Толкование сновидений 32 страница

При ближайшем рассмотрении мы считаем нужным предположить наличие не одной, а нескольких систем Р, в которых одно и то же раздражение, переданное элементами В, претерпевает различное фиксирование. Первая из этих систем Р будет содержать в себе фиксацию ассоциации по одновременности, в следующих же тот же самый материал будет расположен по другим видам совпадения, так что эти последующие системы изобразят соотношения подобия и пр. Излишне, конечно, выяснять психическое значение этой системы. Характеристика ее заключается в тесной связи ее с элементами сырого материала воспоминаний, иначе говоря, согласно более исчерпывающей теории, в модификациях сопротивления по отношению к этим элементам.

Включим сюда одно замечание общего характера, указывающее, быть может, на нечто важное. Система В, не способная сохранять изменения, то есть не обладающая памятью, дает нашему сознанию все многообразие чувственных восприятии. Напротив того, наши воспоминания, не исключая и самых глубоких, сами по себе бессознательны. Их можно довести до сознания; но не подлежит сомнению, что именно в бессознательном состоянии они проявляют все свое действие. То, что мы называем нашим характером, основывается на воспоминаниях о впечатлениях, как раз о тех, которые оказали на нас наиболее сильное действие, на впечатлениях нашей ранней молодости, обычно никогда не доходящих до сознания. Когда эти воспоминания доходят до сознания, они не обнаруживают никакого чувственного характера или во всяком случае очень ничтожный по сравнению с восприятиями. Если бы можно было доказать, что память и качество взаимно исключают друг друга для сознания в "Фи"-системах, то мы могли бы установить условия раздражения неврозов.

То, что мы говорили до сих пор о конструкции чувствующего конца психического аппарата, не имело отношения к сновидению и к выводимым из него психологическим данным. Для уяснения же характера другой части психического аппарата сновидение может послужить нам источником доказательств. Мы видели, что не можем объяснить образование сновидения без допущения наличия двух психических инстанций, из которых одна подвергает деятельность другой строгой критике, результатом чего и служит недопущение в сознание.

Критикующая инстанция, говорили мы, ближе соприкасается с сознанием, чем критикуемая. Она, точно ширма, стоит между последней и сознанием. Мы нашли, далее, основание отождествить критикующую инстанцию с тем, что направляет нашу бодрствующую жизнь и обусловливает нашу свободную, сознательную деятельность. Если мы эти инстанции заменим в духе нашей гипотезы системами, то благодаря только что упомянутому заключению критикующая система отодвинется к моторному концу. Занесем обе эти системы в нашу схему и выразим их наименованиями их отношение к сознанию.

Последнюю из систем на моторном конце мы называем предсознательной, чтобы указать на то, что процессы раздражения в ней без всякой дальнейшей задержки могут доходить до сознания, если удовлетворены помимо этого еще некоторые условия, например, достижение известной степени интенсивности, некоторое распределение той функции, которая именуется вниманием и т.п. Это одновременно и та система, в руках которой имеется ключ к произвольной моторности. Систему позади нее мы называем бессознательной, так как она не имеет другого доступа к сознанию, кроме как через посредство предсознательной; при этом прохождении ее процессу раздражения приходится претерпевать различного рода изменения.

К какой же из этих систем отнесем мы образование сновидений? Простоты ради отнесем ее к системе Бзс. В дальнейшем изложении мы увидим, правда, что это не совсем правильно, что образование сновидений вынуждено соприкасаться с мыслями, относящимися к системе предсознательного. Говоря о желании сновидения, мы увидим, однако, что движущая сила сновидения исходит из системы Бзс. Ввиду именно этого мы и берем исходным пунктом сновидения бессознательную систему. Это возбуждение сновидения, подобно всем другим раздражениям, обнаруживает стремление проникнуть в систему Прс., а оттуда проложить путь и в сознание.

Наблюдения показывают, что днем путь, ведущий из предсознательного в сознание, закрыт для мыслей, скрывающихся за сновидением, благодаря цензуре сопротивления. Ночью же они прокладывают себе путь к сознанию. Возникает, однако, вопрос, каким образом и вследствие какого их изменения? Если это происходило бы вследствие того, что ночью ослабевает сопротивление, которое находится на границе бессознательного и предсознательного, то мы получали бы сновидения в материале наших представлений, которые не носили бы интересующего нас галлюцинаторного характера.

