Глава 11. Я даже не успел дойти до ступенек крыльца

Я даже не успел дойти до ступенек крыльца. Какой-то темный силуэт, мелькнувший в свете прожекторов, в чем-то похожем на футбольный шлем, налетел на меня сзади, и, приземлившись, я ощутил сильный удар по голове.

Не помню, как я отключился и сколько прошло времени с тех пор. Мне кажется, я пришел в сознание не с первого раза, и между попытками был какой-то интервал.

Я не знал, где я, и отдавал себе отчет лишь в том, что лежу на траве лицом вниз. Мне уже доводилось очухиваться на траве, но не в темноте. «Неужели все уехали после скачек домой и оставили меня одного ночью на ипподроме?» — думал я.

Незаметно в моих мыслях всплыло, где я находился. В палисаднике Гревила. Живой. И на том спасибо.

Я знал по опыту, что лучше всего, придя в себя после потери сознания, не спешить. С другой стороны, на сей раз я свалился не с лошади, поскольку палисадник Гревила не был миниатюрным ипподромом. С трудом соображая, я все же понимал, что могли быть веские причины пошевеливаться.

В голове пронеслись воспоминания о том, что произошло. Слабо застонав и морщась от боли, я с трудом поднялся на колени и стал шарить вокруг в поисках костылей. Я чувствовал себя дураком и продолжал вести себя по-идиотски, поскольку моя умственная энергия восстановилась лишь наполовину. Впоследствии, вспоминая свои действия, я понял, что мне следовало тихо выскользнуть из калитки, добраться до соседнего дома и вызвать полицию. Я же направился к входной двери дома Гревила. Разумеется, тут же загорелся яркий свет, вновь залаяла собака, и я словно прирос к земле в ожидании очередного нападения, неуверенно покачиваясь на костылях и представляя собой жалкое зрелище.

Дверь была приоткрыта: я видел, что в холле горит свет. И пока я так нелепо стоял, она резко распахнулась изнутри, и в дверном проеме возникла все та же фигура в шлеме.

Шлем был мотоциклетный, черный и блестящий, прозрачное забрало было опущено. Лицо тоже казалось черным, но я решил, что черным был вязаный подшлемник, а не кожа. Кажется, мелькнули джинсы, куртка, перчатки и черные кроссовки. Слегка повернув голову, он, должно быть, заметил меня, беспомощно стоявшего, но даже не остановился, чтобы вновь «отключить» меня. Перемахнув через калитку, он побежал по улице, а я так и остался стоять в палисаднике, пока у меня слегка не прояснилось в голове.

Когда наконец это в некоторой степени произошло, я, поднявшись по ступеням, пошел в дом. Ключи по-прежнему торчали в нижнем замке, те самые три ключа, которые были у Клариссы и которыми я пользовался вместо тяжелой связки Гревила. Держа их наготове в руке, я все упростил для этого незваного гостя.

В испуге я сунул руку в карман проверить, на месте ли основная связка ключей Гревила, и, к своему облегчению, обнаружил, что она благополучно позвякивает у меня в брюках.

Выключив прожекторы и «собаку», я в неожиданно наступившей тишине закрыл входную дверь. Войдя в малую гостиную Гревила, я увидел, что там словно пронесся ураган. Скорее разозлившись, чем ужаснувшись всему этому хаосу, я поднял валявшийся на полу телефон и позвонил в полицию.

— Ограбление, — сказал я. — Преступник скрылся.

Затем взявшись за голову, я сел в кресло Гревила, с чувством выругался, осторожно ощупывая болезненно набухавшую на черепе шишку. «Опять получил из-за своей немочи. Как и в прошлое воскресенье. Слишком уж однообразно, чтобы посчитать за совпадение. В обоих случаях „шлем“ знал, что меня достаточно толкнуть. Видимо, надо радоваться, что он на сей раз не размозжил мне голову, хотя у него была такая возможность. Сейчас обошлось и без ножа».

