ШОКОЛАДКА

Миша – мой друг. Это значит, что мы должны всем делиться. Дружба невыгодна Мише. Он может со мной делиться, я – нет. Он старше меня на три года. Он уже пьет вино, а один раз на Новый год пил водку. Про водку он мне рассказал сам. Он мне все рассказывает. С другом можно говорить о чем угодно. Когда мы остаемся одни, мы разговариваем. Я рассказываю ему книги. Он не любит читать. Миша говорит, что в книгах одно вранье, в жизни все не так. Я рассказываю ему про пацанов, просто пересказываю то, что пацаны говорили между собой.

– Знаешь, как отличить настоящего друга от ненастоящего?

– Как?

– С настоящим другом можно говорить о смерти. Ты хочешь умереть?

– Конечно. Только я быстро хочу умереть.

– Знаешь, Миша, я тоже хочу умереть. Но ведь поговорить об этом не с кем, правда?

– Со мной можешь.

– Но кроме тебя – не с кем. Значит, ты – мой друг.

Миша сидит в коридоре, я лежу рядом. К нам подходит старшеклассник. Нагибается и кладет перед Мишей большую шоколадку.

– Держи, Михаил, должок с меня. Все, как договаривались.

Старшеклассник уходит. Я ничего не понимаю. Шоколад в детдоме едят вечером, каждый в своей комнате. Старшеклассники не делятся шоколадом просто так.

– Он проспорил тебе шоколадку? О чем вы спорили?

– Мы не спорили.

– Но он сказал, что был должен тебе шоколадку.

– Правильно. Был должен, но мы не спорили. Он мне ее в покер проиграл.

– Ты играешь в карты на шоколадки?

– Не только. Я еще на деньги играю. Мне деньги нужны. Думаешь, с одного фотоаппарата много денег выходит? Мне нужно еще сигареты покупать.

– Ты ж не куришь.

– Я не себе покупаю. Мне сигареты для дела нужны.

– Но это нечестная шоколадка. Играть в карты на деньги нехорошо.

Миша уже шуршит шоколадной оберткой. Отламывает от шоколадки дольку, кладет в рот, еще одну молча протягивает мне. Я лежу на локтях, у меня грязные руки. Если я возьму чуть подтаявшую дольку рукой, она растечется по моим немытым пальцам, ее придется слизывать, будет невкусно. Беру шоколад ртом из его руки, жую. Мне стыдно есть эту нехорошую шоколадку, но и обижать Мишу я не могу. Весь детдом видит, как мы едим шоколад. Если бы я отказался, получалось бы, что Миша мне уже не друг.

Миша заворачивает нашу шоколадку в обертку. Мы съедим ее потом. Съедать все сразу было бы глупо. Шоколадка будет храниться у Миши. Я уверен, он не станет есть ее один. Он – мой друг.

– А если бы ты проиграл? – спрашиваю я.

Миша не отвечает. Миша смотрит куда–то сквозь меня. Взгляд его холодный и пустой. Шахматный взгляд.

– Извини, Рубен, я задумался. Что ты сказал?

Я повторяю вопрос.

Миша улыбается. Я люблю его улыбку. Золотистые веснушки рассыпаются по скуластому лицу. Он на мгновение становится похожим на маленького мальчика. Веселого маленького мальчика.

– Ты дурак, Рубен. Если бы я проиграл, я купил бы ему шоколадку. Я иногда проигрываю специально. Иначе со мной играть никто не захочет. Я помню колоду. Могу карта за картой три колоды в голове держать. Они же не помнят колоду. Никто не помнит, я проверял. А когда вина выпьют, совсем дурные становятся. А я даже после вина все четко помню. Я пьяный на спор вслепую на шести досках играл. На деньги.

– В шахматы на деньги?

– Почему бы и нет?

Все путается у меня в голове. Миша пьет вино и играет в карты на деньги. Он – плохой. Но он делится со мной шоколадом и подсолнечным маслом. Он – хороший. Он плохой или хороший? Я не знаю ответа, я повторяю себе: «Миша – мой друг. Миша – мой друг. Миша – мой друг».

ТЕМНАЯ

В детдоме – скандал. Новенькому устроили темную. Темная – это когда человека накрывают покрывалом и бьют чем попало: руками, ногами, костылями, протезами. У кого что есть. Через покрывало не видно, куда бьют. И кто бьет – не видно.

Пару дней назад новенький отобрал у Миши колбасу. Миша ел бутерброд с колбасой, а новенький подошел, взял бутерброд из его руки и съел. Все знали про колбасу и новенького, но прямых улик против Миши не было. В тот день Миша купил сигареты. Сидел во дворе и всех угощал. Всем, кто курил, он давал по сигарете.

Все любили Мишу. Он покупал сигареты и раздавал всем. Очень часто он угощал сигаретами Федьку. Федька, здоровенный парень, таскал за собой Мишину тележку за веревочку. Он мыл Мише голову, сажал на горшок. Федька курил, как паровоз, но своих сигарет у него не было. Когда сигарет у Миши было мало, он давал их только Федьке. Никто не обижался за это на Мишу. Федька был сиротой. Я тоже был сиротой. С Федькой Миша делился сигаретами, со мной – едой. Никто не мог его ни в чем упрекнуть.

Конечно, я знал про темную. Конечно, я был на стороне Миши. Если бы новенький попытался отнять колбасу у меня, я укусил бы его за руку. Или хотя бы попытался его укусить. Я мстил бы ему потом, как мог. И дело тут не в колбасе.

ФУТБОЛ

Тетя Клава режет хлеб. Старается. Резать хлеб очень трудно. Если нарезать буханку на куски поровну на всех, то тете Клаве ничего не останется. Но так не бывает. Тетя Клава всегда оставляет себе полбуханки. Острым ножом нянечка пытается расщепить хлеб на тонкие ломтики. Хлеб крошится, ломается. Тетя Клава старается все сильнее, но чем сильнее она старается, тем хуже у нее выходит. Тетя Клава злится. Тетя Клава – злая нянечка.

Нянечки бывают злые и добрые. Это понятно. Люди бывают разные. Но тетя Клава – особенная нянечка. Она – одна такая в нашем детдоме. Все нянечки – злые и добрые – приносят продукты из дома. Они едят принесенные из дома бутерброды, заваривают принесенный из дома чай. Некоторые нянечки платят в бухгалтерию детдома небольшие деньги, тогда на них выделяют дополнительные порции. Если нянечка платит деньги, она ест вместе с нами. Нянечки не хотят платить деньги. Нянечки не хотят есть вместе с нами. С нами едят только одинокие женщины, только те, у кого дома совсем никого нет. Когда нянечка ест вместе с нами, она делит хлеб на всех поровну.

На праздники нянечки приносят из дома что–нибудь очень вкусное. Праздники у нянечек не такие, как у учителей. Годовщина Октябрьской Революции или Первое Мая их не интересуют. Настоящие праздники – это поминки и свадьбы. Если у нянечки умер или женился кто–нибудь из родственников, то в ее дежурство мы обязательно едим пироги, блины и варенье. Варенье нянечки мажут нам на хлеб или разбавляют водой. Если варенье смешать с водой – получается компот. Очень вкусный компот. Одна нянечка принесла как–то целую сумку разной еды. Она доставала из сумки уже нарезанные куски вареной и копченой колбасы, пирога и селедки. Еды было много, очень много. Мы съели не все. А под конец нянечка раздала нам каждому по пять конфет. Пять конфет – это пять конфет. Обычно нянечки раздавали нам по две конфеты. В то утро нянечка не пошла в столовую за кашей и чаем. Зачем? Даже хлеб она принесла из дома. Еще она принесла из дома большую фотографию в деревянной рамке. На фотографии был молодой солдатик в военной форме – ее сын. Сын пришел из армии – это праздник. Счастливая нянечка показывала нам фотографию, рассказывала, какой чудесный у нее сын. Отличник боевой и политической подготовки.

Тетя Клава из дома никогда ничего не приносила. Тетя Клава носила нашу еду себе домой. Тетя Клава была особенная нянечка.

Чемпионат мира по футболу. Серьезное соревнование. Посмотреть хочется всем. Второй тайм показывают после отбоя. Второй тайм хочется посмотреть больше, чем первый. За три дня до чемпионата детдом замирает в ожидании. Никто не ругается матом. Все старшие мальчики послушны как никогда. Курят только тайком, а когда курят, бросают окурки исключительно в мусорницы. Никаких пьянок. Какие могут быть пьянки? Чемпионат мира по футболу – это серьезно. Если твой день рождения выпал на чемпионат мира – считай, тебе повезло. Ты выпьешь с друзьями вина после чемпионата. Вина будет больше, чем обычно. Пить будете и за день рождения, и за советских футболистов.

