КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава 3. Пока стекольщики обмеряли окно, я смотрел, как самый пожилой из служащих Гревила, вынимая из одной картонной коробки прозрачные пакетики с бусинами
Пока стекольщики обмеряли окно, я смотрел, как самый пожилой из служащих Гревила, вынимая из одной картонной коробки прозрачные пакетики с бусинами, вкладывал их в другие пакетики, а затем эти пакетики — в другую коричневую картонную коробку. Закончив эту процедуру, он положил сверху список содержимого, закрыл коробку и заклеил ее вокруг широкой плотной лентой. — Откуда эти бусины? — спросил я. — С Тайваня, — коротко ответил он, прилаживая на коробку большую этикетку с указанием адреса. — Нет... Я хотел сказать, где они у вас здесь лежат? Седой в коричневом комбинезоне недоуменно и с каким-то сожалением взглянул на меня. — На складе, разумеется. — Ну да, конечно. — Это в конце коридора. Я вернулся в кабинет Гревила и в целях укрепления добрых отношений спросил Аннет, не покажет ли она мне склад. Ее унылое лицо просветлело от удовольствия, и она провела меня в дальний конец коридора. — Вот, — с нескрываемой гордостью сказала она, входя через дверь в маленький предбанник. — Здесь четыре комнаты. — Она указала на открытые двери. — В одной — неограненные минералы, овальные и круглые; в другой — бусины; в третьей — не правильной формы; в четвертой — органика. — Что за органика? — спросил я. Она пригласила меня в соответствующую комнату. Войдя туда, я оказался в помещении без окон, где с пола до уровня плеч поднимались этажи серых узких металлических ящиков. Их торцы были размером с обувную коробку. Над ручкой каждого ящика была приклеена этикетка с перечислением содержимого. — Органика — это то, что растет, — терпеливо объяснила Аннет, и я решил, что мне следовало бы догадаться об этом самому. — Например, кораллы. Она выдвинула ближайший ящик, который оказался довольно длинным, и показала мне, что в нем было: прозрачные пластиковые пакетики с многочисленными ярко-красными закорючками, нанизанными на ниточки. — Итальянские, — пояснила она. — В Средиземном море лучшие кораллы. Закрыв этот ящик, она двинулась дальше и открыла другой. — Морские ушки — из раковин морских моллюсков. Следующий. — Слоновая кость. У нас еще немного есть, но сейчас мы не можем ее продавать. Далее. — Перламутр. Его мы продаем в очень больших количествах. — Розовые мидии. — Речной жемчуг. И наконец: — Искусственный жемчуг. Обработанные жемчужины хранятся в сейфе. Это было невероятное многообразие форм и размеров. Аннет улыбнулась, глядя на мое ошеломленное лицо, и пригласила меня в соседнюю комнату. Те же этажи металлических ящиков, поднимающиеся до плеча, однако на этот раз они возвышались не только по периметру помещения, но и в центре, оставляя лишь узкие проходы, как в магазине. — Кабошоны для перстней и других украшений, — объяснила Аннет. — Они лежат в алфавитном порядке. Начиная с аметистов, там были гранаты, жадеиты, лазуриты и десятки других, о которых мне лишь краем уха доводилось слышать. — Полудрагоценные, — коротко пояснила Аннет. — Все настоящие. На стекло и пластик мистер Фрэнклин даже и не посмотрит. — Она осеклась. — Не посмотрел бы, — печально поправилась она после секундной паузы. Здесь повсюду ощущалось его присутствие. Словно он вот-вот войдет в дверь и бодро скажет: «Привет, Дерек. Ты откуда взялся?» И если даже я, видевший его мертвым, все еще не мог в это поверить, то насколько же труднее было в это поверить Аннет или Джун. «Да и Лили тоже», — думал я. Лили встретилась нам в третьей комнате. Она толкала перед собой коричневую картонную коробку на чем-то вроде тележки и, сверяясь со списком, складывала в нее пакетики с нитками бусинок. Волосы ее были расчесаны на прямой пробор и убраны назад. Со своим маленьким невыразительным ротиком и круглыми щечками Лили напоминала гувернантку из романа Шарлотты Бронте и была одета так, словно добровольно