Трансформации психологического знания: неклассический вектор

Кратко охарактеризую несколько направлений неклассической трансформации психологии: от поиска знаний к социальному конструированию; от монологизма к диалогизму; от изолированного индивида к жизненному миру; от детерминизма к самодетерминации; от потенциализма к экзистенциализму; от количественного подхода к качественному; от констатирующей стратегии к действенной. Этот перечень построен не по концептуальным основаниям, а отражает фактические тенденции развития психологической науки в ХХ веке, поэтому его нельзя считать исчерпывающим.

От поиска знаний к социальному конструированию. Это очень мощная методологическая струя, которая, зародившись в середине 1970‑х гг., породила методологию социального конструкционизма (см.: Джерджен, 1995 а, б; Барр, 2004; Якимова, 1999), во многом определяющую облик всей теоретической психологии последних двух десятилетий. В числе главных источников этого движения его лидеры указывают на аналитическую философию языка Л.Витгенштейна, подчеркивавшего влияние употребляемых нами слов на характер той реальности, с которой мы имеем дело, на конструктивную социологию знания П.Бергера и Т.Лукмана (1995) и на теорию личностных конструктов Дж.Келли (1999).

Главный разработчик и лидер социально-конструкционистского подхода, американский социальный психолог Кеннет Джерджен начал с идеи о том, что социально-психологическое исследование (позднее он распространил ее на всю психологию и даже еще шире) есть про преимуществу исследование историческое, а все, с чем мы работаем — это слова, ярлыки, формирующиеся в конкретном сообществе, конкретной исторической обстановке. Научное содержание всех теорий и моделей, с которыми мы работаем, зависит не только и не столько от объекта исследования, сколько от того, как мы договариваемся использовать термины, понятия. А это, в свою очередь, определяется социально-историческим контекстом. Теория, таким образом, есть продукт языковой договоренности людей, живущих в конкретном историческом пространстве и времени. Поэтому акцент надо перенести с соотношения между теорией и описываемой ею реальностью на соотношение между теорией и контекстом, в котором она строится. Например, в 1950 году в США вышла классическая книга Т.Адорно с соавторами «Авторитарная личность» (см.: Адорно и др., 2001). В ней был описан тип личности, который в американской литературе активно критиковали с точки зрения американского демократического сознания. К.Джерджен (1995а) обратил внимание на то, что описанный тип авторитарной личности очень сильно напоминает тип, личность, который в довоенной нацистской Германии называли «личность G-типа, оценивая крайне позитивно». Таким образом, объективно одни и те же характеристики совершенно по-разному рассматриваются, объясняются и оцениваются в разных социальных контекстах. То, что американцы называют ригидностью, в Германии описывают как стабильность, гибкость и индивидуализм в американском понимании немцы называют слабохарактерностью и эгоцентричностью и т.д. Известно, что для одних и тех же психологических характеристик существуют синонимы с разной, иногда противоположной эмоциональной окраской. Высокую самооценку можно называть самовлюбленностью, потребность в социальном одобрении интерпретировать как стремление к зависимости, творчество как девиантность, как нередко бывало в истории психологии, когнитивную дифференциацию как мелочный педантизм, автономию как эгоцентричность и т.д. Все зависит от того, как мы употребляем слова, как договоримся. Например, индивидуализм в российском, особенно советском словоупотреблении — отчетливо негативная характеристика, вписанная в конструкты индивидуализм-коллективизм, индивидуализм-соборность. Для западного сознания это отчетливо позитивная характеристика в контексте оппозиции индивидуализм — конформизм: индивидуалист — это человек, который сам принимает решения за себя, в отличие от конформиста, который действует сообразно внешнему давлению (см.: Maddi, 1971).