Ослабление цензуры между системами Бзс. и Прс. могло бы объяснить, следовательно, образование лишь таких сновидений, как "автодидаскер", но отнюдь, например, не сновидение о горящем ребенке, которое мы поставили в начале этой главы, как отражающее основную проблему.

То, что происходит в галлюцинаторном сновидении, мы можем выразить только следующим образом. Раздражение протекает обратным путем. Вместо моторного конца аппарата оно устремляется к чувствующему и достигает наконец системы восприятии. Если направление, по которому протекает в бодрствующем состоянии психический процесс из бессознательного, мы назовем про-гредиентным, то характер сновидения мы должны будем назвать регредиентным.

Эта регрессия является, безусловно, одной из важнейших психологических особенностей процесса сновидения; но мы не должны все же забывать, что она свойственна не только сновидению. Намеренное воспоминание и другие частичные процессы нашего нормального мышления соответствуют обратному отодвиганию какого-либо сложного акта представлений к сырому материалу воспоминаний, лежащих в его основе. В бодрствующем состоянии, однако, это образное отодвигание никогда не идет дальше воспоминаний, оно не может вызвать галлюцинаторного оживления воспринятых образов. Почему же в сновидении дело обстоит иначе? Когда мы говорили о процессе сгущения в сновидении, мы не могли избегнуть предположения, что интенсивность отдельных представлений благодаря деятельности сновидения переносится с одного на другое. По всей вероятности, это изменение психического процесса и дает возможность занять систему В вплоть до полной чувственной живости в обратном направлении.

Я надеюсь, что мы далеки от того, чтобы заблуждаться относительно значения этих положений. Мы ограничились только тем, что дали наименование необъяснимому явлению. Мы говорили о регрессии, когда в сновидении представление превращается обратно в чувственный образ, из которого оно когда-то составилось. Но к чему наименование, когда оно ничего не разъясняет? Я полагаю, однако, что название "регрессия" оказывает нам пользу постольку, поскольку оно связывает известный нам факт со схемой душевного аппарата, имеющего определенное направление.

Эта схема разъясняет нам еще одну особенность образования сновидений. Если процесс сновидения рассматривать как регрессию внутри предположенного нами душевного аппарата, то становится понятным тот эмпирически установленный факт, что все соотношения мыслей исчезают при деятельности сновидения или же находят себе лишь неотчетливое, смутное выражение. Эти соотношения содержатся не в первых системах Р нашей схемы, а в последующих; при регрессии вплоть до воспринятых образов они утрачивают свое выражение. Связь мыслей, скрывающихся за сновидением, утрачивается при регрессии к сырому материалу.

Вследствие каких же изменений становится возможной регрессия, невозможная днем? Здесь идет речь, вероятно, об изменении распределения энергии в отдельных системах, благодаря которому они становятся более или менее доступными для прохождения возбуждения; но в любом таком аппарате тот же самый эффект мог бы быть достигнут не только одним рядом таких изменений. Тут тотчас же возникает, конечно, мысль о состоянии сна и тех изменениях, которые вызывает он на чувствующем конце аппарата. Днем совершается постоянное устремление из системы ^-восприятии к мотор-ности; ночью оно прекращается и не может ставить преград обратному течению раздражении. Это то самое "изолирование от внешнего мира", которое, по теории некоторых авторов, должно разъяснять психологический характер сновидения. Однако при объяснении регрессии сновидения приходится считаться с другими регрессиями, совершающимися при болезненных состояниях бодрствования. Эти формы разрушают выставленное нами положение. Несмотря на непрерывное чувствующее течение в прогредиентном направлении, регрессия имеет все-таки место.

