Глава 12. Только когда Эдуард стал уже искать место на каменной парковке за "Лос-Кватес", я догадалась

Только когда Эдуард стал уже искать место на каменной парковке за "Лос-Кватес", я догадалась, что это мексиканский ресторан. Название должно было подсказать, но я не обратила внимания. Если моя мать и любила мексиканскую еду, то прожила она слишком недолго, чтобы передать эту любовь мне.

Блейк - английская фамилия, но до того, как мой прадед прошел Эллис-Айленд, она звучала как Блекенштейн. Мое представление о национальной кухне - это шницель по-венски и квашеная капуста. Человеку с моим отношением к мексиканской и юго-западной кухне в эту часть страны попадать не рекомендуется.

Задний вход вел в длинный темноватый коридор, но в самом ресторане было светло от белых отштукатуренных стен: светлые драпри на стенах, яркие вымпелы с потолка и повсюду связки сушеного чили. Очень туристское место, а это обычно значит, что еда вряд ли подлинная или очень хорошая. Но большинство посетителей были латиноамериканцы, а это внушало надежду. Если ресторан нравится соответствующей этнической группе, еда будет настоящей и вкусной.

К нам подошла женщина испанского вида и предложила нам пройти к свободному столику. Эдуард улыбнулся и ответил:

- Спасибо, но я вижу людей, которые нас ждут.

Я посмотрела в ту сторону и увидела в кабинке Донну с двумя детьми - девочкой лет пяти-шести и мальчиком лет этак двенадцати-тринадцати. Чутье ли сработало, но я готова была поспорить, что меня сейчас представят ее детям. Представят потенциальным приемным детям Эдуарда. Как вам это? По мне - так не очень.

Донна встала и улыбнулась Эдуарду такой улыбкой, что любой другой растаял бы на месте. Не в сексе было дело, хотя он тоже отражался в этой улыбке. Она излучала тепло, полное доверие, на которое способна лишь настоящая любовь. Такая первая романтическая любовь может прожить недолго, но если она остается - ой-ой-ой! Я знала, что Эдуард, наверное, смотрит на нее такими же глазами, но это было не взаправду. Не от души. Он лгал глазами - искусство, которому я научилась только недавно и слегка жалела, что научилась. Одно дело - знать, как надо врать, но чтобы при этом глаза не говорили, что верить тебе нельзя... Бедная Донна, ей с нами обоими иметь дело.

Девочка метнулась из кабинки и побежала к нам, расставив руки, каштановые косы мотались взад-вперед. Она радостно взвизгнула "Тед!" и бросилась к нему в объятия. Эдуард подхватил ее и подбросил к потолку. Она засмеялась радостно и громко, как обычно смеются дети, будто весь мир от них сочится радостью. Потом мир учит их смеяться тише, спокойнее - всех, кроме тех, кому очень повезет.

Мальчик только смотрел на нас. Такие же темно-каштановые, как и у сестры, волосы, только коротко стриженные, вихрами нависающие над глазами. А глаза были карие, темные, недружелюбные. Эдуард сказал, что мальчику четырнадцать, но он был из тех детей, которые с виду выглядят младше. Он мог бы легко сойти за двенадцатилетнего. С угрюмым и сердитым видом мальчик смотрел, как обнимаются Донна и Эдуард, и девочка при этом оставалась на руках у Эдуарда, так что объятие было семейным. Эдуард что-то шепнул на ухо Донне, отчего она засмеялась и отодвинулась, покраснев.

Он перебросил девочку на другую руку и спросил:

- Как наша самая лучшая девочка?

Она захихикала и стала высоким возбужденным голосом что-то рассказывать, какую-то долгую и сложную историю, где фигурировали и бабочки, и кошка, и дядя Раймонд, и тетя Эстер. Я так поняла, что это соседи, которым ее днем подкидывают.

Мальчик обратил свой враждебный взгляд с Эдуарда на Меня. Он был так же хмур, но глаза из злых стали любопытными, будто я оказалась совсем не такая, как он ожидал увидеть. Мужчины любого возраста часто на меня так смотрят. Я, не обращая внимания на протокол счастливой семьи, протянула руку.

- Я Анита Блейк.

Он взял мою руку неуверенно, будто ему не часто предлагают рукопожатие. Действительно, пожал он ее неуверенно - практики не хватало, но сказал:

- Питер. Питер Парнелл.

- Рада познакомиться, - кивнула я. Хотела еще добавить, что его мать рассказывала о нем много хорошего, но это было бы не совсем правдой, а Питер мне показался одним из тех, кто уважает правду.