Немного посидев, я усталым взглядом окинул комнату. Картины были сорваны со стен и почти все разбиты; столы с выдернутыми из них ящиками опрокинуты; каменные коричнево-розовые медвежата валялись на полу; хризантема с землей растоптана на ковре, а сам горшок торчал из разбитого экрана телевизора; видеомагнитофон брошен на пол; видеокассеты со скачками разбросаны вперемешку со спутанной пленкой. Все это варварство бесило меня ничуть не меньше, чем моя собственная беспомощность.

Многие книги были скинуты с полок, но с мрачным удовлетворением я отметил, что ни одна из них не лежала раскрытой. Хоть в книжках-шкатулках и не было бриллиантов, грабитель не знал, что они с тайниками. «Слабое утешение», — подумал я.

В конце концов приехали полицейские, один — в форме, другой — в штатском. Услышав звонок в дверь, я пошел в холл, посмотрел в «глазок» и впустил их, объясняя, кто я и почему здесь. Они оба были примерно моего возраста и уже успели повидать много подобных вторжений.

Хладнокровно посмотрев на следы разбоя в комнате Гревила, они достали блокноты и записали мой рассказ о нападении в палисаднике. Нуждается ли пострадавший в оказании медицинской помощи из-за шишки на голове? Нет, не нуждается. Они сказали, что им знаком этот дом. Его последний владелец, мой брат, установил на всех окнах решетки и подвел к ним сигнализацию с таким расчетом, что полиция сразу же отреагирует на малейшую попытку влезть в дом. Он консультировался по этому поводу у экспертов полиции, и до настоящего момента дом считался в относительной безопасности от злоумышленников. А разве не должны включаться прожекторы и собачий лай?

— С ними все в порядке, — сказал я, — но я их выключил перед вашим приходом.

— Ну что ж, — продолжали они безразличным тоном, — что украдено? Я не знал.

— Во всяком случае, ничего крупного, — ответил я, — поскольку руки грабителя были свободными, когда он перепрыгивал через калитку.

— Что-то небольшое, что могло бы уместиться в кармане, — подытожили они. — А в других комнатах? То же самое?

Я сказал, что еще не успел посмотреть: сами понимаете — костыли, удар по голове и так далее. Они поинтересовались по поводу костылей.

— Перелом лодыжки, — ответил я.

— Наверное, больно?

— Немножко.

Я прошелся с ними по дому и обнаружил, что «ураган» не пощадил ничего. На стенах большой гостиной на нижнем этаже не было ни одной картины, в столах и комодах — ни одного ящика.

— Пытался найти сейф, — констатировал один из полицейских, переворачивая разбитую картину. — Вы не знаете, есть ли здесь у вашего брата сейф?

— Я не видел, — ответил я.

Они кивнули, и мы поднялись наверх. В черно-белой спальне, как и в ванной, царил такой же кавардак. Повсюду была разбросана одежда. На полу в ванной валялся аспирин и другие таблетки. На тюбик зубной пасты наступили ногой. В раковине — баночка с кремом для бритья, которым было измазано зеркало. Они заметили, что я еще легко отделался, поскольку на стенах не было характерных надписей и следов экскрементов.

— Он искал что-то маленькое, — сказал тот, что в штатском. — Ваш брат, кажется, занимался торговлей драгоценными камнями?

— Да.

— Вы находили здесь что-нибудь из драгоценностей?

— Нет.

Они заглянули в пустую спальню на этом же этаже — там было по-прежнему пусто. Они поднялись выше, но, спустившись, сообщили, что смотреть там было нечего.

— Одно большое чердачное помещение, — объяснили они, узнав о том, что я еще там не был, — возможно, бывшая мастерская.

Мы вместе спустились в полуподвал и увидели там невообразимый разгром. Из пакетов были высыпаны все крупы, а сахар с мукой, очевидно, просеяны через сито. Из холодильника выгребли все содержимое, оставив дверцу открытой. Жидкости были вылиты в раковину, а бутылки разбиты вдребезги или стояли пустыми. Кубики льда, которые я видел в прошлый раз, куда-то исчезли — вероятно, растаяли. Половина квадратиков коврового покрытия была оторвана от цемента.