Серега болел за Бразилию. Почему за Бразилию, он объяснить не мог. Серега ничего не знал про Бразилию. Болел и все. Наши футболисты никуда не годились – это понятно. Но и в хоккее Серега болел за Канаду. Такой он был парень – Серега.

Миша ни за кого не болел. Миша говорил, что гонять мяч по полю – глупость.

Тетя Клава ходит по детдому, поджав губы. Тетя Клава громко кричит на всех, ей никто не отвечает. Директор детского дома разрешил смотреть футбол, дежурный воспитатель разрешил. Последнее слово – за тетей Клавой. У тети Клавы – власть.

За полтора часа до отбоя все малыши помыли руки и легли спать. Тихо в детдоме. Никто не спорит с тетей Клавой. Все ведут себя хорошо. Когда тетя Клава идет по коридору, – все уступают ей дорогу. Даже те, кто на костылях. Даже безногий Серега на своей тележке. Все хорошо, все спокойно. Тете Клаве нравится, когда все спокойно. Тете Клаве нравится, когда ее уважают. Если тетя Клава разрешит смотреть футбол, все забудут про тетю Клаву. Они сядут перед телевизором, они будут радоваться и огорчаться вместе, без тети Клавы.

Тетя Клава не разрешает. «Все, – говорит тетя Клава, – идите спать». Упрашивать тетю Клаву бесполезно. Тетя Клава непреклонна. Спать – значит, спать.

В комнате старшеклассников спор. Серега предлагает запереть тетю Клаву в комнате.

– А что, – говорит Серега в запальчивости, – я затолкаю ее в комнату и запру на швабру. Что она мне сделает? Посмотрим футбол и выпустим.

С Серегой никто не спорит. Пусть. Ссориться с Серегой никто не хочет. Всем нравится Серегина идея. Все по очереди ругают тетю Клаву. Все правильно. Тетя Клава сама нарывается на скандал. Давно пора ее проучить.

Молчит один Миша. Миша молчит и улыбается.

– О чем ты думаешь? – спрашивает Мишу Серега.

– О шахматах. Не о футболе же.

– Нет. Что ты думаешь о тете Клаве?

– Сука. Сука и дура.

Серега подъезжает поближе к Мише.

– Вот и мы думаем, что сука. Стоит ее проучить. Ты согласен?

Миша улыбается. Миша почти всегда улыбается.

– Конечно, согласен. Только запереть мало. Она вырываться станет, дверь сломает. Завтра скандал поднимется, твоих родителей вызовут.

– Мне все равно.

– Ну, если тебе все равно, тогда другое дело. Я думал, что тебе не все равно. Запереть себя просто так она не даст. Сопротивляться будет. Ты сильный, а в ней весу килограмм сто, наверное. В общем, если ты ей что–нибудь сломаешь, сядешь в тюрьму. Тебе шестнадцать есть?

– Есть. Мне все равно. Сказал – должен сделать.

– Так делай.

На полу перед Мишей лежит пустая шахматная доска и вырезка из газеты. Фигур на доске нет, но все знают, что фигуры Мише не нужны. Все фигуры у него в голове. Миша делает вид, что анализирует шахматную партию. Миша делает вид, что ему все равно.

Серега сердится.

– Тебе хорошо. Твои шахматы ночью не показывают.

– Ты ошибаешься. Последний чемпионат показывали ночью. Мне все равно. Главное – знать запись партии.

– Что ты предлагаешь?

– Я ничего не предлагаю. Делайте, что хотите. Можете тетю Клаву зарезать, утопить, зажарить живьем на костре, скормить крокодилам. Только где крокодилов взять, я не знаю.

Никто в детдоме не может так разговаривать с Серегой. Только Миша. Миша говорит тихо, очень тихо. Но в комнате так тихо, что Мишины слова слышат все.

– Миша, – говорит Серега, – у тебя голова не болит?

– Нет.

– Тогда сейчас заболит.

– У меня голова никогда не болит.

– А если коляска перевернется, заболит?

– А с чего ей переворачиваться?

– Я ее сейчас переверну. Случайно.

Миша молчит. Миша думает. После недолгой паузы серьезно, чересчур серьезно, замечает:

– Нет. Не выйдет. Ничего у тебя не выйдет. Чтобы тетю Клаву душить, две руки нужны. Чем ты будешь мою коляску переворачивать?

Серега старается держать себя в руках. Серега не может признать перед всеми, что Миша прав.

– Ладно, – внезапно и радостно замечает Миша, – ты малышей уложил?

– Уложил. Они уже полчаса как спят.

– Все спят?

– Все.

– Спорим на шоколадку, что не все?

Серега не хочет спорить.

– Ну тебя на фиг. С тобой спорить – себя не уважать. Я тебе уже три шоколадки проспорил.

– Так всегда. Все приходится делать самому. Пойду малышей спать укладывать.

– Ты? Как ты будешь их укладывать? Так они тебя и послушались.

– Возьму кулек конфет и уложу. Делов–то. Давай конфеты.

– Это не мои конфеты. Мы их для чая оставили.

– Ничего не знаю. Без конфет я с ними не управлюсь. Кстати, объясни мне, пожалуйста, зачем тебе конфеты? Сахар для мозгов полезен, а тебе нужно мышцы качать. Мозгов у тебя все равно нет. Творог тебе нужен, а не конфеты. Да и не справедливо это. Вы будете футбол смотреть, а малышам что? Хоть конфет поедят. Так. Некогда мне с тобой разговаривать. Откати меня в комнату к малышам. Книгу только захвати.

Серега берет в руки Мишину книгу.

– «Хоровое пение». Ты им петь собрался?

– Надо будет – буду петь.

– Ну, ты и даешь. Что еще придумал? Я откачу, мне не трудно. А Федька где? Разбудить его?

– Федьку не трожь. Я его сразу после ужина спать послал. Вам, дуракам, хорошо. Тетю Клаву на костре зажарите, вас лет через десять из тюрьмы выпустят за хорошее поведение, а Федьке чуть что – дурдом. На всю жизнь.

Серега берется за веревку, привязанную к Мишиной тележке. Одной рукой он отталкивается от пола, другой тянет за собой Мишину тележку.

В комнате у малышей Серега включает свет.

– Иди спать, – говорит ему Миша шепотом. – Лежи на кровати, пока тетя Клава не позовет футбол смотреть. И все наши пусть ложатся. Скажи: мы объявляем тете Клаве бойкот. Пока о футболе не заговорит – всем молчать.

Серега кивает. Бойкот – это серьезно. За бойкот в тюрьму не посадят.

Малыши спят. Все накрыты одеялами с головой. Тихо.

– Так, – говорит Миша. – Похоже, Серега, проспорил я тебе шоколадку.

– Мы не спорили.

– Ну, как хочешь, не спорили так не спорили. Раздадим по конфете тем, кто не спит, и пошли отсюда. Обойдешься без футбола.

Из–под одеял показываются детские головы. Не спит никто.

– Так, – говорит Миша, – Серега вас, чертей, уложить не смог, за это тетя Клава запретила всем смотреть футбол. А ты, Серега, пошел вон отсюда, хреновый из тебя педагог. Сегодня – я дежурный. Всем равнение на меня. Я вам не Серега, у меня не побалуешься. У меня живо все заснут. Трех часов не пройдет, как все будут спать как убитые. Всем понятно? Начнем с хорового пения.

Серега не обижается на Мишу. До Сереги доходит. Он со смехом возвращается в свою комнату, оставляя малышей на попечение великого педагога.

– Начнем с теоретической части. Кто из вас, скажите мне, знает наизусть Гимн Советского Союза? А Интернационал? И подойдите поближе, мне вас не слышно.

Все молчат. Никто не верит, что Миша не шутит. Все боятся Серегу.

– Чего молчите, – продолжает Миша, – Серегу боитесь? Или тетю Клаву? Ничего они вам не сделают. Сегодня я дежурный. А Серега с тетей Клавой поссорились и не разговаривают. Никому до вас дела нет.

Малыши потихоньку садятся на кроватях. Никто не решается первым подойти к Мише.

– Кто слезет с кровати первый, получит от меня конфету.

Маленький мальчик без руки подбегает первый. Миша разрешает ему взять конфету из кулька.

– И тому, на угловой кровати отнеси конфету, если он не спит, конечно.

– Я не сплю.

Мальчик без руки уже съел свою конфету и отнес одну лежачему малышу.

– Принесите подушки, – распоряжается Миша. – Все должны сидеть в ряд и на подушках.

Малыши очень быстро рассаживаются на подушках перед Мишей.

