Глава сорок вторая

Я замёрзла, ещё не дойдя до джипа. Вести должен был Грэхем, а я не соглашалась ехать без страховочного ремня, так что мы нашли компромисс. Я поеду на заднем сиденье в одеяле, а Реквием постарается меня к себе прижать потеснее, насколько это возможно при пристёгнутом ремне. Это гораздо легче сказать, чем сделать.

Он начал с того, что обнял меня рукой за плечи, как можно теснее прижавшись ко мне сбоку. Одеяло мы расстелили поверх нас. Он был тёплым, тёплым от той крови, что у меня взял, но это не был жар вервольфа, и сидеть бок о бок — совсем не так тепло, как сидеть у кого-то на коленях. Когда мы выехали с кладбища, меня уже трясло. Ещё миля по Гравуа — и меня начали колотить судороги.

Реквием нашёл под одеялом мою руку:

— У тебя руки холодные на ощупь.

— Ага, — сказала я.

Он обнял меня теснее, и одеяло сползло. Реквием поймал его, попытался расстелить снова.

— Позволь мне тебя отстегнуть. Взять на руки, как держал Грэхем.

— Если… — попыталась я произнести сквозь стучащие зубы, — если мы попадём в аварию, я могу погибнуть.

— Верно, что ты не вампир, и можешь не пережить автомобильной аварии, но верно и то, что вампир, слишком долго лишённый питания, умереть не может. Он может высохнуть, как виноградина на лозе, но снова станет сочным, зрелым и живым, отведав крови. Боюсь, что это не твой случай.

Зубы у меня выбивали дробь, будто я сидела на снегу, а не в машине с включённым до упора отоплением и в объятиях тёплого мужчины. От холода начинали болеть мышцы.

— Позволь мне хотя бы побольше накрыть тебя своим телом. Я знаю, что эта поза покажется тебе лишённой достоинства, но умоляю, позволь мне эту вольность.

Я сказала бы «нет», но зубы так стучали, что я боялась, как бы они не раскололись. Он принял молчание за согласие и сполз на пол, залез головой под одеяло и уткнулся ею мне в живот, обхватив меня руками.

Я хотела ему сказать, чтобы убрался, но непроизвольные движения мышц прекратились, и зубы перестали изображать кастаньеты. Он был прав, так теплее. Не намного, но, быть может, достаточно. Мне по-прежнему было холодно, да так, будто я по самую задницу в снегу, и сверху ещё падает и падает. Я раньше думала, что замёрзнуть насмерть — самая лёгкая смерть. Просто засыпаешь. Но легко не было, и спать не хотелось ни чуточки. Немного страшно, да, но спать не хочется.

Хотелось тепла. Хотелось жара. Чего-нибудь потеплее.

Из-под одеяла послышался голос Реквиема — весь его торс полностью ушёл в серые складки.

— Дрожь слабеет.

— Я заметила, — сказала я, и было приятно, что можно говорить, не рискуя прикусить язык.

Он ткнулся в меня лицом — странный кошачий жест. Об меня достаточно часто трутся леопарды-оборотни, и я знаю, о чем говорю.

— Я сделаю все, что требуется моей леди.

— Это что должно значить?

Мне уже стало настолько лучше, что и подозрительность проснулась.

Он засмеялся и прижался телом к моим ногам настолько сильно, что у меня слегка разъехались колени. Тело его накрывало мне ноги, но это движение было похоже на начало чего-то. Для большинства мужчин трудно удержаться мыслями выше пояса, когда они касаются того, что ниже пояса, как бы невинно ни было прикосновение. Он — вампир, но все равно мужчина. И я не ставлю ему в вину, что он об этом думает, пока он ограничивается мыслями.

— Мне уже лучше. Вряд ли нужны такие героические меры.

— Твоя интонация, напряжение во всем теле, — произнёс он из-под одеяла, — настолько насторожённые, будто ты думаешь, что я тебя собираюсь насиловать.

— Скажем так: я не слишком доверчива.

Хотя я чувствовала себя несколько глупо, разговаривая с выпуклостью под одеялом, когда эта выпуклость обернута вокруг моего тела. В этой ситуации мне не хватало достоинства.

