Не позволяй душе лениться

Н. Заболоцкий

Не позволяй душе лениться! Чтоб в ступе воду не толочь, Душа обязана трудиться И день и ночь, и день и ночь!

Гони ее от дома к дому, Тащи с этапа на этап, По пустырю, по бурелому, Через сугроб, через ухаб!

Не разрешай ей спать в постели При свете утренней звезды, Держи лентяйку в черном теле И не снимай с нее узды!

Коль дать ей вздумаешь поблажку, Освобождая от работ, Она последнюю рубашку С тебя без жалости сорвет.

А ты хватай ее за плечи, Учи и мучай дотемна,

Чтоб жить с тобой по-человечьи Училась заново она.

Она рабыня и царица,

Она работница и дочь,

Она обязана трудиться

И день и ночь, и день и ночь!

Гренада

М. Светлов

Мы ехали шагом, Мы мчались в боях И «Яблочко»-песню Держали в зубах. Ах, песенку эту Доныне хранит Трава молодая — Степной малахит.

Но песню иную О дальней земле Возил мой приятель С собою в седле. Он пел, озирая Родные края: «Гренада, Гренада, Гренада моя!»

Он песенку эту Твердил наизусть... Откуда у хлопца Испанская грусть? Ответь, Александровск, И Харьков, ответь: Давно ль по-испански Вы начали петь? Скажи мне, Украина, Не в этой ли ржи Тараса Шевченко Папаха лежит? Откуда ж, приятель, Песня твоя: «Гренада, Гренада, Гренада моя»?

Он медлит с ответом, Мечтатель-хохол: — Братишка! Гренаду Я в книге нашел. Красивое имя, Высокая честь — Гренадская волость В Испании есть!

Я хату покинул, Пошел воевать, Чтоб землю в Гренаде Крестьянам отдать. Прощайте, родные! Прощайте, семья! «Гренада, Гренада, Гренада моя!»

Мы мчались, мечтая Постичь поскорей Грамматику боя — Язык батарей. Восход поднимался И падал опять, И лошадь устала Степями скакать.

Но «Яблочко»-песню Играл эскадрон Смычками страданий На скрипках времен.. Где же, приятель,

Песня твоя: «Гренада, Гренада, Гренада моя»? Пробитое тело Наземь сползло, Товарищ впервые Оставил седло. Я видел: над трупом Склонилась луна, И мертвые губы Шепнули: «Грена...» Да. В дальнюю область, В заоблачный плес Ушел мой приятель И песню унес. С тех пор не слыхали Родные края: «Гренада, Гренада, Гренада моя!»

Отряд не заметил Потери бойца И «Яблочко»-песню Допел до конца. Лишь по небу тихо Сползла погодя На бархат заката Слезинка дождя...

Новые песни Придумала жизнь... Не надо, ребята, О песне тужить. Не надо, не надо, Не надо, друзья... Гренада, Гренада, Гренада моя!

Родина

К. Симонов ¹

Касаясь трех великих океанов, Она лежит, раскинув города, Покрыта сеткою меридианов, Непобедима, широка, горда.

Но в час, когда последняя граната Уже занесена в твоей руке И в краткий миг припомнить разом надо Все, что у нас осталось вдалеке,

Ты вспоминаешь не страну большую, Какую ты изъездил и узнал, Ты вспоминаешь родину — такую, Какой ее ты в детстве увидал.

¹ Мы рекомендуем так много стихотворений Константина Симоно­ва не из чрезмерного пристрастия к ним, хотя они этого заслужива­ют, а главным образом из-за их художественно-воспитательных до­стоинств. Они понятны и написаны хорошим языком, к тому же испол­нены той мужественной, жизнеутверждающей романтичности, которая так важна в подростковом возрасте.

Клочок земли, припавший к трем березам, Далекую дорогу за леском, Речонку со скрипучим перевозом, Песчаный берег с низким ивняком.

Вот где нам посчастливилось родиться, Где на всю жизнь, до смерти, мы нашли Ту горсть земли, которая годится, Чтоб видеть в ней приметы всей земли.

Да, можно выжить в зной, в грозу, в морозы, Да, можно голодать и холодать, Идти на смерть... Но эти три березы При жизни никому нельзя отдать.