– Теперь хорошо. Теперь вы похожи на хор. Тому, кто расскажет наизусть Гимн Советского Союза, я дам еще одну конфету.

Гимн не знает никто. Миша открывает книгу и читает первый куплет. Просит малышей повторять за ним вслух.

Малыши тихо повторяют трудные слова, осторожно открывают рты.

– Нет, так не пойдет, так вы никогда петь не научитесь.

Миша почти разочарованно смотрит на хор, лицо его выражает полное отчаяние. Миша думает.

– Я принял решение. Вы у меня запоете. Сейчас будем брать «до». Кто умеет брать «до»?

Мальчик без руки тихонько тянет ноту.

– Тебя как зовут? – спрашивает его Миша серьезно.

– Вася.

– Что, Вася, вторую конфету хочешь? Не выйдет. То, что ты сейчас изобразил, – не «до». Это все, что хочешь, но не «до». Вполне возможно, что это «ми». Может быть, «си», но не «до». Где тебя так учили петь?

– Меня бабушка учила.

– А отбирать колбасу у беззащитных инвалидов тебя тоже бабушка учила?

Миша смотрит нагло и уверенно. Миша играет в открытую.

– Слушайте меня внимательно. «До» должно быть громче. Громче! Понятно? Еще раз и вместе. Повторяйте за мной: «до–о–о».

«До» Миша изображает очень тихо, но малыши уже поняли. Сначала очень тихо, потом все громче и громче они выкрикивают один и тот же слог. Они кричат, скачут на подушках и смеются.

Миша недоволен.

– Нет. Это все равно не «до». Впрочем, на первый раз неплохо. Сейчас каждый возьмет у меня конфету и споет «до» как умеет.

Все по очереди громко кричат и едят конфеты. Последним кричит Вася.

Его «до» выходит громче всех. Вася берет вторую конфету, еще одну без напоминания относит мальчишке с угловой кровати.

Миша недоволен. Он делает серьезное лицо.

– Чего от вас еще можно ожидать? «До» и ту громко петь не умеете. Вернемся к Гимну. Весь Гимн вы все равно за вечер не выучите. Будем учить постепенно.

Миша читает первое слово, малыши повторяют за ним. Повторяют вразнобой, нескладно. Они уже и не пытаются петь этот Гимн, только повторяют слова вслед за Мишей. Миша никого не поправляет, ни на кого не сердится. Все идет хорошо. Через несколько минут все очень громко повторяют первые три слова. Никого не надо уговаривать. Все кричат очень громко и каждый свое.

Веселье внезапно обрывается. Заходит тетя Клава. Тетя Клава – человек далекий от искусства. Хоровое пение ее не вдохновляет.

– Что вы тут делаете?

Миша невозмутим.

– Правда, они плохо поют? Ничего не могу с ними поделать. Учу, учу. Но кое–что уже выходит. Так, теперь все вместе повторяйте то, что выучили. Все хором поем «до».

Малыши не боятся тетю Клаву. Малыши боятся только Серегу. Все поют. Поют «до» как умеют, кричат «до» так громко, как могут.

– Прекратите немедленно! – тетя Клава кричит громче, чем обычно. Тетя Клава ничего не понимает в хоровом пении.

– Я так и знал, что вам не понравится. – Миша невозмутим. – Но, вы знаете, не все так безнадежно. Если заниматься с ними каждый день, может получиться очень неплохо. Как вы думаете?

Тетя Клава не может говорить. Она тяжело вдыхает и выдыхает воздух, пристально смотрит на Мишу.

– Что ты, сволочь, делаешь? Собака бешеная. Да я сейчас тебя вместе с коляской в туалет откачу и на всю ночь оставлю. Да я знаешь, что с тобой могу сделать?

– Скормить крокодилам, – невозмутимо отвечает Миша. Лицо его серьезно как никогда.

Никто в детдоме никогда не посмел бы ударить Мишу. Но тетя Клава не как все. Тетя Клава – особенная нянечка.

Миша не смелый. Миша все рассчитал.

– Вот так всегда, – продолжает Миша. – Как всегда. Стараешься, стараешься – и где благодарность? Вот скажите мне, тетя Клава, где человеческая благодарность? Мы с вами уже двадцать минут боремся с этими уголовниками. Знаете, что они придумали? Вам бойкот объявили, а меня дежурить заставили.

– Что ты мелешь, какой из тебя дежурный? Серега сегодня дежурный.

– Вот я им так и сказал. Какой из меня дежурный? У меня здоровье слабое. Да какое здоровье? Нет у меня никакого здоровья. Как и у вас. И суставы у нас с вами болят постоянно. У вас суставы болят?

– Болят, – автоматически отвечает тетя Клава.

Тетя Клава открывает рот, чтобы сказать что–нибудь еще, но Миша ее перебивает. Миша не дает опомниться бедной женщине.

– Я им и говорю, что дежурство – наш долг перед страной. Что все должны дежурить, несмотря ни на что. И футбол тут ни при чем. Правильно?

– Какой футбол? Сейчас пойду Сереге на тебя пожалуюсь. Он же их уже полчаса как уложил, все спали. Я проверяла.

Миша грустно смотрит в пол. Миша и сам поражен коварством Сереги.

– Вы меня не слушаете, тетя Клава. Никто меня не слушает. Все из–за здоровья. Все думают, что раз у меня голос слабый, меня можно не слушать. И Серега меня не стал слушать. Я ему говорил, что футбол ничего не значит. Взялся дежурить – дежурь. А он меня с коляски грозился сбросить. Всегда так. Я как лучше хотел. Никто не хотел дежурить, мне пришлось. Серега кулаки свои показывает, вы одного в туалете оставить грозитесь. Что мне делать? Ну вот, скажите, что мне теперь делать?

Миша смотрит на тетю Клаву снизу вверх. Миша почти плачет от жалости к самому себе.

Тетя Клава не понимает ничего.

– Какой футбол? Никакого футбола! Я не разрешала футбол. Они футбол собрались смотреть? Я не дам!

Тетя Клава выбегает проверить, не смотрят ли парни футбол. Возвращается еще более растерянная.

– Там телевизор выключен и никого нет, – радостно говорит тетя Клава.

– Вот и хорошо, вот и правильно, – соглашается с ее радостью Миша. – Не нужно им никакого футбола. Зачем им футбол? Пусть вовремя спать ложатся, режим дня соблюдают. Они мне говорили, что надо к вам сходить, еще раз попросить, а я им так и сказал, что тетя Клава никогда футбол смотреть не разрешит. Тетя Клава если сказала, то сказала. Ее слово твердое. Приходили они к вам?

– Приходили, – с улыбкой говорит тетя Клава. – Обещали, что хорошо вести себя будут. А я не разрешила.

– И правильно, – говорит Миша. – Так и надо. Вообще я вами восхищаюсь. Вы – честная и принципиальная женщина. Побольше бы таких в нашем детдоме. Распорядок дня – это главное. Распорядок дня серьезные люди писали, профессора московские. Сон – лучшее лекарство. Крепкий сон – основа долголетия. Вы одна стоите на страже нашего здоровья. Одна против всех. Как Джордано Бруно.

– Никакая я не бруна. Как ты со взрослыми разговариваешь? Я – порядочная женщина. Зачем бруной обзываешься?

– Я ж не спорю. Конечно, порядочная. Джордано Бруно – положительный образ. Это я вас так похвалил, а вы не поняли. Книжки надо читать. «Бруно», а не «бруна». Разницу понимаете? Мужчина это был, очень хороший человек, а главное – очень смелый. Против всех пошел.

Миша опускает глаза, тяжело вздыхает.

– Правда, кончил он плохо. Сожгли его на костре. Ни за что не хотел от своих идей отказываться. Как и вы. Вы ж против всех идете. Против нас, против дежурного воспитателя, против директора.

Лицо тети Клавы багровеет. Дыхание сбивается. Когда Миша замолкает, слышно, с какими хрипами выходит воздух из ее легких. Тете Клаве плохо, очень плохо.

– Я против директора не шла, не ври. Когда это я против директора? Я никогда против директора.

– Как же? А кто футбол запретил смотреть? Директор разрешил, воспитатель разрешил, а вы запретили. Выходит, вы против директора. Я так считаю. Правильно это. Кто такой директор? Так, букашка, сидит в своем кабинете, бумажки подписывает. А вы – сила. Ответственная ночная дежурная. Вам виднее, что разрешать, а что запрещать. Директора с работы снимут, а вы останетесь. Я правильно говорю?

– Скорее меня с работы снимут, – тихо бурчит себе под нос тетя Клава.

