Глава 51. Приятно работать с полицией, потому что, когда приезжаешь в заведение и просишь поговорить с менеджером или владельцем

Приятно работать с полицией, потому что, когда приезжаешь в заведение и просишь поговорить с менеджером или владельцем, никто с тобой не спорит. Рамирес помахал нагрудной бляхой и попросил переговорить с владелицей, госпожой Итцпапалотль, она же Обсидиановая Бабочка.

Метрдотель, та же элегантная смуглянка, что в прошлый раз провожала нас с Эдуардом к столу, взяла визитную карточку Рамиреса, проводила нас к столику и ушла. Разница только в том, что на этот раз нам меню не принесли. Я набросила мятый пиджак, чтобы скрыть пистолеты и ножи, но полумрак в клубе был очень кстати, потому что пиджак видал когда-то лучшие времена.

Рамирес наклонился ко мне и спросил:

- Как ты думаешь, она долго заставит нас ждать?

Забавно, что он не спросил, заставит ли она нас ждать.

- Не знаю, но какое-то время. Она - богиня, а ты только что велел ей явиться к тебе. Простое самолюбие не позволит ей торопиться.

Эдуард наклонился с другой стороны:

- Не меньше получаса.

Подошла официантка. Мы с Рамиресом заказали колу, Эдуард - воду. Свет на сцене потускнел, потом загорелся ярче. Готовилось представление. Сезар, наверное, уже выздоровел, но не до конца. Так что будет либо другой оборотень, либо другой спектакль.

На краю сцены было выставлено что-то вроде каменного гроба, и крышка была обращена в сторону публики. На этот раз наш столик стоял не так удобно. Я заметила профессора Даллас за ее обычным столиком. Кажется, она не тяготилась своим одиночеством.

На каменной крышке гроба был вырезан готовый к прыжку ягуар в ожерелье из человеческих черепов. На сцену взошел верховный жрец Пинотль. Его наряд состоял только из чего-то вроде юбки, которая называлась макслатль, и ноги у него были почти голые, как и живот. Поинтересоваться бы у Даллас, что это за юбка. Лицо его было расчерчено черными и белыми полосами поперек глаз и носа. Длинные черные волосы, собранные в пряди, закручивались на концах. На голове у него возвышалась белая корона, и я не сразу поняла, что она сделана из костей. Белизна кости переливалась и сверкала под прожекторами сцены и излучала свет при каждом движении головы жреца. Косточки пальцев расходились от венца веерами, напоминавшими перья, которые я видела в прошлый раз. Золотые кольца в ушах тоже заменили кости. Он совсем не был похож на себя прежнего, и все же, как только он ступил на сцену, я поняла, что это он. Никто больше не обладал такой повелительной аурой.

Я наклонилась к Рамиресу:

- У тебя есть крест? Сейчас, на тебе?

- Да, а что?

- Его голос может ошеломить, если не иметь некоторой защиты.

- Но он же человек?

- Он ее человек-слуга.

Рамирес обернулся ко мне, и мы чуть не столкнулись носами.

- Кто?

Неужели он не знает, чем является для вампира человек-слуга? Но сейчас не время для лекций о противоестественных существах, да и уж точно не место.

- Потом объясню.

Двое вышибал с ацтекской внешностью вышли на сцену и сняли с гроба крышку. Они отнесли ее в сторону, и судя по шарканью ног и надувшимся мышцам на руках, крышка была тяжелая. В гробу лежало тело, обернутое тканью. Я точно не знала, тело ли это, но контуры этого предмета походили на форму тела.

Пинотль заговорил:

- Кто из вас бывал у нас раньше, знают, что такое жертва богам. Вы делили с нами эту славу, принимали сами подношения. Но лишь самые храбрые, самые доблестные годятся в жертву. Не всем из вас суждено сделать свою жизнь пищей богов, но и вы можете сгодиться.

Он широким жестом сорвал с гроба покрывало, расправив его, как рыбацкую сеть. Блистающая ткань упала на сцену, и открылось содержимое гроба. Как круги от брошенного камня, по залу распространились вздохи, ахи, вскрики публики.

В гробу лежало высохшее и сморщенное тело. Оно будто было похоронено в пустыне, мумифицированное естественным путем, без искусственных консервантов. Прожектор выхватил гроб из темноты и ярко его осветил. Каждая морщинка виднелась на высохшей коже. До боли четко вырисовывались выпирающие кости.

