Страница для печати

Виктимология террора. Виктимное поведение

15 Февраля, 2010 - 16:15

^-A ⁺A

Страница для печати

Д. В. Ольшанский

Виктимология — наука о жертвах и, в частности, о психологических особенностях жертв. Известно, что далеко не всякие люди оказываются в числе жертв, например, террористических актов. Есть некая непонятная, загадочная предрасположенность, особая «жертвенность», пока еще недостаточно изученная наукой. Один из самых свежих примеров имеет имя. Его зовут Марк Соколов. Он чудом уцелел 11 сентября 2001 года, успев спуститься с 38-го этажа того из небоскребов Всемирного торгового центра, который был протаранен первым самолетом, угнанным террористами. Этот человек не просто пережил сильнейший психологический шок. Кроме того, он был тяжело ранен обломками рушащегося здания, поскольку не успел слишком далеко отбежать от места катастрофы. Однако всего этого было мало. После пребывания в госпитале он поправился и решил навестить родственников в Иерусалиме, а заодно и помолиться Богу в святых местах за чудесное спасение от неминуемой гибели. Однако 20 января 2002 года правомерность существования виктимологии подтвердилась в Иерусалиме. М. Соколов ждал своего израильского друга, который хотел передать через него посылку родственникам в Нью-Йорке, на улице, около небольшого кафе. В ожидании, он зашел в это кафе, чтобы выпить чашечку кофе. Именно в этот момент взорвалась бомба: на воздух взлетела половина этого кафе вместе с палестинским террористом-камикадзе, который вошел в него вслед за М. Соколовым. С тяжелейшими ранениями, жертва теперь уже повторного террористического акта, он вновь оказался в госпитале — теперь уже израильском. Согласитесь, трудно считать это случайным совпадением. Бомбы падают дважды в одни и те же воронки — особенно, если в них прячутся одни и те же люди.

К сожалению, пока виктимология сосредоточена почти исключительно на жертвах бытового насилия — прежде всего, сексуального. Однако это — лишь частная сторона вопроса. Масштабные виктимологические исследования пока еще впереди. Ясно, что частые террористические акты последних лет активизируют такие исследования, однако они упираются в некоторые объективные трудности.

Как уже говорилось, изучение психологии жертв террора обычно представляет собой сложное дело. Во-первых, мало кто из жертв остается живым и достаточно сохранным. Во-вторых, оставшиеся в живых не хотят вспоминать о происшедшем и тем более говорить об этом. Показательные цифры: из более трех тысяч свидетелей и потерпевших в результате террористической акции чеченских боевиков во главе с С. Радуевым против жителей дагестанского г. Кизляр (захват больницы, заложников и т. д.) приехали на судебный процесс над С. Радуевым всего лишь около шестидесяти, а согласились выступить в суде еще меньше людей. К тому же понятно, что их допросы преследовали юридические, а не психологические цели.

Тем больший интерес представляет исследование, проведенное Н. Пуховским в г. Буденновске сразу после аналогичного террористического акта, осуществленного также чеченскими боевиками во главе с Ш. Басаевым летом 1995 года. Оно дает возможность оценить как общие психологические черты разных типов жертв террора (непосредственно пострадавших от террористических действий заложников, их родственников, а также невольных свидетелей — жителей города), так и отдельные психопатологические особенности этой жертвенной психологии, а также быструю динамику психологии жертв и те психологические последствия, которые остаются в ней даже спустя время после совершения самого террористического акта (Пуховский Н. Н. Психотравматические последствия чрезвычайных ситуаций. — М.: Академический проект, 2000. С. 84).

Первоначальная «атмосфера растерянности и страха (террора), царившая в городе в первые дни после нападения, быстро сменилась на двойственную, внутренне противоречивую атмосферу бессильной, беспомощной подверженности чужой злой воле, ожидания вреда и ущерба, с одной стороны, и оскорбленного достоинства, настороженности и повышенной готовности к отражению угрозы, с другой. Все это проявлялось расстройствами поведения и деятельности — почти, полным падением трудоспособности, концентрацией внимания на психотравмирующих событиях, пандемическим распространением слухов. Широкая распространенность расстройств сна (бессонница), изобилие жалоб на плохое самочувствие... сопутствовали подспудному чувству вины в форме самоупрека за испытываемое чувство радости и облегчения, что "миновала чаша сия"»'.

