Перст судьбы

Было бы неправильно думать, учитывая отношение к Черчиллю, сложившееся в 1940 году, что сразу же после поражения в Норвегии в нем разглядели будущего лидера нации или даже наследника Чемберлена. По-прежнему представлялось маловероятным, что в один прекрасный день он сумеет добиться признания политической элиты Британии, возьмет управление страной в свои руки и поведет за собой соотечественников. В первую очередь нам следует остерегаться соблазна, часто подстерегающего историков, а именно рассуждений a posteriori. Этот путь неизбежно приводит к тому, что случай превращается в неизбежность. Если бы мы сказали, что события, вознесшие Черчилля на британский политический трон, были неотвратимы, мы бы погрешили против истины и оставили в тени длинную цепь случайностей, произошедших в Лондоне в трагические для Европы дни — со вторника 7 мая по пятницу 10 мая 1940 года.

Кроме того, не следует сбрасывать со счетов Чемберлена, о котором нередко говорят, будто бы фиаско в Норвегии сломило его. Этот сильный, мужественный человек обладал бойцовским характером и завидной силой воли. Он был облечен огромной властью и имел немалый опыт за плечами, поэтому к его мнению прислушивались и министры, и парламент. Чемберлен по-прежнему был очень популярным политиком в Англии. В марте 1940 года по данным опроса Гэллапа в поддержку премьер-министра высказались пятьдесят семь процентов граждан. Но слабое место у него все же было. Этот дельный, добросовестный человек не годился на роль лидера страны в условиях военных действий. Чемберлену самому были чужды душевные порывы, и он не мог вдохновить на великие свершения народ. Отсутствие в нем этой искры помешало ему вовлечь соотечественников в тотальную войну за правое дело. Уже в первые дни «странной войны» Томас Джонс, бывший секретарь кабинета министров, язвительно заметил: «В правительстве только Уинстону под силу поднять народ. А наш премьер-министр словно неживой, бесцветный какой-то, по его тону непонятно, говорит ли он о стойкости, о победе или о поражении»[240]. Однако несмотря на то, что события в Норвегии не лучшим образом сказались на авторитете Чемберлена, он, безусловно, не утратил своего влияния и уверенности. В то время мало кто мог предположить, что скоро его власти придет конец.

По иронии судьбы Чемберлен, без особого восторга относившийся к идее начать военные действия на территории Скандинавии, понес самое большое наказание за провал Норвежской кампании. А Черчилль, которому не терпелось открыть Северный фронт, вышел из воды, едва замочив ноги, хотя именно он в первую очередь повинен в этой неудаче. Дебаты, посвященные Норвежской кампании, продолжались в палате общин два дня, 7 и 8 мая. Всеобщее неодобрение в ходе этого совещания было направлено прежде всего на премьер-министра и его «мюнхенских» друзей, также входивших в состав кабинета министров. Чемберлена со товарищи обвиняли в том, что они не обеспечили готовность страны к войне, как это показала Норвежская кампания, закончившаяся для Англии столь плачевно.

На тайно сделанной фотографии запечатлена палата общин во время прений по Норвежской кампании. Черчилль — второй слева от Чемберлена (произносит речь). 7 мая 1940.

Как только совещание началось, на правительство хлынул целый поток суровой критики. И, как это ни парадоксально, больше всех усердствовали не оппозиционеры-лейбористы, а степенные консерваторы. В своем торжественном обращении Лео Эмери напомнил правительству знаменитый приказ Кромвеля Долгому Парламенту — исчезнуть. Со своей стороны Ллойд Джордж — это было его последнее публичное выступление — посоветовал премьер-министру пожертвовать собой, раз уж речь зашла о необходимых жертвоприношениях. В этой щекотливой ситуации Черчилль проявил мужество и честно попытался оправдать действия правительства, заявив, что берет на себя всю ответственность за фиаско в Норвегии. Но несмотря ни на что, вечером 8 мая на состоявшемся в конце заседания голосовании стало ясно, что парламент выразил недоверие премьер-министру. Большинство депутатов, поддерживавших правительство, отныне насчитывало не двести тринадцать, а всего лишь восемьдесят одного человека, сорок один человек из числа депутатов-консерваторов и членов близких к ним фракций проголосовал вместе с оппозицией, шестьдесят депутатов воздержались.