Мы находились в третьем ряду и поневоле могли видеть все детали. Что ж, на этот раз хоть никого не режут. Я точно не была настроена сегодня заглядывать в чью-либо грудную клетку. Потому я обернулась к публике посмотреть, не идет ли она или не окружили ли нас ягуары-оборотни.

Потом я снова посмотрела на мумию: ее глаза были открыты. Я воззрилась на Эдуарда, и он ответил, не ожидая вопроса:

- Она только что открыла глаза. Ее никто не трогал.

Я внимательно рассматривала череп, обтянутый пергаментной кожей. В глазах, полных чего-то сухого и коричневого, не было жизни. Медленно начал открываться рот, как на заржавевших петлях. И оттуда донесся звук - вздох, переходящий в крик. И он разнесся, отдаваясь эхом в зале, отражаясь от потолка, стен, оглушая мои мозги.

- Это фокус? - спросил Рамирес.

Я только покачала головой. Это не был фокус. Бог ты мой, это не был фокус! Я посмотрела на Эдуарда, и он тоже только покачал головой. Этого действия он тоже раньше не видел.

Крик затих, и наступила такая тишина, что слышно было бы, как подскакивает брошенная на пол булавка. Наверное, все затаили дыхание, прислушиваясь. К чему - не знаю, но и я прислушалась. Наверное, я старалась услышать, как дышит мумия. Глазами я впилась в скелетообразную грудь, но она не поднималась, не опускалась. Не двигалась. Я произнесла про себя благодарственную молитву.

- Вот этот отдал свою энергию на пропитание нашей темной богини, но она милостива. Что было взято, будет возвращено. Это - Микапетлакалли, ящик смерти. Я - Некстепейо. В легенде я был мужем Микапетлакалли, и я до сих пор женат на смерти. Смерть струится в моих жилах. Кровь моя пахнет смертью. И только кровь того, кто освящен смертью, освободит вот этого от пытки.

Я вдруг поняла, что голос Пинотля - просто голос, хороший голос, как у профессионального актера, но не больше. Либо он не пытался зачаровать публику, либо я сегодня нечувствительна. Я знала наверняка об одном изменении - о метках, теперь широко открывшихся. Моя учительница и Леонора Эванс говорили, что тем самым я становлюсь доступной парапсихическому нападению, но, быть может, кое в чем меня защищала связь с мальчиками. Как бы там ни было, а сегодня его голос меня не трогал. И хорошо.

Пинотль вытащил из-за спины обсидиановый клинок. Наверное, он носил его на пояснице, как мы с Эдуардом - пистолеты. Потом он простер руку над гробом, над разинутым ртом. И провел ножом по своей коже. Публике это было не очень видно. Для театрального эффекта Пинотлю следовало бы показать публике первый алый разрез. Скрывая это, он, возможно, совершал какое-то ритуальное действо, в котором первые красные капельки, упавшие в рот трупа, имели важное значение.

Пинотль покапал кровью на голову трупа, остановился над лбом, над горлом, грудью, животом, бедрами. Он шел по линии чакр, энергетических точек тела. Я до этого года в чакры не верила, но теперь узнала, что они на самом деле есть и вроде бы действуют. Терпеть не могу все эти нью-эйджевские штучки. А еще больше не переношу, когда они действуют. Конечно, все это совсем не "нью эйдж", а очень старые вещи.

С каждым прикосновением крови к высушенному трупу я ощущала наплыв магии. Каждая капля увеличивала ее силу, пока воздух не загудел от нее, а по коже у меня побежали волны мурашек.

Эдуард сидел неподвижно, но Рамирес стал потирать плечи, как от озноба.

- Что происходит?

Он был как минимум сенситивом. Да, наверное, вряд ли я могу привлекать нормального человека.

- Магия, - шепнула я.

Он посмотрел на меня. Белки глаз у него, казалось, увеличились.

- Какого сорта?

Я покачала головой. Этого я не знала. Были у меня некоторые догадки, но я в самом деле никогда еще такого не видела - точно такого.

