Раса и язык

... Глубокое изучение индоевропейских языков и их общего своеобразия, даже если бы не было никаких расологических, археологических и прочих открытий, одно уже дало бы возможность четко описать духовное своеобразие соответствующей этим языкам расы. В 1-м разделе данной книги было показано, что раса и язык не всегда совпадают. Историческое развитие привело к тому, что в одном случае нордический народ утратил свой язык, а в другом нордический высший слой навязал индоевропейский язык народу другой расы. Только в самом начале распространения нордической расы раса и язык нордического народа были одного типа и происхождения. С расой, с расово обусловленным формированием речевого аппарата, связана, в конечном счете, если народ утратил свой язык, только манера говорить, расово обусловленноепроизношение. По тому, как народ, утративший свой язык, произносит звуки воспринятого им чужого языка, можно узнать его расовую принадлежность. Например, один и тот же язык будет звучать по-разному в устах широколицых и узколицых людей. На эти мельчайшие нюансы произношения следует обращать внимание во всех тех случаях, когда имели место расовые миграции, завоевания и т.д. Эти нюансы могут быть свидетельством расовой трансформации. Можно предположить, что племена нордической расы, пока они занимали замкнутую территорию на своей прародине и были расово чистыми, не имели диалектических различий.

Был один индоевропейский праязык. Индийские и иранские слова, обозначающие медь, совпадают с латинскими и германскими, так что можно предположить, что в медном веке между индоевропейскими племенами еще сохранялись соседские отношения. Первое разделение праязыка на диалекты, а именно на группы «кентум» и «сатем», могло произойти в III тысячелетии до н.э. Каждый индоевропейский язык следует понимать как особый ответ нордического племени на вопросы, которые ставили перед ними та или иная завоеванная область и покоренное население.

Каждый индоевропейский язык это компромисс между духом нордического языка и языковым влиянием ненордического туземного населения...

Дух завоевания, деятельности и смелости отражается в формообразовании и структуре индоевропейских языков. Один пример: Науман назвализобретение глагола «одним из главных духовных деяний индоевропейских народов» («Краткий истори­ческий синтаксис немецкого языка», 1915).

Понять, каково значение изобретения глагола, лучше всего помогает сравнение финно-угорских и алтайских языков, т.е. языков соответственно восточно-балтийской и центрально-азиатской расы, с индоевропейскими языками, языками нордической расы. Окажется, что в этих языкахглагола, собственно говоря,нет.Форма выражения в индоевропейских языках вербальная: «Я наказываю (ты наказываешь, он наказывает) собаку». В финно-угорских и алтайских языках та же мысль выражается номинально: «Мое (твое, его) собаки – наказание (имеется)». Нордический человек ощущает себя действующим лицом, центрально-азиатский – определяет действие. «Мое дерева – видение» выражает менее напряженное восприятие, чем индоевропейское: «Я вижу дерево». Характерно, что даже в сфере почти бездеятельного восприятия человек, говорящий на индоевропейских языках, все же чувствует себя действующим лицом, тогда как человек, говорящий на финно-угорских и алтайских языках, даже для описания собственной деятельности находит в языке только выражения, определяющие процесс. Это принципиальное различие можно проследить вплоть до деталей.

Энергия нордической расы проявляется уже в ее языках: вторжение духа в мировые явления – вот причина изобретения индоевропейского глагола. Мы говорим: «Люди приходят». В восточно-балтийских и центрально-азиатских языках это звучит как «Прихождение людей». Хотя в этих языках из корня слова и прибавляемых слогов (видение – мое, видение – твое и т.д.) в конечном счете образуется нечто вроде глагола, то, что мы принимаем за личные окончания (как «гоню», «гонишь», «гонит»), всего лишь притяжательные суффиксы. В тех случаях, когда в индоевропейских языках спрягается глагол, эти суффиксы используются для склонения основного слова по падежам. Они выражают то, что в индоевропейских языках выражают предлоги (в доме = дома – внутри, в моем доме = дома – моего – внутри, стол, который находится внутри моего дома = дома - моего – внутри – находящийся – стол). Поэтому эти языки называются агглютинирующими (склеивающими).