Из создавшейся ситуации было лишь два выхода: оставить Чемберлена на посту премьер-министра, но коренным образом изменить состав правительства или избрать нового премьер-министра. Во втором случае депутаты должны были выбрать либо Галифакса, либо Черчилля. Казалось бы, все говорило в пользу первого. Он был типичным представителем истеблишмента: друг королевской семьи, крупный землевладелец, бывший вице-король Индии. Его безупречные манеры, солидный опыт, безукоризненный внешний вид, мягкость в обращении, кристальная честность и добродетельное поведение снискали ему всеобщее уважение. Он внушал доверие своим чувством меры и осмотрительностью. А главное, за министра иностранных дел было большинство влиятельных лиц, от которых напрямую зависело, кто станет премьер-министром: король, нынешний премьер-министр, большинство депутатов-консерваторов, палата лордов и часть лейбористов (лидер партии Эттли, а также Моррисон и Далтон).

На первый взгляд ничто не говорило о том, что звездный час Черчилля близок. С ним была его репутация импульсивного, неуправляемого человека, всюду сующего свой нос, он по-прежнему водил дружбу с подозрительными личностями... А Дарданеллы, а Индия, а беготня из партии в партию?! В 1942 году Геббельс записал в своем дневнике: «Фюрер припоминает, что все англичане, с которыми он встречался накануне войны, дружно называли Черчилля нелепым политиканом. Даже Чемберлен». Британцы же еще в апреле на вопрос: «Кого бы Вы хотели видеть премьер-министром в случае отставки Чемберлена?» — отвечали следующим образом: двадцать восемь процентов высказались за Идена, двадцать пять — за Черчилля, по семь процентов — за Галифакса и Эттли. В свою очередь лейбористы, как раз собравшиеся на конгресс в Борнмуте, вряд ли когда-нибудь согласились бы работать в правительстве под началом Чемберлена, который никогда не скрывал своего презрения к ним. Однако и за Черчилля высказывалось лишь незначительное меньшинство лейбористов, а большинство так и вовсе относилось к нему весьма враждебно. Правда, партия Эттли обладала лишь правом вето, и провести своего кандидата лейбористам, как это показали дальнейшие события, было не под силу.

После того как Чемберлен напрямую обсудил с Галифаксом целесообразность создания коалиционного правительства и министр иностранных дел выразил свои сомнения на этот счет, 9 мая во второй половине дня премьер-министр пригласил к себе двух своих потенциальных преемников, Галифакса и Черчилля, чтобы вынести окончательное решение. Галифакс отказался от притязаний на пост премьер-министра. Он обосновал свое решение тем, что, будучи пэром, не может заседать в палате общин — средоточии власти. На самом деле Галифакс не горел желанием занять пост премьер-министра, он считал, что это не для него, щепетильного и замкнутого человека. К тому же министр иностранных дел не обладал талантами полководца. Черчилль, когда к нему обратились с вопросом, выдержал двухминутную паузу — это он-то, всегда горевший желанием высказаться, вмешивавшийся в разговор кстати и некстати! И вот — о чудо! — Черчилль промолчал. В конце концов, он уступил доводам Галифакса и стал единственным потенциальным преемником Чемберлена. После войны ходили слухи, будто бы во время той памятной встречи было рассмотрено несколько возможных вариантов состава будущего правительства и Черчилль якобы согласился и на другой вариант — стать министром обороны в правительстве Галифакса, иными словами, взять на себя руководство военными действиями. Однако ни один документ эту гипотезу не подтверждает.

Теперь, казалось бы, все наладилось. Вот только утром 9 мая покой в Европе вновь был нарушен. Немецкие войска вторглись в Бельгию и Нидерланды. Чемберлен опять воспрянул духом. Он стал ловчить, мол, положение серьезное, коней-де на переправе не меняют. За один день премьер-министр трижды собирал военный совет. Но тут произошли два события, которые положили конец последним отчаянным попыткам Чемберлена удержаться на плаву. Один из его верных соратников министр авиации Кингсли Вуд вдруг перешел в лагерь противника и заявил Чемберлену, что настало время уступить дорогу. И еще один момент, и это было гораздо важнее: лейбористы прислали со своего конгресса сообщение о том, что они готовы участвовать в коалиции, если только Чемберлен уйдет с поста премьер-министра. В этой ситуации Чемберлену оставалось только подать прошение об отставке королю и порекомендовать ему Черчилля в качестве своего преемника. Георг VI так и поступил: в тот же день в восемнадцать часов тридцать минут Черчилль был назначен премьер-министром.