В 1985 году вышла основополагающая статья Джерджена под названием «Движение социального конструкционизма в социальной психологии» (см.: Джерджен, 1995б), где он тезисно формулирует основные теоретические посылки этого подхода. Термины, то есть понятия, с помощью которых мы объясняем мир и себя в мире, определяются не предметом объяснения, а являются продуктами исторического и культурного взаимодействия между членами общества, то есть продуктами договоренности. Слова приобретают свои значения исключительно в контексте текущих социальных межличностных взаимоотношений. Вне этих традиционных процессов научной коммуникации любое объяснение превращается в пустую форму. Я могу выстроить какую угодно теорию, но если я игнорирую сложившиеся традиции разговора об этом предмете, то меня никто не воспримет и даже не будет пытаться. Степень устойчивости во времени того или иного образа мира, той или иной теории, того или иного объяснения зависит не от объективной ценности предложенных объяснений, а определяется превратностями социальных процессов. При изменении социальной ситуации некоторые объяснения становятся резко неприемлемыми, вне зависимости, правильные они или неправильные. Роль языка в жизнедеятельности людей определяется характером его функционирования в отношениях между людьми — языковые модели и конструкции определяются исключительно ритуалом отношений в среде людей, где эти языковые формы циркулируют. Одна из главных задач конструкционистского учения, как ее формулирует Джерджен — обогащение арсенала теоретического дискурса в надежде повысить потенциал практики.

Получается, что понимание людей, в том числе научное понимание, определяется прежде всего тем контекстом, в котором выстраивается наука. Понимание есть результат совместной деятельности людей, их договоренности. Одна из ключевых книг социального конструкционизма называется «Диалогические реальности» или «Реальности общения» (Conversational realities) (Shotter, 1993). Действительно, именно диалог в широком смысле, не между двумя, а между многими людьми, конструирует ту реальность, о которой в нем идет речь. По-разному построенный диалог, в частности, между учеными, между научными школами, внутри научной школы, может по-разному конструировать одну и ту же реальность и по-разному заставляет с ней практически работать.

Основная форма работы в русле этой конструкционистской парадигмы заключалась в попытках деконструировать объяснительные понятия и модели, то есть разложить их на составляющие и понять, почему используются именно такие термины или теории, эксплицировать то социальное содержание, которое имплицитно оказывается вложенным в научный термин. В 1990‑е годы публиковалось множество работ такого плана. Социальный конструкционизм органично слился с таким мощным социальным движением как феминизм, который боролся против конкретного варианта конструирования взглядов на образ женщины и образ мужчины в обществе. Феминизм стал основным полем приложения социального конструкционизма, потому что его основной пафос заключается в том, что образы полов во всех социальных текстах, в общественном сознании, идеологии и психологических теориях конструируются предвзято. На данный момент возможности социального конструкционизма в психологии полностью продемонстрированы и практически исчерпаны. Поняв, что психологические теории важно анализировать с точки зрения того социального содержания, которое в них может имплицитно вкладываться, психология возобновляет свой интерес к самой объясняемой реальности, к объекту. Конструкционизм постепенно преодолевает собственную односторонность и переходит в более конструктивные формы, в частности, в формы диалогической психологии.

От монологизма к диалогизму. Начиная с 1980‑х гг. как на Западе, так и в нашей стране наблюдается стойкий рост интереса к таким авторам как М.М.Бахтин, а также Л.С.Выготский и Дж.Г.Мид. Они ввели в психологию неклассическую идею диалога как особой смыслопорождающей реальности, несводимой к передаче информации и другим однонаправленным процессам. В обоснование необходимости и уникальности диалогического подхода используется восходящая к М.Мерло-Понти и Г.Бэйтсону метафора: только при бинокулярном зрении возникает измерение глубины, отсутствующее при монокулярном. Диалог рассматривается в этом подходе не только как форма межличностного взаимодействия, но и как форма взаимодействия с объективированным миром культуры, а также как форма взаимодействия с самим собой. Диалогичность «я» (self), внутреннее многоголосие является нормой и не тождественно шизофреническому расщеплению. Здоровое «я», отмечает лидер этого направления Губерт Херманс, подразумевает многоголосие, но при этом обязательное сохранение метапозиции, которая позволяет увидеть внутри между этими голосами определенные связи, упорядочить и структурировать вариативность позиций внутри «я». При этом мы вовлекаемся в диалог определенными областями нашего «я», причем другие области сохраняются вне этого диалога, а границы между теми и другими оказываются достаточно гибкими и подвижными. Мы можем вовлекать в диалог разные области своего «я». В 2004 году было учреждено Международное общество диалогических исследований.