Пинотль обходил вокруг гроба против часовой стрелки, отведя окровавленный нож от кровоточащей руки, повернутой ладонью вверх, и пел заклинания. Сила все нарастала в воздухе, пока не стало трудно дышать, будто она забивала горло. Пинотль встал перед гробом - там, откуда начал путь. Сделав какой-то знак руками, он опрыскал тело брызгами крови и пошел прочь. Свет медленно погас, и только один прожектор продолжал резко высвечивать мумию в гробу.

Сила выросла до визга. Кожа у меня пыталась сползти с тела и спрятаться. Воздух сгустился от магии, как туман.

С телом стало что-то происходить. Сила прорвалась, как дождь сквозь тучи, и этот невидимый дождь окатил тело, зал, всех нас, но в центре его была высохшая плоть трупа. Кожа начала шевелиться, подергиваться. Она заполнялась, будто в нее втекала вода. Что-то под высохшей кожей начало перетекать и растягивать ее - словно поток воздуха оживлял надувную куклу. Раздувалось, как чудовищный пончик. Тело - человек - стало трястись, стукаясь о стенки гроба. Наконец поднялась его грудь, сделав глубокий вдох, будто человек рвался встать из мертвых. С таким же, но обратным эффектом выглядит зрелище при последнем вздохе. Так оно на самом деле и было: возобновлялась жизнь, последний вздох возвращался в тело. И тут же, обретя дыхание, человек закричал. Разнеслись жуткие, длинные визги. И вовсю кричал он, дыша полной исцеленной грудью.

Высохшие волосы стали курчавыми, мягкими, каштановыми, кожа - смуглой и молодой, гладкой, без морщинок. Ему еще и тридцати не было, когда он лег в гроб. Кто знает, сколько он там пробыл? Даже снова обретя человеческий облик, он продолжал визжать, будто слишком долго ждал такой возможности.

Женщина в переднем ряду закричала и бросилась к двери. Быстро между столов пошли вампиры - я не ощутила их раньше за удушающим потоком магии и ужасом от спектакля. Неосторожность.

Один из вампиров поймал бегущую женщину, придержал, и она внезапно успокоилась. Он тихо отвел ее обратно к столу, к мужчине, который стоял в растерянности, не понимая, что делать. Вампиры шли среди зрителей, время от времени касаясь кого-нибудь, поглаживая кому-то руку, утешая, увещевая лживыми словами. Все хорошо, все мирно, все безопасно.

Рамирес, наблюдавший за вампирами, повернулся ко мне:

- Что они делают?

- Успокаивают толпу, чтобы все разом не бросились к выходу.

- Им не разрешено использовать индивидуальный гипноз.

- Не думаю, что он индивидуальный, скорее - массовый.

Я обернулась к сцене и увидела, что тот человек свалился на настил, выбравшись из гроба, как только у него появились силы. Он пытался уползти прочь.

В растущем круге света появился Пинотль. Человек вскрикнул и вскинул руки к лицу, будто загораживаясь от удара. Пинотль заговорил, и голоса он не напрягал, так что, наверное, у него был где-то микрофон.

- Ты научился смирению? - спросил он.

Человек заскулил и закрыл лицо.

- Ты научился послушанию?

Человек закивал, все еще пряча лицо. Он разрыдался, и плечи у него затряслись. Первые ряды, в том числе и мы, слышали его мощные всхлипы.

Пинотль махнул рукой, и двое вышибал вышли на сцену, подхватили рыдающего и понесли, потому что у него еще не двигались ноги. А был он не маленький, и это еще раз показывало, насколько они сильны. Они тоже не были оборотнями - просто люди.

На сцену в своей пятнистой одежде вышли два ягуара-оборотня, они несли с собой другого человека... нет, тоже оборотня. Это был Сет. Его раздели до плавок, которые оставляли очень мало места воображению. Длинные распущенные соломенные волосы тянулись за ним, играя искрами и радужными отблесками. Он не сопротивлялся, когда его внесли на сцену и поставили на колени перед Пинотлем.

- Признаешь ли ты нашу темную богиню своей единственной истинной госпожой?

- Признаю, - кивнул Сет.

Голос его не резонировал, как голос его собеседника, и не знаю, услышали ли его в задних рядах.

- Она дала тебе жизнь, Сет, и ее право попросить тебя вернуть эту жизнь ей.

- Это так, - ответил Сет.