Полицейские флегматично смотрели по сторонам, почти ничего не трогая и лишь оставляя следы на усыпанном мукой полу.

— Сколько же я пробыл без сознания? — неуверенно спросил я. — Если он успел такого понатворить...

— Я думаю, минут двадцать, — сказал один из полицейских, и другой утвердительно кивнул. — Сами видите, работал он лихо. Здесь, наверное, он пробыл дольше всего. Я предполагаю, что, когда вы вновь включили сигнализацию, он отрывал от пола плитки в поисках сейфа. Он, видимо, запаниковал, что слишком задержался. А еще, если это представляет для вас интерес, мне кажется, что ему не удалось найти того, что он искал.

— Это вас радует? — спросил другой, внимательно глядя на меня.

— Да, конечно.

Я рассказал о взломе офиса «Саксони Фрэнклин» в прошлые выходные.

— Мы не могли понять, что было украдено, кроме книжки с адресами. Но, судя по этому, — я показал рукой на царящий хаос, — скорее всего ничего.

— Резонно, — заметил один из полицейских.

— Когда вы в очередной раз придете сюда в сумерках, — посоветовал другой, — возьмите с собой мощный карманный фонарь и хорошенько осветите им палисадник, прежде чем зайти в калитку. Похоже, он поджидал вас где-то в тени, вне досягаемости действия механизма фонарей, реагирующего на человеческое тепло.

— Спасибо, — сказал я.

— И включите всю сигнализацию, когда мы уйдем.

— Да.

— И задерните все шторы на окнах. Не найдя того, что нужно, грабители иногда болтаются где-то поблизости от дома в надежде на то, что хозяева первым делом кинутся проверять драгоценности. А потом преступники вновь врываются к ним.

— Я задерну шторы, — заверил их я. Уходя, они осмотрели сад и нашли половину кирпича, валявшуюся на траве неподалеку от того места, где я очнулся. Они показали ее мне. Это означало вооруженный грабеж, подразумевали они.

— Если вы найдете преступника, — сказал я.

Они пожали плечами. Судя по всему, это было маловероятно. Я поблагодарил их за приезд, и они сказали мне, что составят протокол, на который я смогу сослаться с целью получения страховки. Потом они сели в стоявшую возле калитки полицейскую машину и уехали, а я, закрыв дверь и включив сигнализацию, почувствовал себя подавленным, глупым и обессиленным — одно хуже другого.

Полицейские повсюду оставили после себя свет. Я медленно спустился на кухню только для того, чтобы его выключить, но, оказавшись там, некоторое время стоял, глядя на учиненный в доме хаос и думая о его причинах.

Грабитель явился сюда потому, что бриллиантов он еще не нашел. Следовало радоваться хотя бы этому. Кроме того, я был склонен верить полицейскому, сказавшему, что нападавший так и не нашел то, что искал. Но смогу ли я найти это, приложив больше усилий?

Когда я впервые спустился на кухню, то не заметил, что ковровое покрытие на полу состояло из квадратиков: они хорошо мылись и были теплее и приятнее обыкновенной плитки. Когда я был маленьким, у нас дома был такой же пол.

Большие квадраты лежали так ровно, что их не стоило приклеивать к твердой поверхности, и вор без труда оторвал их от пола. «Он не был уверен в наличии сейфа, — подумал я, — иначе не стал бы просеивать сахар. А если бы ему повезло и он нашел бы сейф, что тогда? У него не оставалось времени что-то предпринять. Меня он не убил. Не связал. Ведь он знал, что я очнусь».

«Все сводилось лишь к лихорадочным и весьма бездарным поискам, от которых стало хуже не только моей многострадальной лодыжке, но и моей голове, — размышлял я. — Мозгов не было как у охотника, так и у жертвы».

Последовав совету, я задернул шторы, затем наклонился и оторвал очередной красный квадратик пола, вспоминая о присущем Гревилу «комплексе безопасности». Я бы не удивился, если бы он вмуровал сейф в фундамент и как-то замаскировал его. Говорилось же в проспекте об установке сейфа в бетоне. Людям привычнее считать, что сейфы, как правило, находятся в стенах: полы в этом смысле были менее заметны и более безопасны, но не совсем удобны. Я оторвал еще несколько квадратиков, подвергая сомнению свои выводы и свое здравомыслие.

