Из письма к Вл. И. Немировичу-Данченко

Середина февраля 1923

Нью-Йорк

Дорогой Владимир Иванович!

Пишу Вам самое конфиденциальное письмо, о котором могут знать только двое: я и Вы. Когда-то мы с Вами сидели в "Славянском" целые сутки, говоря о будущем¹. Теперь о будущем приходится писать Вам издалека.

Надо привыкнуть к мысли, что Художественного театра больше нет. Вы, кажется, поняли это раньше меня, я же все эти годы льстил себя надеждой и спасал трухлявые остатки. Во время путешествия все и всё выяснилось с полной точностью и определенностью. Ни у кого и никакой мысли, идеи, большой цели -- нет. А без этого не может существовать идейное дело. Было время, когда мы были в тупике в смысле художественных исканий. Теперь этого нет. Мы и только мы одни можем научиться играть большие, так называемые романтические пьесы. Всем другим театрам, которые стремятся к этому, придется неизбежно пройти тот путь, который сделали мы. Без этого они не достигнут того, что так торопливо и поверхностно ищут новоиспеченные новаторы. Наши это понимают. Когда я рассказываю им и демонстрирую, что значит ритм, фонетика, музыкальность, графический рисунок речи и движения,-- они понимают, волнуются, хотят. Но когда им становится ясно, что этого не достигнуть без большой предварительной работы, то на нее откликаются только те, которым не следует даже думать о романтике, а те, которые для этого созданы, думают про себя: обойдемся и старыми средствами.

Хотите спасать русское искусство? Хотите ли, чтобы существовал МХТ? Все холодно отвечают: "Ну, конечно!" И этот холод красноречивее, чем слова, говорит о гибели МХТ.

У меня нет энергии начать новую работу на самых старых основах.

"Зачем,-- кричат они.-- Давайте новые основы проводить на новой работе". Но нельзя учиться грамотно говорить, ритмично действовать и пр.-- на роли. Этим только заколачивают и мнут роль. Нельзя репетиции превращать в уроки. Нельзя одну и ту же вещь растолковывать каждому в отдельности. Не хватит ни времени, ни терпения у режиссера. Но актеры с этим не считаются. Они называют работой -- репетиции новой пьесы и изучение своей роли, а не своего искусства. Побороть этот предрассудок невозможно. Я отказываюсь. А работа по прежнему способу меня приводит в ужас. Да и сил у меня на это уже нет.

Итак: по-новому -- не хотят, по-старому -- нельзя.

Куда же мне определить себя. Кому отдать то, по-моему, самое важное, что я узнал за это время и что жизнь и практика продолжают мне раскрывать сейчас. Мне стукнуло шестьдесят. Неужели благоразумно мечтать о том, что я выращу новое молодое поколение, которому передам что знаю? Ведь я же не доживу. Говорить о ритме, фонетике, графике можно с большим, законченным, опытным актером. Младенцам рано забивать этим голову.

Что пользы, если я или Вы поставим еще пять пьес, которые будут иметь огромный успех; но без нас наши ученики не сумеют даже повторить постановки, как они не смогли этого сделать ни с "Дном", ни с "Вишневым садом" и "Тремя сестрами" во время качаловской поездки.

Теперь, проехав по их следам, мы в этом убедились от тех, кто их видел и потом сравнивал с нами.

-- Не пускайте их одних!

Вот припев, который твердят свидетели политических, а не художественных успехов качаловской группы ²...

Мне некому передать то, что хотел бы! (Да и Вам -- тоже.) Нам ничего не остается более, как писать и, может быть, иллюстрировать в кинематографе то, что не передается пером. Этой работой мы можем заключить нашу художественную жизнь.

Но неужели бросить и распустить основную группу МХТ?

Ведь при всех ее минусах это единственная (во всем мире). Теперь, объехав этот мир, мы можем с уверенностью констатировать, что это не фраза. Конечно, это лучший театр в мире, лучшая и редчайшая группа артистических индивидуальностей.