Это очень важно для расологического анализа, потому что можно себе представить, что изначальным языкомвосточной расы был язык агглютинирующего типа. С этим языком восточная раса и пришла в Европу. Дух агглютинирующего языка соответствует созерцательному характеру восточной расы.

Следующий вопрос: не испытали ли языки нордической расы динарские, западные или восточные влияния? Мы уже частично ответили на этот вопрос, указав, что возникновение принци­пиальных различий между индоевропейскими языками это вообще результат компромисса с чуждым окружением. При этом речь еще не идет о расовом смешении: одно лишь переживание чуждой среды уже отражается на языке.

Было бы хорошо, если бы языкознание нашло в каждом индоевропейском языке следы влияния чуждого духа уже в древние времена. Тогда, может быть, стало бы понятным, сколь значительные потери, и изменения претерпеланглийский язык из-за ощутимой примеси западной крови в английском народе. Но при этом нельзя забывать, что в английском языке сохранились германские языковые особенности, утраченные другими германскими языками.

На древнеиндийский язык уже повлияли формы алтайских языков, а новоиндийские языки по своей структуре сблизились с дравидскими.

При каждом изменении языка языкознание будущего должно учитывать и расовые влияния. Не случайно современные армянский и персидский языки, на которых сегодня говорят, главным образом, народы переднеазиатской расы, отдалились от древнеармянского и древнеперсидского в направлении сближения со структурой кавказских языков – языков переднеазиатской расы. Карстенс («Германцы», 1928) допускает влияние финского и эстонского языков на диалекты шведов, живущих на восточном побережье Балтийского моря. Расология в таких случаях должна задавать вопрос, идет ли речь только о влиянии одного языка на другой или уже о результатах расового скрещивания, в данном случае – скрещивания свосточно-балтийской расы, которая первона­чально говорила нафинно-угорских языках.

Следовало бы также задаться вопросом, не является ли сохранение в немецком языке более богатых по сравнению с другими германскими языками форм склонения и спряжения сильной примесью консервативной фальской (кроманьонской) расы?

Еще один факт истории языка, который также можно было бы объяснить с расовой точки зрения, – т.н. германский фонетический сдвиг (его называют также первым). В результате этого изменения звуков, которое произошло около 500 г. до н.э., германские языки как особая группа четко отделилась от других индоевропейских языков. После него каждой индоевропейской согласной p, t, k стали соответствовать германские f, ф (произносится как английское th) и h, а согласным b, d ,g – p, t, k.

Вопрос о причинах этого задавался не раз, и со времен Якоба Гримма на него давались противоречивые ответы, даже такие, которые объясняли его жизнью прагерманского народа в горах (Г. Мейер и Коллиц). Удовлетворительного или хотя бы общепринятого объяснения нет до сих пор. Но причиной могло быть столкновение в доисторические времена нордической и фальской (кроманьонской) рас. Именно то племя, в котором фальская примесь сильней всего, могло стать очагом названного фонетического сдвига. Такая гипотеза кажется заманчивой, однако ей противоречит тот факт, что контакт нордической и фальской рас произошел гораздо раньше 500 г. до н.э.

Мне кажется, вопрос можно поставить иначе: почему у других, не германских народов, фонетический сдвиг не произошел? Ответ может быть таким: эти народы оторвались от своей прародины и поселились среди племен, влияние которых затормозило фонетические изменения. Главная характерная особенность первого (как и второго) фонетического сдвига – возникновение фрикативов на месте конечных согласных. Для их произношения нужны более сильные легкие. Поскольку второй фонетический сдвиг, который произошел в V в н.э. и разделил немецкий язык на верхне- и нижненемецкий, отличался теми же чертами, например, начальные p, t, k превратились в pf, z, ch, выясняется, что на немецкой и вообще нордической прародине долго сохранялась тенденция к таким фонетическим сдвигам. Примечательно, что при втором, т.н. верхненемецком фонетическом сдвиге, в стороне от новшеств осталась Нижняя Саксония, где сильней всего фальская примесь, тогда как в датском языке и сегодня заметна тенденция к сдвигам, как в древневерхненемецком.

