником своего отца, мужественно противостоит ему и, в конце концов, побеждает. Миф возводит истоки этой борьбы к самому началу жизни героя, поскольку тот рождается вопреки воле отца и спасается вопреки его злым намерениям. Помещение в корзину явно символизирует рождение: корзина — это матка, река — околоплодные воды*. Зафиксированы бесчисленные сны, в которых рождение представляется как спасение из воды. Когда воображение приписывает такой миф реальной знаменитой личности, оно попросту подгоняет ее жизнь под типичную схему. Внутренним источником такого мифа является так называемый "семейный роман" ребенка, то есть отраженный в его психике процесс постепенных перемен в отношении к родителям, в особенности к отцу. Первые годы жизни ребенка проходят под знаком огромной переоценки отца, поэтому "цари", "принцы" и т. д. в мифах, сказках и снах попросту символизируют повелителя-отца. Позднее, под влиянием соперничества с отцом и реальных разочарований, происходит постепенное высвобождение из-под власти родителей и возникает критическое отношение к ним. Следовательно, две семьи в мифе, знатная и бедная, символизируют просто два представления об одной и той же, собственной семье, через которые ребенок проходит на разных стадиях своей жизни.

Не будет преувеличением сказать, что эти психологические толкования объясняют как поразительное сходство, так и широчайшее распространение "мифов о рождении героя". Тем более интересно, что миф о рождении Моисея стоит среди них особняком, потому что в одном существенном пункте он противоречит всем остальным.

Мы говорили о двух семьях, с которыми миф связывает судьбу ребенка. Мы видели, что психоаналитическое толкование сводит их в одну единственную собственную реальную семью, и все различие между ними — чисто стадиальное. В типичной форме мифа первая семья (та в которой ребенок рождается) является знатной или даже королевской, вторая (в которой он вырастает) — бедной и скромной. Только в истории Эдипа положение несколько иное ребенок, родившийся в одной царской семье, воспитывается в другой, тоже царской. Тут сам миф как бы указывает на тождество обеих семей Социальный контраст между "двумя семьями (который подчеркивает героическое "восхождение великого человека) имеет и еще одну функцию особенно важную в случае реальных исторических героев миф в данном случае, гарантирует герою знатность происхождения и этим поднимает его исходный социальный статус. Так царь Кир был для мидян всего лишь чужеземным завоевателем. Но миф о знатном происхождении превратил его во внука их прежнего царя. Аналогичное происходит и в мифе о Ромуле: если такой человек существовал то он, скорее всего, был безвестным авантюристом; миф же делает его потомком и, следовательно, законным наследником царского дома Альба Лонга.

В случае Моисея происходит обратное. Здесь первая семья обычно столь знатная, оказывается довольно простой Моисей — сын еврейских левитов. Зато вторая семья — та бедная, в которой герой обычно вырастает, — превратилась в правящее семейство Египта. Это отклонение от стереотипа давно бросалось в глаза многим исследователям Эдвард Мейер и вслед за ним другие предположили поэтому, что исходная форма мифа о Моисее была иной. Это фараон в действительности увидел пророческий сон, что сын его дочери принцессы станет угрозой для него и его царства. Вот почему ребенок Моисей сразу же после рождения был брошен в воды Нила. А спасли его — евреи, которые и воспитали его как своего Позднее же национальные причины', по выражению Ранка, привели к постепенному преобразованию мифа в ту форму, в которой он известен нам теперь.

Однако простые рассуждения показывают, что такого рода 'стандартный' миф в случае Моисея попросту не мог возникнуть. Такой миф мог быть либо египетского, либо еврейского происхождения. Первое можно сразу исключить. В самом деле, у египтян не было причин превозносить Моисея — для них он не был героем. Стало быть, легенда возникла среди евреев и была (в своей обычной форме мифа 'о знатном происхождении') приписана их вождю. Но такая обычная форма в данном случае была совершенно непригодна: зачем народу легенда, по которой его национальный герой — знатный чужеземец? Далее миф о Моисее (в его нынешней форме) разительно не соответствует скрытым целям стандартного "мифа о рождении. Если Моисей — не царского происхождения такая легенда не может превратить его в "героя", если же он еврей, она ничего не добавляет к его статусу. Действенной остается лишь одна маленькая деталь спасение вопреки мощным противодействующим силам. (Интересно, что аналогичная деталь повторяется в истории Иисуса, где Ирод играет роль фараона). Поэтому мы имеем право заключить, что во времена более поздней и довольно неуклюжей обработки легендарного материала евреи почему-то сочли попросту необходимым приписать своему герою Моисею определенные приметы из стандартного мифа о рождении типичных героев, хотя именно Моисею в силу его особенных обстоятельств, они не подходили.