Меня стимулировало к поискам то же чувство, что я испытывал в сейфовой комнате компании. Я ничего не ожидал найти, но было бы глупо в этом не убедиться: а вдруг. На это у меня ушло полчаса, а не три дня, и в конце концов все было оторвано, за исключением кусочка, на котором стоял сервировочный столик на колесиках. Отодвинув столик, под этим квадратиком я обнаружил плоский круглый кусок серебристого металла заподлицо с полом, в который была вделана ручка-кольцо.

Обрадованный и неожиданно обнадеженный, я встал на колени и потянул за кольцо. Металлический люк поддался, подобно крышке банки с печеньем, открывая под собой еще один слой металла — внушительного вида круглую металлическую пластину размером с обеденную тарелку, где была единственная скважина для ключа и такая же ручка.

Я потянул за нее. С таким же успехом можно было попытаться выдернуть дом вместе с фундаментом. Я перепробовал всю связку ключей Гревила, но все было безрезультатно.

«Даже такой человек, как Гревил, должен был держать ключ где-нибудь под рукой», — думал я, но от возможной перспективы новых поисков чего бы то ни было я ощутил упадок сил. Разбираться в делах Гревила было сродни хождению по лабиринту с не меньшим количеством тупиков, чем во дворце Хэмптон-Корт.

Я вспомнил, что в книжках-шкатулках были какие-то ключи. Можно начать с них. Поднявшись наверх и вытащив «На муле через Патагонию» вместе с другими книжками, я нашел на прежнем месте два ключа обычного вида и один слишком резной, чтобы предположить, что его можно использовать в каких-то полезных целях. Но — и это было в духе Гревила — он-то как раз и оказался тем ключом, бородки которого легко вставились в скважину сейфа и с небольшим усилием открыли замок.

Но и после этого круглая крышка не поддалась.

Со смешанным чувством надежды и разочарования я обнаружил, что, вместо того чтобы тянуть, надо было повернуть крышку, как колесо, до упора; тогда она наконец уступила и, поднявшись, оказалась у меня в руках.

Внутри было настолько просторно, что туда можно было поместить ящик шампанского, но, к моему великому огорчению, заветного «яичка» там не было, на дне лежала лишь стопка деловых бумаг в коричневых конвертах. С тяжелым вздохом я вытащил два верхних, в одном из которых обнаружил документы, подтверждающие право собственности на недвижимость, а во втором — бумаги о выдаче ссуды под закладную. Я смиренно прочел документ, в котором констатировалось, что дом Гревила, в сущности, принадлежит финансировавшей компании, а не мне.

В очередном конверте лежал дубликат его завещания, с простым содержанием которого меня уже познакомили адвокаты; далее — его свидетельство о рождении, свидетельства о рождении наших родителей и их свидетельство о бракосочетании. В следующем конверте оказался страховой полис, согласно которому ему должны были выплатить страховую сумму в шестьдесят пять лет, однако благодаря инфляции эта сумма стала ничтожной, и он явно не позаботился о том, чтобы ее увеличить. Вместо этого, насколько я понял, просматривая финансовые отчеты компании, он пускал всю прибыль на расширение своего дела, которому, инфляция была не страшна и которое обеспечило бы ему безбедную старость.

«Неплохо, — думал я, — если бы он не пустил на ветер полтора миллиона долларов. Да нет, конечно, это не так. У него был осуществимый план получения реальной прибыли. „Пусть я буду чист от бесчестных помыслов...“ У него был хороший доход, он вполне обеспеченно жил и держал скаковых лошадей, но так и не скопил большого состояния. Все его богатство, как ни посмотри, состояло в камнях».

«Что же это за чертовщина, — досадовал я. — Если я не смогу найти этих проклятых бриллиантов, то подведу и его, и себя. Гревил бы очень хотел, чтобы я их разыскал, но куда же, черт возьми, он их дел?»