Тетя Клава разворачивается и выходит из комнаты малышей. Тетя Клава думает. Думать тетя Клава идет в комнату для персонала. Там, у себя в комнате, тетя Клава лечит больные суставы. Лучше всего на суставы действует спиртовая настойка травы зверобой. Зверобой – полезная трава и помогает от всех болезней. Тетя Клава говорит, что натирает настойкой больные ноги, но ей никто не верит. Когда тетя Клава работает в ночную смену, лечить суставы она начинает сразу, как приходит на работу. Часам к десяти вечера лицо тети Клавы багровеет, она в последний раз заглядывает во все комнаты, в последний раз орет на малышей, просит старших присмотреть за порядком и идет спать. Спит тетя Клава крепко.

Тетя Клава возвращается. Медленно заходит в комнату к малышам. Нагибается к Мише. У тети Клавы после настойки очень хорошее настроение. Обычно она никогда не нагибается, когда разговаривает с нами.

– Мишенька. Ты ж хороший мальчик, я знаю. Я ж тебе всегда лучшие куски даю.

Миша не обращает внимания на фразу про лучшие куски. Миша действительно добрый мальчик. Он соглашается.

– Конечно, – говорит Миша. – Да и не ссоримся мы с вами никогда. Не то, что с остальными. Я вообще считаю, что вы у нас самая хорошая. Другие нянечки, что? Они только о себе думают. Разрешили футбол смотреть и спать пошли. А вы не такая. Вы всю ночь готовы дежурить, но за порядком проследить. Правда ведь? А Серега, знаете, что еще придумал? Я, говорит, теперь буду в каждую смену, когда тетя Клава дежурит, карнавал устраивать.

Тетя Клава разгибается. Смотрит вверх. Слово «карнавал» она не знает. Миша говорит и говорит. Если Миша начал говорить, остановить его почти невозможно. Учителя утверждают, что язык у Миши подвешен очень хорошо. И это правда. Кроме языка у Миши ничего больше нет. Только язык.

– Карнавал он собрался устраивать. Маски, говорил, на всех малышей надену и песни заставлю петь. Конфетти везде, серпантин, хлопушки. Я пытался спорить. Но разве меня кто станет слушать? Они намусорят, а вам убирать. Все теперь вам одной придется делать. Вечером малышей укладывать, по утрам будить, заставлять их умываться по утрам, зарядку делать.

Очень медленно до тети Клавы доходит. Она все еще улыбается после зверобоя, но уже менее уверенно.

– Не надо карнавал, не хочу карнавал, – говорит тетя Клава. – Я директору буду жаловаться.

– На что? Карнавал Серега будет до отбоя устраивать. Все согласно расписанию. До отбоя песни никому петь не запрещено. Вот посмотрите на них. – Миша кивает на сидящих в ряд малышей. – Кому они мешают? Сидят, поют.

– Я звоню директору. – Уверенно повторяет тетя Клава. Улыбка уже сошла с ее лица.

Миша смотрит на тетю Клаву немного насмешливо. Миша спокоен и уверен. Все идет так, как он хочет.

– Звоните, – говорит Миша. – Мне то что? Только директор вам помогать не станет. Директор за «Спартак» болеет. И зачем вам директор? Сходите в учительскую за дежурным воспитателем. Сегодня как раз учитель физкультуры дежурит. Он вам быстро поможет. Да, я ж забыл совсем, он тоже за «Спартак» болеет. Вы футбол запретили, теперь ему смотреть негде. В учительской телевизора нет. В учительской только телефон. По телефону чемпионат нельзя смотреть. Только по телевизору. А телевизора в учительской нет. Так что вы ему тоже футбол смотреть запретили. Ну и правильно. Нечего ему развлекаться. Он на работу пришел. Пусть работает. А то, завели моду, или спят на работе, или футбол смотрят. Нет. Работать так работать.

Миша улыбается. Улыбается он со злостью. Губы широко раздвинуты, а глаза смотрят прямо в лицо тете Клаве. Ему тяжело держать голову высоко поднятой, но он старается, не отводит взгляда от полного лица тети Клавы.

Тетя Клава не улыбается. Тетя Клава не может улыбаться, когда ей грустно. Тетя Клава не похожа на Мишу.

– Скотина, – шипит тетя Клава.

– Вы это про кого? Если про меня, то это можно, про меня все можно говорить, я не отвечу. А если про учителя физкультуры, то тут вы не правы. Никакая он не скотина. Хороший учитель. Не пьет, не курит. Одна слабость у него – футбол. Но за футбол с работы не выгоняют. Вот за зверобой выгоняют. Не все ж поверят, что вы зверобоем коленки натираете.

Тетя Клава сдает позиции. Тетя Клава улыбается Мише. Тетя Клава старается улыбаться как можно шире, но у нее ничего не выходит. Гримаса, которую она выдает за улыбку, ей не идет.

– У меня суставы, – упрямо повторяет тетя Клава.

– Я вам верю. А учитель физкультуры может не поверить и вызвать милицию. А у милиционеров такие трубочки есть, туда всех дуть заставляют. Вот подуете в трубочку, сразу станет ясно, больные у вас суставы или нет.

Тетя Клава убегает в свою комнату и так же быстро прибегает обратно. Вид у нее радостный.

– Пусть смотрят, – говорит она. – Пусть они подавятся своим футболом.

Миша не улыбается. Миша серьезен.

– Вот сами им это и скажите. С меня хватит. Они и так на меня весь вечер обижаются.

Настроение у тети Клавы хорошее. Она уходит объявлять старшеклассникам про футбол. Как всегда она повторяет, что все должны ее слушаться. Как всегда парни заверяют ее, что все будет хорошо, все лягут спать сразу после футбола.

Радостный Серега закатывает в комнату к малышам.

– Разрешила! Все в порядке. Всем спать. Миша, пошли футбол смотреть.

Миша смотрит в пол. Миша грустит.

– Так всегда. Никому нет дела до высокого искусства. Все приходится делать одному. Нет настоящих энтузиастов. Так и не споем мы Гимн.

– Ты с ума сошел? Какой гимн? Футбол разрешили. Тетя Клава сама пришла и разрешила. Ну ты и даешь. Я, честно, не верил, что у тебя получится. Спасибо.

Лицо Сереги светится. Миша смотрит в пол, Миша почти плачет.

– Хор. Гимн. Высшие идеалы. Серега, у тебя есть идеалы?

По лицу Сереги видно, что у него нет идеалов. У него есть разрешенный футбол и хорошее настроение у тети Клавы.

– Ты про что?

– Она на весь чемпионат разрешила или только на один вечер?

– Да неважно. Какая разница? Если сейчас разрешила, то и дальше будет разрешать.

– Я просил с ней не разговаривать.

– Так она футбол разрешила!

– А ты, как идиот, прибежал малышей укладывать. Хор мой закрываешь. Они только–только «до» освоили. И первую строчку Гимна. А у меня по плану еще «Интернационал» был. И вообще, ты дежурный или я? С какой стати ты тут командуешь?

Серега злится. Все было так хорошо! Но Миша прав. Хочется посмотреть весь чемпионат, а не только первый матч.

Миша говорит очень тихо.

– Учитель физкультуры пришел?

– Нет. Он уйдет с дежурства. Вернется после футбола.

– А я ее учителем испугал. Теперь она второй матч ни за что не разрешит. И все из–за тебя. Тебе футбол пообещали, ты и рад стараться. Теперь будешь всю неделю за ней тапочки носить.

Про тапочки – это оскорбление. Любой другой за такие слова давно получил бы по морде. Любой другой, но не Миша.

Серега потихоньку начинает злиться. Серега не понимает.

– Но она же разрешила. Все в порядке.

– А почему она разрешила?

– Ты попросил.

Миша делает вид, что сердится. Миша поднимает голову. Смотрит спокойно на Серегу.

– Я попросил? Не было такого. Я никогда никого ни о чем не прошу. Я заставляю или убеждаю. Просить бессмысленно. Ее все просили. А результат? Ноль. Попросил.

Миша сокрушенно качает головой.

– Короче, иди смотри свой футбол, но второй раз я с тетей Клавой договариваться не буду. Ты все испортил.

Серега не верит Мише. Серега знает Мишу очень хорошо.

– Ладно, хватит. Не умничай. Говори, что делать, – я сделаю.

Миша расстроенно смотрит на хор. Малыши сидят на подушках. Никто и не думал ложиться.

– Нет, ты пойми тетю Клаву правильно, Серега. Вот ты укладываешь малышей спать, потом прихожу я, стараюсь, опять их укладываю спать, потом опять приходишь ты. Что получается? Получается, ты главный, а я так, случайный человек. И петь они не поют, и тетю Клаву слушаются. Плохо. Выходит, никакой я не дежурный. Второй раз тетя Клава со мной разговаривать не станет. И в карнавал не поверит.