Таким образом, шестидесятипятилетнему Черчиллю вновь улыбнулась удача после стольких лет одиночества и невзгод. Вечером 10 мая 1940 года он оказался на вершине политического олимпа — сбылась его заветная мечта. Но с каким трудом ему это далось, ведь до последней минуты он не был уверен в успехе. В конечном счете назначение Черчилля премьер-министром — великое событие как для него самого, так и для всего мира — отнюдь не было результатом политического компромисса или парламентских выкладок, в действительности ему помогло стечение непредвиденных обстоятельств. Вот почему Черчилль увидел в этом перст судьбы, у него сложилось «впечатление, будто бы он шел с ней об руку» — так он написал во «Второй мировой войне»[241].

* * *

Правительство национального согласия отвечало чаяниям британского народа, к тому же положение действительно было очень серьезным. А потому, приступив 11 мая к формированию коалиционного правительства, Черчилль пригласил к сотрудничеству представителей всех трех основных партий — консерваторов, лейбористов и либералов. Отныне ведущая роль принадлежала военному совету, который он сократил на пять человек. Поскольку теперь правительство было коалиционным, то и в совет вошли, с одной стороны, две ключевые фигуры предыдущего правительства — мрачный и не смирившийся с поражением Чемберлен, получивший звание Лорда Президента и министерство внутренних дел, и лорд Галифакс, по-прежнему возглавлявший министерство иностранных дел. С другой стороны, два лейбориста — лидер партии, дельный, сдержанный Клемент Эттли, которого Черчилль назначил министром юстиции, и второй человек в партии, помощник Эттли Артур Гринвуд, человек умеренных взглядов и покладистый, но ничем не замечательный. К своему посту премьер-министра Черчилль добавил пост спикера палаты общин и новый пост, им же самим созданный, — пост министра обороны. Так что теперь он был непосредственным руководителем военных действий и мог контролировать работу всех трех начальников штабов, командовавших тремя армиями. Этими начальниками были: консерватор Иден, возглавивший военное министерство, лейборист Э. В. Александер, назначенный первым лордом адмиралтейства, и либерал Арчибальд Синклер, старый друг Черчилля, ставший министром авиации.

Чтобы не показаться мстительным, Черчилль оставил в правительстве единомышленников Чемберлена — пожалованного дворянством Саймона, которого новый премьер-министр назначил верховным судьей и председателем палаты лордов, и Кингсли Вуда, получившего портфель министра финансов. Из бывших «умиротворителей» лишь Сэмюель Хор не вошел в коалиционное правительство, но зато Черчилль направил его послом в Мадрид, а учитывая обстоятельства, этот пост был одним из ключевых. Министром информации стал тори Дафф Купер, в прошлом непримиримый противник Черчилля. Он сменил Риита, бывшего директора Би-би-си, которого Уинстон очень не любил за то, что тот когда-то прозвал его «горлопаном». Для своего друга Бивербрука, кандидатура которого у многих вызывала сомнения, Черчилль создал новое жизненно важное министерство — министерство авиационной промышленности. Что же касается лейбористов, то ключевой фигурой среди них был активист профсоюзного движения, лидер профсоюза работников транспорта Эрнест Бевин. Его-то Черчилль и назначил министром труда. Лейбористам Герберту Моррисону и Хьюго Далтону он поручил соответственно министерство вооружения и министерство экономической войны, а также руководство спецслужбами. Само собой разумеется, Черчилль позаботился о том, чтобы окружить себя друзьями — Брекеном, Линдеманном, Мортоном, которых сохранил в правительстве до конца войны.

Однако даже заняв высший пост в британском правительстве и, несмотря на свой личный авторитет, Черчилль по-прежнему нередко сталкивался с недоброжелательством коллег-политиков. Кто-то его просто недолюбливал, кто-то строил ему козни... Напрасно он призывал к благоразумию и согласию: «Если мы не забудем прошлые разногласия, очень скоро мы обнаружим, что у нас нет будущего»[242]. Политическая и управленческая элита, которой, правда, против воли навязали нового премьер-министра, долгое время выказывала ему свою холодность.