Он неопределенно кивнул, стреляя глазами в сторону матери и Эдуарда. Ему это не нравилось, совсем не нравилось, и я его понимала. Я помнила, какое у меня было чувство, когда отец привел домой Джудит. И по-настоящему так и не простила отца за то, что он женился на ней всего через два года после смерти матери. Я еще не отгоревала, а он построил себе новую жизнь и снова был счастлив. Я ненавидела его за это, а Джудит ненавидела еще больше.

Будь даже Эдуард Тедом Форрестером на самом деле и будь у него честные намерения, ситуация была бы трудной. А так она была вообще хреновой.

Бекки была одета в яркий желтый сарафан с ромашками, в косички были вплетены желтые ленты. Рука, которой она зажимала себе рот, чтобы подавить смех, была младенческой и мягкой. Она смотрела на Эдуарда как на восьмое чудо света. И я в этот момент его ненавидела, ненавидела за то, что он может так глубоко обманывать ребенка и не понимать, что этого нельзя делать.

Наверное, что-то выразилось у меня на лице, потому что Питер как-то странно и внимательно на меня посмотрел. Не сердито, задумчиво. Я сделала спокойное лицо и встретила его взгляд. Он несколько секунд выдержал игру в гляделки, но потом вынужден был отвернуться. Наверное, это не совсем честно - переглядеть вот так четырнадцатилетнего мальчика, но иначе поступить - значило дать ему понять, что он еще маленький. А он не был маленький, просто молодой. Это со временем проходит. Донна отобрала Бекки у Эдуарда и повернулась ко мне с улыбкой:

- Это Бекки.

- Привет, Бекки, - сказала я и улыбнулась, потому что такому ребенку улыбнуться легко.

- А это Питер, - сказала Донна.

- Мы уже знакомы, - ответила я.

Донна посмотрела с любопытством на меня, на Питера, снова на меня. Я поняла, что она решила, будто мы действительно были знакомы раньше.

- Мы друг другу только что представились, - объяснила я.

Она с облегчением, но нервно рассмеялась:

- Ну да, конечно. Какая я глупая.

- Ты просто была слишком занята, чтобы заметить, - сказал Питер, и в голосе его было то, чего не было в словах: презрение.

Донна посмотрела на него, будто не зная, что сказать, и в конце концов произнесла:

- Извини, Питер.

Ей не следовало бы извиняться. Это значило сознаться, что она что-то сделала неправильно, а этого не было. Она не знала, что Тед Форрестер - иллюзия. Она свои обязательства насчет "жили долго и счастливо" исполняла. Извиниться - значит проявить свою слабость, а судя по лицу Питера, Донне нужна вся сила, которую она может собрать.

Она первой села за стол в кабинке, затем Бекки, а Эдуард сел так, что выставил ногу из кабинки. Питер уже сидел посреди своей скамейки. Я села рядом с ним, и он не подвинулся, но, не видя более подходящего для себя места, я так и осталась сидеть, и наши тела соприкасались от плеча до бедра. Если он хочет изображать из себя мрачного подростка с Эдуардом и мамочкой - его дело, но я в эту игру не играю.

Когда Питер понял, что я не слезу, он наконец подвинулся, громко вздохнув, давая мне понять, что делает над собой усилие. Я сочувствовала Питеру и его положению, но мое сочувствие никогда не бывало бесконечным, а поведение угрюмого подростка могло его довольно быстро исчерпать.

Бекки сидела довольная между мамой и Эдуардом, болтая ногами и опустив руки под стол - наверное, держа за руки их обоих. Счастлива она была донельзя не только потому, что сидела между ними, но и была как за каменной стеной - так чувствует себя любой ребенок, когда он с родителями. У меня в груди стеснился ком при виде ее радости. Эдуард был прав. Он не может просто уйти без объяснений. Бекки Парнелл еще более, чем ее мать, заслуживала лучшего. Я смотрела, как сидит этот сияющий ребенок между ними, и гадала, какое же можно придумать оправдание. Ничего на ум не приходило.

К нам подошла официантка, принесла пластиковые меню и раздала всем, даже польщенной Бекки, а потом ушла, давая нам время посмотреть.

- Терпеть не могу мексиканскую еду, - сказал Питер.

- Питер! - одернула его Донна.

Но тут я добавила свою лепту:

- И я тоже.

Питер покосился на меня, будто не веря в мою солидарность с ним.

- Правда?

- Правда, - кивнула я.

- Ресторан выбрал Тед, - сказал он.

- Ты думаешь, он это нарочно? - спросила я.

Питер поглядел на меня в упор, глаза чуть расширены.

- Да, я так думаю.

- И я тоже, - кивнула я.

Донна сидела, разинув рот от удивления.

- Питер, Анита! - Она повернулась к Эдуарду: - Что нам с ними делать?