Тенденция к сдвигу в том же направлении, к усилению придыхания, наблюдается и в ряде негерманских языков. В древнеиранском p, t, k превратились в f, ф, ch, такие же сдвиги произошли в ряде индийских диалектов и в цыганском языке, в кельтских языках и в армянском языке. В италийских диалектах, оскском и умбрском, в середине слова «k» и «p» перед «t» превратились в «h» и «f» (Octavius – Uhtavius, scriptae – skriftas). Уже bh, gh, dh древних индусов указывают на сильное придыхание, и весьма вероятно, что в греческом и латинском p, t, и k тоже произносились с сильным придыханием. То, что во всех этих негерманских языках не проявилось тенденции к фонетическим сдвигам, можно объяснить тем, что для окружающих народов, преимущественнозападной расы, придыхание было чуждым. Известно, что во французском p, t, и k произносятся без придыхания: сказывается западная примесь. В латинском h рано стало немым, в кельтских языках «f» превратилось в «h»; испанский язык смешанного народа кельтиберов также превратил свое f в h, которое позже стало немым.

Все это лишь попытка толкования, предстоит выяснить еще много деталей. Например, нужно как можно быстрей поставить вопрос, почему германские народы после первого фонетического сдвига стали делать ударение в словах на первом слоге в отличие от других индоевропейских народов, которые сохранили свободное ударение (литовцы, сербы). Однако следы ударения на первом слоге сохранились и в кельтских языках (в ирландском); похоже, было оно и в очень древнем латинском.

Второй, верхненемецкий фонетический сдвиг продолжил то, что начал первый. Он исходил от алеманского племени, когда оно еще не жило там, где живет теперь. Сегодня немецкие диалекты распределяются так, что можно подумать, будто из алеманской Швейцарии фонетический сдвиг пошел на север. Влияние фальской расы в данном случае предположить нельзя, однако второй сдвиг произошел в том же направлении, что и первый.

Нашлись ученые, которые объясняют первый и второй фонетические сдвигизаимствованием германцамиязыка негерманского народа. Такую гипотезу высказали Зигмунд Фейст и Браун. Согласно теории этих лингвистов, которая противоречит всем известным фактам,германцы, которыепервоначально говорили на неиндоевропейском языке, заимствовали свой индоевропейский язык от народа, пришедшего сВостока, произвели потом в этом чуждом им языке сначала первый фонетический сдвиг, а позже, продолжает Фейст, в южной Германии подверглись таким языковым влияниям, что язык германских племен испытал второй фонетический сдвиг. Лингвист Бехагель считает эту теорию несостоятельной (История немецкого языка, 1916). Народ, который был достаточно мощным, чтобы навязать германцам ко времени первого фонетического сдвига свой язык, должен был оставить какие-то следы в виде погребений, изменений стиля, но таких следов нет. Фейст, говоря о верхненемецком фонетическом сдвиге, исходил из современного распределения рас в Германии согласно картам Рипли и не учел, что в раннем средневековье население южной Германии было столь же нордическим, как сегодня на ее севере. Восточная и динарская расы стали занимать эти места в позднем средневековье.

Влияние динарской расы сказывается в том, что в греческом и кельтских языках «s» в некоторых позициях либо превращается в «h», либо совсем исчезает. Названия мест с залежами соли содержат слово «халль» — вариант индоевропейского «саль». От северной Греции до южной Баварии и Швейцарии динарская раса со времен неолита влияла на языки этих мест, а под влиянием родственной ей переднеазиатской расы и в древнеперсидском s перешло в h.

Изменения в немецких диалектах в IХ-ХI вв. я также объясняю влиянием динарской расы. Они происходят в направлении, противоположном двум первым фонетическим сдвигам. Так фрикативы снова стали взрывными (ф^®d). Эти изменения начались в Баварии, где, судя по погребениям, раньше всего появились брахикефалы. Австрия и Бавария рано подверглись сильному влиянию восточной и динарской рас.

Динарское влияние проявилось, вероятно, и в т.н. дифтонгизации, явлении, начавшемся в XIII в. в области баварско-австрийских диалектов. Кроме немецкого языка это явление затронуло также чешский. В английском дифтонгизация также шла с юга на север, но там, конечно, никакого влияния динарской расы не было.

Для произношения определенных звуков динарская форма рта и челюсти лучше приспособлена, чем нордическая.

В зону влияния восточно-балтийской расы входят Дания и юго-западная Норвегия. В IХ-Х вв. в датском языке k, t, и p в середине слова стали звонкими g, d, и b.