Первая группа лиц, вовлеченных в террор, — близкие родственники заложников и «пропавших без вести» (предположительных заложников) — внезапно оказалась в ситуации «психологического раскачивания»: они метались от надежды к отчаянию. Все эти люди обнаружили острые реакции на стресс с характерным сочетанием целого комплекса аффективно-шоковых расстройств (горя, подавленности, тревоги), паранойяльности (враждебного недоверия, настороженности, маниакального упорства) и соматоформных реакций (обмороков, сердечных приступов, кожно-аллергических высыпаний).

В силу мощного, причем очень стойкого, ригидного отрицательного аффекта, они заражали значительную часть благополучного населения города (которых непосредственно не коснулся террористический акт) отрицательными эмоциями, а также сомнениями в отношении возможности эффективной помощи и искреннего сочувствия со стороны людей, специально приехавших в город для ликвидации чрезвычайной ситуации. Основными индукторами такого рода эмоциональных состояний стали пожилые родственники заложников, у которых ресурсы адаптации были объективно снижены и которые в силу этого вызывали повышенное сочувствие к себе, а также чувство самоупрека собственной вины у относительно благополучного окружения.

Состояние представителей второй группы — только что освобожденных заложников — определялось остаточными явлениями пережитых ими острых аффективно-шоковых реакций. В клинико-психологическом плане это была достаточно типичная картина так называемой адинамической депрессии с обычно свойственными ей «масками» астении, апатии, ангедонии — неспособности испытывать удовольствие. Характерным было массовое нежелание жертв террора вспоминать пережитое, стремление «скорее приехать домой, принять ванну, лечь спать и все забыть, поскорее вернуться к своей обычной жизни». Особо отметим навязчивое желание поскорее «очиститься», в частности, «принять ванну» — оно было особенно симптоматичным и высказывалось многими освобожденными заложниками.

По рассказам самих освобожденных заложников, в ситуации заложничества среди захваченных людей наблюдалось поведение трех типов. Первый тип — это регрессия с «примерной» инфантильностью и автоматизированным подчинением, депрессивное переживание страха, ужаса и непосредственной угрозы для жизни. Это апатия в ее прямом, немедленном виде. Второй тип — это демонстративная покорность, стремление заложника «опередить приказ и заслужить похвалу» со стороны террористов. Это уже не вполне депрессивная, а, скорее, стеническая активно-приспособительная реакция. Третий тип поведения — хаотичные протестные действия, демонстрации недовольства и гнева, постоянные отказы подчиняться, провоцирование конфликтов с террористами.

Понятно, что разные типы поведения наблюдались у разных людей и вели к разным исходам ситуации для них. Третий тип отличал одиноких людей, мужчин и женщин, с низким уровнем образования и способностью к рефлексии. Второй тип был типичен для женщин с детьми или беременных женщин. Первый тип был общим практически для всех остальных заложников.

Кроме таких, назовем их общеповеденческими, различий, отдельно отмечались специфические психопатологические феномены двух типов.

Феномены первого типа — ситуационные фобии. В очаге чрезвычайной ситуации заложники испытывали явно ситуационно обусловленные интенсивными боевыми действиями агорафобические явления. Это были боязнь подойти к окну, встать во весь рост, старание ходить пригнувшись, «короткими перебежками», боязнь привлечь внимание террористов и т. п. Естественно, все это определялось стремлением уцелеть в происходящем вокруг бое. Однако уже в ближайшие дни после своего освобождения заложники с выраженным аффектом жаловались на появление навязчивой агорафобии (ландшафтофобии) и склонности к ограничительному поведению. У них вновь появились такие симптомы, как боязнь подходить к окнам — уже в домашних условиях; боязнь лечь спать в постель и желание спать на полу под кроватью, и т. п. Наиболее характерны такие жалобы были прежде всего для молодых женщин, беременных или матерей малолетних детей. Напомним: в ситуации заложничества их поведение отличалось максимальной адаптивностью (демонстрационной покорностью) — за этим стояло стремление спасти своих детей. Действия террористов эти женщины оценивали с позиций отчуждения: «Они обращались с нами хорошо — как хороший хозяин с бараном, которого намерен зарезать к Новому году». Спустя некоторое время после своего освобождения они вновь вернулись примерно к тому же типу поведения. Либо заложничество оставляет такие сильные и длительные, хронические последствия, либо поведение данных лиц вообще отличается такими особенностями.