- А посему да буду я ее рукой и да возьму то, что принадлежит ей.

Он взял лицо Сета в ладони - не грубо. Два человека-ягуара отступили от Сета. Но стояли рядом с ним, будто боялись, что он бросится бежать. Однако на его лице появилось почти умиротворенное выражение, будто происходило что-то чудесное. Он когда-то так испугался четырех сестер ужаса Итцпапалотль, а сейчас готов был смириться с тем, что должно случиться. Кажется, я знала, что будет дальше, и надеялась ошибиться. Хоть раз, когда я ожидаю какой-то мерзости, хотелось бы мне ошибиться. Для разнообразия.

Это не назовешь вспышкой - не было ни огня, ни света, ни даже дрожания зноя. На двадцатилетней коже Сета появились морщины. Мышцы под кожей стали съеживаться, будто от дистрофии, но то, на что уходят месяцы, случилось за секунды. Жертва может быть полна энтузиазма, но все равно испытывать боль. Сет заорал, успевая только набирать воздух. Легкие у него работали лучше, чем у многих, и он так быстро набирал воздух, что вопль не прекращался. Кожа у него потемнела, будто он высыхал на глазах. Так спускает воздушный шарик, только здесь были мышцы, и они таяли, остались кости и высохшая кожа, которая обтягивала их. Сет же все еще продолжал кричать.

За последние годы я стала как бы знатоком воплей, и случалось мне слыхать действительно выдающиеся. Иногда это даже были мои вопли, но таких - таких я в жизни не слышала. Они перестали быть человеческими, превратились в крик раненого зверя, однако где-то глубоко, подспудно, хотя тому и не было никакого объяснения, сознание подсказывало, что это кричит человек.

И наконец у него не осталось воздуха, но высохший рот шевелился, открываясь и закрываясь, открываясь и закрываясь. Хотя крик давно уже смолк, но обтянутый кожей скелет долго еще дергался, мотая головой.

Пинотль продолжал прижимать руки к лицу Сета. Все это время он, казалось, держал его нежно, но наверняка сжимал изо всей силы, иначе хватка оказалась бы слабой и тело могло бы вырваться. Красивое лицо в ладонях Пинотля высыхало и съеживалось, а он и не шевельнулся. Сет ни разу даже не пытался поднять рук, чтобы спастись. Он дергался, потому что не дергаться не мог, так было больно, но рук для своей защиты он не поднял. Добровольная жертва, та самая, которая нужна.

У меня перехватило горло, и что-то горело под веками. Я просто хотела, чтобы это кончилось. Прекратилось. Но оно не прекращалось. Кожистый скелет, который был Сетом, дергался, открывая и закрывая рот, будто пытаясь заговорить.

Пинотль поднял глаза, на миг оторвав взгляд от Сета. Двое ягуаров, что привели Сета на сцену, вышли на свет. Один держал серебряную иглу с черной нитью, второй - маленький светло-зеленый шарик, каким играют в детский бильярд. Останься я тут еще дальше, все равно не поняла бы, что это. Может, нефрит, нефритовый шарик. Его положили в разинутый рот, и рот закрылся. Второй ягуар стал зашивать губы, туго натягивая нить.

Я опустила голову, коснувшись лбом холодного мрамора. Нет, я не упаду в обморок. Со мной этого не бывает. Но вдруг мелькнул образ той твари, которую создал из вервольфов Ники Бако. У некоторых из них были зашиты рты. Подобной силы я никогда не видела. Не слишком ли подозрительно крупное совпадение, когда двое в одном городе обладали ею и не были друг с другом связаны.

Рамирес тронул меня за плечо. Я подняла голову и мотнула ею:

- Ничего, все в порядке.

Поглядев на сцену, я увидела, как Сета кладут в гроб. Я и не пыталась ощутить - и так ясно, что он еще здесь. Еще в сознании. Он не мог понимать, что позволяет с собой сделать. Не мог. Или мог?

Пинотль повернулся к зрителям, и глаза его горели черным огнем, как у вампира, который выдает свою полную силу наружу. Помощники-ягуары закрыли гроб, закрепили тяжелую крышку. Общий вздох вырвался у зрителей, будто им стало легче, что эту крышку наконец закрыли. Не мне одной было трудно на все это смотреть.