Но не только произношение расы или расовое смешение влияет на заимствованный язык, но и духовный склад расы. Этим объясняется быстрое обособление отдельных индоевропейских языков и их дальнейшее расхождение, а также частично — распад языка на диалекты.

Наблюдается значительное различие между богатством, выразительностью и способностью к образованию неологизмов между швабскими диалектами долины Неккара, где преобладает нордическая раса, и бедностью диалектов верхнего Шварцвальда, области восточной расы. Следует обратить внимание и на назализацию гласных в баварских, франкских и швабских диалектах: не есть ли это восточное или восточно-динарское явление? Назализация есть во французском и польском, а нордические жители северной Германии, Скандинавии и Англии неспособны произносить назализованные звуки.

Диалекты можно толковать как отклонения от исходной формы языка, вызванные расовыми смешениями. Так можно считать, что баварский диалект возник в области преобладания динарской расы, алеманский — в области с сильной примесью восточной расы, а швабский — в нордической области. Карты распространения диалектов совпадают с картами распространения различных форм домов.

Однако не только диалекты одного языка, но и отдельные языки Европы можно считать выражением расовых особенностей народов Европы. Разве не выражает гибкостьиспанского языка лучше всего сутьзападной расы? Разве не соответствует итальянский язык с его более грубой, но зато доброй силой смеси западной, динарской и восточной рас? И разве не соответствует сицилианский диалект, столь отличный от итальянского языка, опять-таки чистой западной расе?

Если проследить процесс образования романских языков из т.н. вульгарной латыни, то мы увидим, что он воспроизводит процесс образования самих индоевропейских языков в доисторическую эпоху. Языковедам всегда бросались в глаза языковые новообразования, которые в начале нашей эры отличали и германские языки, и вульгарную латынь. Языкознание не могло объяснить эти совпадения. С точки зрения расологии ясно, что в двух языках выражался дух одной расы. Так и в латинском, и в немецком языках примерно в одно и то же время вместе с глаголом стали употребляться личные местоимения. В период между 350 и 750 г. в вульгарной латыни и в германских языках складывается описательная форма прошедшего времени со вспомогательным глаголом «иметь», а также описательная страдательная форма. В одном направлении развивалась и фонетика. В V и VI веках и в галльской вульгарной латыни, и в германских языках в результате редукции окончаний двусложные слова становятся односложными, а трехсложные — двусложными.

С усиленным притоком германской, преимущественно нордической крови в эпоху великого переселения народов из вульгарной латыни развиваются отдельные романские языки. Примечательно, что именно в период с VII по Х век на территории нынешней Франции происходят фонетические явления, в результате которых возникают особые французский и провансальский языки (древнейший памятник французского языка датируется 842 годом). На структуру и дух романских языков наложила свой отпечаток раса, к которой принадлежали германские племена. Основу современного итальянского языка заложил Данте, человек преимущественно нордического типа.

Если бы никогда не было ни завоеваний, ни миграций, то каждая раса имела бы свой особый язык. Расслоение рас в отдельных народах приводит к тому, что первоначально ясные отношения между расой и языком затемняются, приводит к утрате порабощенными слоями своего языка. Если, например, в Восточной Азии, мы имеем два вида языков, агглютинирующие алтайские и односложный китайский, мы должны сделать вывод, что ранее здесь существовали две расы. Можно представить себе, что отдельные большие языковые семьи Земли возникли в рамках групп людей, развившихся в расы в условиях изоляции в результате отбора. У них язык и раса совпадали. Широкие контакты с другими такими группами запутали впоследствии отношения между расой и языком, и сегодня нужны глубокие исследования, чтобы разобраться в этой путанице и показать, какая форма языка присуща определенной расе.