Второй тип феноменов — это ситуационные дисторсии. В структуре «синдрома заложника» уже после освобождения иногда возникали высказывания о правильности действий террористов; об обоснованности их холодной жестокости и беспощадности — в частности, «несправедливостью властей»; об оправданности действий террористов стоящими перед ними «высокими целями борьбы за социальную справедливость»; о «виновности властей в жертвах» в случае активного противостояния террористам и т. п. Такие высказывания, по сути соответствующие «стокгольмскому синдрому», были характерны для немолодых, одиноких мужчин и женщин с невысоким уровнем образования и низкими доходами. Эти высказывания были пронизаны аффектом враждебного недоверия и не поддавались критике. Парадоксально, но такие оценки возникли только после освобождения — в период заложничества именно эти люди демонстрировали описанное выше поведение третьего типа, отличались хаотичными протестны-ми действиями, провоцировавшими конфликты и угрозы агрессии со стороны террористов. Судя по всему, такое реактивное оправдание террористов можно рассматривать как проявление своеобразной «истерии облегчения».

Таким образом, сравнительно массовая психология жертв террора складывается из пяти основных слагаемых. Они могут быть выстроены хронологически. Это страх, сменяемый ужасом, вызывающим либо апатию, либо панику, которая может смениться агрессией. Мужчины и женщины в качестве жертв террора ведут себя по-разному. Определенные поведенческие различия связаны с уровнем образования, развитостью интеллекта и уровнем благосостояния человека (чем меньше у него есть чего терять, тем больше склонность к хаотичному, непродуктивному протесту). Спустя время после террористического акта у его жертв и свидетелей сохраняется психопатологическая симптоматика — прежде всего, в виде отложенного страха, а также равного рода фобий и регулярных кошмаров. Отдельные факторы и обстоятельства можно считать некоторыми «чертами виктимности». В описанных случаях такими чертами был пол (жертвами, прежде всего, становились женщины), наличие маленьких детей или же состояние беременности.

ВИКТИМОЛОГИЯ ТЕРРОРИЗМА КАК ЧАСТНАЯ ВИКТИМОЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ: ПОНЯТИЕ, СОДЕРЖАНИЕ, ПРЕДМЕТ, СТРУКТУРА

• Личный блог Кабанов_П_А

ВИКТИМОЛОГИЯ ТЕРРОРИЗМА КАК ЧАСТНАЯ ВИКТИМОЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ:
ПОНЯТИЕ, СОДЕРЖАНИЕ, ПРЕДМЕТ, СТРУКТУРА