От изолированного индивида к жизненному миру. Более двух десятилетий назад Ф.Е.Василюк (1984) противопоставил два альтернативных подхода к психологическому познанию и исследованию — онтологию изолированного индивида и онтологию жизненного мира. Онтология изолированного индивида рассматривает человека изначально как отдельный объект, вырванный из всех контекстов, как изолированный «препарат». После этого, описав присущие ему свойства, можно посмотреть, как они проявляются в связях и взаимодействиях с миром и другими объектами. Этот поход, исходящий из принципиальной возможности описать человека, вырванного из своих естественных жизненных связей, из мира, Ф.Е.Василюк считает глубоко ошибочным, потому что невозможно вырвать человека из мира, в котором он изначально пребывает и с которым он изначально, связан «пуповиной своей жизнедеятельности». Человек рождается уже в мире, он является единственным существом, для которого вообще существует мир, а не среда. Более того, сам механизм развития человека во многом связан с теми отношениями, которые складываются у нас с окружающей реальностью. Человек и мир оказываются двумя взаимодополняющими элементами единой системы, из которой нельзя вычленить человека и рассматривать его вне отношений и вне связи с миром.

Я проводил под этим углом зрения анализ проблемы потребностей (Леонтьев Д.А., 1992). Вначале потребности рассматривали как находящиеся исключительно внутри организма, а потом, в середине ХХ века стали возникать теории, описывающие потребности как формы связей между индивидом и миром, как двусторонние отношения, в процессе реального взаимодействия индивида с миром. Имеются интересные, хоть и непрямые, эмпирические подтверждения того, что без взаимодействия с миром потребности не формируются. Например, если новорожденного ребенка с момента рождения кормить из чашки, то у него сосательный рефлекс не возникает вообще. Многое, что казалось врожденным, без специфического взаимодействия с миром не возникает. Например, у слепоглухонемых врожденной ориентировочно-исследовательской потребности не оказалось. Если слепоглухонемому от рождения ребенку дать в руку предмет, тот его не ощупывает. Если его научить ощупывать, показать, как это делать, потребность начинает формироваться. И это относится не только к потребностям. Каким образом формируется представление о смысле собственных действий? Дж. Шоттер проводил в свое время исследования, в которых он показал, что решающую роль в его формировании играет интерпретация матерью проявлений ребенка. Ребенок делает некие хаотические действия, мать интерпретирует эти действия как имеющие определенный смысл, ребенок видит, что для матери они имеют определенный смысл, и тогда они для него начинают приобретать смысл (Shotter, 1984). Таким образом, сегодня оказывается невозможным изучать человека, изолированного от контекстов его жизнедеятельности. Наоборот, верен противоположный взгляд, который Ф.Е.Василюк (1984) назвал онтологией жизненного мира; бесполезно пытаться разорвать их.

С этой же трансформацией связан все больший сдвиг акцентов от отдельных действий или черт на жизнь или личность в целом. Эту тенденцию также в свое время четко анализировал Ф.Е.Василюк (1984), отмечавший, что хотя в теории деятельности, например, отдельная деятельность представляет собой абстракцию жизни в целом, а предмет представляет собой абстракцию мира, понятны те причины, по которым мы изучаем только отдельные абстракты, а не жизнь в целом и мир в целом. Однако, изучив отдельные части, абстрагированные в целях анализа компоненты, мы затем неизбежно должны вернуться к целому. Сам Ф.Е.Василюк сделал очень много для введения в психологию понятий жизни в целом и мира в целом, что лежит в русле упомянутого вектора, общемировой тенденции. Выполняется все больше работ, которые охватывают не какие-то отдельные акты, а жизнь в целом. Предметом не только теоретического осмысления, но и эмпирических исследований становятся жизненный путь, жизненные стратегии, стиль жизни, цель жизни, смысл жизни. Перечисление даже только наиболее важных работ заняло бы не одну страницу.

От детерминизма к самодетерминации. В мире давно идут дискуссии на тему «детерминизм и свобода человека», не только в психологии. Одна из первых дискуссий на эту тему была между Мартином Лютером, написавшим трактат «О рабстве воли» и Эразмом Роттердамским, противопоставившем ему трактат «О свободе воли» (Эразм, 1988). Мартин Лютер утверждает, что божественное предначертание исключает свободу воли. Эразм отвечает ему: если человек создан по образу и подобию божьему, а Бог свободен в решениях и поступках, то человек тоже должен быть свободен. В ХХ веке благодаря успехам естествознания в классической психологии стали возобладать детерминистские позиции. Вопрос в дискуссиях последних десятилетий стоит о том, полностью ли детерминировано поведение человека или в нем есть какое-то пространство свободы (см. подробнее: Леонтьев Д.А., 2000). Неклассический подход, отрицающий пандетерминированность человеческого поведения получил мощную поддержку со стороны естествознания, отмеченных Нобелевской премией работ И.Пригожина по неравновесной термодинамике (см.: Пригожин, Стенгерс, 1985). Пригожин обнаружил и описал процессы в неорганической природе с разрывами детерминации; в определенных точках они могут принять два разных направления, и нет ни одного фактора, который бы предопределял, какое из этих двух направлений процесс примет, это зависит от случайности. Если с детерминизмом бороться бесполезно, то случайностью овладеть можно, что показал Л.С.Выготский (1983) в своих исследованиях использования детьми жребия как механизма овладения случайностью.

