ВСЕ, ЧТО Я ПОМНЮ

Когда бы мой отец ни обращался ко мне, он всегда начинал разговор со слов: "Говорил ли я тебе сегодня о том, что я тебя обожаю?" Это выражение любви было взаимным, и позднее, когда он достиг преклонного возраста и жить ему оставалось совсем недолго, мы с ним сроднились еще больше, если только это вообще было возможно.

В восемьдесят два года он уже был готов к смерти, а я готов его отпустить, чтобы его страдания наконец прекратились. Мы смеялись, плакали, держали друг друга за руки и обменивались признаниями в любви, сознавая, что время уже пришло. "Папа, — сказал я ему тогда, — после того как ты уйдешь, я хочу получить от тебя оттуда знак, что с тобой все благополучно". В ответ на это нелепое предложение он только рассмеялся. Папа никогда не верил в реинкарнацию, как, впрочем, и я, однако в моей жизни было немало случаев, убедивших меня в том, что я могу надеяться получить сигнал "с того света".

Между моим отцом и мной существовала такая глубокая связь, что я почувствовал пронизывающую боль в сердце в тот миг, когда его не стало. Позже я очень горевал из-за того, что сотрудники госпиталя не позволили мне держать его за руку в последние минуты.

День за днем я надеялся получить от него весточку, однако напрасно. Ночь за ночью, прежде чем заснуть, я просил его явиться мне во сне. Однако миновали четыре долгих месяца, а я не чувствовал ничего, кроме горечи утраты. Моя мать умерла пять лет назад от болезни Альцгеймера, и хотя я успел вырастить двух взрослых дочерей, я чувствовал себя как ребенок, оставшийся круглым сиротой.

Однажды, когда я лежал на столе у массажиста в темной тихой комнате, ожидая начала назначенного мне сеанса, меня охватил прилив тоски по отцу. Я начал задаваться вопросом, не был ли я слишком требователен, ожидая от него какого-нибудь знака. Я заметил, что мой мозг находился тогда в особенно восприимчивом состоянии. Я ощущал такую непривычную ясность ума, что мог бы без труда складывать длинные столбики цифр. Сначала я проверил, бодрствую я или сплю, и убедился в том, что мое состояние далеко от сонного. Каждая моя мысль была подобна капле воды, падающей на гладкую поверхность пруда, и я наслаждался тишиной и покоем каждого проходящего мгновения. И тогда я подумал: "До сих пор я пытался контролировать сообщения, получаемые с другой стороны. Отныне я не буду этого делать".

И тут передо мной неожиданно возникло лицо моей матери — такой, какой она была до того, как болезнь Альцгеймера отняла у нее рассудок, человеческие черты и 50 фунтов веса. Ее милое лицо было увенчано короной пышных серебристых волос. Она была такой реальной, такой настоящей, что мне казалось — стоит только протянуть руку, и я смогу до нее дотронуться. Она смотрела на меня так же, как и много лет назад, до того, как ее тело начало медленно чахнуть. Я даже почувствовал запах "Джой" — ее любимых духов. Она не произнесла ни слова, как будто чего-то ждала. Я недоумевал, как могло случиться, что я думал об отце, а увидел вместо него мать, и испытывал угрызения совести из-за того, что не просил появиться передо мной и ее тоже.

— Ох, мама, — произнес я, — мне так жаль, что тебе пришлось страдать от этой ужасной болезни.

Она слегка склонила голову набок, как бы давая понять, что поняла мои слова. Затем улыбнулась своей прежней чудесной улыбкой и произнесла тихо, но очень отчетливо:

— Но все, что я теперь помню, — это любовь.

Затем она исчезла.

Меня охватила дрожь, словно в комнате вдруг стало холодно, и тут я понял всем своим существом, что любовь, которую мы получаем и отдаем другим, — все, что имеет значение и остается в памяти. Страдания уходят, любовь остается.

Ее слова были самыми важными из всех, какие мне когда-либо приходилось слышать, и с тех пор они навечно запечатлелись в моем сердце.

Мне пока так и не довелось увидеть или услышать моего отца, однако я не сомневаюсь в том, что в один прекрасный день, когда я меньше всего буду ожидать этого, он появится и скажет: "Говорил ли я тебе сегодня о том, что я тебя люблю?"

Бобби Пробштейн