Нет более жестокого месяца, чем апрель

День четырнадцатого апреля 2007 года начался неплохо. Я был в Университете имени Вашингтона и Ли в очень деревенском Лексингтоне, что в штате Вирджиния. Там чудесный кампус, и возможность побывать в этом университете была моей заветной мечтой, почти сном эротомана. Накануне днем я въехал в город под чудовищно огромной растяжкой над главной улицей: ВАШИНГТОН КРИСТОФЕРА БАКЛИ — ЛЕКЦИОННАЯ СЕРИЯ ТОМА ВУЛФА. Вот черт! Двухдневная программа лекций и семинаров для профессоров от журналистики и политологии, и все это посвящено моим романам. С заключительной лекцией должен был выступить Том Вулф. Ничего лучше и быть не могло. Том Вулф был моим beau-ideal[5]и героем с семидесятых годов, когда в семнадцать лет мне в руки попала его книга «Электропрохладительный кислотный тест», и я не спал всю ночь, читая ее, жадно проглатывая кусок за куском азотистую прозу. Итак, отставив в сторону скромность, я с большой радостью принял приглашение на эту конференцию в Университет В. и Л. — альма-матер Маэстро.

Накануне вечером, после моего доклада, состоялся прием у ректора. Я спросил его, правда ли, что в этом доме жил Роберт Э. Ли, когда занимал пост декана колледжа, который тогда был имени Вашингтона? Мой собеседник ответил: да, так оно и есть, более того, мы находимся в той самой столовой, где генерал умер. У него случился удар, когда он сидел за обеденным столом, а так как перенести декана не представлялось возможным, то свои последние дни он провел именно здесь.

Я с благоговением огляделся. В моих мыслях поселилась смерть. Это было тринадцатого апреля, за четыре дня до годовщины капитуляции в Аппоматоксе,[6]расположенном неподалеку, и накануне годовщины убийства Авраама Линкольна, давнего врага генерала Ли. После приема, когда мы отправились обедать, мне показали конюшню, где конь генерала Ли, Путешественник, провел свои последние дни. Я попросил, чтобы мне показали конюшню, потому что у меня когда-то была маленькая деревянная яхта, которую я назвал «Путешественником» в честь генеральского коня. Моя бабушка со стороны Бакли, гордая уроженка Нового Орлеана (родилась в 1895 году), утверждала, что мы являемся родственниками Роберта Э. Ли, однако дядя Рейд, наш семейный историк, самым решительным образом похоронил ни на чем не основанное, но симпатичное предание. Бакли имеют такое же отношение к Роберту Э. Ли, какое все люди на планете имеют к той даме репродуктивного возраста из семейства приматов, которая жила в Африке сто тысяч лет назад. С другой стороны, Рейд утверждал, что дед Мими был особым образом украшен для храброй драки на стороне Ли в Шилохе, а также для других боев на других полях. Родственников у Роберта Э. Ли было не меньше, чем членов команды торпедного катера ПТ-109 во времена ДФК.

После ужина мы смотрели фильм «Здесь курят» по одному из моих вашингтонских романов. А так как я видел его больше раз, чем насчитывается родственников у Роберта Э. Ли, то меня довольно быстро разморило, и я отправился в дом для гостей, стоящий на горе. Мой мобильник был выключен, и мне не терпелось посмотреть, нет ли для меня сообщений. Мама умирала за четыреста пятьдесят миль к северу от Лексингтона, и я чувствовал себя изолированным от своей семьи, особенно в темной сельской ночи, в которой громко орали цикады.

Это была пятница (тринадцатое). Во вторник мама легла в больницу, чтобы ей ввели стент[7]в бедро и предотвратили возможную ампутацию ноги. В четверг рана нагноилась. Мама впала в кому, из которой, как сообщили врачи, ей не суждено было выйти. В пятницу утром отец сказал мне по телефону: «Поезжай в Вирджинию. Отдай честь собранию. Приезжать сюда нет смысла. — Потом он добавил: — Почему бы нам не признаться самим себе, что следующий мой звонок будет после ее смерти?»