Он прислонился головой к моему боку, потому что был слишком высок, чтобы положить её мне на колени, когда его тело накрывало мне ноги. Руки его обернулись у меня вокруг спины, просунулись между мною и спинкой сиденья. Для меня это было слишком интимно, и давным-давно, когда ardeur был ещё голоден, такое слишком-личное-и-близкое пробудило бы его, но сейчас не случилось ничего. Я ощущала только тепло и его движения, и ещё — неловкость от такой близости почти незнакомого мужчины. Но я могла думать. Чувствовала себя дерьмово, но такая близость не будила ardeur. Сегодня я питалась от этого вампира, и даже эта мысль не пробилась сквозь холод. Будь мне сейчас получше, я бы обрадовалась. Ardeur более не владел мной. Он не мог больше заставить меня делать такое, что меня до невозможности смущает. Да, пусть я все равно должна его кормить, но теперь на своих условиях. Или почти на своих.

И я сидела в компании красавца-мужчины, обернувшегося вокруг моего тела, и улыбалась. Даже несмотря на холод и пустоту внутри, я радовалась. По-прежнему вполне рада была променять тот всепоглощающий жар на этот ждущий холод. Потому что я ощущала теперь это ожидание. Ardeur никуда не делся. Он как огонь, догоревший до холодной золы, но в угасающих дровах ещё живой. Его лишь как следует раскочегарить, и пламя будет то ещё.

От одной этой мысли он ожил, стрельнул язычком пламени. Я его загасила. Придавила. Нет ещё. Пока нет.

Реквием приподнял голову, задев макушкой мои груди, но через кожаную куртку прикосновение не очень ощущалось. Куртка была достаточно объёмная, чтобы у Реквиема это вышло случайно, хотя мне не очень верилось. Если Реквием хоть чуть-чуть похож на Жан-Клода и Ашера, то он отлично знает, где его тело находится и что делает. Но я не стала цепляться. Теперь я уже не такая лёгкая добыча для ardeur'а. Вот так-то!

Я ощутила Дамиана. Хотелось бы сказать, что я его услышала или увидела, но это было бы неправдой — я его ощутила. Он сидел, прислонившись к стене, и был холодным, очень холодным. Куда холоднее, чем я за все это время.

— Дамиан, Дамиан! — позвала я. — Что случилось?

Ответа я не услышала, но ощутила его тело, этот мучительный холод в самой середине его. Что с ним такое?

— Дамиан, Дамиан, что с тобой?

— Ты сказала — «Дамиан»? — спросил Реквием.

— Да, ему плохо. Он холодный, такой холодный, что свалился под стенку. Кто-то около него есть, но кто — я не вижу. Он очень, очень холодный.

Реквием подался вверх, высунул из-под одеяла голову и посмотрел мне в глаза.

— Анита, теперь его мастер — ты, это ты даёшь ему жизнь. Твоя энергия делает его живым.

— А, черт!

— Вот именно. Ты можешь не ответить, когда к тебе взывает ardeur, но ты холодна на ощупь, и это твоё тепло согревает Дамиана, причём в гораздо более широком смысле, чем отдача крови.

Я закрыла глаза и прислонилась головой к сиденью:

— Черт, черт, черт!

— Ты позволишь ему умереть ради своей стыдливости?

Я открыла глаза:

— Вопрос прозвучал бы куда благороднее, если бы не ты стоял сейчас передо мной на коленях.

Он склонил голову набок, какое-то любопытное выражение появилось у него на лице. Такое, будто он хотел бы что-то сказать, но потом он мотнул головой, передумав, и я могу ручаться, что вышедшие из его рта слова не были теми, что первыми пришли ему на ум.

— Ты умеешь питать ardeur без сношения и без отдачи крови?

— Да.

— Тогда позволь мне предложить себя в качестве закуски, чтобы продержаться, пока ты доберёшься до клуба и до своего pomme de sang.

— Уточни слово «закуска», — попросила я.

Дамиан у меня в голове вопил, я смутно увидела его глазами блондинку, склонившуюся над ним. Элинор, одна из новых вампиров. Она что-то говорила, но он уже ничего не слышал — только беззвучно шевелились накрашенные губы.

Я схватила Реквиема за ворот рубашки.

— Ладно, времени нет. Дамиану нужно… нужно согреться.

— Тогда позволь мне поделиться с тобой своим теплом, — шепнул Реквием, склоняясь ко мне.

Как часто стало случаться, у меня не было сейчас времени объяснять или подробно инструктировать. Он просто сообразил, что нужно, и стал действовать.

Губы его коснулись моих, и поцелуй был нежен, без всякий вольностей — язык его скромно оставался у него во рту. Конечно, ardeur от такой скромности не пробудился.

Он отодвинулся, посмотрел мне в лицо.

— Ты все ещё холодна во всех смыслах.