Галлюцинации при истерии и паранойе, а также видения психически нормальных лиц соответствуют действительно регрессиям и представляют собой мысли, превратившиеся в образы; это превращение претерпевают лишь те мысли, которые находятся в тесной связи с подавленными и оставшимися бессознательными воспоминаниями. Например, один мой пациент, двенадцатилетний истерик, не может заснуть по вечерам: его пугают "зеленые лица с красными глазами". Источником этого явления служит подавленное, но в свое время сознательное воспоминание об одном мальчике, которого он четыре года назад часто встречал и который воплощал для него устрашающую картину недостатков, в том числе и онанизма, составляющего для него самого теперь причину постоянных угрызений совести. Мать говорила тогда, что у нехороших детей бывает зеленый цвет лица и красные глаза. Отсюда и кошмарное видение, имевшее, однако, лишь цель напомнить ему другое предсказание его матери, о том, что такие мальчики сходят с ума, не учатся в школе и рано умирают. Мой юный пациент осуществил часть этого пророчества: он остался на второй год в классе и боится, как показал анализ его нежелательных мыслей, осуществления и второй. Лечение, однако, спустя короткое время оказало свое действие: он перестал страдать бессонницей, перестал бояться и благополучно перешел в следующий класс.

Я могу отнести сюда же "разрешение" галлюцинации, о которой сообщила мне одна 40-летняя истеричка и которую она испытала, еще будучи здоровой. Однажды утром она раскрывает глаза и видит в комнате своего брата, который, как ей известно, находится в доме умалишенных. Рядом с ней в постели спит ее маленький сын. Чтобы ребенок не испугался и чтобы с ним не сделались судороги, если он увидит дядю, она прикрывает его одеялом, и в это мгновение видение исчезает. Эта галлюцинация является переработкой одного детского воспоминания пациентки, хотя и сознательного, но стоявшего в теснейшей связи со всем бессознательным материалом в ее душе. Ее нянька рассказывала ей, что ее рано умершая мать (она умерла, когда ей было всего полтора года) страдала эпилептическими или истерическими судорогами; последние появились у нее с тех пор, как ее брат (дядя моей пациентки) напугал ее, явившись в комнату в виде привидения с одеялом на голове. Галлюцинация содержит те же моменты, что и воспоминание: появление брата, одеяло, испуг и его последствия. Эти элементы соединены, однако, в иной форме и приписываются другим лицам. Очевидным мотивом галлюцинации, мыслью, которую она заменяет, была боязнь, что ее маленький сын, столь похожий на дядю, может разделить его участь.

Оба эти примера все же связаны до некоторой степени с состоянием сна и непригодны, быть может, для доказательства, для которого они мне нужны. Я сошлюсь поэтому на свой анализ паранойных галлюцинаций и на выводы в неопубликованном еще мною исследовании психологии психоневрозов 122, чтобы подчеркнуть то, что в этих случаях регредиентного превращения мыслей нельзя не учитывать влияния подавленного или оставшегося бессознательным воспоминания, по большей части относящегося к детству. Это воспоминание толкает стоящую с ним в связи мысль, не нашедшую, однако, своего выражения благодаря цензуре, к регрессии, как к той форме изображения, в котором психически оно само присутствует. "Дальнейшие замечания о невропсихозах" "Neurologisches Zentralblalt", 1896, № 10.

В качестве вывода из своего изучения истерии я могу привести то, что детские эпизоды (будь то воспоминания или фантазии) в том случае, если удается довести их до сознания, предстают в форме галлюцинаций и лишь после сообщения утрачивают этот свой характер. Известно также, что даже у лиц с плохой памятью воспоминания раннего детства до поздних лет сохраняют характер чувственной живости и отчетливости.

Если принять во внимание, какую роль в мыслях, скрывающихся за сновидением, играют переживания детства или основывающиеся на них фантазии, как часто всплывают отрывки их в содержании сновидения и как часто даже желания выводятся из них, то нельзя и относительно сновидения отрицать возможности того, что превращение мыслей в зрительные образы является результатом "притяжения", которое изображенное в зрительной форме и стремящееся к повторному оживлению воспоминание оказывает на домогающиеся изображения и изолированные от сознания мысли. Согласно этому воззрению сновидение можно определить как измененное, благодаря перенесению на новый материал, возмещение эпизода детства. Последний не может быть возобновлен, ему приходится довольствоваться лишь воспроизведением его в форме сновидения.