– Какой еще карнавал?

– Обыкновенный, с хлопушками, как в Бразилии. Я ей обещал, что если она футбол смотреть не разрешит, мы карнавал устроим. От твоего имени обещал.

– Правильно, давно пора, – соглашается Серега, – дверь ей подпереть и дыма напустить через замочную скважину. Такой карнавал получится!

– Если выживет – пятнадцать суток, если задохнется – пятнадцать лет. Лучше уж крокодилам ее скормить.

Миша не улыбается, Миша серьезен как никогда.

– Серега. Ты в тюрьму сильно хочешь? Я тебе про праздник рассказываю, радость. Хлопушки, серпантин, конфетти. Неужели так трудно понять? Кто дежурный, я или ты?

– Ты. Но я на самом деле ничего не понимаю. Чего ты от меня хочешь?

– Чтобы они запели.

– Делов–то? Сейчас запоют как миленькие.

Серега берет из рук Миши книжку.

– Что тут у тебя? Гимн Советского Союза. Ерунда какая, они ж маленькие.

Откладывает книгу в сторону, уверенно оглядывает хор.

– Сейчас все у меня запоют. Петь будете про елочку. Кто будет петь тихо, получит в лоб. Всем понятно?

– Погоди, Серега. – Миша все еще серьезен. – Выкати меня из комнаты.

Серега осторожно выкатывает Мишину тележку из комнаты в коридор. В коридоре Миша очень тихо шепчет:

– Про елочку ты хорошо придумал, я бы ни за что не догадался. Сейчас не Новый год, конечно, но нам ведь главное, чтобы они пели, правда?

– Правда, – соглашается Серега и улыбается. Серега не умеет долго грустить.

– Ты, конечно, теперь дежурный, но у меня маленький совет. Можно сказать, просьба.

– Давай.

– Когда вы будете петь, и зайдет тетя Клава, все должны хором сказать: «Спокойной ночи, тетя Клава!»

– Сделаем! – Серега счастлив, Серега наконец все понял.

Миша тихо сидит в коридоре, малыши громко поют про елочку, потом про зайчика. После зайчика поют про Снегурочку и Деда Мороза. Из комнаты персонала выходит тетя Клава. Не обращая никакого внимания на Мишу, она быстро вваливается в комнату к малышам и начинает орать. Орет тетя Клава громко, но ее крик прерывает нестройное приветствие. Малыши хором желают ей спокойной ночи.

Из комнаты малышей тетя Клава выходит медленно. Замечает Мишу в коридоре.

– Сволочь, скотина, это все ты, ты у них главный, – повторяет тетя Клава упорно. На Мишу она старается не смотреть.

Но Миша совсем не обижается на ее слова. Миша – послушный мальчик.

– Тетя Клава, – робко просит Миша, – уложите меня спать, пожалуйста.

Миша смотрит на тетю Клаву наивным взглядом, Миша просит тетю Клаву очень вежливо.

– Пусть Федя тебя укладывает, нужен ты мне больно, – грубо прерывает Мишу тетя Клава и пытается пройти мимо Миши.

– Федя спит, Феде нельзя футбол смотреть. Сегодня вы меня уложите. Ну один разочек, ну пожалуйста.

Тетя Клава долго разглядывает Мишу. Она как будто не узнает его. Потом машет рукой в воздухе, крестится и мрачно нагибается за веревкой, привязанной к Мишиной тележке.

Тележку тетя Клава тянет быстро, рывками. Миша не падает. Если он упадет, тете Клаве придется его поднимать. Мише все равно – падать так падать. Когда Миша падает, он не плачет, когда радуется – не смеется. Миша – серьезный мальчик.

Тетя Клава закатывает Мишу в спальню, перекладывает его легкое тело на кровать. Миша просит принести горшок. Просьба о горшке – наглость. Просить принести горшок тетю Клаву глупо. Глупо и бесполезно. Но на этот раз она сдается. Тетя Клава молча приносит Мише горшок и также молча уходит. Она еще не придумала, как отомстить Мише, она медленно думает.

Весь вечер тетя Клава ходит по коридору, неразборчиво бурчит себе под нос. Весь вечер, пока старшеклассники смотрят футбол, тетя Клава недовольна. Она просит сделать телевизор потише, потом еще потише. Парни почти выключают звук телевизора, но продолжают смотреть. Футбол можно смотреть и без звука. Главное – не пропустить гол. Но гол пропустить невозможно. Серега, который сидит почти перед самым телевизором, аккуратно объявляет шепотом голы. Никто не кричит, не радуется. Футбол – серьезное дело.

Несколько раз тетя Клава порывается подойти к розетке. Она хотела бы выключить телевизор за несколько минут до окончания матча. Но у нее ничего не выходит. Каждый раз при приближении тети Клавы Серега как бы нечаянно перекатывается на тележке между розеткой и телевизором. Тетя Клава могла бы попробовать отодвинуть Серегу силой, но она боится. Серега и в обычные дни не очень сдержанный человек, а когда идет футбол, он вспыльчив особенно. Это знают все, это знает и тетя Клава. Наконец тетя Клава уходит к себе в комнату и засыпает. Теперь звук телевизора можно включить почти на полную мощность. Тетя Клава спит крепко.

Футбол заканчивается. Счет не важен. Важно то, что футбол разрешили. Серега выдергивает шнур питания из розетки, все расходятся спать.

В следующее дежурство тетя Клава орет на всех даже громче, чем обычно. На следующее дежурство тетя Клава приносит пачку мятых листков бумаги.

– Все, конец вам всем пришел, – громко повторяет тетя Клава и трясет мятыми бумажками. – Я заявление написала. Все в колонию пойдете. А ты, Сергей, готовься, тебя сразу в тюрьму направят. Ты – совершеннолетний.

Миша с Серегой не идут в этот день на занятия. Они сидят в коридоре перед телевизором. Ждут. Наконец их вызывают в кабинет директора. Директор занят, директору некогда заниматься пустяками. В кабинете директора их принимает завуч, строгая маленькая женщина. Некрасивые, едва заметные очки, седые волосы собраны в строгий пучок на затылке.

– Доигрались, – спокойно говорит завуч. – Все, Сергей, похоже, на этот раз тебя придется отчислить из детского дома.

Серега немного боится завуча. Завуча боятся все, все это признают, но только не Серега.

– За что? Мне полгода до аттестата осталось.

– А вот для этого мы сейчас и собрались. Чтобы выяснить, за что конкретно тебя надо лишать аттестата. Признавайся, кто был зачинщиком беспорядков: ты или Миша?

– Я, – быстро вставляет Миша. – Я – зачинщик.

Мише все равно. Мише не нужен аттестат. И из детского дома его не отчислят. После окончания школы Мишу отвезут умирать в дом престарелых. Все это знают, завуч неглупая женщина и понимает, что Миша подставляет себя не из благородства.

– Миша, помолчи пожалуйста, – вежливо просит она. – Дойдет очередь и до тебя. Пока разберемся с поведением Сергея.

Завуч кладет на стол серую папку. В папке записано все. Все, что успел натворить Сергей за школьное время. Она открывает папку, медленно пролистывает страницы.

– Итак. Ты неоднократно получал замечания от учителей и воспитателей. Ты грубишь старшим, дерзок, резок. А на прошлой неделе избил ребенка.

Серега не выдерживает. Серега вынимает из кармана эспандер. Маленький кружок резины почти незаметен в его крупной ладони. Серега методично сжимает и разжимает кисть правой руки. Считает до десяти, перекладывает эспандер в левую руку. Так он успокаивает нервы. Сейчас ему нельзя срываться. Сейчас он должен оправдываться спокойно. Если он повысит голос – все, пропадет. Кричать в кабинете директора нельзя. В кабинете директора надо разговаривать вполголоса. Кабинет директора – особенное место в детском доме.

– Никого я не избивал. Неправда это.

– У меня записано. – Завуч открывает папку на нужной странице. – Ты избил шестилетнего мальчика.

Серега почти спокоен. Он методично мнет эспандер.

– Посмотрите на мой бицепс! – Серега закатывает рукав рубашки, сгибает правую руку в локте. – Я избил ребенка? Да я взрослого кого хошь в пять минут уделаю. Если бы я кого–нибудь избил, его бы врачи по кусочкам собирали. Так, дал пару раз по шее, да и то слегка. Избил. Понапишут всякого. Я вообще никогда в детдоме не дрался. Почитайте мое дело, там все должно быть записано.

– Хорошо, хорошо, – старается успокоить Серегу завуч. – Ты прав. Слово «избил» тут не подходит. Но ты все–таки признал свою вину и извинился перед товарищем.