Терроризм – это сложное многоликое негативное социально-правовое явление. Он всегда привлекал внимание общества своей разрушительной силой. Однако в современное время в связи с его распространенностью и повышенной общественной опасностью, этому социальному явлению уделяется особое внимание не только специалистами, но и высшими должностными лицами различных государств и международного сообщества.
В конце ХХ начале ХХI века терроризм принял наиболее опасный международный (интернациональный) транснациональный характер. Принимаемые международным сообществом и национальными государственными органами меры оказываются малоэффективными. Поэтому исследование этого явления специалистами различных отраслей знания становится актуальными и практически значимыми.
Терроризм как социально-правовое, в том числе и криминологическое явление, рассматривают с различных позиций. Ему отечественными специалистами различных отраслей гуманитарного знания посвящено множество научных исследований, в том числе и диссертационных работ. Зарубежными специалистами подготовлена и опубликована даже специальная энциклопедия терроризма. Регулярно выходит в свет на английском языке международный журнал «Терроризм», в котором публикуются новейшие исследования в области криминологии, социологии, психологии терроризма. В США и других государствах, после известных трагических событий 11 сентября 2001 года стала активно формироваться криминология терроризма.
Однако реальная действительность требует познания не только общих закономерностей террористической деятельности, но и обращения к жертвам этой деятельности по оказанию им различного рода помощи и восстановления нарушенных их законных прав и интересов. Поэтому сегодня не только важно и необходимо исследование виктимологических аспектов терроризма. Это обусловлено рядом обстоятельств. Во-первых, постоянно возрастает не только количество актов терроризма, но и его жертв терроризма, рост масштабности причиненного вреда, для которого становятся характерными большие человеческие жертвы. Только за последние пятнадцать лет (с 1993 по декабрь 2007 года) по неполным данным в результате террористической деятельности на территории России погибли 1913 человек и более 4000 человек получили ранения, причинен огромный материальный и моральный ущерб. Затраты федеральных органов государственной власти на ликвидацию последствий террористической деятельности постоянно возрастают. Если в 1995 и 1996 годах они составили 187,8 и 91,3 миллиона деноминированных рублей, то в 1999 и 2000 годах они уже составили 1091,0034 и 315,4064 миллиона рублей. Общие затраты Правительства Российской Федерации на ликвидацию последствий террористической деятельности за период 1995-1996 и 1999-2000 гг. составили, только по данным опубликованным в отдельных постановлениях и распоряжениях правительства, – 1 миллиард 685 миллионов 509 тысяч 800 рублей. Сколько материальных и финансовых средств было потрачено региональными и муниципальными органами власти и управления, хозяйствующими субъектами и общественными организациями подсчитать практически не возможно. Огромные потери причиняются терроризмом и международному сообществу. По некоторым данным, только за период с 1991 по 2001 год непосредственными жертвами террористических актов в мире стало 27 639 человек, и эти статистические показатели постоянно ухудшаются. Уже одни эти печальные цифры виктимологической статистики свидетельствуют о высокой степени опасности террористических актов и их вредоносности для современного общества. Во-вторых, вырабатываемые современными отечественными и зарубежными специалистами меры не в полной мере удовлетворяют потребностей жертв терроризма в вопросах оказания им мер виктимологической реабилитации и виктимологической защиты, что, несомненно, делает необходимым активную научную разработку виктимологических аспектов противодействия терроризму.
В мировой криминологической теории ещё в конце 70-х годов было обращено внимание на формирование и развитие виктимологии терроризма как одного из направлений виктимологии. В силу ряда объективных причин (небольшого количества террористических актов, их умалчивание) в советский период этой проблемой отечественные специалисты не занимались. Только в конце ХХ – начале ХХI вв. к виктимологической проблематике жертв терроризма обратились современные российские специалисты. Однако до настоящего времени отечественными специалистами не выработаны базовые понятия этого важного научного направления, не описаны границы его предметного поля, не указано его место в системе наук, не раскрыта его социальная сущность, не обозначены его цели, основные задачи и перспективы развития – фактически отсутствует целостная стройная криминологическая, а точнее виктимологическая теория, позволяющая систематизировать знания о жертвах терроризма.
По нашему мнению, место виктимологии терроризма в системе виктимологических знаний ещё в конце ХХ века довольно точно и верно определили Д.В. Ривман и В.С. Устинов как частной виктимологической теории, с того времени каких-либо новых соображений по её статусу и месту в системе научных знаний российскими специалистами не высказывалось. Хотя, возможно, уже в ближайшее время отдельные специалисты поставят вопрос о её межотраслевом криминологическом статусе, но для этого необходимо, чтобы криминология терроризма стала ещё более активно развиваться и получила, как и криминальная (криминологическая) виктимология, статус отрасли криминологических знаний.
Действительно, современная российская виктимология терроризма как относительно самостоятельное учение о жертвах террористических актов и террористической деятельности является одним из направлений современной отечественной криминальной (криминологической) виктимологии. Здесь она имеет «привилегированный» статус. Её «привилегированное» положение среди других виктимологических теорий обусловлено, в первую очередь тем, что в российском государстве создана «богатая» и печальная правоприменительная практика и относительно полно разработаны правовые основы по оказанию государственной социальной и иной защиты и помощи жертвам терроризма и механизмы их реализации.
Очевидно, что основным предметом современной российской виктимологии терроризма является жертва терроризма – физическое или юридическое лицо, которому террористическим актом или террористической деятельностью причинен физический, материальный, моральный либо репутационный вред. В силу специфики жертв терроризма уже в ближайшее время их необходимо провести работу по их типологии (типологизации) и классификации на однородные группы как для научных целей, так и для дифференциации оказания им достаточной социальной и иной поддержки и помощи.