Я засунул почти все конверты назад в тайник, оставив лишь страховой полис, и водворил на место тяжелую круглую крышку. Повернул ее, повернул ключ, закрыл сверху другой крышкой и положил сверху ковровый квадратик. Тайник был, без сомнения, несгораемым и, как оказалось, надежным от грабителей местом, и я не мог понять, почему Гревил не хранил там драгоценности.

Потерпев очередную неудачу, я в конце концов поплелся наверх в спальню, где обнаружил, что моя дорожная сумка была выпотрошена вместе со всем остальным. Это почти не вызвало удивления. Я поднял свои пижамные штаны и пошел в ванную. Зеркало по-прежнему было наполовину в креме для бритья, и когда я протер его салфеткой, выпил обезболивающее, почистил зубы и смел полотенцем весь хрустевший под ногами разбросанный по полу мусор, я почувствовал, что мой дневной запас энергии иссяк.

Однако, несмотря на то что было уже давно за полночь, я не мог уснуть. «Удары по голове всегда чреваты непредсказуемыми последствиями», — думал я. Однажды после этого я неделю ходил как в забытьи, частенько засыпая на полуслове. В другой раз в полной ясности ума я приходил к врачу, беседовал с ним, но через полчаса совершенно ничего не помнил. На этот раз, лежа в кровати Гревила и чувствуя озноб и внутреннее беспокойство, я тоже склонен был отнести это на счет того, что подвергся нападению.

Так я и лежал, тихо проводя час за часом в размышлениях о плохом и хорошем, пытаясь объяснить то или другое, и к утру почувствовал себя гораздо лучше и спокойнее. Сев на крышку унитаза, я разбинтовал ногу и, держась за все, что можно, надолго встал под приятный, такой необходимый в моем состоянии душ. Я решил помыть голову, ощущая, как мягко журчащая струя воды уносит с собой все нервное напряжение, накопившееся за неделю. Затем, обмотавшись банным полотенцем, я сел на черно-белую кровать, чтобы внимательно осмотреть свою лодыжку.

Можно было с уверенностью сказать, что она выглядела лучше, чем шесть дней назад. Правда, черная болезненная опухоль еще не сошла. Ушибы для нее были все так же опасны. Я попробовал напрячь мышцы икры и ступни, преодолевая резкую боль в суставах и связках. Ничего не поделаешь: неподвижность грозила мышечной атрофией. Я размял мышцы икры и подумал, что было бы неплохо взять у Майло купленный им где-то прибор под названием «Электровет», которым он пользовался для массажа ног лошадей, что способствовало снятию опухолей и скорейшему возврату спортивной формы. «Раз помогает лошадям, поможет и мне», — прикинул я.

Я опять забинтовал ногу, менее аккуратно, чем это сделал хирург, но, хотелось надеяться, не менее эффективно. Затем оделся, позаимствовав одну из чистых белых рубашек Гревила, спустился в имевшую печальный вид маленькую гостиную и позвонил Николасу Лоудеру.

Судя по его тону, он был не слишком рад слышать мой голос.

— Поздравляю с победой Дазн Роузез, — сказал я. Он лишь что-то буркнул в ответ.

— Я звоню, чтобы решить вопрос о его владельце, — продолжал я, — я нашел покупателей.

— Послушайте, — раздраженно начал он, — я...

— Да, знаю, — перебил я, — вы бы предпочли продать его кому-нибудь из своих знакомых и оставить в своей конюшне, и я очень хорошо вас понимаю, однако мистер и миссис Остермайер, с которыми вы видели меня вчера в Йорке, сообщили мне о своем желании купить эту лошадь.

— Я против этого, — сказал он.

— Они хотят перевезти его к Майло Шенди, чтобы он подготовил его к скачкам с препятствиями.

— Вы просто обязаны оставить его здесь, — упрямо твердил он. — Четыре победы подряд... Вы поступите откровенно бесчестно, если заберете его.

— Став мерином, он подходит для скачек с препятствиями.