Не задаваясь новым, ее можно и должно показывать. Мало того, только ее одну и можно показать за границей.

Полный, нехороший провал Первой студии (не Чехова) -- подтверждает эту мысль. Эти гастроли оставили плохое впечатление всюду, и я думаю, небезопасно им будет возобновлять поездку. Таково мнение тех, кто видел гастроли ³.

Но Европа! -- надо забыть о ней. Кроме убытка, там ничего нельзя получить. Проиграть месяц (это максимум), а потом 10--15 дней переезжать на новое место и тратить все то, что нажито, -- это не дело!

Тот, кто был в Америке и почувствовал эту необъятную громаду, тот, кто увидал бесконечные хвосты народа целый день у кассы... И нет этим хвостам конца... Тот, кто услыхал голоса и зов из провинции, из сотен городов с миллионным населением, из которых большинство -- русских, -- поймет, что дело делать можно только в одной Америке.

"Перестаньте писать о МХТ, или пусть они приезжают немедленно!" -- восклицают газеты в Чикаго. Большое материальное счастье -- получить успех в Америке.

Материально это выражается в 5700 долларов (т. е. 11400 руб. золотом) в вечер. Беспрерывно, в течение годов.

Какая же Европа может в этом смысле тягаться с Америкой! Но...!!

Тот, кто видел Америку менеджеров {Менеджер (manager -- англ.) -- театральный предприниматель, импрессарио.}, театральные тресты, суды, которые все приспособлены ко благу владельцев театров и антрепренеров, тот поймет, какой ужас, какая катастрофа -- не иметь успеха здесь.

Только сидя здесь, я понимаю и трепещу при мысли о том, что бы сделал с нами Гест, Шуберт, Иосиф Кан, если бы мы не имели успеха и принесли бы убыток.

Поняв это не только умом, но и чувством, я с такой же уверенностью, с какой восхваляю Америку при успехе, -- предостерегаю всех от неуспеха.

Гастроли Чехова -- допускаю здесь. Спектаклей Первой студии -- не вижу. О Второй студии и говорить не приходится, о Третьей студии -- на месяц, два с "Турандот"⁴ -- пожалуй! Но ни один антрепренер не возьмет труппы меньше, как с репертуаром из 4--5 пьес! Футуризм же здесь вышел из моды.

Большая ошибка думать, что в Америке не знают хороших артистов. Они видели все лучшее, что есть в Европе. Быть может, именно поэтому Америка так ценит индивидуальность. На артистической индивидуальности построено все театральное дела Америки. Один актер -- талант, а остальное посредственность. Плюс роскошнейшая постановка, какой мы не знаем. Плюс изумительное освещение, о котором мы не имеем представления. Плюс сценическая техника, которая нам и не грезилась, плюс штат сценических рабочих и их главных руководителей, о которых мы никогда и мечтать не смели ("Три сестры", "Вишневый сад" мы начинаем в 8 ч. 5 м. и кончаем в 11 ч. 10 м. "Федора" начинаем в 8 ч. 5 м., а кончаем в 10 ч. 25 м. Антракт перед вторым актом "Вишневого сада" 8 минут, перед четвертым актом "Трех сестер" -- 10 минут. И это при глубине сцены в 12 аршин!!!).

Итак, далеко не во всех областях мы можем удивлять Америку. Такого артиста, как Warfild, играющего Шейлока, у нас нет. А постановка Беласко "Шейлока" по роскоши и богатству превосходит все виденное, и по режиссерским достижениям Малый театр мог бы ему позавидовать⁵.

Барримор -- Гамлет далеко не идеален, но очень обаятелен ⁶.

Такого Пер Гюнта, как молодой Шильдкраут, у нас нет в России ⁷. Есть много известных имен артистов, которых мы еще не видали. Опера, в смысле голосов, не поддается сравнению ни с одним театром Европы.