Указание на значение эпизодов детства (или их повторений в фантазиях) в качестве своего рода образцов для содержания сновидения делает излишним одно из допущений Шернера и его сторонников относительно внутренних источников раздражения. Шернер предполагает наличие "зрительного раздражения", внутреннего раздражения органа зрения, когда сновидения обнаруживают особую живость их зрительных элементов или же особое обилие таковых. Нам не нужно вовсе восставать против такого рода допущения, и мы можем удовольствоваться утверждением того, что такое состояние возбуждения относится лишь к психической системе восприятии органа зрения; однако мы скажем все же, что это состояние возбуждения вызывается воспоминанием и представляет собою воскрешение зрительного раздражения, в свое время в достаточной мере ярко выраженного. У меня нет сейчас под рукой ни одного своего примера такого воздействия детского воспоминания; мои сновидения вообще менее богаты чувственными элементами, чем то кажется мне относительно сновидений других лиц; но на примере наиболее красивого и отчетливого из сновидений последних лет я все же сумею с легкостью свести галлюцинаторную отчетливость содержания сновидения к чувственному характеру свежих и недавних впечатлений. Выше я сообщил одно сновидение, отдельные элементы которого - темно-голубой цвет воды, синеватый дым из труб пароходов и яркие краски окрестных строений - произвели на меня глубокое впечатление. Это сновидение скорее всякого другого должно было быть сведено к зрительным раздражениям. Что же повергло, однако, мой орган зрения в такое состояние раздражения? Одно недавнее впечатление, соединившееся с целым рядом прежних. Яркие краски, которые я видел в сновидении, относились к кирпичикам, из которых мои дети накануне сновидения построили большое здание и позвали меня полюбоваться. Сюда же присоединяются и красочные впечатления от последнего путешествия по Италии. Красочность сновидения лишь воспроизводит красоты, сохранившиеся в воспоминании.

Резюмируем то, что мы узнали относительно способности сновидения превращать представления в чувственные образы. Мы не разъяснили, правда, этой особенности деятельности сновидения и не подвели ее под какой-либо общеизвестный закон психологии, а лишь нашли в ней указание на какие-то неизвестные нам факты и дали ей наименование "регредиентного" характера. Мы полагали, что эта регрессия всюду, где она только ни проявляется, представляет собою результат сопротивления, противодействующего как проникновению мысли нормальным путем в сознание, так и одновременному "притяжению", которое оказывают на него резко выраженные воспоминания. В сновидении на помощь регрессии пришло бы, быть может, устранение прогредиентного течения из органов чувств; это вспомогательное средство при других формах регрессий благодаря усилению других регрессивных мотивов должно быть уравновешено. Не забудем упомянуть и о том, что в таких патологических случаях регрессии, как в сновидении, процесс перенесения энергии должен быть иной, чем при регрессии нормальной душевной жизни, так как благодаря ему становится возможной полное галлюцинаторное замещение систем восприятии. То, что при анализе деятельности сновидений мы охарактеризовали как "отношение к изобразительности", следует отнести к подбору зрительно припоминаемых эпизодов, затронутых мыслями, скрывающимися за сновидением.

Эта первая часть нашего психологического исследования сновидения нас мало удовлетворяет. Мы можем утешиться тем, что нам волей-неволей приходится бродить ощупью в потемках. Если мы не совсем впали в заблуждение, то теперь мы с другой точки зрения коснемся того же вопроса в надежде, что на сей раз мы сумеем лучше в нем разобраться.