Я сказал это безо всякой угрозы, но он понял свое щекотливое положение, так как не имел права кастрировать Дазн Роузез. Вдобавок ко всему, ничто не могло помешать душеприказчику Гревила продать его лошадь кому заблагорассудится, как сообщил мне Майло и как наверняка выяснил для себя Николас Лоудер. К тому же продажа лошади Остермайерам имела исключительный смысл, так как в этом случае я смог бы выступать на ней, хоть формально она и не будет мне принадлежать.

Пока Николас Лоудер молчал, я продолжил:

— Я не буду возражать, если вы подыщете покупателя для Джемстоунз.

— Он не настолько хорош.

— Но и не так уж плох. Я не против, если вы возьмете с меня комиссионные.

Он вновь что-то буркнул, и я принял это за согласие, однако он тут же процедил:

— Не рассчитывайте ни на какую помощь с моей стороны, никогда.

— Ну вам-то я уже оказал одну любезность, — заметил я. — Она заключается в том, что я не подал на вас жалобу. Как бы там ни было, сегодня я обедаю с Остермайерами у Майло, и мы документально оформим продажу. Так что Майло перевезет к себе Дазн Роузез где-то на этой неделе. Разумеется, он предварительно договорится с вами.

— Подавитесь, — последовал ответ.

— Мне бы не хотелось с вами ссориться.

— Но у вас это здорово получается. Он бросил трубку, оставив меня потрясенным его неизменным хамством, помимо всего прочего.

Все тренеры периодически теряли лошадей, когда владельцы продавали их кому-то еще, и, как он сам говорил, Дазн Роузез не был чем-то выдающимся. Этот пятилетний мерин хоть и был неоднократным победителем, далеко не являлся последней надеждой конюшни Николаев Лоудера.

Пожав плечами, я взял свою дорожную сумку с легким ощущением вины за то, что оставляю в доме такой невообразимый хаос. Наверху я минимально прибрался, развесив костюмы и рубашки Гревила. Сложил я и свой костюм с некоторыми вещами, так как, похоже, мне предстояло еще не раз ночевать здесь, однако остальное мне было физически не под силу, и это пришлось оставить до прихода некой миссис П., несчастной женщины, которую ожидало страшное потрясение.

Взяв такси, я приехал в гостиницу к Остермайерам и вновь застал их в приподнятом настроении. Шофером оказался все тот же усатый Симз, которому на вид было лет сорок. Когда я отметил, что он работал и в субботу, и в воскресенье, он, едва заметно улыбнувшись, сказал, что рад возможности подзаработать: с понедельника по пятницу он занимался проявкой пленок в темном помещении.

— Пленок? — переспросила Марта. — Вы имеете в виду фильмов?

— Семейных фотографий, мадам, в срочной лаборатории.

— Надо же! — воскликнула Марта, словно не подозревавшая о существовании подобного занятия. — Как интересно.

— Не очень, мадам, — смиренно возразил Симз, плавно вливаясь в неоживленный воскресный поток машин. Возле Лэмборна он спросил у меня, как ехать дальше, и вскоре мы добрались до дома Майло, который встретил меня сообщением о том, что Николас Лоудер хотел, чтобы я ему сразу же перезвонил.

— Судя по его голосу, — сказал Майло, — он был сильно взволнован, хотя и пытался этого не показывать.

— Я его не понимаю.

— По каким-то причинам он не хочет, чтобы Дазн Роузез оказался у меня.

— Ну а вы, — тревожно спросила Марта, услышав наш разговор, — вы-то хотите?

— Конечно, не волнуйтесь. Дерек, разберись с ним, пока мы взглянем на Дейтпама.

Он увлек за собой Остермайеров, очаровывая их своим искрящимся обаянием, а я отправился к нему на кухню и позвонил Николасу Лоудеру, удивляясь, чем он так обеспокоен.

— Послушайте, — начал он тоном, в котором слышалось намерение убедить меня. — Я знаю одного владельца лошадей, крайне заинтересованного в Дазн Роузез. Он заявляет, что заплатит больше того, что предлагают Остермайеры. Что скажете?