решила принести себя в жертву. «Тип женщин, которые, тихо и безмолвно страдая, любят своего господина, — подумал я. — Интересно, какие чувства она испытывала к Гревилу?» Какие бы ни испытывала, она не давала им воли. Едва подняв глаза, она лишь взглянула на меня, когда Аннет пояснила, что Лили собирала родониты, яшму, авантюрины и тигровый глаз для отправки одной из крупнейших ювелирных фирм. — Эти камни мы импортируем, — сказала Аннет. — Мы занимаемся оптовыми поставками. У нас около трех тысяч клиентов, а то и больше. Есть и крупные фирмы, и мелкие. Мы пользуемся большим авторитетом среди поставщиков полудрагоценных камней. Нас очень ценят. — Она перевела дыхание. — Нам доверяют. Я знал, что Гревил много ездил по всему миру и покупал камни. Мы часто встречались то накануне его отъезда в Аризону или Гонконг, то после его возвращения из Израиля, но, кроме названий стран, он мне больше ничего не рассказывал. Я наконец понял, чем он занимался и что заменить его будет очень непросто. Несколько подавленный, я вернулся в кабинет и позвонил его бухгалтеру и в банк. Они были потрясены и горячо выразили готовность помочь. Менеджер банка сказал, что мне нужно будет утром к нему заехать, однако «Саксони Фрэнклин», компания с ограниченной ответственностью, может спокойно продолжать функционировать. Я без проблем могу все взять в свои руки. Ему нужно было лишь подтверждение адвокатов моего брата, что завещание являлось именно таким, как я сказал. — Большое спасибо, — ответил я, несколько удивленный, а он тепло заверил, что рад мне помочь. «Должно быть, — с улыбкой подумал я, — дела у Гревила шли гладко». В страховой компании тоже не оказалось никаких недоразумений из-за смерти моего брата: со страховкой компании с ограниченной ответственностью, похоже, все было в полном порядке — застрахована компания, а не мой брат. Я сказал, что собираюсь потребовать возмещения убытков за разбитое окно. Никаких проблем. Они пришлют соответствующую форму, и я ее заполню. После этого я позвонил в Ипсуич, в похоронное бюро, в обязанности которого входило забрать тело Гревила из больницы, и договорился с ними насчет кремации. Они сказали, что в пятницу в два часа у них есть «окно», — устраивает? «Да, — ответил я, — я приеду». Тихим вежливым голосом они сообщили мне адрес крематория, чем сразу напомнили, что постоянно имеют дело с родственниками покойных. Гораздо веселее торговать живыми блестящими камешками или скакать на лошадях со скоростью тридцать миль в час, побеждая, проигрывая и рискуя сломать себе шею. Я сделал еще один телефонный звонок — на этот раз своему хирургу-ортопеду, и, как всегда, наткнулся на его секретаршу. Она сообщила, что он в больнице, а не в своем офисе. — Не могли бы вы попросить его оставить для меня где-нибудь рецепт? Я упал и подвернул лодыжку, а у меня кончается обезболивающее, — попросил я. — Не кладите трубку, — прозвучало в ответ, и я стал ждать. — Я разговаривала с ним, — услышал я вновь ее голос. — Он будет позже. Хорошо бы вам подъехать сюда в пять часов. Я с благодарностью согласился и прикинул, что мне нужно выехать в районе половины третьего, чтобы не опоздать. Сказав об этом Аннет, я спросил, как они запирают офис. — Мистер Фрэнклин обычно приходит первым и уходит последним. — Она осеклась, потупив взор. — Я хотела сказать... — Понимаю, — успокоил я. — Ничего. Я тоже постоянно думаю о нем в настоящем времени. Продолжайте. — Двойные двери вестибюля запираются изнутри. Далее — дверь, ведущая из вестибюля в офис, как вам уже известно, электронная; дверь склада — та, что в коридоре, — тоже; задняя дверь, через которую все мы входим и выходим, — тоже. Мистер Фрэнклин меняет... менял... номер по крайней мере раз в неделю. И дверь из вестибюля в демонстрационный зал, разумеется, тоже электронная, как и дверь из коридора в демонстрационный зал... — Она замолчала. — Я понимаю, кажется, все это трудно запомнить, но электронные замки