На сцену выплыла Итцпапалотль, одетая в тот же алый плащ. Пинотль встал перед ней на колени, вытянул руки. Она положила хрупкие кисти на его мощные ладони, и я ощутила порыв силы, как трепетание птичьих крыльев.

Пинотль встал, держа ее руку, и они повернулись к публике, оба сияя черным пламенем глаз, разливавшимся по лицу, как маска.

Прожектора залили пространство между столами неярким светом, будто это были огромные светляки. Каждый прожектор остановился на своем вампире - бледном, изможденном, голодном, возможно, изнуренном постом, потому что не я одна знала, что они не кормленные. В публике послышались восклицания, какие они бледные, какие страшные, о Боже мой. Нет, она хотела показать их всем такими, какие они есть.

И Итцпапалотль с Пинотлем шагнули в эту слабо освещенную тьму, и снова пахнуло силой, бьющей как птичьи крылья, щекочущей лицо, кожу, будто я стала голой и тело мое ласкало колышущееся оперение. Я почти физически ощутила серию ударов, когда сила коснулась каждого вампира, зажигая их глаза черным огнем. Они засияли алебастром, бронзой, медью, сверкающие, красивые, с глазами, излучающими свет черных звезд.

Они выстроились в ряд и запели. Запели хвалебный гимн в честь своей темной богини. Мимо нашего стола прошел Диего, выпоротый вампир, ведя на поводке высокого бледного мужчину с волнистыми желтыми волосами. Кристобаль, тот, кого морили голодом? Среди вампиров оголодавших не было. Все они сияли, хорошо накормленные и наполненные темной, сладкой силой, как перезрелые ягоды, готовые упасть на землю. Сладчайшая спелость в них граничит с гнильцой - так бывает зачастую и в жизни, когда лучшее с худшим балансируют на лезвии ножа.

Все еще возглашая ей хвалу, вампиры сошли со сцены. Обсидиановая Бабочка и Пинотль спустились по ступеням, взявшись за руки, и я знала, куда они идут, и не хотела, чтобы они были рядом со мной. Я нее еще ощущала их силу, будто стояла в облаке бабочек и они колотились мягкими крылышками о мою кожу, об меня, пытаясь проникнуть внутрь.

Они подошли и встали перед нами. Она слегка улыбалась мне. Черное пламя притихло, но в глазах сквозила все та же пустая чернота, в глубине которой играли сполохи света. Словно их зеркальным отражением были глаза Пинотля, но не черное пламя, а чернота бесконечной ночи царила в его взгляде, и в нем были еще звезды - целый звездопад.

Эдуард взял меня за локоть и повернул к себе. Мы оба стояли, хотя я не помню, когда встали.

- Анита, что с тобой?

Мне пришлось дважды сглотнуть слюну, чтобы обрести голос.

- Ничего, все в порядке. Да, все в порядке.

Но сила все еще плескалась об меня бешеными крыльями, птицы кричали, что они заперты во тьме и хотят вернуться внутрь, в свет и тепло. Как я могу бросить их в темноте, когда мне достаточно открыться, чтобы их спасти?

- Прекрати!

Я повернулась к ней лицом - она все еще приветливо улыбалась. Одной рукой держа за руку Пинотля, она вторую протягивала мне. Я знала, что, стоит мне эту руку принять, все ее сила хлынет в меня. Я разделю с ней силу. Это было предложение разделить силу, но какова его цена - ведь цена бывает всегда?

- Чего ты хочешь? - спросила я, не зная даже, к кому обращаюсь.

- Я хочу знать, как ваша триада достигла своей мощи.

- Я скажу тебе, только не надо все это устраивать.

- Ты знаешь, что я не могу отличить правду от лжи. Такой способностью я не обладаю. Коснись меня, и я получу от тебя знание.

Крылья полоскали мою кожу, будто летуны нашли воздушный поток прямо над моим телом.

- А что получу я?

- Подумай над вопросом, и ты получишь ответ. Ты его вынешь из моего разума.

Рамирес встал, махнул рукой, и я, даже не глядя, знала, что патрульные идут к нам.

- Я не знаю, что тут происходит, но мы этого делать не будем, - заявил Рамирес.

- Сначала ответь на вопрос, - сказала я.

- Если смогу.

- Кто такой Супруг Красной Жены?