Я ответил не сразу, и он продолжал напирать:

— У вас есть возможность получить солидную сумму. Где гарантия, что лошадь будет успешно выступать в скачках с препятствиями? Вы не сможете запросить за него слишком много по этой самой причине. Тот, кого я имею в виду, заплатит больше, чем они, и еще доплатит вам наличными. Говорите цену.

— Гм... — медлил я, — уж не вы ли тот самый владелец лошадей?

— Нет, — резко ответил он, — разумеется, не я.

— А скажите, — еще более медленно спросил я, — та лошадь, что вчера бежала в Йорке, действительно Дазн Роузез?

— Вы оскорбляете меня!

— Я лишь спросил.

— Отвечаю вам: да. Это действительно Дазн Роузез. Вам достаточно такого ответа?

— Да.

— Ну так что, — с облегчением произнес он, — вы называете свою цену?

Я еще не обсуждал никакой цены ни с Мартой, ни с Харли и только собирался попросить одного из своих друзей-специалистов ориентировочно оценить его. Все это я рассказал Николасу Лоудеру, который уже раздраженно повторил, что его знакомый заплатит больше, да еще в награду приплатит мне наличными.

У меня было твердое намерение продать Дазн Роузез Остермайерам, и перспектива какой бы то ни было награды не переубедила бы меня.

— Передайте вашему знакомому, что Остермайеры уже купили Дейтпама, и, как я говорил, я уже пообещал им, а данное обязательство прежде всего. Я уверен, что вы подыщите этому человеку другую лошадь, ничуть не хуже Дазн Роузез.

— А что, если бы он предложил вам вдвое больше Остермайеров?

— Дело не в деньгах.

— Купить можно кого угодно, — возразил он.

— Нет. Очень сожалею, но нет.

— Подумайте, — сказал Лоудер и опять бросил трубку.

Мне стало интересно, как часто он их ломал. Однако он на самом деле не шутил, да и сама ситуация была далеко не веселой. Мне предстояло постоянно сталкиваться с ним на ипподроме, когда я сам стану тренером, и мне вовсе не улыбалась перспектива вражды с ним.

Я вышел во двор. Майло сразу же подошел ко мне, оставив Остермайеров, которые во все глаза смотрели на прогуливавшегося перед ними Дейтпама.

— Так что хотел Лоудер? — спросил Майло, оказавшись возле меня.

— Он предлагал вдвое больше той цены, которую я назначил за Дазн Роузез Остермайерам. Майло в изумлении уставился на меня.

— Двойную цену? Не поинтересовавшись, что за сумма?

— Именно.

— Ну и что ты собираешься делать?

— А как ты думаешь? — спросил я.

— Если ты согласился, я тебя удавлю. Я рассмеялся. За прошедшую неделю было слишком много желающих сделать это, а у Майло это, без сомнения, получилось бы лучшим образом.

— Так что? — угрожающе спросил он.

— Я послал его.

— Молодец.

— Возможно. Тебе бы лучше побыстрее перевезти лошадь сюда. Например, завтра утром, во избежание какого-нибудь несчастного случая, в результате которого он может отправиться на живодерню, как ты на это смотришь?

— О Господи! — ужаснулся он. — Не может быть. Николас Лоудер не осмелится.

— Хотелось бы верить. Но лучше не искушать его.

— Да. — Он внимательно посмотрел на меня. — С тобой все в порядке? — неожиданно спросил он. — Что-то ты неважно выглядишь.

Я вкратце рассказал ему о том, как меня нейтрализовали в палисаднике Гревила.

— Все эти телефонные звонки были сделаны специально для того, чтобы вычислить меня в нужное время в нужном месте. Так что я прямехонько отправился в ловушку и, если это тебя интересует, чувствую себя идиотом.

— Дерек! — Несмотря на свое потрясение, он не забывал и о деле. — Но надеюсь, ты скоро все равно будешь в форме?

— Да, не беспокойся.

— Ты рассказывал Остермайерам?