Я не знал, что сказать. Папин фатализм мог иногда граничить с бесчувственностью. На протяжении своей жизни он произнес (в буквальном смысле) тысячи речей, и он хранил верность рыцарскому кодексу поведения, то есть шоу должно продолжаться. Мне самому хотелось бежать к маме, в сознании она или нет. Однако действо Вулфа было замыслено заранее, за несколько месяцев: сотни людей заплатили деньги и приехали в Лексингтон из дальних мест. Тем не менее я запротестовал, и не только из меркантильных соображений: я представил, как, смеша аудиторию (один из моих талантов), взбираюсь на сцену сразу после телефонного звонка, сообщившего о смерти моей матери. Но папа был непреклонен. «Она в коме. У нее тяжелый удар. Она даже не заметит, что ты рядом. Поезжай». Вот так. Я отключил телефон, заплакал и поехал в Вирджинию.

Итак, в субботу утром я сидел в аудитории и слушал, как Том Вулф говорит приятные вещи о моей работе. Мы знакомы с ним лет тридцать. Краснея, я признаю, как назойливо докучал ему просьбами прорекламировать мои первые книги, которые он совершенно справедливо отвергал. (О, Юный автор! Каким же беспардонным ослом ты можешь быть!) Спустя много лет Том выразил — более чем щедро — свое одобрение. И оно было еще приятнее, оттого что его пришлось долго ждать.

Наступило время ланча, однако мне пришлось отказаться, так как уже ждала машина, чтобы отвезти меня в Балтимор. Пять часов дороги, после чего мне предстояло выступление на ежегодном собрании по сбору средств в пользу бесплатной Библиотеки имени Еноха Пратта. Это собрание тоже было обговорено несколько месяцев назад, и на его продвижение потребовалось много сил. Попрощавшись с Человеком-в-Соломенной-Шляпе,[8]а также выразив благодарность своим лексингтонским хозяевам, я вновь проехал под уже знакомой растяжкой и, вынув мобильник, позвонил жене, Люси, в Вашингтон.

Она сказала, что началось дежурство у постели умирающей мамы. Папа заявил, что больше в больницу не вернется. Из Шэрона приехали дядя Джимми и тетя Питтс, чтобы поддержать отца. Но они уже уехали. Энн, жену дяди Джимми, полностью парализовало в результате ужасной автомобильной катастрофы, и он не мог надолго оставить ее одну. Питтс, которая к семье Бакли имела такое же отношение, как Гибралтар к Средиземному морю, сказала Люси: «Полагаю, Кристоферу тут не место». Потом я позвонил некой даме из Библиотеки Еноха Пратта.

— О да, мистер Бакли, — весело прощебетала она, — мы все с нетерпением вас ждем.

Я выпалил:

— Моей маме не суждено пережить эту ночь.

Я задохнулся на полуслове. Понятия не имею, откуда у меня взялась подобная высокопарность. Такое можно услышать лишь в мыльной опере о больничной жизни. Сам я никогда так не говорю. И я подумал, неужели в трагических ситуациях люди подсознательно цитируют застрявшие в памяти диалоги?

Пауза затянулась.

— Конечно. Сочувствую, — сказала дама.

Мне было ужасно стыдно перед библиотекой. Но библиотека библиотекой, а умирающая мама — это умирающая мама. По крайней мере, так должно быть. И тут мне вспомнилась история, рассказанная приятельницей, сестрой очень удачливого кинопродюсера: ее брата вместе с остальными членами семьи призвали к постели умирающей матери. В то время он занимался высокобюджетным фильмом, который вы наверняка видели. Однако едва он приехал в нью-йоркскую больницу, как ему позвонили два студийных начальника — «вопя, по-настоящему вопя» — и потребовали, чтобы он вернулся к своим делам. Все еще хотите в шоу-бизнес?

С запада надвигалась буря, дождь усиливался и усиливался. Правильно, подумал я, это и есть объективная корреляция: внешнее состояние отражает внутреннее состояние. (Английский мэр навсегда английский мэр.) Я вновь перезвонил Люси. Аэропорты были закрыты. Лететь не представлялось возможным. Я мог бы за четыре часа добраться до Вашингтона, а там сесть на скоростной поезд «Асела» до Стэмфорда, но тогда я допоздна не доберусь до больницы. И тут водитель, которого, судя по карточке, звали Шуджа Куреши и который слышал мои переговоры, проговорил с индийским акцентом: «Сэр, я могу довезти вас до Стэмфорда, что в Коннектикуте». Ладно, ответил я, поехали. Он нажал на какие-то кнопки на своем навигаторе и сообщил, что дорога займет восемь часов. Я откинулся назад, а в голове крутилось: прогресс — враг меланхолии. Потом я открыл ноутбук и сочинил некролог, который надо было послать в газеты, чтобы облегчить им сбор информации.