в) Осуществление желаний. Вышеупомянутое сновидение о горящем ребенке дает нам повод разобраться в трудностях, на которые наталкивается учение об осуществлении желаний. Вначале нас, наверное, всех немало удивило, что сновидение есть не что иное, как осуществление желания, и не только ввиду того противоречия, которое воплощают собой в данном случае сновидения о страхе. Убедившись из первого же анализа, что позади сновидения скрывается известный смысл и некоторая психическая ценность, мы отнюдь не ожидали такого одностороннего определения этого смысла. По вполне правильному, но слишком лаконичному опреде-лению Аристотеля, сновидение - это мышление, продолженное в состоянии сна. Но если наше мышление создает и днем столь разнообразные психические акты, суждения, умозаключения, опровержения, предположения, намерения и т.п., то что же вынуждает его ночью ограничиваться созданием этих только желаний. Разве нет целого ряда сновидений, которые используют совершенно другой психический акт, например, озабоченность, и разве вышеописанное, чрезвычайно прозрачное сновидение о ребенке не носит именно такого характера? Свет, падающий к нему на лицо в состоянии сна, заставляет его сделать вывод, что упала свеча и что тело покойника могло загореться; этот вывод он превращает в сновидение, облекает его в форму данной ситуации и настоящего времени. Какую же роль играет тут осуществление желания и как можно тут не заметить преобладающего влияния мысли, продолженной здесь из бодрствующего состояния или вызванной новым чувственным впечатлением?

Все это совершенно правильно, и мы должны сейчас коснуться более подробно роли осуществления желания в сновидении и значения бодрствующей мысли, продолженной в сновидении.

Как раз осуществление желания и побудило нас разделить сновидения на две группы. Мы видели, что одни сновидения оказывались вполне очевидным осуществлением желания, и что другие всеми средствами старались скрыть наличие этого элемента. В последних мы заметили следы деятельности цензуры. Сновидения, содержащие явные неискаженные желания, встречаются преимущественно у детей; короткие аналогичные сновидения наблюдаются, по-видимому, и у взрослых.

Мы можем задаться вопросом, откуда всякий раз проистекает желание, осуществляющееся в сновидении? Однако к какому противоречию или к какому разнообразию относим мы это "откуда"? Я полагаю, что только к противоречию между ставшей сознательной дневной жизнью и между оставшейся бессознательной психической деятельностью, могущей обнаружиться лишь ночью. Тем самым я усматриваю три возможности происхождения желания. Оно может: 1) пробудиться днем и вследствие внешних обстоятельств не найти себе удовлетворения; в этом случае ночью проявляется признанное и неосуществленное желание; 2) оно может возникнуть днем, но претерпеть устранение; перед нами тогда неосуществленное, но подавленное желание; или же 3) оно может не иметь отношения к бодрствующей жизни и относиться к тем же желаниям, которые лишь ночью пробуждаются в нас из подавленного состояния. Возвращаясь к нашей схеме психического аппарата, мы можем отнести желание первого рода к системе Прс. Относительно желания второго рода мы предполагаем, что оно из системы Прс. отодвинуто в систему Бзс. и там зафиксировано. Что касается, наконец, желания третьего рода, то мы полагаем, что оно вообще не способно выйти за пределы системы Бзс. Спросим же себя, обладают ли желания, проистекающие из этих различных источников, одинаковой ценностью для сновидения и одинаковой способностью вызвать таковое?

Обзор сновидений, имеющихся в нашем распоряжении для ответа на наш вопрос, побуждает нас, прежде всего, добавить в качестве четвертого источника еще и интенсивные желания, проявляющиеся ночью (например, жажду, половую потребность). Тем самым мы убеждаемся в том, что происхождение желания отнюдь не меняет его способности вызывать сновидение. Я напомню хотя бы сновидение девочки, содержащее в себе продолжение прерванной днем морской поездки, и другие детские сновидения; они разъясняются неосуществленным, но неподавленным дневным желанием. Примеров того, что подавленное днем желание находит себе выражение в сновидении, можно привести великое множество; наипростейшее сновидение такого рода я приведу сейчас здесь. Одной довольно остроумной даме, близкая подруга которой обручилась, приходится то и дело отвечать на вопросы знакомых, знает ли она жениха и как он ей нравится; она всем его очень хвалит, и ей приходится думать, потому что на самом деле у нее все время вертится фраза: "Таких, как он, десять на дюжину". Ночью ей снится, что ей задают тот же вопрос и она отвечает на него стереотипной коммерческой фразой: "При повторных заказах достаточно указать номер". То, наконец, что во всех сновидениях, претерпевающих искажение, желание проистекает из бессознательного и не доводится до бодрствующего сознания, - это мы неоднократно замечали при анализах. Таким образом, все желания имеют, по-видимому, одинаковую ценность и одинаковую силу для образования сновидений.