— Нет, нечего их беспокоить. Им не нравится, когда я не в форме.

Он понимающе кивнул. Как Марта, так и Харли, — правда, в несколько меньшей степени — считали право собственности на жокея не менее важным, чем право собственности на лошадь. Мне и раньше доводилось встречаться с подобным мнением, и я никогда не пренебрегал им: выступать за них было приятнее всего, хотя порой они бывали слишком требовательными. Однако подобная любовь могла тут же превратиться в уничтожающую ненависть, стоило кому-нибудь пренебречь их расположением. Поэтому-то я ни за что бы не стал рисковать возможностью выступать на Дейтпаме из-за кругленькой суммы за Дазн Роузез. Практичным людям этого не объяснишь, но, будучи жокеем, я был побуждаем не денежными стимулами, хотя и не отказывался от честно заработанных денег.

Когда все вопросы и восторги Марты и Харли по поводу Дейтпама иссякли, мы все вместе вернулись в дом и, расположившись в уютной гостиной Майло, позвонили моему знакомому эксперту относительно ориентировочной цены и сошлись на меньшей, чем он предлагал, сумме. Майло сиял. Марта радостно хлопала в ладоши. Харли, вытащив свою чековую книжку, аккуратно вывел: «Саксони Фрэнклин лимитед».

— Действительно при наличии ветеринарного свидетельства, — добавил я.

— Ну конечно, — улыбаясь, заметила Марта. — Словно вы могли нас надуть.

Майло достал бланки передачи собственности, которые подписали Марта, Харли и я, и сказал, что официальным оформлением он займется утром.

— Значит, теперь Дазн Роузез наш? — с сияющими глазами спросила Марта.

— Конечно, — подтвердил Майло, — если он доберется сюда целым и невредимым. Если нет, то договор о продаже теряет силу, и он остается собственностью «Саксони Фрэнклин».

У меня мелькнула мысль, застрахован ли он. Не хотелось бы, чтобы поводом для выяснения этого послужило какое-нибудь несчастье.

Покончив с делом, Майло отвез всех нас пообедать в ближайший ресторан, в котором, как обычно, было полно местных жителей. Марта с Харли устроили великолепный «прием», выступая в качестве новых владельцев победителя «Золотого кубка» Дейтпама, и раскраснелись от удовольствия, выслушивая комплименты в адрес их нового приобретения. Я смотрел на их вдохновленные лица: ее круглое и все еще обаятельное, обрамленное крашеными седыми волосами; его — мужественное, с квадратной челюстью и тяжелым подбородком. Хотя оба выглядели на шестьдесят, они почти по-детски не скрывали своих радостей и восторгов, отчего никто не страдал в этом усталом Старом Свете.

Майло отвез нас назад, к «Даймлеру» и Симзу, пообедавшему в местной столовой, и на прощание Марта подарила Майло необыкновенно игривый, но искренний поцелуй. Майло привязал Остермайеров к своей конюшне при помощи обаяния, и теперь от нас требовалось лишь одно — чтобы лошади продолжали побеждать.

Майло коротко поблагодарил меня, когда мы садились в машину, но, по правде говоря, мы хотели с ним одного и того же, и «уберечь» Остермайеров было общим делом. Когда мы уезжали. Марта помахала рукой, а потом, откинувшись на сиденье, что-то нежно сказала о том, как ей было приятно.

Я объяснил Симзу, как доехать до Хангерфорда, чтобы отвезти меня домой, и большой лимузин, тихо урча, понесся по дремлющим воскресным улицам.

Я не расслышал, что сказала Марта; повернувшись, посмотрел на нее между подголовников сидений и попросил повторить. Я заметил, как лицо Харли вдруг исказилось от ужаса, и потом машина с грохотом и треском, внезапно выйдя из повиновения, развернулась поперек дороги и уже летела на какую-то стену. Повсюду была кровь и осколки стекла. Отскочив от стены, мы вновь оказались на дороге, прямо на пути пятидесятиместного туристического автобуса, ехавшего позади и теперь надвигавшегося на нас, подобно айсбергу.