Я кивнула. На другом конце метафизической связи Дамиан молил о помощи. Он умирал — не так, как умирает человек, но как на глазах умирает пламя от недостатка кислорода. Будто какую-то невидимую искру задувало в нем. Этой искрой был он, и я не знала, как ему помочь.

И я посмотрела на стоящего передо мной мужчину. Он был достаточно красив, но ardeur не давал жара, и этот мужчина оставался для меня чужим, а к чужим я не вожделею. Меня нужно соблазнять не цветом глаз, не безупречностью лица, но улыбкой, которая становится мне дорога, разговором таким родным, чтобы он стал для меня музыкой. Хорошее знакомство не рождает во мне пренебрежения, а создаёт ощущение безопасности, а без него во мне не просыпается желание — по крайней мере, на уровне сознания, а именно этот уровень был мне сейчас нужен. Я наконец нашла замок для своего подсознания, и он означал, что мне следует пробудить ardeur намеренно — не просто убраться у него с дороги или перестать ему сопротивляться, но выманить его к жизни. Опять-таки, я не представляла себе, что значит — контролировать силу до такой степени. Кажется, я всю жизнь прожила, не понимая, какую я в себе устраиваю неразбериху, а понимала это всегда слишком поздно.

Я схватила Реквиема за локти, впилась ногтями.

— Дамиан умирает, а я не знаю, как его спасти.

— Просто вызови ardeur и утоляй его.

— Я не знаю, как его вызвать, когда он сам не рвётся наружу. Вот черт!

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, как вызвать в себе вожделение ко мне?

— Ничего личного, я просто тебя не знаю.

— Ничего нет постыдного в том, что ты не предаёшься случайным желаниям.

— Дамиан умирает, — шепнула я, потому что чувствовала это. Я чувствовала, как он от меня уходит. Он пытался не утащить меня с собой в могилу, и потому закрывался изо всех сил.

— Я могу возбудить в тебе желание, Анита. Это не ardeur, это один из моих талантов.

Будь у меня время, я бы спросила, в чем тут разница, но времени не было.

— Давай, помоги мне. Не дай мне убить Дамиана вот так.

— Опусти щиты, иначе я не смогу тебя зачаровать.

Он тёплой ладонью взял меня за щеку.

Дамиан у меня в голове был как холодный ветер. Я сбросила щиты, и две вещи произошли одновременно. Сила Реквиема ударила в меня. Как будто она всю ночь ко мне стучалась, а я просто не слышала. Он не мог пробиться сквозь мои щиты, верно, но без них… без них я вдруг взмокла, промочила те жалкие полосочки, что заменяли мне бельё. У меня перехватило дыхание, я беспомощно смотрела на него, с телом уже влажным и готовым его принять. Это не было вожделение, а будто часы хорошей любовной подготовки спрессовали в секунды. А второе — моя особая сила включилась. Как будто мощь Реквиема дополнила ardeur, как замок и ключ, а может, это вся линия Бёлль такая, но мы могли бы вызвать друг у друга оргазм.

Как бы там ни было, по какой уж там причине, но ardeur заревел, пробуждаясь, и я почувствовала, как он налетел на Реквиема — точно так, как сила Реквиема налетела на меня. Глаза его утонули в ярком синем пламени, будто газовые фонари зажглись в черепе. Губы наши встретились, на этот раз уже не бережно, и поцелуй был как пожирание. Будто мы пытались душу высосать друг из друга в этом поцелуе. От этого ощущения вспомнилось, что показывала мне Дракон, что она пыталась заставить меня сделать, но мысль мелькнула и ушла. Не за душой мы сейчас гонялись.

Я пила его тепло и отправляла его к Дамиану. В голове я услышала, как он сказал: «Анита», — но он ещё был холодным, лежал у кого-то на руках.

Джип занесло на повороте, и машина остановилась. Грэхем заорал с переднего сиденья:

— Какого хрена вы там делаете? У меня по всей шкуре мурашки ползут!

Моя рука легла на ремень безопасности, опередив Реквиема. Ремень отщелкнулся, и вампир завалил меня на сиденье, навалившись сверху. Внезапно я ощутила, что кожаные штаны у него крепко зашнурованы спереди, и эти шнурки стали об меня тереться. Я рванула с себя стринги и голая прижалась к его кожаным штанам.

Он застыл на миг, будто опасаясь мне повредить, но я притянула его, заставила рухнуть на себя. Его глаза синими озёрами огня глядели на меня сверху, и то, что он увидел, заставило его принять решение, потому что он схватил мои оголённые бедра двумя руками и изогнул так, что его кожаный доспех стал тереться точно о самое чувствительное место.