– Признал, – кивает Серега. – И извинился.

Серега не может сдержать улыбку. Он вспоминает, как извинялся перед малышом в присутствии всей школы.

– Видишь. Ударить маленького мальчика! – Завуч качает головой. – Тебе ведь было стыдно?

– Не было. – Серега успокоился. Теперь он может разговаривать нормально. – Как бычки из лужи подбирать, так он большой, а как по шее получить, так маленький? Неправильно это. И не бил я его совсем, только пригрозил. Я его курить отучал. Он сигарету выкурил, потом десять кругов вокруг бухгалтерии пробежал. Потом опять сигарету.

– Где ты взял сигареты?

– В магазине. Я ж не для себя покупал. Я ему, дураку, можно сказать, жизнь спасал. Вырастет, спасибо скажет.

– А бегал он зачем?

– Так у него руки нет. Если бы ноги не было, он бы у меня от пола отжимался. Я доказывал вред курения. Слабак он. После третьей сигареты заплакал и жаловаться побежал.

– Ты мог найти другие методы убеждения. Надо было с ним поговорить, рассказать о вреде курения словами.

Серега уже разговаривает в полный голос. Голос у Сереги взрослый, сильный. Как всегда, когда Серега разговаривает со старшими, он нервничает.

– Ага. На словах его не убедить. Вон, лектор каждый месяц о вреде курения рассказывает. И воспитатели. И что, убедили кого–нибудь? Ни один курить не бросил, как курили, так и курят.

– Кто конкретно курит? Ты можешь назвать фамилии?

Серега замолкает. На такие вопросы в детдоме отвечать не принято. Впрочем, и задавать их не принято. Серега делает вид, что не расслышал вопроса, завуч делает вид, что ей не так важен ответ.

– Пожалуйста, не повышай голос, – просит она вежливо.

– Я не повышаю голос, я всегда так разговариваю.

– Опять споришь со старшими, огрызаешься. На тебя регулярно жалуются воспитатели.

– Пусть жалуются. Я ж не виноват, что им не нравлюсь. Я ничего плохого не делаю. А вы папку почитайте, там все написано. Там написано, что я исправился.

– Я внимательно изучила твое дело.

– Нет, – Серега старается говорить тише, но голос его все же выдает нетерпение и резкость. – Вы только из начала читаете, там, где замечания пишут. А вы и из конца почитайте, где благодарности.

Завуч кивает, открывает Серегину папку в конце.

– Благодарность от учителя физкультуры, это понятно. Но по геометрии? Странно.

– Ага, видите? Почему странно? Когда я курил, всем было не странно, а теперь, когда бросил, странно. А что, геометрия? Я наглядные пособия на токарном станке выточил. Старые стерлись. И стул починил. Вы еще почитайте, там должно быть написано. У меня «четверка» по литературе.

Завуч поднимается, смотрит на Серегу.

– С геометрией мы разобрались. С физкультурой у тебя тоже все в порядке. И курить ты бросил. Это похвально. У меня нет оснований тебе не доверять, и я тебе верю. Но записи про литературу тут нет.

– Как нет? Я сейчас пойду с ней поговорю. Она мне обещала.

– Не надо никуда идти. Учительница литературы, наверное, просто не успела записать о твоих достижениях.

– Не успела! Так я и поверю. Она мне обещала, что в тот же день запишет.

– Успокойся, пожалуйста. Просто расскажи, как ты открыл в себе литературный талант. Я тебе поверю на слово. Может быть, ты выучил стихотворение наизусть или написал хорошее сочинение?

– Нет. – Серега резко мотает головой. – Зачем мне врать? Мне стихи трудно учить, я после наркоза. У меня после наркоза память плохая. И сочинения я пишу плохо. Я стенгазету сделал.

– Стенгазета висит уже третий день. Но я не знала, что ты – ее автор.

– Я, конечно, кто еще? Я рамку сколотил, Миша заголовок нарисовал. А статьи в газету мне за вечер написали. Я попросил. Словами.

Когда Серега произносит: «словами», он улыбается. Никто не смог бы отказать ему в просьбе. Серега самый сильный в детдоме.

Завуч едва заметно улыбается.

– Что ж. Приходится признать, что ты на самом деле встал на путь исправления. Но даже одного серьезного проступка в твоем случае хватит, чтобы отчислить тебя из детдома. Ты, почти взрослый человек, осознаешь, что поступил нехорошо? Признавайся, что ты натворил?

– Ничего.

– А может, все–таки вспомнишь, у тебя есть две минуты.

– Нечего мне вспоминать.

– Тогда я попрошу вспомнить Клавдию Никаноровну. Но в этом случае мне придется записать в деле, что ты отказался признаваться добровольно.

Серега все быстрее сжимает эспандер.

– Пишите, что хотите. Вы все равно все только против меня будете записывать. Как учительница литературы. Обещала и не записала.

– Ну, тогда как хочешь. И помни, у тебя был шанс сознаться добровольно. Клавдия Никаноровна, рассказывайте, пожалуйста.

Тетя Клава уже не может сдерживаться. Тете Клаве было трудно стоять на одном месте и молчать.

– Уголовники… Все они уголовники… Водку пьют, курят. Сволочи, гаденыши. А эти, – она показывает рукой в сторону Сергея и Миши, – самые из них опасные. Серегу в тюрьму надо, пока он никого не убил.

Тетя Клава говорит очень громко, гораздо громче Сереги. Но ей можно говорить громко, и называть Серегу сволочью тоже можно. Она взрослая.

– Извините, – тихим голосом говорит завуч, – вы не могли бы говорить несколько потише? Продолжайте, продолжайте. Рассказывайте по порядку, что произошло. Я буду записывать.

Завуч раскрывает Серегину папку, берет ручку. Она готова записывать все, что расскажет тетя Клава.

– Итак, – мягко напоминает завуч, – вы остановились на том, что в ваше дежурство мальчики распивали алкогольные напитки.

– Сережа, что ты на это скажешь?

Серега молчит. С виду он уже почти спокоен. Теперь и ему уже все равно. Его выгонят из детского дома, это точно. Спорить бесполезно.

– А она меня поймала? Пусть поймает сначала, а потом говорит. Справку пусть покажет от врача, что я пил. Без справки не считается.

– Какая тебе, сволочь, справка? – почти кричит тетя Клава. – Да у тебя пятнадцать лет на роже написаны. Тебя в любую тюрьму без справки возьмут. Я заявление написала. Мое заявление – документ. Понятно?

Серега молчит. Он низко наклоняет голову. Серега старается не смотреть на тетю Клаву. Если не смотреть на нее, тогда еще можно сдерживаться. Серега знает, что если поднимет голову, то сразу ударит. Бить сотрудников нельзя. Бить сотрудника – все равно, что бить милиционера. За это сразу посадят.

– Так, все ясно. Возразить тебе нечего. Будем считать, что ты сознался.

Серега поднимает голову, смотрит на тетю Клаву. Тетя Клава резко отпрыгивает в угол.

– Видите, видите? Я ж сказала, что уголовник. Сейчас драться кинется.

– Не кинется, – спокойно говорит Миша. Миша поднимает голову, смотрит на завуча. – Серега не сознавался. И я не сознавался. Беспорядки были, водки не было. И прав Серега, справка должна быть от врача, и свидетельские показания двух взрослых. Позовите дежурного воспитателя.

Серега улыбается. Настроение у Сереги меняется быстро. Серега вспыльчивый парень. Вспыльчивый, но отходчивый. Серега смотрит на тетю Клаву и улыбается. Тетя Клава не рада его улыбке. Тетя Клава стоит в углу кабинета и старается отодвинуться от Сереги подальше. Но отходить ей некуда. Кабинет директора не очень большой.

– Есть мнение, – уже совсем тихо говорит завуч, – есть мнение, что дежурный воспитатель отлучался с дежурства.

– Врут, – почти кричит Серега, – знаю я, откуда у вас мнение. Конечно, врут. Никуда он не отлучался. Все время на дежурстве был. Да, футбол он с нами не смотрел, ему хотелось, наверное, но он не смотрел. Но до футбола и после я его видел. Вечернее дежурство он принял, утреннее сдал. Что ему, больше делать нечего, как только футбол смотреть? Он за противопожарную безопасность отвечает. Детдом большой, ему все осмотреть надо перед отбоем. Он где угодно мог быть. У девочек в корпусе, в кочегарке. И сторож его видел. Сторожа спросите, он подтвердит.

Серега опять выходит из себя. Защищать учителя он готов с большим упрямством, чем защищаться самому.