Я лишен здесь возможности доказать, что в действительности дело обстоит иначе; однако, я склонен предполагать более строгую обусловленность желания в сновидении. Детские сновидения не оставляют ни малейшего сомнения в том, что желание, не осуществленное днем, может стать возбудителем сновидения. Но не следует забывать, что это желание ребенка, желание, которому свойственна специфическая сила детства. Но я сомневаюсь, достаточно ли у взрослого наличия неосуществленного желания для создания сновидения. Мне кажется, наоборот, что благодаря прогрессирующему доминированию мышления над нашей инстинктивной жизнью, мы все больше и больше отказываемся от образования или фиксации таких интенсивных желаний, какие знакомы ребенку, считая это делом совершенно бесцельным. При этом могут обнаружиться, конечно, индивидуальные различия: один будет сохранять детский тип душевных процессов дольше, чем другой; аналогичные различия существуют и относительно ослабления первоначально отчетливых зрительных представлений. Но в общем я полагаю, что у взрослого не осуществленного днем желания недостаточно для образования сновидения. Я охотно допускаю, что проистекающее из сознательной сферы желание может дать толчок к образованию сновидения. Но и только; сновидение не образовалось бы вовсе, если бы предсознательное желание не получило подкрепление из другой сферы.

Эта сфера - сфера бессознательного. Я предполагаю, что сознательное желание лишь в том случае становится "возбудителем сновидения, когда ему удается пробудить равнозначащее бессознательное и найти себе в нем поддержку и подкрепление. Эти бессознательные желания представляются мне, согласно данным из психоанализа неврозов, всегда интенсивными, всегда готовыми найти себе выражение, когда им только представляется случай объединиться с сознательным желанием и на его незначительную интенсивность перенести свою повышенную. Они разделяют этот характер неразрушимости со всеми другими, действительно бессознательно, то есть относящимися исключительно к системе Бзс. душевными актами. Последние представляют собою раз и навсегда проложенные пути, никогда не преграждаемые и всякий раз способствующие передаче процесса раздражения, как только бессознательное раздражение их занимает. Приведем небольшое сравнение: они подлежат только такому же уничтожению, как тени в подземном мире Одиссея, которые пробуждаются к новой жизни всякий раз, как напьются крови. Явления и процессы, зависящие от предсознательной системы, подвергаются разрушению совсем в другом смысле. На этом различии и покоится психотерапия неврозов. Нам кажется тогда, будто лишь сознательное желание реализовалось в сновидении, и, однако, мелкая деталь формы этого сновидения послужит нам указанием, как найти следы могущественного помощника из сферы бессознательного. Эти всегда активные, так сказать, бессмертные желания нашей бессознательной сферы, напоминающие мифических титанов, на которых с незапамятных времен тяготеют тяжелые горные массивы, нагроможденные на них когда-то богами и потрясаемые до сих пор еще движениями их мускулов, эти пребывающие в оттеснении желания проистекают сами, однако, из детства, как то показывает психологическое изучение неврозов. Ввиду этого мне хотелось бы устранить вышесказанное утверждение, будто происхождение желания не играет никакой роли, и заменить его следующим: желание, изображаемое в сновидении, должно относиться к детству. У взрослого оно проистекает из системы Бзс.; у ребенка же, где нет еще разделения и цензуры между Прс. и Бзс., или там, где оно еще лишь образуется, это - неосуществленное и неоттесненное желание бодрствующей жизни. И знаю прекрасно, что это воззрение доказать вообще очень трудно; я утверждаю, однако, что оно очень часто поддается доказательству и, наоборот, именно о него разбиваются все возражения.