13 мая Черчилль впервые обратился к палате общин в качестве премьер-министра. Когда он закончил свою речь знаменитой фразой: «Я не могу вам предложить ничего, кроме пота и крови, тягот и слез»[243], ему аплодировали лейбористы, либералы и лишь горстка консерваторов. Зато после выступления Чемберлена тори не жалели ладоней. Впрочем, Чемберлен так и остался (небывалый случай в британской конституционной практике) лидером консерваторов. Что же касается Черчилля, то он стал премьер-министром, не будучи главой партии парламентского большинства. Это противоречие разрешилось лишь в октябре 1940 года, когда Чемберлен, у которого обнаружили рак, ушел из правительства и сложил с себя полномочия лидера партии. Только тогда Черчилль стал главой консерваторов.

Многие тори видели в правительстве Черчилля лишь комбинацию сложных превращений. Так, тайный советник партии лорд Дэвидсон писал: «Тори не доверяют Уинстону. (...) Как только первый страх, который нагнал Гитлер, пройдет, скорее всего будет сформировано новое, более достойное правительство». Тогда же в своей газете «Джорнал» Джон Колвилл заметил: «Я склонен думать, что вся эта затея с Уинстоном кончится полным провалом, и мы будем умолять Невилла вернуться». А обычно сдержанный Галифакс пошел еще дальше, он заявил, что вслед за Черчиллем к власти пришли настоящие «гангстеры»[244].

Высокопоставленные военные и гражданские чины также выражали свое опасение. Все боялись, что новое правительство запутается в потоке беспорядочных инициатив, никому не даст работать своим постоянным вмешательством и, в конце концов, погубит себя и других дерзкими распоряжениями. После войны те, чью горячую поддержку и преданность по гроб жизни Черчилль сумел завоевать за годы своего правления, рассказывали, что пока он не покорил их своим задором и энергией, они не ждали от него ничего хорошего, скорее, наоборот. К примеру, «Джок» Колвилл, долгие годы бывший секретарем Черчилля, а до этого — секретарем Чемберлена, рассказывал, как в Уайтхолле восприняли новость о назначении Черчилля премьер-министром. «Мысль об этом, — говорил он, — леденила душу служащих дома 10 по Даунинг стрит. То же самое испытывали все остальные министры и их подчиненные. Нечасто случается, чтобы политическая элита испытывала столько опасений в связи с назначением нового премьер-министра, а главное, была готова к тому, что опасения эти оправдаются»[245].

Между тем Черчилль, осознавая всю ответственность, на него возложенную, не обращал внимания на эти междоусобицы. И дело не в том, что он не замечал недоброжелательства окружающих. Черчилль в первую очередь думал о войне. А кроме того, он надеялся, что народ пойдет за ним в обход власть предержащих злопыхателей. Его расчет оправдался — опрос Гэллапа, проведенный в начале августа, показал, что Черчилля поддерживают восемьдесят восемь (!) процентов англичан, тогда как враждебно к нему относятся лишь семь процентов, еще пять процентов затруднились высказать свое мнение.

В тот момент Черчилль, как никогда, верил в свою звезду. Он не сомневался в том, что все счастливые и несчастливые случайности позади, что теперь-то уж судьба не даст его в обиду, ведь она уготовила ему самый высокий удел, который поставит его в один ряд с национальными героями, его кумирами. Ведь не зря теперь, говоря о Черчилле, цитируют слова Маколея о Питте I[246]: «Да, он стремился к власти, но у него были благородные мотивы. Он был патриотом в самом строгом смысле слова. (...)

«Священное единение». В первом ряду — Эттли и Бевин, во втором — Чемберлен и Галифакс.

Эта карикатура Дэвида Лоу была напечатана в «Ивнинг Стандарт». 14 мая 1940.

Он любил Англию, как житель Афин любит свой город фиалковых венков, как римлянин любит свой Вечный город. На его глазах его родину оскорбили и унизили, его народ начинал терять мужество. Но он знал, какая сила дремлет в сердце империи, — нужен лишь энергичный человек, чтобы разбудить ее. И он чувствовал, что этим энергичным человеком был он сам. «Милорд, — говорил он герцогу Девонширскому, — я уверен в том, что смогу спасти эту страну, я и никто другой»»[247].