Похоже, что изначальными языками восточно-балтийской расы были финно-угорские, а динарской – кавказские языки переднеазиатской расы. Изначальные языкизападной расыследует искать в более широком кругу, который охватывает индоевропейские и семито-хамитские языки. В этом кругу контактировали друг с другом: нордическая раса и индоевропейские языки; западная раса и изначальные языки народов этой расы (пиктов, иберов, лигуров); ориентальная раса и семитские языки; эфиопская раса и хамитские языки. Только в пределах круга этих четырех стройных, длинноголовых, узколицых и узконосых и мягковолосых рас возникли языки, имеющие грамматический род. Языки негритянской расы были, вероятно, односложными. Таким образом, отдельные народы западной расы дважды меняли свою языковую принадлежность, как, например, этруски, которые сначала утратили свой язык и перешли на язык, принесенный людьми переднеазиатской расы, а потом утратили и его, перейдя на индоевропейский язык италиков (римлян). Баски утратили свой изначальный язык западной расы, но до сих пор сохранили заимствованный кавказский язык переднеазиатской расы.

* * *

В заключение этого раздела я не могу не упомянуть об одной устаревшей лингвистической гипотезе, за которую языковеды до сих пор упорно держатся, а именно, гипотезе о происхождении индоевропейских языков из Азии. Эти языки якобы распрост­ранились с Памира. Эта гипотеза возникла в начале XIX века вследствие знакомства с языком древних индусов. В нем, поскольку древнейший памятник этого языка, Веды, датируются II тысячелетием до н.э., увидели индоевропейский праязык или, по крайней мере, язык, наиболее близкий к нему. Только несовершенство тогдашнего языкознания сделало возможной такую гипотезу. К этому примешивались ветхозаветные представления о происхождении всей человеческой цивилизации из Азии. Думали о Месопотамии, о других областях Азии и, в конечном счете, остановились на Памире.

Под влиянием этих идей лингвистов и исследователи доисторического периода, археологи и антропологи стали искать там прародину индоевропейцев, и когда Серджи доказал, что восточная раса проникла в неолите через Альпы в Италию, он заявил, что это была миграция италиков, т.е. индоевропейцев. Однако непредвзятые антропологи, по мере все новых находок, все меньше соглашались с мнением языковедов.Брока высмеивал возникшее противоречие: «Откуда происходят европейские расы? Из Европы. Откуда происходят европейские языки? Из Азии».

В то время как обнаруживались все новые свидетельства происхождения всех цивилизаций индоевропейских народов из центральной и северо-западной Европы, языкознание оставалось при своих ложных взглядах. Но, наконец, и чисто лингвистическим путем было установлено, что греческий язык во многих отношениях древней древнеиндийского, а ближе всего к индоевропейскому праязыкулитовский язык. Это позволило и правильней определить прародину индоевропейцев. Ею была центрально-европейская область от Балтийского до Северного морей.

Задача языкознания — путем сравнения индоевропейских языков создать грамматику языка нордической расы. Грамматики отдельных языков должны быть ее ответвлениями. При этом нужно исходить из идеи, прообраза, по которому создавались индоевропейские (нордические) языки. Если создание этих языков было ответом на судьбоносные вопросы, встававшие перед племенами нордической расы, то из общего духа всех этих ответов можно будет составить себе ясное представление о духе нордического языка. Пока языкознание слишком много внимания уделяет морфологии и фонетике, а конечная задача — понять нордическую расовую душу, которая творчески раскрывается во всех индоевропейских языках.

Ясная и четкая структура древних индоевропейских языков показывает нам, что ходячие представления, будто народы древности обязательно должны были говорить на самых примитивных языках, подражая крикам животных, весьма далеки от истины. Весьма сомнительно, действительно ли имел место «прогресс» вдуховном освоении мира человеком. Раса, создавшая индоевропейские языки, должна была отличаться величием духа. То, что некоторые языковеды называют прогрессом языка, можно считать его регрессом и вырождением по мере утраты народами духовных способностей вместе с утратой нордической крови.

Пусть это мнение покажется односторонним, но изучение истории индоевропейских языков убеждает в том, что молодежь нужно знакомить не только с греческим и латинским, но и древненемецким, древнеанглийским, древнеисландским языком и притом вовсе не для накопления эрудиции, а для воспитания мужественного отношения к жизни. Если мы, немцы, осознаем роль нордической расы в создании древних языков, то занятие этими языками будет не долом ученых, а проблемой самопознания⁴.

4) Необходимо, наконец, освободить подавляющее большинство нашей моло­дежи от мертвого бремени языково-исторического «образования». Закон жизни народов таков: чем больше языково-исторического «образования», тем меньше воли к творчеству; чем меньше историцизма, тем больше радости творчества и оптимизма.