Вспомним формулу: «проблема личности есть проблема того, что, для чего и как использует человек — врожденное ему и приобретенное им» (Леонтьев А.Н., 1983, с. 385). Эта лаконичная формула замечательно перекликается с экзистенциалистским подходом к личности, суть которого заключается в том, что как врожденное, так и приобретенное оказывает влияние на поведение, но ни одно из влияний не оказывает рокового детерминирующего воздействия. Наоборот, если мы не желаем им подчинятся, мы способны эти влияния ассимилировать и перенаправить куда надо, найти какой-то способ поведения, который позволит не подчиниться им. Р.Мэй (May, 1981) говорил, что суть человеческой свободы заключается в паузе между стимулом и реакцией. Стоит остановиться и сосчитать до десяти, как вы выпадаете из жесткой цепи естественной причинности, цепи реагирования на стимул. Современная психология, таким образом, утверждает принципиальную возможность свободы и самодетерминации. Одно из главных оснований и проявлений человеческой свободы заключается в том, что человек способен вводить и устанавливать, а также пересматривать основополагающие принципы, регулирующие собственное поведение, не подчиняясь автоматически заданным принципам (Harre, 1979; Rychlak, 1979). В этой способности заключается суть личностной автономии. Дословно «автономия» переводится с древнегреческого как своезаконие, обладание собственным законом и следование ему — как в политике, откуда пришло это слово, так и применительно к личности (см.: Дергачева, 2005).

Ключевую роль в самодетерминации играет рефлексивное сознание. Вся традиционная психология описывает человека как существо, не обладающее рефлексивным сознанием. Если мы ограничиваемся сознанием как отражением окружающего мира и не включаем критическое рефлексивное сознание, все сравнительно просто. Можно измерить, протестировать наши потребности, учесть возможности их реализации, сравнить их силу, все взвесить и вывести равнодействующую, предсказав с высокой достоверностью, какой вариант поведения я выберу в данной ситуации. Однако, как только мы включаем рефлексивное сознание, прогноз становится невозможен, потому что я могу принять любое решение — нет такого варианта в данной ситуации, который я не мог бы выбрать. Другое дело — какую цену мне придется заплатить за каждое из решений, но если я принимаю на себя ответственность за сделанный выбор, я выхожу за рамки естественной причинности и могу поступиться гораздо большим, чем если я такой ответственности не принимаю.

Экзистенциальный способ рассмотрения можно рассматривать как дополняющий основную линию традиционной психологии. Вся классическая психология исходит из того, что человеческое поведение принципиально предсказуемо, если достаточно полно учесть все необходимые факторы. Это эмпирически верно и успешно срабатывает для большей части поведения большинства людей в большинстве ситуаций. Но есть некоторые ситуации, в которых традиционный подход не работает. Изначально экзистенциальные воззрения возникли на материале так называемых пограничных ситуаций личностных сломов и кризисов, когда жизненный мир рушится и нет никаких адекватных стереотипных форм выученного поведения. Традиционная психология детерминизма бессильна помочь человеку, который должен принимать решение в отсутствие детерминант, один на один с миром, как и в противоположной ситуации, когда у человека все великолепно, но ему надо еще что-то, и он к чему-то страстно стремится без явственной необходимости. В этих двух ситуациях человек принимает необусловленные решения. Если традиционная психология изучает человека в тех его аспектах, в каких он является детерминированным, экзистенциальная психология изучает человека в тех его аспектах, в каких он является самодетерминированным.