Нам представляется, что в качестве предмета виктимологии терроризма должна выступать виктимность, то есть объективная возможность или способность («предрасположенность») любого лица, в том числе и юридического, стать непосредственной или опосредованной жертвой терроризма, которую можно регулировать различными средствами в целях нейтрализации или устранения факторов (обстоятельств), ей способствующих или её воспроизводящих. Здесь пристальное внимание исследователей должны привлечь не только массовая (групповая, видовая) и индивидуальная, но и корпоративная виктимоность, то есть возможность и/или способность (потенциальная или реальная) определенного юридического лица стать жертвой терроризма.
Традиционно в отечественной научной криминологической литературе, при рассмотрении виктимологических вопросов, выделяют такую важную и сложную проблему, как виктимизация. Под виктимизацией специалистами обычно подразумевается – процесс становления жертвой преступления или злоупотребления властью, то есть процесс реализации потенциальной виктимности в физический, материальный и моральный вред, который по объективным причинам неразрывно связан с преступностью, в том числе и терроризмом. Разумеется, виктимизацию как процесс становления жертвой терроризма необходимо включить в предмет виктимологии терроризма и приступить к его исследованию, выделяя ключевые аспекты развития этого процесса.
На наш взгляд, одним из основных элементов предмета современной отечественной виктимологии терроризма, несомненно, должны стать его виктимологические или виктимогенные факторы, представляющие собой совокупность обстоятельств, порождающих жертву преступления, способствующие её виктимизации. Здесь, как нам представляется, следует активно и пристально рассматривать виктимологические факторы (детерминанты, причины и условия) терроризма как единую, целостную, интегративную систему, способствующую или детерминирующую конкретный акт терроризма либо определенный вид или форму проявления террористической деятельности (политический или религиозный терроризм, этнический или националистический терроризм либо их разновидности).
Однако наиболее важным элементом предмета современной отечественной виктимологии терроризма должно стать виктимологическое направление предупредительного воздействия на терроризм. Это направление должно вырабатывать общесоциальные и специальные меры, направленные на снижение виктимности потенциальных жертв терроризма (виктимологическая профилактика терроризма), обеспечивающие полное, насколько это возможно в современных условиях, возмещение вреда жертвам терроризма и восстановление их нарушенных прав и законных интересов (виктимологическая реабилитация жертв терроризма).
Для виктимологического направление предупредительного воздействия на терроризм наиболее важными теоретическими и прикладными задачами на ближайшую перспективу являются:
а) выработка адекватных и, одновременно, достаточных общесоциальных и специальных мер и механизмов, направленных на минимизацию вредных социальных последствий от террористической деятельности;
б) разработка и законодательное закрепление правовых основ предоставления и оказания достаточной и достойной социальной и иной помощи жертвам терроризма, а так же виктимологической реабилитации жертв терроризма;
в) исследование и постепенное внедрение в отечественную социальную практику механизмов виктимологической реабилитации жертв терроризма на иные категории жертв криминального насилия, в первую очередь криминального экстремизма.
Нам представляется, что в рамках современной отечественной виктимологии терроризма необходимо рассматривать и ряд других не менее сложных и интересных теоретических вопросов, относящихся к её предмету. Во-первых, необходимо определиться с методологией и методикой познания жертв терроризма, произвести их типологию и классификацию. Во-вторых, нужно начать классифицировать, учитывать и систематизировать основные виктимогенные факторы современного терроризма. В-третьих, обратиться к зарубежному опыту познания жертв терроризма и механизмов оказания им мер социальной защиты и виктимологической реабилитации. В-четвертых, обобщить судебную и иную социальную практику по реализации правовых основ оказания социальной и иной помощи и поддержки жертвам терроризма, тем более что такая разнородная практика уже существует и обсуждается.
Изложенное выше позволяет нам подвести некоторые итоги, а именно – сформулировать собственное определение виктимологии терроризма, определить её место в системе научных знаний и очертить круг проблем, входящих в её предмет. На наш взгляд, виктимология терроризма – это частная виктимологическая теория, изучающее жертв терроризма и вырабатывающая механизмы виктимологической профилактики потенциальных и виктимологической реабилитации реальных жертв терроризма.
Нам представляется, что основными структурными элементами или направлениями, входящими в предмет современной отечественной виктимологии терроризма, являются: жертвы терроризма; виктимность (массовая, групповая, видовая, индивидуальная, корпоративная); виктимизация; виктимологические факторы терроризма и виктимологическое направление предупредительного воздействия на терроризм, включающее в себя виктимологическую профилактику терроризма и виктимологическую реабилитацию жертв терроризма.
Несомненно, в самое ближайшее время перед отечественными специалистами встанет вопрос о структуре отечественной виктимологии терроризма, научном описании и объяснении каждого из его элементов, входящих в её предмет, её целях и задачах, функциях и ближайших перспективах дальнейшего развития.
Подводя итог изложенному в этой работе материалу, мы четко себе представляем, что не все аспекты современной отечественной виктимологии терроризма, связанные с содержанием, структурой, установлением границ её предметного поля, задач и перспектив её ближайшего развития нами обозначены и рассмотрены в данной работе в полном объеме. Поэтому, мы надеемся, что их творческий поиск, описание и объяснение дадут благотворную почву нашим последователям для новых исследований жертв терроризма в современном российском обществе и за его пределами. И что самое главное, поспособствуют их уменьшению в нашем, и без того, неспокойном мире, полным иных угроз и опасностей.
Кабанов П. А.,
Институт экономики, управления и права (г. Казань),
(Статья опубликована в журнале «Следователь» за 2007 год №12)