На этом неудовлетворительном и даже неубедительном выводе нам и пришлось бы закончить наше исследование, ничего не добавив, в сущности, к вопросу, был ли Моисей египтянином, если бы не существовал другой и более плодотворный подход к самому "мифу о рождении".

Вернемся к двум упоминаемым в нем семьям. С точки зрения психоаналитической интерпретации они — одна и та же семья. С точки зрения мифа это две семьи, (знатная и 6oгатая) если миф относится к реальной исторической личности, то существует еще одно различие — между реальностью и вымыслом. Одна из семей — та, в которой он реально родился и вырос — действительно существовала. Другая — плод вымысла она придумана в мифических целях. Как правило, в случае реальных героев реальной бывает бедная семья, вымышленной, приписанной — знатная. Но в случае Моисея что то и тут не сходится*. Попробуем тогда прояснить дело иным способом. В случае реальных героев вымышленной обычно является та семья, где ребенку якобы угрожает опасность, а реальной — та, в которой он (согласно мифу) вырастает. Если набраться смелости и принять этот способ различения реальности и вымысла за общее правило (которому должна тогда подчиняться и легенда о Моисее), то мы внезапно оказываемся перед настежь распахнутой дверью. Моисей — египтянин (возможно — знатного происхождения), которого с помощью 'мифа о рождении' народ преобразовал в еврея. Это и есть наш окончательный вывод! Даже эпизод с корзиной теперь становится на место, наш вывод заставляет думать что его функция была перевернута, и притом довольно насильственно: в обычном мифе с помощью корзины избавляются от "своего" ребенка в данном случае принцесса инсценирует спасение "чужого", якобы еврейского.

Отличие Моисеевой легенды от всех других того же рода связано, видимо с коренной особенностью жизни героя. В то время как другие мифические герои постепенно поднимаются над исходным скромным уровнем, героическая история человека Моисея началась с того, что он опустился с египетских высот на уровень сынов Израиля.

Наш небольшой экскурс был предпринят для того, чтобы найти новые, свежие доводы в пользу предположения, что Моисей действительно был египтянином. Мы видели что довод "от имени" не считается доказательным.* Нужно приготовиться к тому, что и новый подход — через анализ 'мифа о рождении' — будет принят так же. Нам, скорее всего, возразят, что обстоятельства зарождения и переделки легенд слишком темны, чтобы строить на них подобные выводы, и что все попытки извлечь из них историческую правду заранее обречены на провал в силу невнятности и противоречий, окружающих героическую личность Моисея, а также несомненных признаков намеренных искажений и наслоений, накопившихся вокруг него за века. Лично я не разделяю такого пессимизма, но и не считаю себя вправе с ним полемизировать.

Но если мы не можем достичь большей уверенности, зачем вообще я вынес это расследование на суд широкой публики? К сожалению, даже на этот вопрос я могу ответить только обиняками Я могу лишь сказать, что если кого-нибудь увлекут изложенные выше соображения и он примет всерьез что Моисей был знатным египтянином, перед ним откроются интересные и далеко идущие возможности. Сделав определенные предположения, он сможет понять какие причины руководили Моисеем в его необычной затее, а отсюда — прийти к возможному объяснению многих особенностей тех законов и религии, которые Моисей даровал евреям. Все это в свою очередь позволит выдвинуть некоторые соображения о природе монотеистической религии вообще. Но такие ответственные рассуждения не могут базироваться на одной только психологической вероятности. Даже если принять, что Моисей был египтянином, нужно иметь хоть какое то прочное историческое основание, чтобы оградить вытекающие из этого следствия от упрека в том, что они являются плодом чистой фантазии и весьма далеки от всякой реальности. Таким основанием могло бы послужить какое-нибудь объективное свидетельство, относящееся к тем временам, когда жил Моисей и происходил исход из Египта. Но таких свидетельств что-то не видно, и потому нам действительно лучше, пожалуй, покончить на этом с обсуждением возможных следствий вытекающих из предположения, что наш Моисей на самом деле был египтянином.