Эти два крайних случая, ситуации со знаком минус и со знаком плюс, — ситуации, в которых традиционная психология просто не работает, в которых может что-то сказать только экзистенциальная психология. Однако и во всем промежуточном диапазоне ситуаций с большим удельным весом обусловленности, в которых чаще всего удовлетворительными оказываются ответы традиционной психологии, человек может выйти в режим самодетерминированности, включив рефлексивное сознание. Есть замечательная формула Гегеля, которая, как мне кажется, содержит квинтэссенцию всей психологии личности: «обстоятельства и мотивы господствуют над человеком лишь в той мере, в которой он сам позволяет им это» (Гегель, 1971, с. 26). В этой формуле заключены две глубоких психологических истины. Первая: обстоятельства и мотивы нами управляют, если мы позволяем это, не включая рефлексивное сознание. Вторая: мы можем и не позволить им это, с помощью рефлексивного сознания сами включиться в управление собственной жизнью.

От потенциализма к экзистенциализму. Термин «потенциализм» принадлежит В.Франклу (1990), который ввел его для обозначения тех подходов, которые сводили развитие человека к полному развертыванию врожденных потенций, изначально заложенных в него на биологическом уровне. Речь шла о теориях самоактуализации К.Гольдштейна, К.Роджерса и А.Маслоу в ее раннем варианте (см. о них подробнее: Леонтьев Д.А., 2002). Суть потенциализма можно кратко сформулировать так: все, что формируется в ходе развития, потенциально заложено в организм уже при рождении и должно развиться при наличии благоприятных условий. Развитие того, что потенциально заложено, является единственной подлинной движущей силой организма и личности и может принимать форму одних или других поверхностных «мотивов». Противоположность потенциализму — экзистенциалистская позиция «Существование предшествует сущности» (Сартр, 1994). Она гласит, что никакое развитие не предзадано и не гарантировано, человек сам выбирает, чем он станет, в процессе своей жизни, проектируя и строя себя.

Если Гольдштейн и Роджерс занимали практически тождественные потенциалистские позиции, в дальнейшем не менявшиеся, то Маслоу, вначале стоявший практически на такой же позиции, всю дальнейшую жизнь постепенно дрейфовал в направлении позиции экзистенциалистской и в конце практически полностью на нее встал. В интервью, которое он дал одному из коллег за 1,5 года до смерти, Маслоу говорил, что не оправдался расчет на то, что если создать человеку идеальные благоприятные условия, мы обеспечим полное развитие и совершенствование. Оказывается, нет такого комплекса условий, который автоматически порождал бы развитие и самоактуализацию. Все зависит от самого человека, причем решающим является призвание, цель, смысл, направленность на дело (Маслоу, 2003). Экзистенциалистскую позицию можно выразить формулой: главным фактором развития личности является сама личность. Разумеется, эта позиция, которая в последние годы звучит все громче, никак не вписывается в модель классической науки. Лидер американской ветви экзистенциальной психологии Р.Мэй писал: «Экзистенциальная психотерапия может быть названа экзистенциально-гуманитарной, поскольку она выступает против преклонения перед техниками, за возрождение гуманитарного подхода. Экзистенциальная терапия не задается вопросом, как это делается, а ищет скрытые пласты смысла в высказываниях клиента, а также мифы и символы — в его психологии и жизни» (Мэй, 1998, с. 78).

От количественного подхода к качественному. Последние два десятилетия психологическая наука переживает буквально бум качественных исследований. Связанная с классической моделью науки измерительная парадигма подразумевает вычленение четко дифференцированных друг от друга переменных, каждой из которых соответствует своя количественная мера. Однако человеческую реальность образуют жизненные миры, смыслы, цели и другие элементы, которые нельзя описать через набор количественных показателей; она требует качественной характеристики содержаний. Только при изучении человека и продуктов его деятельности наука впервые сталкивается с такой реальностью как содержания — во всей остальной живой и неживой природе содержаний нет. Психология впервые столкнулась с ней при появлении психоанализа, проективных методов, а затем методов анализа документов. Во всех этих случаях перед исследователем разворачивалась качественно своеобразная реальность, которую предстояло понять, истолковать, сделать из нее какие-то выводы без опоры на данные каких-либо измерений. Фактически проблема состояла в специфическом переводе с языка той реальности, в формах которой исходной содержание было дано (сновидения, протоколы ТАТ или теста Роршаха и др.) на язык психологических терминов. Именно перевод является сутью любой интерпретативной или герменевтической работы: понимание есть перевод из одной знаковой или смысловой системы в другую. Конечно, при работе с качественным содержанием полностью трансформируется и принимает иной вид проблема валидности и достоверности выводов. Сейчас эти проблемы по-новому встают применительно и к таким методам получения данных, как контент-анализ или интервью, которые получают новую интерпретацию как диалогические процессы (см. напр.: Квале, 2003). Я не имею возможности здесь подробно остановиться на анализе соответствующей методологии, ограничусь лишь констатацией того, что движение от не знающих содержаний количественных стратегий познания в психологии к качественным, опирающимся на неизмеряемые, но понимаемые и интерпретируемые содержания, также представляет собой одно из хорошо различимых измерений неклассического вектора в психологии.