на самом деле очень простые. Нужно знать всего три цифры. В прошлую пятницу это были пятерка, тройка и двойка. Система довольно простая. Мистер Фрэнклин поставил такие замки, чтобы избавиться от лишнего количества ключей. Правда, у нас с ним был ключ, которым в случае необходимости можно было вручную открыть эти электронные замки. — Так вы вспомнили цифры? — спросил я. — Да, конечно. Просто сегодня утром, когда все это случилось... они вылетели у меня из головы. — А сейф? — поинтересовался я. — В нем есть какая-нибудь электроника? — Нет, но в этой тяжелой двери очень сложный замок, хотя снаружи он выглядит обыкновенным. Мистер Фрэнклин всегда сам запирает... запирал... сейф перед уходом. А когда он куда-то надолго уезжал, он оставлял ключ мне. Меня немного удивила эта неловкая фраза, но я не стал к ней цепляться, вместо этого спросил ее о демонстрационном зале, где я еще не был, и она вновь гордо повела меня по коридору, при помощи магических цифр повернула блестящую медную ручку двери, и мы оказались в помещении, весьма похожем на зал магазина со стеклянными прилавками-витринами, где сама атмосфера свидетельствовала о благосостоянии фирмы. Аннет включила яркий свет, и зал словно ожил. Она торжественно пошла вдоль прилавков, демонстрируя мне все, что теперь переливалось там разными цветами. — Здесь представлены образцы того, что у нас есть. Правда, разумеется, не все размеры и кроме шлифованных камней, которые находятся в сейфе. Мы не очень часто пользуемся демонстрационным залом, в основном приводим сюда лишь новых клиентов, но мне нравится здесь. Я люблю камни. Они очаровательны. Мистер Фрэнклин говорит, что камни — единственный дар земли, который людям удается сделать еще более красивым. — Она подняла лицо, вновь ставшее печальным. — Что будет теперь, когда его нет? — Пока не знаю, — ответил я. — Но в ближайшем будущем мы продолжим принимать и отправлять заказы, пользуясь теми же источниками поставок, что и раньше, то есть будем заниматься тем же, чем обычно. Хорошо? Она кивнула, несколько успокоившись, по крайней мере на данный момент. — Только теперь, — добавил я, — вам придется приходить на работу первой, а уходить последней, если вы не возражаете. — Конечно, нет. Я так и делаю всегда, когда мистер Фрэнклин в отъезде. Не говоря лишних слов, мы просто посмотрели друг на друга. Потом, словно машинально, она выключила свет и, когда мы вышли, закрыла за собой автоматически запирающуюся электронную дверь. Вернувшись в кабинет Гревила, я написал ей свой адрес и номер телефона и сказал, что, если она почувствует что-то неладное или просто захочет поговорить, я весь вечер буду дома. — Я приеду сюда завтра утром после встречи с менеджером банка. Как вы, справитесь? Она неуверенно кивнула. — Как нам к вам обращаться? Мне кажется, называть вас мистер Фрэнклин было бы не совсем уместным. — А если просто Дерек? — Нет-нет, — почти тут же возразила она. — Может быть, скажем, мистер Дерек? — Ну что ж, если вам так больше нравится... Для меня это звучало несколько чудно и старомодно, однако она была очень довольна своей находкой и сказала, что передаст всем остальным. — Кстати, насчет остальных, — подхватил я. — Расскажите мне, кто здесь за что отвечает — вы, Джун, Лили... — Джун занимается компьютерами и финансовыми операциями, — начала она. — Лили — заказами. Тина является нашей ассистенткой: она помогает Лили и выполняет кое-какую секретарскую работу, как и Джун. Как, впрочем, и я. Мы все делаем то, что в данный момент необходимо. У нас почти нет жестких разграничений обязанностей. Правда, Элфи занимается лишь упаковкой заказов. У него уходит на это все его рабочее время. — А тот молодой человек с рыжей шевелюрой? — Джейсон? Не обращайте внимания на его волосы, он неплохой парень. Это наша рабочая сила. В массе камни очень тяжелые. Джейсон носит коробки, работает на складе, выполняет разные отдельные поручения и пылесосит ковры. Иногда он