Ясновидящий французский стоматолог, или Парижская несредняя школа

О том, за что французские стоматологи недолюбливают советских коллег, о том, кто болтливее — парикмахеры или зубные врачи, о том, как пристроить ребенка в крутую парижскую школу, а также о том, является ли икра взяткой или знаком внимания

Моим первым знакомым представителем этой неблагородной и дурно жужжащей профессии стал школьный приходящий стоматолог, пару раз в году профилактически («У вас все хорошо, молодой человек!») и отнюдь («А вот вам, молодая леди, придется вырвать этот зуб!») осматривающий учеников на предмет выявления кариеса. Мне часто не везло, и кариесы появлялись у меня с генетической к ним предрасположенностью, доставшейся по наследству от папеньки. Поэтому полюбить стоматологов и их благородный труд мне так и не удалось. Особенно того первого, школьного, который, как оказалось впоследствии, использовал проклинаемые французским крутым стоматологом пломбы из какогото неведомого материала, по предположению француза, используемого лишь секретными советскими спецслужбами. Выкорчевывая такую пломбу из моего зуба, он пробормотал какоето выразительное слово. Это слово можно часто услышать от шоферов грузовиков или колхозников, работающих на полевых работах, или от писателей, нечаянно стеревших в компьютере после напряженной работы весь текст, однако я не ожидала, что оно могло использоваться представителями французской аристократии.

В отличие от парикмахера, который в основном слушает, стоматолог в основном говорит. Что логично, так как рот пациента стоматологического кабинета постоянно занят чемто неприятным типа пылесоса для слюны. Слова слетали с языка стоматолога, и он трещал так, как будто бы я ему именно за это заплатила и помирала от нетерпения услышать все о его жизни. Так я узнала, за выковыриванием школьной пломбы, многое из биографии Доктора Филиппа, а главное, что ухватил мой ум, жадно нуждающийся в реализации первостепенных задач по благоустройству на новом месте в городе Парижске, было то, что в детстве он учился в престижной французской школе для детей из очень высокопоставленных семей «Станислас». А я, только что приехавшая молодая и ответственная мама, была озабочена поиском приличной французской школы для моего неприлично российского ребенка. В высшем по уровню снобизма обществе во Франции все российское считалось неприличным. Даже мой белокурый ангелочек. Тигрица, а не мать, в кресле встрепенулась, и, улучив минутку в промежутке между блестящими инструментами и фактами биографии, я вцепилась в белоснежный рукав Доктора с нежнейшей улыбкой, но с настойчивым желанием запихнуть свое чадо в едва наметившуюся щель Знания и Благополучия. Он посмотрел на меня, вцепившуюся в его руку, и наверное, испугался того, что люди могут подумать, что он отец моих детей и задолжал мне алименты. Руку пришлось убрать.

Но доброжелательность Доктора была или врожденной, или основывалась на той легкости, с которой я несправедливо оплачивала мои мучения. А последняя инфляция не отразилась на его тарифах, поскольку они уже были так высоки, что резкий скачок выглядел бы вульгарно. Заполучив от Доктора Филиппа адресованное Директору Школы Детей Всех Великих Парижан рекомендацию бывшего ученика «Станисласа» с описанием достоинств их будущего ученика Климентия, я впервые осознала, что Французский Высший свет падет перед нашей целеустремленностью, а также поняла, почему Наполеон не устоял перед силой духа Русского человека.

Остальное было делом техники: собеседование с директрисой, на которое я пришла в безотказном подобострастном сером костюме, но уже с аристократическими французскими знаками отличия в виде нитки жемчуга и платка «Гермеса» на шее; оплата счетов и подношение в полупоклоне полукилограммовой банки черной икры, а также глубочайшие заверения в том, что сын хоть и русского, но вундеркинда, не может не оправдать доверия столь именитого заведения. Так мой ребенок стал учиться с детьми министров и еще не разорившихся аристократов.

А Доктор Филипп продолжал за дорого исправлять издержки социалистического детства. Или уж он проникся симпатией и участием к моим зубам, или он действительно обладал талантами экстрасенса, потому что однажды он заявил, что я стану очень знаменитой и что даже стану нечто вроде культурного посла, точнее послицы России во Франции. То ли я ему искренне поверила и не хотела разочаровывать милого дядечку, то ли интуиция всетаки существует, но все так и вышло.