Однополчане

К. Симонов

Как будто мы уже в походе. Военным шагом, как и я, По многим улицам проходят Мои ближайшие друзья;

Не те, с которыми зубрили За партой первые азы, Не те, с которыми мы брили Едва заметные усы.

Мы с ними не пивали чая, Хлеб не делили пополам, Они, меня не замечая, Идут по собственным делам.

Но будет день — и по разверстке В окоп мы рядом попадем, Поделим хлеб и на завертку Углы от писем оторвем.

Пустой консервною жестянкой Воды для друга зачерпнем И запасной его портянкой Больную ногу подвернем.

Под Кенигсбергом на рассвете Мы будем ранены вдвоем,

Отбудем месяц в лазарете, И выживем, и в бой пойдем.

Святая ярость наступленья, Боев жестокая страда Завяжут наше поколенье В железный узел, навсегда.

Матвеев курган

Забравшись к отцу в кабинет, Под пыли слежавшейся горсткой Однажды найдешь ты планшет Со старою картой-двухверсткой.

На ней ни долгот, ни широт, Ни Рака, ни Козерога... Лишь узкая речка течет, Деревня, лесок и дорога.

Начавший уже собирать Красивые южные марки, Ты будешь весь мир узнавать От Персии до Ямайки.

Индийского моря лазурь, Плывущие в рифах медузы, Пустыня Сахара, мыс Бурь, Холодный пролив Лаперуза.

И будет тебе невдомек, Зачем твой отец терпеливо Хранит этой карты листок, Где нет ни пустынь, ни проливов;

Зачем, когда гости к отцу Придут, те, что редко бывают, И близится вечер к концу, И мать им вина подливает,—

Зачем им отец принесет

Ту неинтересную карту

И все, кто в тот вечер придет.

Склонятся над ней, как за партой.

К. Симонов

И вместо полуденных стран Вдруг вспомнят про Старую Русу, Какой-то Матвеев курган, Какую-то речку Миусу.

Подкравшись к отцу своему, Вдруг спросишь ты, всеми забытый: «Матвеев курган. Почему? Лежит богатырь там убитый?»

Мелькнет в его взоре печаль, И скажет он голосом странным: «Да, там богатырь. Только жаль, Что он не один под курганом».

Потом, проводивши гостей,

На стенах окинет он глазом

Портреты усатых людей,

Что ты не встречал здесь ни разу.

И вдруг, чтоб не видела мать, Обычно такой непреклонный, Свой старый наган поиграть Он даст тебе, вынув патроны.

Майор привез мальчишку на лафете. Погибла мать. Сын не простился с ней. За десять лет на том и этом свете Ему зачтутся эти десять дней.

Его везли из крепости, из Бреста. Был исцарапан пулями лафет. Отцу казалось, что надежней места Отныне в мире для ребенка нет.

Отец был ранен, и разбита пушка. Привязанный к щиту, чтоб не упал, Прижав к груди заснувшую игрушку, Седой мальчишка на лафете спал.

Мы шли ему навстречу из России. Проснувшись, он махал войскам рукой..

К. Симонов

Ты говоришь, что есть еще другие, Что я там был и мне пора домой...

Ты это горе знаешь понаслышке, А нам оно оборвало сердца. Кто раз увидел этого мальчишку, Домой прийти не сможет до конца.

Я должен видеть теми же глазами, Которыми я плакал там, в пыли, Как тот мальчишка возвратится с нами И поцелует горсть своей земли.

За все, чем мы с тобою дорожили, Призвал нас к бою воинский закон. Теперь мой дом не там, где прежде жили, А там, где отнят у мальчишки он.

Мальчик

К. Симонов

Когда твоя тяжелая машина

Пошла к земле, ломаясь и гремя,

И черный столб взбешенного бензина

Поднялся над кабиною стоймя,

Сжимая руль в огне последней вспышки,

Разбитый и притиснутый к земле,

Конечно, ты не думал о мальчишке,

Который жил в Клину или Орле;

Как ты, не знавший головокруженья,

Как ты, он был упрям, драчлив и смел,

И самое прямое отношенье

К тебе, в тот день погибшему, имел.

Пятнадцать лет он медленно и твердо

Лез в небеса, упрямо сжав штурвал,

И все тобой не взятые рекорды

Он дерзкою рукой завоевал.