От этого ощущения спина у меня выгнулась дугой, голова запрокинулась. Я охватила его ногами за пояс, прижалась ещё крепче, вдавливая в себя эту странно-шероховатую гладкость.

Далёкая искра разгоралась ярче. Я вливала в Дамиана энергию, вливала жар, и знала, что он уже пробудился. Знала, что он смотрит на мир глазами, горящими зелёным огнём.

Тихо-тихо прозвучал у меня в голове его голос:

— Что ты делаешь, Анита?

— Жру.

Реквием сделал какое-то движение бёдрами, и я снова оказалась у себя в голове, в собственной коже. Я знала, что продолжаю отправлять энергию Дамиану, кусочками наслаждения, но снова видела перед собой Реквиема. Его ладони, его руки оплели мне талию, пах прижимался ко мне, кожаное плетение скользило вверх-вниз по моему телу. Он вертел бёдрами, тёрся туда-сюда у меня между ног. И за кожаной преградой я ощущала его, толстый и распухший.

Откинув голову назад, раскидав волосы по сиденью, я видела мир вверх ногами, и тут открылась дверь. Там стоял Грэхем, глядя на меня. Он присел, будто хотел поцеловать меня, но Реквием меня подхватил, отодвинул так, чтобы он не достал. Подложив мне руку под плечи, он приподнял меня, прислонив спиной к спинке сиденья. Вдруг меня плотно зажало между сиденьем и его телом. Напор его стал твёрже, сильнее, грубее. Как будто он распяливал меня все шире своими толчками, сдирал слоями мои интимные места, и наконец плетение кожаных штанов стало тереться о те самые точки — о ту единственную.

Он будто точно знал, что делает, потому что глянул на меня горящими глазами и спросил:

— Это не больно?

— Нет, ещё нет.

Я взяла его за плечи и хотела было утонуть с ним в поцелуе, но он отодвинулся и потёрся об меня — так гладко, так нежно, так грубо. Кожа штанов промокла от моего тела, от той влаги, что он из меня вызвал. Было бы её чуть меньше, было бы больно, но сейчас — нет. Он стал вращать бёдрами, гладя меня пахом, не просто взад-вперёд, но кругами, катаясь по мне снова и снова. Во мне вспыхнула яркая искра наслаждения, и было хорошо, но лучше всего было на пике движения, когда пах Реквиема задевал эту точечку, и искра росла. Росла, будто он раздувал какое-то крошечное пламя. Каждое движение, каждое трение этой кожи, промокшей от моего тела, каждое касание раздувало её ярче и ярче. Как будто у огня был вес, и искра во мне набирала тяжесть, и вот уже каждый раз, когда он тёрся об меня, изнутри обдавало огнём. И наконец вся нижняя часть тела стала жаром и тяжестью, и ничего не было, кроме нарастающего наслаждения, и наконец, на пике одного из этих шероховатых прикосновений, жар и тяжесть хлынули и залили меня всю, вырвались криками изо рта, затанцевали в руках, заставив разорвать на нем рубашку и всадить ногти в обнажённое тело.

И только тогда он так прижался ко мне, что стало почти больно. Так прижался, что я ощутила судороги его тела сквозь кожаные штаны. Руками он держался за спинку сиденья, фиксируя нас обоих на месте, глаза у него были закрыты, а тело так прижимало меня, будто хотело пробиться сквозь штаны и оказаться во мне. Он ещё раз содрогнулся, чуть не раздавливая меня о сиденье, и вырвавшийся у меня крик был наполовину криком наслаждения, наполовину стоном боли.

Вот только тогда был по-настоящему насыщен ardeur. Он получал до того лишь крошки, но совсем не то, что было нужно ему, было нужно мне. Реквием контролировал себя железной волей, и эта железная воля не давала мне чего-то, нужного мне. И только когда он отпустил себя, и все стены рухнули, тогда только ardeur ворвался с рёвом в пролом и насытился.

Реквием свалился на сиденье, все так же стоя на коленях, и так же охватывали его мои ноги, но он уже не прижимал нас обоих. Обмякли его плечи, и он прижался лицом к моим волосам, одной рукой опираясь на сиденье, другой обнимая меня за талию.

Я слышала, как бешено стучит у него сердце, бьётся пульс возле моей щеки, где лежала его шея, тёплая и близкая. Если бы я взяла у него кровь, он бы стал холоднее, но ardeur крови не требует, и ничего не имеет против поделиться теплом с тем, кто его насытил.