– Тетя Клава, вы ж всю ночь не спали, подтвердите, что был воспитатель. Вы только под утро заснули, а он вас будил. Помните?

Тетя Клава думает. Впрочем, выбор у нее не большой. Ссориться с учителем физкультуры ей не выгодно.

– Был, точно был, – говорит она уверенно. – Я всю ночь не спала, был он.

Радостная тетя Клава гордо оглядывается.

– Я не спала, и он не спал, точно. Мы вместе дежурили.

– Тогда все в порядке. Я сейчас его вызову, и пусть объясняет, почему он не написал докладную записку о чрезвычайном происшествии. Распитие алкогольных напитков – серьезный проступок. Он не должен покрывать нарушителей, даже если это его любимчики.

– Не надо его вызывать, – просит тетя Клава. – Не видел он ничего. Они без него все делали. Он отошел ненадолго, а они сами. Они – вредители все. А Сергея в тюрьму надо. Уголовник он.

Завуч умело сдерживает эмоции.

– Так. Все по порядку. Дети распивали алкоголь, а дежурный воспитатель не принял надлежащих мер. Вы, конечно, доложили ему о случившемся. Что он вам ответил?

– Я не докладывала. Зачем я буду докладывать? Он тоже сволочь. Он только с виду водки не пьет, а на самом деле такая же скотина, как и все. Он, может, водку дома каждый день пьет, между дежурствами. Знаю я этих непьющих. Не пьют, не пьют, а потом напьются как свиньи и давай буянить.

– Приехали, – замечает Миша, – все. Через пять минут тетя Клава скажет, что мы вместе с учителем физкультуры водку пили.

Миша смотрит на завуча. Миша говорит серьезно и спокойно.

– Попросите, пожалуйста, тетю Клаву не ругаться, если можно, конечно. Нет, если ей так хочется, пусть она меня сволочью обзывает, я не против. Но Серегу нельзя обзывать. Серега нервничать начинает, руками размахивать. Что будет, если он случайно заденет тетю Клаву? Она ж в больницу сразу попадет.

– Миша, пожалуйста, помолчи. Разговаривать будешь, когда тебя спросят. А вы, Клавдия Никаноровна, постарайтесь следить за лексиконом.

– За кем следить? Я и так слежу. Я всегда за ними слежу.

Серега улыбается все шире. Миша не улыбается. Завуч не улыбается тоже.

– Постарайтесь не употреблять плохих слов в присутствии детей. Так понятней? Продолжим. Вы утверждаете, что дети пили водку на глазах у воспитателя, а он ничего не заметил. Это халатность. Вопрос о его поведении будет вынесен на очередное собрание коллектива. Он будет наказан, вплоть до увольнения. Но вы должны были вызвать врача. Почему вы этого не сделали? А если бы кому–нибудь из детей стало плохо? Вы понимаете всю тяжесть вашего проступка?

– Правильно, – говорит Серега. – Врача надо было вызывать. Врач бы и от коленок что–нибудь прописал. А то все зверобой и зверобой. Не только зверобой от суставов помогает.

– Не надо врача, зачем врача? Они же здоровые, как быки. Что с ними сделается? А зверобой я для компрессов использую.

– Ага, для компрессов, – Серега говорит уже почти спокойно. – Бутылка за дежурство. Это можно всему детдому компрессов наделать. И еще останется.

– Сережа, я бы посоветовала и тебе помолчать. Ты берешь плохой пример с Миши. Прекратите немедленно. Когда взрослые разговаривают, дети должны молчать. Клавдия Никаноровна, вы могли позвонить мне или директору. Наши телефоны висят на видном месте. Почему вы покрывали преступление?

– Я не покрывала.

– Пьяные дети нарушали распорядок дня, а вы бездействовали.

– Почему «пьяные»? Зачем «пьяные»? Трезвые они были. Они, когда футбол, не пьют. Да. Трезвые они были. И дежурного воспитателя звать не надо, и врача не надо.

– Так они пили или не пили?

– Пили.

– Значит, были пьяные.

– А они в другой день пили. Они все время водку пьют, но в мое дежурство не пили. Они в другое дежурство пили. А у меня не пили. Я все время слежу. Они вообще пили. И режим нарушали. Они бандиты все.

– В ваше прошлое дежурство они не пили?

– Нет. Но курили. Они все курят.

Завуч спокойна.

Серега поднимает руку. Он поднимает руку, как в школьном классе.

– Говори, Сережа.

– Я не курю. Я курить бросил. И запись об этом в моем деле есть. И Миша не курит. Он и так одним легким дышит. Куда ему еще курить?

– У тебя все?

– Все.

– Продолжайте, пожалуйста.

Тетя Клава завелась. Обычно тетя Клава думает слабо, но когда заведется, она не думает совсем.

– Да что тут продолжать? Брать их надо. В милицию везти. В милиции они сразу заговорят. Он меня убить хотел. Бандит он. Угрожал. Это надо записать, что угрожал. А еще они футбол смотрели и пели. Я петь не разрешала. И футбол не разрешала.

– Они смотрели футбол без вашего разрешения?

– Нет, с разрешением смотрели. Я им не разрешала сначала, а потом разрешила. Сволочи они. Я петь не разрешала, а они пели. А он еще угрожал мне.

– Можно мне сказать?

Миша говорит очень тихо.

– Нельзя. Надо поднимать руку и ждать, пока к тебе обратятся.

– Я приподнял кисть руки, но вам не видно из–за стола. Я низко сижу.

Завуч устала.

– Говори, только покороче.

– Я должен. Мне будет трудно, но я должен сказать всю правду. Он мой одноклассник и настоящий друг, а настоящие друзья должны говорить в глаза об ошибках товарища. И на собрании должны говорить. Серега действительно тете Клаве угрожал. Он хотел ее на костре сжечь. И крокодилам скормить. Только дрова он не заготовил. А крокодилы из яиц вылупляются. Им еще инкубатор нужен. Без инкубатора ничего не выйдет.

– Прекрати немедленно!

– Почему?

– Ты неглупый мальчик, сам понимаешь почему. Не устраивай, пожалуйста, балаган из серьезного мероприятия. Если хочешь что–то сказать, говори конкретно. Есть мнение… – Завуч делает паузу. Она молчит, а когда она молчит, все молчат вместе с ней. – Есть мнение, что Сергей угрожал запереть Клавдию Никаноровну в комнате для персонала. Это серьезное обвинение.

– Это несерьезное обвинение. Вы видели, какая дверь в этой комнате? Фанера в полпальца толщиной. Там только меня можно запереть. А тетя Клава эту дверь одной ногой вышибет, не напрягаясь. Не угрожал он ей – так, болтал без толку про крокодилов. Одни слова. Она меня в туалете на ночь хотела оставить. Там снег в туалете на подоконнике. Я бы за ночь замерз. Что с того? Слова – это только слова. Крокодилам он ее скормить хотел? Хотел. А инкубатор не построил. Сжечь на костре хотел, а дрова не заготавливал. Короче, нет состава преступления.

– И все–таки, я тебя не понимаю. Твой долг осудить товарища и помочь ему раскаяться в проступке, а ты? Ты выгораживаешь преступника.

– Меня вы не понимаете, а тетю Клаву понимаете? Тогда объясните мне. Она сама себя не всегда понимает. То была водка, то не было. То курили, то не курили. В чем конкретно она Сергея обвиняет? Он дурак, конечно, но за это не судят. Никакой он не преступник.

– Но беспорядки были?

– Были.

– Кто их организовывал?

– Я.

– Я так и полагала. Тогда приступим к твоему делу.

Завуч раскрывает Мишину папку. Мишина папка толще папки Сереги. Сразу видно, что Миша гораздо опаснее. Миша – закоренелый преступник. Рецидивист.

– В твоем деле масса замечаний: пропуски уроков, грубость старшим. Вот, например, объясни мне, откуда у тебя последнее замечание?

– Последних должно быть два. По литературе и математике.

– За что?

– За Достоевского. Я назвал Достоевского идиотом.

– А по математике за что?

– Я же сказал, два замечания. По математике тоже за Достоевского.

– Но по математике у тебя нет замечания.

– Одно из двух: или она еще не записала замечание, или Достоевский на самом деле не очень умный человек.

– Я не вижу связи.

– Все просто. Достоевский утверждал, что в рулетку можно выиграть, если ставить понемногу, а математика утверждает, что выиграть в рулетку невозможно. Даже формула есть для точного подсчета вероятности.

– Ничего страшного. Достоевский ошибался.

– Да это понятно, что ошибался. – Миша встряхивает головой, отбрасывая прядь волос со лба. – Дело не в этом. Ошибался он потому, что был глуп. Зачем мне читать книги глупого человека?