Виктимология — наука о жертвах и, в частности, о психологических особенностях жертв.Известно, что далеко не всякие люди оказываются в числе жертв, например, террористических актов. Есть некая непонятная, загадочная предрасположенность, особая «жертвенность», пока еще недостаточно изученная наукой. Один из самых свежих примеров имеет имя. Его зовут Марк Соколов. Он чудом уцелел 11 сентября 2001 года, успев спуститься с 38-го этажа того из небоскребов Всемирного торгового центра, который был протаранен первым самолетом, угнанным террористами. Этот человек не просто пережил сильнейший психологический шок. Кроме того, он был тяжело ранен обломками рушащегося здания, поскольку не успел слишком далеко отбежать от места катастрофы. Однако всего этого было мало. После пребывания в госпитале он поправился и решил навестить родственников в Иерусалиме, а заодно и помолиться Богу в святых местах за чудесное спасение от неминуемой гибели. Однако 20 января 2002 года правомерность существования виктимологии подтвердилась в Иерусалиме. М. Соколов ждал своего израильского друга, который хотел передать через него посылку родственникам в Нью-Йорке, на улице, около небольшого кафе. В ожидании, он зашел в это кафе, чтобы выпить чашечку кофе. Именно в этот момент взорвалась бомба: на воздух взлетела половина этого кафе вместе с палестинским террористом-камикадзе, который вошел в него вслед за М. Соколовым. С тяжелейшими ранениями, жертва теперь уже повторного террористического акта, он вновь оказался в госпитале — теперь уже израильском. Согласитесь, трудно считать это случайным совпадением. Бомбы падают дважды в одни и те же воронки — особенно, если в них прячутся одни и те же люди.