Дамиан у меня в голове стал тёплым ветром, и он принёс мне поцелуй.

— Спасибо, Анита, спасибо тебе.

И он отодвинулся, там кто-то касался его руки, брал её в свои. Он позволил отвести себя на танцпол, и я осталась снова одна, только Реквием держал меня.

— Бог ты мой! — ахнул Грэхем, все так же стоя на коленях возле дверцы джипа. — Что ж ты не поделишься, Реквием, что ж ты не поделишься?

Реквием повернул голову — медленно, будто это небольшое движение требовало неимоверного усилия.

— Не принадлежит она мне, чтобы ею делиться.

Грэхем уронил голову на руки, будто собирался зарыдать.

Я заговорила, глядя в грудь Реквиема, где болтались лохмотья разорванной зеленой рубашки и просвечивали красные полосы от моих ногтей. Правый рукав тоже был оторван, и там тоже остались полосы. Я сказала первое, что пришло в голову:

— Я тебе сильно больно сделала?

Он в ответ засмеялся, но вдруг поморщился, будто ему стало больно от смеха.

— Я думал, миледи, это я должен был спросить.

Он сдвинулся с меня, сполз на пол, и получилось, что я сижу на сиденье, а он на коленях передо мной. Почти как было в начале.

Он сдвинулся вниз, сел совсем на пол, прислонившись к дверце — а у противоположной все ещё сидел Грэхем.

— Я не сделал тебе больно? — спросил Реквием

— Пока нет, — ответила я, но уже спадал прилив эндорфинов, и начинало саднить. Вдруг оказалось, что как-то неудобно на кожаных сиденьях.

— Это я тебя исцарапала, — сказала я, — дура неуклюжая.

В конце концов я села так, чтобы опираться на одно бедро.

— Насчёт дуры — я недостаточно хорошо тебя знаю, чтобы иметь своё мнение, но неуклюжая — это ложь. Сколько бы ни было у тебя качеств, неуклюжесть в этот список не войдёт.

— Спасибо за комплимент, хотя я вижу, как тебя отделала.

— Отчего ты просто не снял штаны и не трахнул её? — спросил Грэхем, и на лице его боль читалась явственнее, чем на любом из наших.

— Я ей сказал снять щиты, и она сняла. Она поверила мне, не понимая, на что способна моя сила.

— Ты сказал, что это — вожделение, — произнесла я голосом, куда ленивее обычного, почти что сонным.

— Да, но это не соблазн, которым владеют Ашер и Жан-Клод. А просто — вожделение.

— По ощущению — как несколько часов хорошей любовной прелюдии в один миг. И это было чудесно.

— Но чистая физиология, участвует только тело. Мой дар не может тронуть разума — только плоть.

— И что тут плохого? — спросил Грэхем.

— Если тело женщины отвечает моей силе, а разум — нет, это, на мой взгляд, немногим лучше изнасилования, а подобные вещи меня не привлекают. — Он вздохнул. — Анита не хотела со мной совокупляться, и ясно дала это понять. Она мне давала сегодня ночью кровь, но остаток ей надо было сохранить для себя. Я надеялся, что можно будет остановиться раньше, но ты продолжала требовать. Ardeur не успокоился, как я ожидал.

— Я это чувствовал, — сказал Грэхем. — Потрясающе было, как то, что ты мне сделала раньше, только сильнее. И ещё я чувствовал, что лишь коснись я тебя, стало бы ещё сильнее.

— Да, сильнее, — подтвердил Реквием.

— Что может быть сильнее оргазма?

Он посмотрел на меня, я на него, но никто из нас не смотрел на Грэхема.

— Я знал, блин, — сказал Грэхем. — Знал, на фиг.

— Я подчинился желанию Аниты. Мы не совокупились, мы спасли её слугу-вампира, и ardeur был утолён.

Я посмотрела на него, сидящего на полу. Он все ещё выглядел элегантно, но неряшливо, как потрёпанный повеса. Если бы он тогда расстегнул штаны и совершил соединение, я бы не сказала «нет», потому что, честно говоря, подумала бы, что только так можно спасти Дамиана. Может быть, я слишком американка, и для меня только совокупление означает секс. Но, какова бы ни была причина, Реквием повёл себя так, как мало кто из мужчин был бы способен. И тем заработал кучу очков в свою пользу. Будь у меня с собой золотая звезда, я бы приколола её ему на грудь.

За неимением таковой я сделала другое. Я поцеловала его в щеку и сказала:

— Спасибо.