Когда его тяжелая машина

Перед посадкой встала на дыбы

И, как жестянка, сплющилась кабина,

Задев за телеграфные столбы,

Сжимая руль в огне последней вспышки,

Придавленный к обугленной траве,

Он тоже не подумал о мальчишке, Который рос в Чите или в Москве...

Когда уже известно, что в газетах Назавтра будет черная кайма, Мне хочется, поднявшись до рассвета, Врываться в незнакомые дома, Искать ту неизвестную квартиру, Где спит, уже витая в облаках, Мальчи лка-рыжик, маленький задира, Весь в ссадинах, веснушках, синяках.

Трипальмы

(Восточное сказание)

М. Ю. Лермонтоа

В песчаных степях аравийской земли Три гордые пальмы высоко росли. Родник между ними из почвы бесплодной Журча пробивался волною холодной, Хранимый, под сенью зеленых листов, От знойных лучей и летучих песков.

И многие годы неслышно прошли; Но странник усталый из чуждой земли Пылающей грудью ко влаге студеной Еще не склонялся под кущей зеленой, И стали уж сохнуть от знойных лучей Роскошные листья и звучный ручей.

И стали три пальмы на бога роптать: «На то ль мы родились, чтоб здесь увядать? Без пользы в пустыне росли и цвели мы, Колеблемы вихрем и зноем палимы, Ничей благосклонный не радуя взор?.. Не прав твой, о небо, святой приговор!»

И только замолкли — в дали голубой Столбом уж крутился песок золотой, Звонков раздавались нестройные звуки, Пестрели коврами покрытые вьюки, И шел, колыхаясь, как в море челнок, ВерСлюд за верблюдом, взрывая песок.

Мотаясь, висели меж твердых горбовУзорные полы походных шатров; Их смуглые ручки порой подымали, И черные очи оттуда сверкали... И, стан худощавый к луке наклоня, Араб горячил вороного коня.

И конь на дыбы подымался порой,

И прыгал, как барс, пораженный стрелой;

И белой одежды красивые складки

По плечам фириса вились в беспорядке;

И, с криком и свистом несясь по песку,

Бросал и ловил он копье на скаку.

Вот к пальмам подходит, шумя, караван: В тени их веселый раскинулся стан. Кувшины звуча налилися водою, И, гордо кивая махровой главою, Приветствуют пальмы нежданных гостей, И щедро поит их студеный ручей.

Но только что сумрак на землю упал, По корням упругим топор застучал, И пали без жизни питомцы столетий! Одежду их сорвали малые дети, Изрублены были тела их потом, И медленно жгли их до утра огнем.

Когда же на запад умчался туман, Урочный свой путь совершал караван; И следом печальным на почве бесплодной Виднелся лишь пепел седой и холодный; И солнце остатки сухие дожгло, А ветром их в степи потом разнесло.

И ныне всё дико и пусто кругом — Не шепчутся листья с гремучим ключом: Напрасно пророка о тени он просит — Его лишь песок раскаленный заносит, Да коршун хохлатый, степной нелюдим, Добычу терзает и щиплет над ним.

Листок

М. Ю. Лермонтов

Дубовый листок оторвался от ветки родимой И в степь укатился, жестокою бурей гонимый; Засох и увял он от холода, зноя и горя И вот наконец докатился до Черного моря.

У Черного моря чинара стоит молодая; С ней шепчется ветер, зеленые ветви лаская; На ветвях зеленых качаются райские птицы; Поют они песню про славу морской царь-девицы.

И странник прижался у корня чинары высокой; Приюта на время он молит с тоскою глубокой И так говорит он: «Я бедный листочек дубовый, До срока созрел я и вырос в отчизне суровой.

Один и без цели по свету ношуся давно я,

Засох я без тени, увял я без сна и покоя.

Прими же пришельца меж листьев своих изумрудных,

Немало я знаю рассказов мудреных и чудных».

«На что мне тебя? — отвечает младая чинара,— Ты пылен и желт,— и сынам моим свежим

не пара. Ты много видал — да к чему мне твои

небылицы? Мой слух утомили давно уж и райские птицы.

Иди себе дальше; о странник! тебя я не знаю! Я солнцем любима; цвету для него и блистаю; По небу я ветви раскинула здесь на просторе, И корни мои умывает холодное море».