Желания, проистекающие из сознательной бодрствующей жизни, я отодвигаю, таким образом, на задний план в их значении для образования сновидений. Я приписываю им лишь ту же роль, что, например, и материалу ощущений во время сна. Я не сойду с пути, предписанного мне этим утверждением, если подвергну сейчас рассмотрению другие психические моменты, остающиеся от бодрствующей жизни и не носящие характера желаний. Нам может удаться временно устранить интенсивность нашего бодрствующего мышления, если мы решим заснуть. Кто способен на это, у того хороший сон; Наполеон был, говорят, в этом отношении образцом. Но далеко не всегда нам это вполне удастся. Невыясненные вопросы, мучительные заботы и власть впечатлений заставляют мышление продолжать его работу и во время сна и поддерживать душевные процессы в той системе, которую мы назвали предсознательной. Если мы захотим классифицировать эти продолжающие оказывать свое действие и во сне моменты мышления, то мы можем различить тут следующие группы: 1. то, что днем, благодаря случайной задержке, не было доведено до конца; 2. все незаконченное и неразрешенное благодаря утомлению нашей мыслительной способности; 3. все оттесненное и подавленное днем. К этому присоединяется еще четвертая группа - то, что благодаря работе предсознательного, находит себе отклик в нашем Бзс.; и, наконец, пятая группа - индифферентные и потому оставшиеся незаконченными дневные впечатления.

Значение психических интенсивностей, переносимых в состояние сна этими остатками дневной жизни, особенно же из группы "неразрешенного", не следует преуменьшать. Эти раздражения стараются найти себе выражение несомненно и ночью: с тем же основанием имеем мы право предположить, что состояние сна делает невозможным обычное продолжение процесса раздражения в предсознательном и его завершение в сознании. Поскольку мы нормальным путем сознаем наши мыслительные процессы, постольку мы и не спим. Какое изменение производит состояние сна в системе Прс., я указать не могу; не подлежит, однако, сомнению, что психологическую характеристику сна следует искать именно в изменениях содержания этой системы, которая властвует также и над доступом к парализуемой во сне моторности. В противовес этому я не знаю ни одного фактора из психологии сновидения, который навел бы нас на мысль, что сон не только вторично производит изменение системы Бзс. Ночному раздражению системы Прс. не остается другого пути кроме того, по которому направляются желания из Бзс.; ему приходится искать поддержки в Бзс., и устремиться по обходным путям бессознательных раздражений. В каком отношении стоят, однако, предсознательные дневные остатки к сновидению? Нет сомнения, что они в изобилии проникают в сновидение и пользуются содержанием последнего для того, чтобы и ночью дойти до сознания; они доминируют иногда даже в содержании сновидения и вынуждают его продолжить дневную деятельность. Несомненно также, что дневные остатки могут носить любой характер, не только характер желаний; в высшей степени интересно, однако, и чрезвычайно важно для теории осуществления желаний установить, какому условию должны они соответствовать, чтобы найти доступ в сновидение.

Возьмем один из вышеразобранных нами примеров, например, сновидение, в котором я видел коллегу Отто с признаками базедовой болезни. Накануне днем меня не оставляло все время опасение, связанное со здоровьем Отто; это опасение меня сильно удручало, как все, касающееся этого близкого мне человека. Я полагаю, что оно последовало за мною и в состояние сна. По всей вероятности, мне хотелось узнать, что с ним. Ночью эта забота нашла себе выражение в сновидении, содержание которого, во-первых, бессмысленно, во-вторых же, не содержит никакого осуществления желания. Я начал, однако, допытываться, откуда проистекает столь странное выражение дневной заботы; анализ указал мне на искомую связь: я попросту отождествил его с бароном Л., а себя самого с профессором Р. Почему я избрал именно эту замену дневным мыслям, этому есть лишь одно объяснение. К идентификации с профессором Р. я, должно быть, был всегда готов в системе Бзс., так как благодаря этой идентификации осуществлялось одно из неумирающих детских желаний - мания величия. Нехорошие мысли по отношению к коллеге, которые, несомненно, были бы отвергнуты днем, воспользовались случаем, чтобы найти себе выражение123; дневная забота выразилась, однако, тоже в сновидении. Дневная мысль, бывшая сама по себе вовсе не желанием, а, наоборот, опасением, должна была каким-либо путем соединиться с детским, теперь, однако, бессознательным и подавленным желанием, которое и дало ей возможность "возникнуть" для сознания, хотя, правда, и в значительно искаженной форме. Чем более доминировала эта забота, тем искусственнее могло быть соединение; между содержанием желания и содержанием опасения не должна была вовсе быть связь; мы видим, что в нашем примере ее действительно нет.