помогает Элфи или Лили, если мы заняты. Я же говорю, что мы вместе делаем все, что необходимо. Мистер Фрэнклин никогда не позволял никому устанавливать какие-то жесткие границы. — Он так и говорил? — Да, конечно. «Коллективная ответственность», — прозвучало у меня в голове. Я преклонялся перед его мудростью. Если все шло гладко, то принцип срабатывал. А на вид здесь все шло своим чередом, и я не собирался ничего менять. Закрыв и заперев дверцу стенного сейфа ключом Гревила, я попросил Аннет показать мне среди множества других ключей тот, которым открывались электронные двери. — Вот, — сказала она, отыскав его. — А от чего другие, вы не знаете? — Понятия не имею, — смущенно ответила она. От дома, от машины, еще от чего-нибудь. Я рассчитывал со временем разобраться. Попытавшись ободряюще улыбнуться ей, наскоро попрощался с остальными, кто был на месте, и спустился на служебном лифте вниз к ожидавшему меня во дворе Брэду. — Свиндон, — сказал я. — Медицинский центр, где мы были в пятницу. Ты не против? — Нет, конечно. «Даже с радостью», — продолжил я про себя. Нужно было проехать восемьдесят миль, десять миль — в противоположную от дома сторону. Брэду удалось преодолеть их, не проронив ни слова, и я провел это время в раздумьях о том, что я еще не успел сделать, например, съездить к Гревилу домой, сказать, чтобы ему больше не приносили какие бы то ни было газеты, предупредить на почте, чтобы они отсылали всю корреспонденцию отправителям... «К черту все это! — устало решил я. — Ну почему же его угораздило умереть?»
* * *
Просветив и разбинтовав мою лодыжку, ортопед засокрушался. Она отвердела, потемнела и опухла от пальцев до голени. Кожа почти лоснилась от натяжения. — Ведь я же советовал вам не беспокоить ногу, — упрекнул он с оттенком раздражения. — У меня умер брат... — оправдываясь, ответил я и рассказал о нападении возле больницы и о том, что мне придется заниматься делами Гревила. Врач внимательно слушал меня, сильный, рассудительный, преждевременно поседевший человек. Я не знал ни одного жокея, который бы не доверял ему. Он понимал наши потребности и наши страсти, потому что лечил многих из нас, тех, кто жил в тренировочном центре Лэмборн или неподалеку от него. — Как я на днях уже говорил вам, — сказал он, дав мне закончить, — у вас перелом нижней части малой берцовой кости. Она разошлась с большой берцовой костью там, где должна соединяться. Сегодня они еще дальше друг от друга. Они совершенно не обеспечивают опоры для таранной кости, пяточной кости. У вас теперь порвана боковая связка у лодыжки. Весь сустав стал очень хрупким и ненадежным, как расклеившийся шип с пазом в какой-нибудь мебели. — Так сколько же это будет заживать? Он мельком улыбнулся. — С мягкой повязкой проболит еще дней десять, а потом вы сможете на нее наступать. Недели через три сможете сесть на лошадь, если боль от стремени будет терпимой, а болеть будет наверняка. Еще через три недели лодыжка должна достаточно окрепнуть и можно будет скакать. — Хорошо, — с облегчением сказал я. — Не намного страшнее, чем прежде. — Страшнее, но заживает не так долго — Отлично. Опустив глаза, он посмотрел на унылую картину. — Если вы собираетесь продолжать все ваши путешествия, то вам будет намного спокойнее в гипсе. Через пару дней сможете уже становиться на ногу и почти не чувствовать боли. — И проходить так шесть недель, пока не атрофируются мышцы? — Ну, атрофия — это уж слишком сильно. Он, естественно, прекрасно понимал, что прежде всего жокеи должны были иметь сильные мышцы ног, а для этого нужно, чтобы мышцы постоянно работали. В гипсе же они не двигались и быстро слабели. И если даже движение причиняло резкую боль, ее стоило потерпеть. — Дельта — смесь легкая, — убедительным тоном продолжал он. — Это полимер, а не гипс. Он пористый, обеспечивает хороший доступ воздуха, исключает раздражение кожи. Вам будет удобно. Я бы даже мог вставить туда «молнию», чтобы легче было