Один лист

Лист поссорился со своими соседями. Ни с кем конкретно – а так, со всеми сразу. Листья – народ молчаливый, послушный и одинаковый, так что о чем там шла речь – неизвестно, но только собратья отвели от него жилку, по которой поступала вода, и вскоре лист сорвался и полетел, решив: «Вот и отлично». Летел он недолго, упал на кучу сухих и незнакомых листьев, притих. Стал осматриваться.

Вскоре на место, где лежали листья, пришло много людей, они расставили стулья, столы, а на наш лист даже пришлось основание кафедры. На стулья расселись люди, за кафедрой встал кто-то главный и стал читать лекцию о том, что листьев не бывает. Лист от гнева аж задохнулся. Он стал орать: «Как не бывает?», но, понятно, ни докладчик, ни слушатели его не слышали. Остальные листья казались мертвыми.

Потом стулья и кафедру унесли, люди ушли, и лист успокоился. Но скоро пришли другие люди, они стали сгребать листья граблями в кучи и поджигать. Лист был не против, но он всё время проходил между зубцами граблей. И когда костры отгорели, он остался один – или почти один.

Тогда его подхватил ветер и понес всё выше и выше, и вдаль; лист засыпал и просыпался, а ветер всё нес и нес его, и лист почти ничего не понимал в узорах низа и верха, да он их и не различал. И в конце концов он оказался на земле, где вокруг не было ни дерева, ни куста. Это была пустыня. Лист, обессиленный, скользнул в какую-то трещинку и остался лежать там.

Он лежал в пустыне долго, и краски ее его волновали, он старался выглянуть и посмотреть подальше.

Может быть, поэтому в конце концов на нем набухла почка. Чтобы уравновесить и сохранить ее, вниз из листа вытянулись два корешка и вгрызлись в землю.

И так из листа выросло дерево, и он сам стал гонять свои соки. Вернее, дерево само стало гонять их – потому что оно не знало, кто находится в его основе. Пока не выросло. И тогда по его стволу, по всем веткам вдруг раздалось: «Вспомните деда!» – и все листья послушно сорвались и полетели.

___ ___

_________

_________

_________

_________

___ ___

В этом сюжете речь идет о ком-то или чем-то величественном и сильном, застрявшем на былом величии, в то время как окружающая жизнь пошла дальше, и его роль уже давно не соответствует времени. Это осень патриарха, это престарелый Казанова на службе библиотекарем в немецком замке. Это гордый дух, привыкший к своему величию и «застрявший на нем». Это герой, который не сошел со сцены вовремя и не изменился.

Когда я гляжу на летящие листья,

Слетающие на булыжный торец,

Сметаемые – как художника кистью,

Картину кончающего наконец,

Я думаю (уж никому не по нраву

Ни стан мой, ни весь мой задумчивый вид),

Что явственно желтый, решительно ржавый

Один такой лист на вершине – забыт.

(Марина Цветаева, 1936 год, одно из последних стихотворений)

***

Если посмотреть на гексаграмму, мы увидим верхнюю и нижнюю слабые черты при всех остальных сильных. Это может означать нечто явственно мощное, но потерявшее силу на своих «концах», там, где оно соприкасается с внешним миром. Тогда теряется и способность к взаимопониманию, как у листа из нашей сказки. Весьма вероятно, что этот лист был умным, талантливым и ярким. Но, не взаимодействуя с другими, он начинает «вариться в собственном соку». Что и отражено в сказке – собратья отводят от него жилку, по которой текут древесные соки. И потеряв связь с подобными себе, он продолжает терять связи дальше – и с родным деревом, и с людьми, которые его не слышат и говорят друг с другом, что таких как он, не бывает. Сама смерть (в сказке – костер), великий очиститель, забирая соплеменников и современников, как будто забывает о нем – будто бы и с ней у листа не получается «зацепиться», «связаться». В результате он оказывается в пустыне – в пустыне одиночества, в том числе.

В этой ситуации мало благоприятного, и в самом начальном комментарии И Цзин говорит: «благоприятно иметь куда выступить» – то есть хорошо бы отсюда уйти, потому что «стропила прогибаются» и дом не имеет счастливого будущего. (А прогибающиеся стропила – центральный образ И Цзин в комментариях к этой гексаграмме – как раз и есть бревна, хранящие свою прочность внутри, но прогнившие с концов).

***

Есть еще такая сказка про актера, который в своем театре прекрасно играл медведика, но театр развалился или сгорел, и вот он ходит по другим театрам и предлагается на роль медведика. Вот он приходит в детский театр, где, скажем, ставят «Золушку». Он предлагает сыграть там медведика. Ему отвечают, что такой роли в спектакле нет, есть король, министры, даже тыквы и прочая, но медведика нет. «Ну и ладно», – вздыхает он и обижается. И уходит, бредет дальше.

Карл Юнг немало писал про психологическую инфляцию – состояние, вызванное тем, что человек отождествляет себя со своей социальной маской. Когда эта маска добивается успеха в социуме, человек попадает в очень трудную психологическую ситуацию – все его потенции и радости заключены во внешней, игровой по существу и во многом ложной маске, а внутри накапливается пустота и всякие некрасивости. Если силы продолжают вливаться в «маску», инфляция неизбежна, потому что маска отрывается от владельца, а сама по себе она безжизненна.

***

Но было бы несправедливо не видеть в ситуации «Переразвития великого» волнующей красоты и огромного потенциала, пусть даже он и вряд ли будет использован так, как хотелось бы его владельцу. Комментарий И Цзин: «На иссохшем тополе вырастают почки. Старый человек получает девушку в жены». Удивительно, как это похоже на пьесу «Феникс» той же Марины Цветаевой о престарелом Казанове, в которого влюбляется юная Франциска, еще девочка, ребенок. Кончается век семнадцатый, кончается век Казановы, но в нем и в его возлюбленной пылают страсти не меньшей глубины, чем полвека назад.

Так на психотерапевтической группе подчас самые интересные вещи происходят в пять-десять минут после того, как время группы истекло.