На лице ее ничего не отразилось, но голос прозвучал озадаченно:

- Красная Жена - так иногда называли кровь мексиканцы, ацтеки. Кто такой может быть Супруг Красной Жены - я действительно не знаю.

Я потянулась к ней, хотя и не собиралась. И совершенно одновременно Рамирес и Эдуард схватили меня, чтобы потянуть обратно, а Итцпапалотль вцепилась в мою руку.

Крылья взорвались вихрем птиц. Тело мое открылось, хотя я знала, что это не так, и крылатые создания, едва замечаемые глазом, рванулись и проникли в меня. Вихрь силы прошел через меня и снова очутился снаружи. Я оказалась элементом огромной цепи и ощутила связь с каждым вампиром, которого касалась Итцпапалотль. Будто я текла сквозь них, а они сквозь меня, как сливаются воды рек в одну большую реку. Потом я плыла сквозь ласковую тьму, и были звезды, далекие и мерцающие.

И донесся голос, ее голос:

- Задай один вопрос, это будет твоим.

И я спросила, не шевеля губами, но все же слыша свои слова:

- Как научился Ники Бако делать то, что сделал с Сетом Пинотль?

С этими словами возник образ сшитой Ники твари, послышался ее сухой запах и голос, шепчущий:

- Спаси.

И снова замельтешили образы, да с такой силой, будто били меня по телу. Я увидела Итцпапалотль на вершине пирамидального храма, окруженного деревьями джунглей. Доносился их густой зеленый запах, слышались ночные крики обезьян, вопль ягуара. На коленях перед богиней стоял Пинотль и пил кровь из раны на ее груди. Он стал ее слугой, и он получил силу. Много различных сил, и одна из них заключалась в том, что он сейчас делал. И я поняла, как он взял сущность Сета. Более того, я поняла, как это происходит и как вернуть все обратно. Я знала, как расцепить тварь Ники, хотя учитывая, что было сделано с вервольфами, возвращение в плоть означало для них смерть. Нам не нужен Ники, чтобы снять чары. Я сама могла. И Пинотль мог.

Она не стала спрашивать, поняла ли я, - она знала, что поняла.

- А теперь мой вопрос. - И не успела я произнести или подумать "погоди", как она уже очутилась у меня в голове. Тянула из меня воспоминания: образы, обрывки, и мне было ее не остановить. Она видела, как Жан-Клод поставил на меня метку, и видела Ричарда, видела, как мы впервые черпаем силу намеренно. Она видела ночь, когда я по собственной воле приняла вторую и третью метку, чтобы спасти нам жизнь. Нам всем.

Вдруг я вновь оказалась в собственной коже, все так же держа Итцпапалотль за руку. Я дышала учащенно, задыхаясь, и знала, что если не возьму себя в руки, то голова закружится от гипервентиляции. Она отпустила мою руку, и я могла сосредоточиться только на дыхании. Рамирес орал, спрашивая, что со мной. Эдуард вытащил пистолет, направив его на Итцпапалотль. А она и Пинотль спокойно стояли рядом. Я видела все с хрустальной ясностью. Цвета стали темнее, живее, контуры предметов четче, и я замечала то, чего раньше не видела. На ленте шляпы Эдуарда был приподнятый край, и я знала, что это гаррота.

Когда ко мне вернулась речь, я сказала:

- Все путем. Нормально. Я жива и здорова. - Коснувшись руки Эдуарда, я опустила пистолет дулом к столу. - Остынь, все нормально.

- Она говорила, что ты можешь пострадать, если тебя слишком рано заставить отпустить, - сказал Эдуард.

- Вполне могло быть. - Я ожидала плохого самочувствия, опустошенности, усталости, но наоборот, испытывала прилив энергии, силы. - Отлично себя чувствую.

- Вид у тебя не вполне отличный, - сказал Эдуард, и что-то в его голосе заставило меня поднять на него глаза.

Он схватил меня за руку и потащил мимо столиков к двери. Я попыталась идти медленнее, и он дернул меня, подгоняя.

- Мне больно, - сказала я.