снимать для физиотерапии. — А когда я смогу скакать? — Через девять-десять недель. Я немного помолчал. Быстро подняв голову, врач посмотрел на меня умным вопрошающим взглядом. — Ну так что? — спросил он. — Нет. Улыбнувшись, он взял моток крепа для повязки. — Больше не падайте на нее в течение ближайшего месяца, а то придется накладывать шины. — Постараюсь. Он вновь крепко замотал ногу от колена вниз до самых пальцев и обратно и выписал новый рецепт на обезболивающее. — В сутки не больше восьми таблеток и не запивать алкоголем. Он неизменно повторял это каждый раз. — Понятно. Внимательно посмотрев на меня, он встал и подошел к шкафчику, где хранились упаковки и пузырьки с лекарствами. Возвращаясь, он запихивал в бумажный конверт маленький пластиковый пакетик, который протянул мне. — Я дам вам кое-что под названием «ДФ-118». Как будто специально для вас и предназначалось, ведь ДФ — ваши инициалы! Здесь на три раза. Это очень сильное обезболивающее, и мне бы хотелось, чтобы вы принимали его лишь в том случае, если случится нечто, похожее на вчерашнее. — Хорошо, — пообещал я, кладя пакетик в карман. — Спасибо. — После одной дозы вам уже никакая боль не страшна, — улыбнулся он. — От двойной будете парить в невесомости, как воздушный змей. А от тройной можете потерять сознание. Так что я вас предупредил. — Он сделал паузу. — Это как крайнее средство. — Постараюсь не забыть, — ответил я. — Я вам искренне благодарен.
* * *
Доехав до аптеки, Брэд взял мой рецепт и пошел за лекарством. Пришлось немного подождать, пока его приготовили. Затем, преодолев оставшиеся десять миль, он остановился возле двери моего дома. — Ну что, завтра утром в то же время? — спросил я. — В Лондон? — Да. — Что бы я без тебя делал, — сказал я, вылезая с его помощью из машины. Мельком взглянув на меня, он подал костыли. — Ты здорово водишь машину, — похвалил я. Брэд был смущен и польщен одновременно. На его лице, разумеется, не было и тени улыбки, но на щеках определенно появилась характерная складка. Он отвернулся, избегая моего взгляда, и, как всегда, направился к своей матери. Придя домой, я посетовал, что не могу позволить себе хорошую порцию виски. Поскольку после сандвича, принесенного мне на обед Джун, прошло уже порядочно времени, я подкрепился сардинами с тостом и мороженым на десерт, что свидетельствовало о моей нелюбви к готовке. Потом, растянувшись на диване с обложенной льдом ногой, я позвонил в Ньюмаркет человеку, ухаживавшему за парой скаковых лошадей Гревила. Он словно сидел возле телефона, потому что сразу взял трубку. — Да? И что они предлагают? — спросил он. — Понятия не имею, — ответил я. — Это Николас Лоудер? — Что? Кто это? — Его тон был бесцеремонным и раздраженным. Затем, немного опомнившись, он заговорил уже более вежливо: — Простите. Я ждал одного звонка. Да, я — Лоудер. С кем я разговариваю? — Это брат Гревила Фрэнклина. — Правда? В ту минуту это не вызвало у него никаких ассоциаций. Не зная его лично, я представлял себе его таким, каким видел, — высоким, светловолосым, лет сорока с небольшим, с весьма эффектной внешностью и соответствующим самомнением. Не было сомнений в том, что он знал толк в лошадях, однако во время телеинтервью порой держался довольно высокомерно по отношению к корреспондентам и, как мне доводилось слышать, к своим клиентам. Гревил держал у него своих лошадей, потому что именно там оказалась первая приобретенная им лошадь, доставшаяся ему в качестве расплаты за долг. Лоудер купил Гревилу еще одну лошадь и хорошо следил за ними, и Гревил заверял меня, что тот весьма дружелюбен и с ним всегда приятно общаться по телефону. Когда я сам в последний раз разговаривал с Гревилом, он поведал мне, что собирается купить еще одну двухгодовалую лошадку и что Лоудер обещал ему в октябре что-нибудь присмотреть. Я рассказал Лоудеру о смерти Гревила, и после недолгого выражения сочувствия он отреагировал в полном соответствии с моими