К сожалению, пока виктимология сосредоточена почти исключительно на жертвах бытового насилия — прежде всего, сексуального. Однако это — лишь частная сторона вопроса. Масштабные виктимологические исследования пока еще впереди. Ясно, что частые террористические акты последних лет активизируют такие исследования, однако они упираются в некоторые объективные трудности.

Как уже говорилось, изучение психологии жертв террора обычно представляет собой сложное дело. Во-первых, мало кто из жертв остается живым и достаточно сохранным. Во-вторых, оставшиеся в живых не хотят вспоминать о происшедшем и тем более говорить об этом. Показательные цифры: из более трех тысяч свидетелей и потерпевших в результате террористической акции чеченских боевиков во главе с С. Радуевым против жителей дагестанского г. Кизляр (захват больницы, заложников и т. д.) приехали на судебный процесс над С. Радуевым всего лишь около шестидесяти, а согласились выступить в суде еще меньше людей. К тому же понятно, что их допросы преследовали юридические, а не психологические цели.

Тем больший интерес представляет исследование, проведенное Н. Пуховским в г.Буденновске сразу после аналогичного террористического акта, осуществленного также чеченскими боевиками во главе с Ш. Басаевым летом 1995 года. Оно дает возможность оценить как общие психологические черты разных типов жертв террора(непосредственно пострадавших от террористических действий заложников, их родственников, а также невольных свидетелей — жителей города), так и отдельные психопатологические особенности этой жертвенной психологии, а также быструю динамику психологии жертв и те психологические последствия, которые остаются в ней даже спустя время после совершения самого террористического акта (Пуховский Н. Н. Психотравматические последствия чрезвычайных ситуаций. — М.: Академический проект, 2000. С. 84).

Первоначальная «атмосфера растерянности и страха (террора), царившая в городе в первые дни после нападения, быстро сменилась на двойственную, внутренне противоречивую атмосферу бессильной, беспомощной подверженности чужой злой воле, ожидания вреда и ущерба, с одной стороны, и оскорбленного достоинства, настороженности и повышенной готовности к отражению угрозы, с другой. Все это проявлялось расстройствами поведения и деятельности — почти, полным падением трудоспособности, концентрацией внимания на психотравмирующих событиях, пандемическим распространением слухов. Широкая распространенность расстройств сна (бессонница), изобилие жалоб на плохое самочувствие... сопутствовали подспудному чувству вины в форме самоупрека за испытываемое чувство радости и облегчения, что "миновала чаша сия"»'.

Первая группа лиц, вовлеченных в террор, — близкие родственники заложников и «пропавших без вести» (предположительных заложников) — внезапно оказалась в ситуации «психологического раскачивания»: они метались от надежды к отчаянию. Все эти люди обнаружили острые реакции на стресс с характерным сочетанием целого комплекса аффективно-шоковых расстройств (горя, подавленности, тревоги), паранойяльности (враждебного недоверия, настороженности, маниакального упорства) и соматоформных реакций (обмороков, сердечных приступов, кожно-аллергических высыпаний).

В силу мощного, причем очень стойкого, ригидного отрицательного аффекта, они заражали значительную часть благополучного населения города (которых непосредственно не коснулся террористический акт) отрицательными эмоциями, а также сомнениями в отношении возможности эффективной помощи и искреннего сочувствия со стороны людей, специально приехавших в город для ликвидации чрезвычайной ситуации. Основными индукторами такого рода эмоциональных состояний стали пожилые родственники заложников, у которых ресурсы адаптации были объективно снижены и которые в силу этого вызывали повышенное сочувствие к себе, а также чувство самоупрека собственной вины у относительно благополучного окружения.

Состояние представителей второй группы — только что освобожденных заложников — определялось остаточными явлениями пережитых ими острых аффективно-шоковых реакций. В клинико-психологическом плане это была достаточно типичная картина так называемой адинамической депрессии с обычно свойственными ей «масками» астении, апатии, ангедонии — неспособности испытывать удовольствие. Характерным было массовое нежелание жертв террора вспоминать пережитое, стремление «скорее приехать домой, принять ванну, лечь спать и все забыть, поскорее вернуться к своей обычной жизни». Особо отметим навязчивое желание поскорее «очиститься», в частности, «принять ванну» — оно было особенно симптоматичным и высказывалось многими освобожденными заложниками.

По рассказам самих освобожденных заложников, в ситуации заложничества среди захваченных людей наблюдалось поведение трех типов. Первый тип — это регрессия с «примерной» инфантильностью и автоматизированным подчинением, депрессивное переживание страха, ужаса и непосредственной угрозы для жизни. Это апатия в ее прямом, немедленном виде. Второй тип — это демонстративная покорность, стремление заложника «опередить приказ и заслужить похвалу» со стороны террористов. Это уже не вполне депрессивная, а, скорее, стеническая активно-приспособительная реакция. Третий тип поведения — хаотичные протестные действия, демонстрации недовольства и гнева, постоянные отказы подчиняться, провоцирование конфликтов с террористами.