От констатирующей стратегии к действенной. Под этим обозначением мы объединяем все методологические традиции, основывающиеся на идее неклассического исследования, изменяющего реальность или порождающего новую реальность, в противовес классическому типу исследования, направленного на констатацию того, что есть, и систематически избегающего возможности внесения каких-либо изменений в изучаемый объект. Отход от классической модели был связан с осознанием принципиальной невозможности изучать сознание человека, не меняя его. Две основные традиции развития методологии действенного исследования связаны с именами К.Левина и Л.С.Выготского. Первый еще в 1920‑е годы в берлинском цикле экспериментальных исследований аффектов и действия разработал новый тип эксперимента, а в 1940‑е годы, в контексте решения прикладных социально-психологических проблем сформулировал методологию действенного типа исследования, в котором неразрывно соединены исследовательская сторона и осуществляемое психологом полезное изменение (см.: Левин, 2001). Выготский в русле своего подхода к развитию как процессу, имеющему не столько естественную природу, сколько направляемому обучением, то есть целенаправленно организованной деятельностью, или взаимодействием, вышел на психотехническую парадигму исследования. Исследование, согласно этой парадигме, возможно только в процессе изменения того психологического процесса, который является объектом изучения (см.: Пузырей, 2005). Эти две традиции не являются единственными; аналогичные по сути идеи время от времени появляются в разном терминологическом облачении, например, идея конструктивной психологии Е.И.Головахи и А.А.Кроника (1997). Общее в них то, что способом существования объекта изучения являются непрерывные трансформации, которые и служат ключом к познанию: залогом возможности и одновременно критерием адекватности познания объекта служит возможность изменить его предсказуемым образом.

* * *

Таким образом, разные описанные выше исторические тенденции развития психологической науки в ХХ столетии можно рассматривать как разные стороны, или грани единого вектора, который был обозначен здесь как гуманитарный, или неклассический (в широком смысле слова) вектор. Общий знаменатель всех описанных тенденций состоит в том, что они знаменуют переход от классического типа научного исследования, характерного для естественных наук, к все более полному и многостороннему учету специфики человека как уникального объекта познания и разработке специфической методологии познания этого объекта. Сам анализ, представленный в статье, носит индуктивный характер и не претендует на логическую стройность и выверенность; скорее, это рефлексия фактического положения дел в существенной части нашей науки и попытка разглядеть за пестротой тенденций более или менее ясные ориентиры.

ЛИТЕРАТУРА

1. Адорно Т. и др. Исследование авторитарной личности. — М.: Академия исследований культуры, 2001.

2. Асмолов А.Г. По ту сторону сознания. — М.: Смысл, 2002.

3. Барр В. Социальный конструкционизм и психология // Постнеклассическая психология. 2004. № 1. С. 29–44.

4. Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского (1929) // Собр. Соч. Т. 2. — М.: Русские словари, 2000. С. 5–175.

5. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. — М.: Академия-центр; Медиум, 1995.

6. Бинсвангер Л. Экзистенциально-аналитическая школа мысли // Экзистенциальная психология. Экзистенция. — М.: Апрель-пресс; ЭКСМО-Пресс, 2001. С. 308–332.

7. Василюк Ф.Е. Психология переживания: анализ преодоления критических ситуаций. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984.

8. Выготский Л.С. Собрание сочинений: В 6 тт. — М.: Педагогика, 1983. Т. 3.

9. Гегель Г.В.Ф. Работы разных лет. Т. 2. — М.: Мысль, 1971.

10. Головаха Е.И., Кроник А.А. Себе и другим // Психология с человеческим лицом / Под ред. Д.А.Леонтьева, В.Г.Щур. — М.: Смысл, 1997. С. 92–110.