предположениями — не как человек, потерявший близкого друга, а чисто по-деловому. — Это никоим образом не отразится на его лошадях, — сказал он. — Они полностью принадлежат компании «Саксони Фрэнклин», а не лично Гревилу. Я могу содержать их по поручению компании, действовать на основании полученных мною полномочий. Здесь не может возникнуть никаких проблем. — Боюсь, что может, — начал было я. — Нет, нет, нет. Дазн Роузез в субботу участвует в состязаниях в Йорке. На него большие надежды. Я говорил об этом Гревилу всего несколько дней назад. Он всегда просил сообщать ему, хотя сам никогда не присутствовал на состязаниях. — Проблема в том, — сказал я, — что я его брат. Он оставил компанию «Саксони Фрэнклин» мне. Проблема тут же невольно выросла в его глазах. — Не может быть! Вы — Дерек Фрэнклин? Тот самый брат? Жокей? — Да. Так что... не могли бы вы выяснить у Уэзерби, могут ли лошади принимать участие в состязаниях до утверждения завещания судом? — О Господи, — упавшим голосом отозвался он. Нам обоим было прекрасно известно, что профессиональным жокеям не разрешалось выставлять на соревнования своих собственных лошадей. Они могли иметь племенных кобыл, жеребят, жеребцов-производителей, лошадей для работы, для конной охоты — одним словом, любых лошадей с подковами. Можно было даже держать и скаковых, но нельзя было выставлять их на соревнования. — Так вы выясните это? — вновь спросил я. — Да. — В его голосе слышалось отчаяние. — Дазн Роузез должен в субботу пробежаться. Дазн Роузез на данный момент был лучшим из двух жеребцов Гревила, за достижениями которых я регулярно следил по газетам и телевидению. Трижды победитель в возрасте трех лет, Дазн Роузез несколько разочаровал в четыре года, но теперь, когда ему исполнилось пять, он вернулся в свою лучшую форму и уже трижды побеждал в течение последних трех недель. И на субботнюю «пробежку» справедливо возлагались немалые надежды. — А если Уэзерби запретит лошади участвовать, — вновь раздался голос Лоудера, — вы ее продадите? К субботе я смогу найти покупателя среди своих клиентов — владельцев лошадей. Я был удивлен его настойчивостью и подумал, что от Дазн Роузез он ждал чего-то большего, чем просто «пробежки», которых из сезона в сезон у него было предостаточно. Лоудер был чрезмерно взбудоражен. — Не знаю, могу ли я ее продать до утверждения завещания, — нерешительно сказал я. — Вам бы лучше это тоже выяснить. — А если можно, продадите? — Не знаю, — ответил я, оставаясь в замешательстве. — Давайте подождем, пока все не выяснится. — Вы же понимаете, что нельзя держать его взаперти, — продолжал напирать он. — Ему предстоит очередной сезон. У него еще много возможностей. Однако если вы сами не откажетесь от скачек, вы не сможете выставлять его на состязания. А он не стоит таких жертв с вашей стороны. Он не является фаворитом на Дерби. — Я решу это в течение недели. — Но вы же не думаете оставлять скачки? Нет? — В его голосе звучала тревога. — Я ведь читал в газете о том, что у вас травма, но вы рассчитываете к Рождеству быть в форме, так? — Да, вы правы, об этом было написано. — Ну вот и хорошо. Тревога в его голосе сменилась не менее явным облегчением. Я совсем не понимал причин такой эмоциональности. Ему ни к чему было так волноваться. — Возможно, «Саксони Фрэнклин» может временно отдать эту лошадь в чью-то собственность, — предположил я. — Э... э... Кому? Мне? — Его голос прозвучал так, словно это было для Лоудера идеальным решением. — Не знаю, — осторожно ответил я. — Нам надо все выяснить. Я почувствовал, что не совсем доверяю ему, хотя до того, как позвонил, не имел никаких сомнений. Лоудер был в пятерке лучших инструкторов по скачкам в стране и, естественно, пользовался авторитетом благодаря своему стабильному успеху. — Когда Гревил приезжал навещать лошадей, он был один? — спросил я. — Я пытаюсь разыскать его знакомых, чтобы сообщить им о смерти. — Он никогда не приезжал сюда навещать