– Достоевский не глупый человек и гениальный писатель.

– Мы можем поспорить?

– Нет. Ты и так отнимаешь слишком много моего времени.

Миша молчит. Серега мрачно сжимает и разжимает в кулаке эспандер. Тетя Клава тоже молчит. Тетя Клава стоит, прислонившись к стене, и почти спит. Очевидно, у тети Клавы нет собственного мнения о Достоевском.

– Почему ты молчишь?

– Не хочу отнимать у вас время.

– Но признаваться все равно придется.

– Я знаю.

– Тогда рассказывай.

– Крокодильи яйца я не знаю, где можно купить. И страусиные тоже. Хотя говорят, что из страусиных яиц можно большие яичницы жарить.

– Хватит.

– Хватит так хватит. Хотя я вас тоже не понимаю. Сначала: говори, потом: хватит.

– Перестань изображать из себя клоуна. Будешь признаваться?

– В чем?

– В организации беспорядков.

– Так я уже признался. Вызывайте милицию, сажайте меня в тюрьму.

– С тобой невозможно разговаривать по–хорошему. У меня кончается терпение. Ты нарушал режим дня?

– Нет.

– Подожди, ты же сам только что сказал, что был организатором.

– Организатором чего?

– Вот это я и хочу от тебя услышать.

Голос завуча уже дрожит. Еще немного, и она закричит на Мишу. Миша не замечает этого, Миша думает.

– Так. Давайте по порядку. Сначала договоримся о системе аксиом, потом на основании этих аксиом выведем суждения. Хорошо?

– Нет, не хорошо. Я не хочу больше ничего слышать ни об аксиомах, ни о крокодильих яйцах.

– А о чем вы хотите слышать? И потом, если я начну просто повторять то, что вам хочется слышать, я могу неизвестно чего на себя наговорить.

– Что происходило в тот вечер?

– Футбол.

– А после футбола?

– Ничего.

– Значит, ты утверждаешь, что сразу после футбола пошел спать?

– Нет. Я этого не утверждаю.

– Вот видишь, тогда расскажи все, что помнишь.

– Я не смотрел футбол, а пошел спать до футбола.

– Я тебе не верю.

– Я так и знал. Мне никто не верит. Серега не верит, тетя Клава не верит, теперь еще вы не верите. Спросите тетю Клаву, она меня в тот вечер спать укладывала.

– А Федя?

– При чем тут Федя? Федю я заранее спать отправил. Нет, вы спросите тетю Клаву.

– Клавдия Никаноровна.

Тетя Клава спит. Тетя Клава спит стоя. Глаза ее закрыты, руки сложены на груди.

– Клавдия Никаноровна, – завуч вынуждена почти кричать.

– Что?

Тетя Клава медленно просыпается.

– Миша утверждает, что вы его уложили спать. Это правда?

– Уложила. Уложила я его, он еще, сволочь, горшок попросил. Я принесла.

– Но вы же утверждали, что он нарушал режим дня и организовывал беспорядки в ваше дежурство?

– Нарушал! Конечно нарушал.

Тетя Клава уже совсем проснулась, и голос ее набирает обороты.

– Он всегда нарушает, он у них главный. Уж на что Сергей бандит, а Миша в сто раз его хуже. Вы его плохо знаете. Он у них главный. Он всегда нарушает.

– Мне надо сказать. – Миша говорит уже почти еле слышно. Миша устал.

– Хватит, ты уже достаточно наговорился сегодня. Я вызываю директора и выношу вопрос на педагогический совет школы.

– Что мне инкриминируется?

– Ишь ты как заговорил, когда тебя прижали! – Завуч почти довольна. – На педагогическом совете и расскажешь.

– О чем?

– Сам знаешь о чем. Ты же признался.

– В чем? – Миша говорит без интонаций. Миша не смотрит в глаза завуча. Он нервничает. Нервничает Миша редко.

– Ты сам признался в организации беспорядков.

– Когда?

– Только что. Когда сказал, что водки не было, а беспорядки были.

– Нам придется договориться об аксиоматике. Позовите учителя физики.

– Может, математики?

– Можно и математики, но у меня с этой учительницей отношения не сложились. На педагогическом совете все равно будет учитель физики. Вы ничего не теряете, позовите физика, пожалуйста. Или позвольте определить аксиомы самостоятельно.

– Хорошо. У тебя две минуты.

– Все, что говорит сотрудник детского дома, – правда. Тетя Клава – сотрудник детского дома. Тетя Клава видела беспорядки и нарушение режима. Я не видел. Если я не видел явления – это не значит, что оно не существует. Тетя Клава утверждает, что я являюсь организатором беспорядков, значит, так оно и есть. Мы же не можем менять аксиомы в процессе рассуждения?

Миша смотрит на завуча. Миша ждет ответа. Завуч показывает Мише на настенные часы.

– Тогда я продолжаю. Исходя из первой аксиомы, гласящей, что сотрудник школы всегда прав, делаем единственно возможный вывод. Беспорядки были, и я их организовывал. Но признаться в этом я не могу, так как я в этот момент спал. Какие именно были беспорядки и как именно я их организовывал, и придется выяснять у свидетеля обвинения. Сейчас или на педагогическом совете – не имеет значения. Я спал, и имел право спать. Тетя Клава находилась на дежурстве и, соответственно, не спала. Вполне допускаю, что она видела больше, чем я.

– Видели, видели? – Все время, пока Миша говорит, тетя Клава нервно переступает с ноги на ногу. Она еле сдерживается, чтобы не закричать. При упоминании своего имени, тетя Клава не выдерживает. Она быстро подходит к Мише. Говорит тетя Клава не с Мишей и даже не с завучем. Она бросает слова в воздух поверх Мишиной головы. – Видели, что эта скотина делает? И так всегда. Ты ему слово – он тебе двадцать. Бруной называет. И все с улыбочкой, с подковыркой. Бес в нем. Я давно по–дозревала, а сейчас уверена. В нем бес сидит. Ну и спал, ну и что? Он и во сне может, он все может.

– Диалектический материализм отрицает наличие… – начинает Миша.

– Хватит! – завуч встает, быстро складывает папки в стопку. Так же быстро отходит от стола к сейфу с папками в руках, отпирает сейф, почти бросает в него папки. Когда она запирает сейф с папками на ключ, слышно, как гремит ключ в замочной скважине.

Завуч отходит от сейфа. Кажется, что прическа ее уже не так аккуратна, как раньше, очки сидят не так уверенно и точно.

– С меня хватит, – говорит завуч почти спокойно. – Все свободны.

– Можно сказать? – Миша говорит тихо, но уверенно и почти зло. Он знает, что победил.

– Нет.

– Это очень важно.

– Я же сказала– нет.

Миша пожимает плечами. Вернее, он чуть приподнимает левое плечо. Потом очень тихо говорит:

– Она в прокуратуру пойдет.

– Да, – радостно и быстро вставляет тетя Клава, – я к прокурору пойду. Я везде пойду. Я писать буду, в Москву писать буду. У меня заявление есть.

Тетя Клава расстегивает верхние пуговицы когда–то белого халата. Ничуть не смущаясь, вынимает из необъятного бюстгальтера пачку очень мятых листков бумаги.

Завуч смотрит на тетю Клаву, смотрит странно. Кажется, что она вот–вот засмеется.

– Что ж. Давайте заявление.

Читает завуч быстро. По выражению ее лица трудно понять, что именно написано в заявлении.

– Это вы писали?

– Я, – говорит довольная тетя Клава.

Завуч улыбается. Улыбается завуч не так широко, как обычно улыбается Серега. Улыбка завуча больше похожа на улыбку Миши. Когда завуч улыбается, всем становится не до смеха. Все в детдоме знают, что улыбается она редко, улыбается завуч только в крайнем случае.

– Чудесно. «Диверсия, саботаж, предварительный сговор». Замечательно! Так. Все свободны, а с Клавдией Никаноровной мы продолжим.

Серега подъезжает к Мише, берется за веревочку Мишиной тележки. Он вывозит Мишу из директорского кабинета, вывозит быстро. Серега старается выйти как можно быстрее, закрывает за собой дверь.

Обитая черной кожей дверь закрывается с мягким стуком. Серега смеется. Смеется Серега в полный голос, смеется до слез. Его широкие плечи мелко трясутся: «Миша… Миша… ты даешь!.. ну, ты даешь».

Миша не смеется. Миша серьезен. Миша никогда не смеется.

Все дежурство тетя Клава тихо сидит в своей комнате. Она ни на кого не кричит, не бегает по коридору как обычно.

Вечером тетя Клава режет хлеб. Резать хлеб трудно. Если нарезать хлеб как надо, тете Клаве ничего не ос