Прибегать к помощи Эдуарда из-за такой мелочи - теперь я о ней не была уже лучшего мнения.

- С Анитой тебе ничего не сделать, - сказал он и обратил холодный синий взгляд на Питера. - С Питером - пока не знаю.

Питер не встретил глазами взгляд Эдуарда и слегка поежился. В присутствии Эдуарда ему было неловко по многим причинам. Не только потому, что Эдуард имел дело с его мамой, тут было что-то большее. Питер чуть боялся Эдуарда, и я спорить могла, что Эдуард ничего для этого не сделал. Я могла ручаться, что Эдуард очень старался завоевать Питера, как завоевал Бекки, но Питер ни на что не купился. Наверное, началось с обычной неприязни к мужчине, с которым мама встречается, но сейчас, глядя, как он избегает взгляда Эдуарда, я поняла, что это далеко не все. Питер нервничал сильнее, чем должен был бы в присутствии Теда, будто как-то под всеми этими шуточками и играми видел настоящего Эдуарда. Для Питера это было и хорошо, и плохо. Если он догадается о правде и Эдуард не захочет, чтобы Питер ее знал... Эдуард всегда был очень практичен.

Ладно, не все сразу. Сейчас мы с Питером склонились над меню и отпускали саркастические комментарии насчет каждого блюда. Когда вернулась официантка с подносом хлеба, я уже успела дважды вызвать у него улыбку. Мой братец Джош никогда не бывал так угрюм, но с ним я всегда умела ладить. Если у меня когда-нибудь будут дети - не то чтобы я это планировала, - то лучше, если мальчики. С ними мне как-то проще.

Хлеб был не хлеб, а какие-то пушистые лепешки, которые назывались сопапилла. На столе стояла баночка с медом специально для них. Донна намазала мед на уголок лепешки и стала есть. Эдуард намазал медом всю лепешку сразу. Бекки столько налила меду на лепешку, что Донне пришлось у нее забрать. Питер взял сопапиллу:

- Единственная здесь хорошая еда.

- Не люблю я мед, - сказала я.

- Я тоже, но этот неплох.

Он намазал на лепешку капельку меда, откусил, потом повторил процесс.

Я тоже взяла лепешку и последовала его примеру. Хлеб был хорош, но мед какой-то непривычный, с сильным вкусом и привкусом, который напомнил мне шалфей.

- Совсем не похож на тот мед, что у нас.

- Это шалфейный мед, - сказал Эдуард. - Более резкий вкус.

- Да уж.

Я никогда не ела другого меда, кроме клеверного. Интересно, у каждого ли меда вкус растения, с которого пчелы его собирают? Похоже, что да. Каждый день узнаешь что-то новое. Но Питер был прав: сопапиллы были вкусные, а мед неплох, если его класть микроскопическими дозами.

В конце концов я заказала себе энчиладу из цыплят. Вряд ли они смогут сделать курятину несъедобной. Нет, не надо на это отвечать.

Питер взял простую энчиладу с сыром. Кажется, мы оба хотели обойтись наименьшей кровью.

Я взялась за вторую сопапиллу, когда все, включая Питера, уже съели по две, и тут я увидела, как в ресторан входят плохие парни. Откуда я знала, что они плохие, - интуиция? Да нет, опыт.

Первый был шести футов ростом и до неприличия широк в плечах. Руки у него раздували рукава футболки, почти разрывая их. Волосы прямые и густые, заплетены сзади в свободную косу. Наверное, для вящего эффекта - он выглядел так типично, что мог бы висеть на постере, изображающем настоящего индейца. Широкие скулы, выпирающие из-под темной кожи, чуть раскосые черные глаза, мощная челюсть, тонкие губы. Одет он был в джинсы настолько обтягивающие, что видно было, как его нижней половине не хватает той накачки, что была у верхней. Есть только одно место, где можно так накачать руки, не накачав ноги: тюрьма. Там поднимаешь веса не для гармонического развития, а чтобы выглядеть крутым парнем и бить изо всех сил, когда это приходится делать. Я поискала следующий признак - да, татуировки на месте. Черная колючая проволока обвивала тугие бицепсы чуть ниже рукавов футболки.

С ним были еще двое, один повыше, другой пониже. Тот, что повыше, был в лучшей форме, а у коротышки лицо почти пополам разделял зловещего вида шрам. Только плаката не хватало над головами этой троицы: "Пришла беда". Почему это я не удивилась, когда они направились к нам? Глянув на Эдуарда, я спросила одними губами: "В чем дело?"

Самое странное, что Донна их знала. Это было видно по ее лицу: она их знает и боится. Какие еще сюрпризы готовит этот день?