Понятно, что разные типы поведения наблюдались у разных людей и вели к разным исходам ситуации для них. Третий тип отличал одиноких людей, мужчин и женщин, с низким уровнем образования и способностью к рефлексии. Второй тип был типичен для женщин с детьми или беременных женщин. Первый тип был общим практически для всех остальных заложников.

Кроме таких, назовем их общеповеденческими, различий, отдельно отмечались специфические психопатологические феномены двух типов.

Феномены первого типа — ситуационные фобии. В очаге чрезвычайной ситуации заложники испытывали явно ситуационно обусловленные интенсивными боевыми действиями агорафобические явления. Это были боязнь подойти к окну, встать во весь рост, старание ходить пригнувшись, «короткими перебежками», боязнь привлечь внимание террористов и т. п. Естественно, все это определялось стремлением уцелеть в происходящем вокруг бое. Однако уже в ближайшие дни после своего освобождения заложники с выраженным аффектом жаловались на появление навязчивой агорафобии (ландшафтофобии) и склонности к ограничительному поведению. У них вновь появились такие симптомы, как боязнь подходить к окнам — уже в домашних условиях; боязнь лечь спать в постель и желание спать на полу под кроватью, и т. п. Наиболее характерны такие жалобы были прежде всего для молодых женщин, беременных или матерей малолетних детей. Напомним: в ситуации заложничества их поведение отличалось максимальной адаптивностью (демонстрационной покорностью) — за этим стояло стремление спасти своих детей. Действия террористов эти женщины оценивали с позиций отчуждения: «Они обращались с нами хорошо — как хороший хозяин с бараном, которого намерен зарезать к Новому году». Спустя некоторое время после своего освобождения они вновь вернулись примерно к тому же типу поведения. Либо заложничество оставляет такие сильные и длительные, хронические последствия, либо поведение данных лиц вообще отличается такими особенностями.

Второй тип феноменов — это ситуационные дисторсии. В структуре «синдрома заложника» уже после освобождения иногда возникали высказывания о правильности действий террористов; об обоснованности их холодной жестокости и беспощадности — в частности, «несправедливостью властей»; об оправданности действий террористов стоящими перед ними «высокими целями борьбы за социальную справедливость»; о «виновности властей в жертвах» в случае активного противостояния террористам и т. п. Такие высказывания, по сути соответствующие «стокгольмскому синдрому», были характерны для немолодых, одиноких мужчин и женщин с невысоким уровнем образования и низкими доходами. Эти высказывания были пронизаны аффектом враждебного недоверия и не поддавались критике. Парадоксально, но такие оценки возникли только после освобождения — в период заложничества именно эти люди демонстрировали описанное выше поведение третьего типа, отличались хаотичными протестны-ми действиями, провоцировавшими конфликты и угрозы агрессии со стороны террористов. Судя по всему, такое реактивное оправдание террористов можно рассматривать как проявление своеобразной «истерии облегчения».

Таким образом, сравнительно массовая психология жертв террора складывается из пяти основных слагаемых. Они могут быть выстроены хронологически. Это страх, сменяемый ужасом, вызывающим либо апатию, либо панику, которая может смениться агрессией. Мужчины и женщины в качестве жертв террора ведут себя по-разному. Определенные поведенческие различия связаны с уровнем образования, развитостью интеллекта и уровнем благосостояния человека (чем меньше у него есть чего терять, тем больше склонность к хаотичному, непродуктивному протесту). Спустя время после террористического акта у его жертв и свидетелей сохраняется психопатологическая симптоматика — прежде всего, в виде отложенного страха, а также равного рода фобий и регулярных кошмаров. Отдельные факторы и обстоятельства можно считать некоторыми «чертами виктимности». В описанных случаях такими чертами был пол (жертвами, прежде всего, становились женщины), наличие маленьких детей или же состояние беременности.