11. Дергачева О.Е. Личностная автономия как предмет психологического исследования. Автореф. дисс…. канд. психол. наук. — М., 2005.

12. Джерджен К. Социальная психология как история // Социальная психология: саморефлексия маргинальности / Под ред. Е.В.Якимовой. — М.: ИНИОН РАН, 1995а. С. 23–50.

13. Джерджен К. Движение социального конструкционизма в современной психологии // Социальная психология: саморефлексия маргинальности / Под ред. Е.В.Якимовой. — М.: ИНИОН РАН, 1995б. С. 51–73.

14. Дорфман Л.Я. Эмоции в искусстве. — М.: Смысл, 1997.

15. Дорфман Л.Я. Эмпирическая психология: исторические и философские предпосылки. — М.: Смысл, 2003.

16. Дорфман Л.Я. Методологические основы эмпирической психологии. — М.: Смысл; ИЦ «Академия», 2005.

17. Квале С. Исследовательское интервью. — М.: Смысл, 2003.

18. Келли Дж. Психология личности. — СПб.: Ювента, 1999.

19. Левин К. Динамическая психология. — М.: Смысл, 2001.

20. Леонтьев А.А. Деятельный ум. — М.: Смысл, 2001.

21. Леонтьев А.А. Альтернативная психология // Психологический журнал. Т. 26. № 1. 2005. С. 113–117.

22. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. 2‑е изд. — М.: Политиздат, 1977.

23. Леонтьев А.Н. Избранные психологические произведения: В 2 тт. — М.: Педагогика, 1983. Т. 1.

24. Леонтьев Д.А. Жизненный мир человека и проблема потребностей // Психологический журнал. Т. 13. 1992. № 2. С. 107–117.

25. Леонтьев Д.А. Психология свободы: к постановке проблемы самодетерминации личности // Психологический журнал. Т. 21. 2000. № 1. С. 15–25.

26. Леонтьев Д.А. Самоактуализация как движущая сила личностного развития: историко-критический анализ // Современная психология мотивации / Под ред. Д.А.Леонтьева. — М.: Смысл, 2002. С. 13–46.

27. Леонтьев Д.А. Неклассическая психология состояний // Психология психических состояний. Вып. 5 / Под ред. А.О.Прохорова. — Казань: Центр инновационных технологий, 2004. С. 60–66.

28. Мамардашвили М.К. Философия и личность // Человек. 1994. № 5. С. 5–19.

29. Маслоу А. Маслоу о менеджменте: самоактуализация, просвещенный менеджмент, организационная теория. — СПб.: Питер, 2003.

30. Мэй Р. Терапия сегодня // Эволюция психотерапии. Т. 3. — М.: НФ «Класс», 1998. С. 72–84.

31. Сартр Ж.-П. Тошнота: избранные произведения. — М.: Республика, 1994.

32. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. — М.: Прогресс, 1986.

33. Пузырей А.А. Психология — психотехника — психагогика. — М.: Смысл, 2005.

34. Франкл В. Человек в поисках смысла. — М.: Прогресс, 1990.

35. Штерн В. Дифференциальная психология и ее методические основы. — М.: Наука, 1998.

36. Эльконин Д.Б. Избранные психологические труды. — М.: Педагогика, 1989.

37. Эразм Роттердамский. Философские произведения. — М.: Наука, 1987.

38. Якимова Е.В. Социальное конструирование реальности: социально-психологические подходы. — М.: ИНИОН РАН, 1999.

39. Harre R. Social being. Oxford: Blackwell, 1979.

40. Adler A. What life should mean to you. — London: George Allen and Unwin, 1980.

41. Maddi S. The search for meaning // W.J.Arnold, M.M.Page (eds.). Nebraska symposium on motivation 1970. Lincoln: University of Nebraska Press, 1971. P. 137–186.

42. May R. Freedom and destiny. — NY: Norton, 1981.

43. Rychlak J. Discovering free will and personal responsibility. — NY: Oxford University Press, 1979.

44. Shotter J. Social accountability and selfhood. — Oxford: Blackwell, 1984.

45. Shotter J. Conversational Realities: the Construction of Life 46. through Language. — London: Sage, 1993.

[1] Как в русскоязычной литературе, так и в произношении зарубежных психологов встречаются две версии транскрипции фамилии Gergen. Нет оснований считать какое-либо из них «однозначно правильной», тем более что это отмечал и сам K.Gergen. — Прим. ред.