Он шел к дверям, все еще с пистолетом в руке, крепко ухватив другой рукой мое запястье. Двери в вестибюль он распахнул плечом. Я помнила, что в вестибюле было темно, но сейчас там было не темно. Не светло - просто не темно. Эдуард раздвинул драпри на стене, и открылась дверь в мужской туалет. Прежде чем я успела бы что-нибудь сказать, Эдуард пропихнул меня вперед.

Тянулся ряд пустых писсуаров - и за то спасибо. От яркого света пришлось прищуриться.

Эдуард развернул меня лицом к зеркалу.

Мои глаза были сплошной блестящей чернотой. Ни белков, ни зрачков - ничего. Как слепые, но зато я видела каждую щербинку в стене, каждую зазубринку на краю зеркала. Я шагнула вперед - Эдуард не стал мне мешать - и протянула руку к своему отражению. От прикосновения пальцев к холодному стеклу я вздрогнула, будто ожидала нащупать пустоту. На руке я почти видела кости под кожей, мышцы, работающие при движении пальцев. А еще видела ток крови под кожей.

Я повернулась к Эдуарду. Медленно оглядела его и увидела небольшую асимметрию штанин, там, где выходила из сапога рукоять ножа. И почти незаметную складку там, где привязан был к бедру второй нож, до которого можно было дотянуться через карман брюк. Чуть выпирал второй карман, и я знала, что там пистолет, наверное, "дерринджер", но это я уже знала, а не видела. А все остальное воспринималось вновь обретенным зрением. Будто оно возникло благодаря какому-то фантастическому заклинанию.

Если так видят мир вампиры, то ни к чему пытаться спрятать оружие. Но мне приходилось обманывать вампиров, даже их Мастеров. Значит, так видит мир она, но не обязательно все они.

- Анита, скажи что-нибудь!

- Жаль, что ты не видишь того, что вижу я.

- И не хочу видеть.

- Гаррота у тебя в ленте шляпы. Нож в ножнах в правом ботинке, и еще нож на левом бедре. Рукоять можно достать через карман штанов. А в правом кармане - "дерринджер".

Он побледнел, и я это заметила. Видно было, как у него на шее быстрее забился пульс. Я видела мельчайшие перемены в его теле, и это был страх. Неудивительно, что Итцпапалотль видела меня насквозь. Но ведь такая способность могла играть для нее роль детектора лжи. Вампиры и оборотни видят именно мельчайшие движения, которые сопровождают нашу ложь. Даже запах меняется - так Ричард говорил. Почему же она не может определить, когда ей лгут?

Ответ пришел на волне ясности, которой достигаешь обычно только долгой медитацией: она не видит того, чего нет в ней самой. Она не богиня, всего лишь вампир, хоть и такой, какого я в жизни не видела, но вампир. И все же она верит, что она - Итцпапалотль, живое олицетворение жертвенного ножа, обсидианового клинка. Она лжет сама себе и потому не видит чужой лжи. Она не понимает, что такое правда, и потому не узнает ее. Обман самой себя в космических масштабах ослабляет ее.

Но я не собиралась идти и указывать ей на ошибки. Пусть она не богиня, а вампир, но я попробовала ее силы и в ее черный список попадать не хочу.

При той ее силе, которая текла через меня как буйный ветер, теплый и полный запаха незнакомых мне цветов, я даже прокалывать ее пузырь не хотела. Уже много дней я так хорошо себя не чувствовала. Повернувшись снова к зеркалу, я увидела в глазах всю ту же разлитую черноту. Мне следовало бы испугаться или закричать, но я не боялась, а мысль у меня была одна: "Здорово".

- А у тебя глаза вернутся к норме? - спросил он, и в его голосе снова прозвучала напряженная нотка страха.

- В конце концов да, но если мы действительно хотим получить ответы на свои вопросы, надо вернуться и спросить у нее.

Он резко кивнул - в смысле "иди, я за тобой", и я поняла, что Эдуард не хочет, чтобы я шла сзади. Он думал, что она мною владеет. Я спорить не стала - просто вышла в двери первой и отправилась говорить с Итцпапалотль. Оставалось надеяться, что Рамирес не пытался надеть на нее наручники. Ей бы это не понравилось, а то, что не нравится ей, не нравится и ее почитателям, а это пара сотен вампиров. А сколько ягуаров-оборотней, я даже и не знала. Очевидно, питание предназначалось не им. Но это целая армия, а Рамирес не прицел с собой столько полицейских сил.