лошадей. Я был едва знаком с ним, в основном мы разговаривали по телефону. — Его похороны состоятся в пятницу в Ипсуиче, — сказал я. — Что, если я в этот же день заеду в Ньюмаркет, поскольку буду неподалеку, поговорю с вами, проведаю лошадей, разберусь при необходимости с какими-нибудь бумагами? — Нет, — категорично отозвался он. Затем, уже несколько вежливее, продолжил: — Я всегда отговариваю владельцев от посещений своих питомцев. Это лишь беспокоит лошадей. А я не позволяю делать никаких исключений. Если мне зачем-то понадобится ваша подпись, мы договоримся по-другому. — Хорошо, — покладисто ответил я, не стремясь особо напирать на него. — Я буду ждать от вас известий относительно решения Уэзерби. Он обещал позвонить и резко положил трубку, оставляя меня в раздумьях по поводу его поведения, показавшегося мне загадкой без ответа. «Может быть, я все придумал?» — но я был уверен, что нет. Часто оттенки человеческого голоса лучше слышны по телефону, чем при встрече. Когда люди спокойны, в трубке хорошо доносятся обертоны их голоса; когда люди волнуются, голосовые связки напряжены и обертоны исчезают. После того как Лоудер узнал, что я унаследую Дазн Роузез, все обертоны его голоса пропали.
* * *
Оставив свои гадания по этому поводу, я вновь задумался над тем, как известить друзей Гревила. Должны же они быть, в конце концов. Ни один человек не жил в вакууме. «Однако, — тут же спохватился я, — случись все наоборот, у Гревила возникли бы те же проблемы». Он тоже не знал моих друзей. Наши жизни почти не соприкасались, если не считать наших с ним встреч. Тогда мы болтали чуть-чуть о лошадях, чуть-чуть о безделушках, немного о жизни в целом и о разных там интересных событиях. Он, как и я, жил в одиночестве. Гревил ничего не рассказывал мне о своих любовных увлечениях. «Вот беда», — лишь обронил он, когда три года назад я обмолвился о том, что жившая со мной подруга уехала от меня. «Ерунда, — сказал тогда я. — Как встретились, так и разбежались». Как-то я спросил его о жене, с которой он давно развелся. «Она вновь вышла замуж. Я ее с тех пор не видел», — лишь ответил он. Мне думалось, что, если бы умер я, он бы известил об этом всех, с кем я работал, кто меня окружал. Он, возможно, сообщил бы об этом моему инструктору, газетам, публиковавшим новости о скачках. Значит, я должен известить тех, кто окружал его: всю «каменную» компанию. Это могла бы сделать Аннет. Хоть его записная книжка с адресами и пропала, у Джун был в распоряжении компьютер. И по этой причине учиненный разбой представлялся мне все более бессмысленным. Я снова приходил к одному и тому же выводу: должно быть, украдено что-то еще, и я не знаю что. Приблизительно в этот момент я вспомнил о том, что, хоть из еженедельника Гревила выдрали «Октябрь», у меня все еще была его записная книжка. Сходив за ней в спальню, где оставил ее накануне вечером, я рассчитывал найти в алфавитном разделе в конце имена друзей и их телефоны, однако этот раздел тоненькой коричневой книжонки, как и все прочие, содержал довольно скудную информацию. Большинство из переворачиваемых мною страниц были чистыми, за исключением кратких записей типа: «Р, приезжает из Бразилии», или «Б, в Париже», или «Купить для П, цитрин». Долистав до марта, я остановился. Тут все было связано со скачками и напротив каждого числа было отмечено событие. Я дошел до четверга, шестнадцатого марта, помеченного словом «Челтнем». «Челтнем» было обведено шариковой ручкой, рядом рукой Гревила написано: «Золотой кубок», а далее другой ручкой подписано: «Дерек победил!» От этого у меня на глаза навернулись слезы. Я ничего не мог с собой поделать. Мне жутко хотелось вернуть его, чтобы узнать лучше. Я оплакивал безвозвратную потерю, упущенное время, страшно хотел поближе узнать своего брата, которому был далеко не безразличен, который в своей полупустой записной книжке отметил мою победу на одних из самых престижных соревнований в году.
|