Симфонического оркестра, дирижеров, какие здесь есть, нет нигде в мире.

По правде говоря, нередко я недоумеваю: почему американцы так превозносят нас.

Ансамбль!

Да, это импонирует.

Но несравненно больше импонирует им то, что в одной труппе есть три, четыре артистические индивидуальности, которые они сразу угадали.

Остальные, говорят они, -- это работа режиссеров. Это они сделают и с нашими американскими рядовыми актерами. Но три, четыре таланта в одной пьесе -- это их поражает. Правда, они некоторых в нашей труппе не досмотрели, проглядели! Но тех, кто показан и кто имеет право на первое место, они угадали сразу и оценили больше, чем в Европе.

...Сидя в Москве, казалось, что завидная роль -- путешествовать с труппой и пожинать успех. Но это не сладко и, главное, волнительно и утомительно. Долго этого не выдержишь. Казалось, что Москва является повинностью, но теперь я убедился в противном. Тяжелая повинность не в Москве, а здесь. Было бы справедливо дать мне отдохнуть и выписать меня в Москву, а Вам приехать сюда. Как Вы бережно охраняли студии, так и я, даю Вам слово, буду бережно охранять Комическую оперу по Вашим заветам.

Оставлять группу здесь одну -- невозможно. Гувернер при ней необходим.

Вы освежитесь здесь, быть может, поставите им "Анатэму", "Карамазовых", а я освежусь в Москве, посмотрю, что делается в Оперной студии.

Только там я и могу пока работать, за неимением другого места. В свободное время я попишу, чтобы со временем издать книгу в Америке для всего света.

...Вы, кажется, предвзято настроены к Америке, и, кроме того, Вас не радует предстоящее путешествие по морю. Не верьте,-- Америка совершенно не то, что Вы о ней думаете. Огромные дома, улицы-коридоры, сквозной ветер, темно, сажа, головокружительное движение. Все это, вероятно, и есть, частями, в разных концах города. Кое-где, на одной-двух улицах большое движение (можно туда и не ходить). Кое-где, в деловой части города, есть, вероятно, большие дома, довлеет знаменитый американский ритм жизни. Но все это -- там.

То, что мы видим в центре города, больше всего напоминает мне большую Москву.

На род -- очаровательный, ласковый, добродушный, наивный, жаждущий познания, совершенно не самонадеянный, без европейского снобизма, смотрящий вам в глаза и готовый принять все новое и настоящее. Неправда, что американец может только смотреть revue. Он внимательно, как немец, старается понять Чехова, а женщины обливаются слезами, смотря "Трех сестер". Неправда, что в 11 часов все встают и уходят. Комиссаржевский кончал генеральную публичную репетицию "Пер Гюнта" в 1 Ґ час. ночи, все остались на местах и говорили: ради revue мы не будет ломать ночи, но ради настоящей пьесы -- да. И не только среднее общество, но даже и аристократия необыкновенно милы.

Самый приятный вечер, который мы провели, был в самом фешенебельном клубе, куда, кроме женщин, ни разу никого не пускали. Чтобы подчеркнуть внимание к МХТ, чтобы так сказать, придать перцу чествованию нашего театра, они решили нарушить для нас ненарушимый закон своего клуба, т. е. впустить мужчин. Миллиардеры и интеллигенция в течение двух часов говорили английские речи, из которых я не понял ни единого слова. А по окончании вечера мы с "Летучей мышью" пели русские песни, например "В долине ровной", "Вниз по матушке", "Ах вы цепи, мои цепи". Это вызывало самый искренний восторг, почти детский, всей публики.

Несомненно то, что американцы искренно любят Россию. Я недавно читал письмо О. Кана, писанное после какого-то доклада о России. В нем он признает совершенно исключительное тяготение Америки к России, единство или родство духа и заключает, что МХТ выполнил историческую и политическую национальную роль. Мы -- первые и наиболее красноречивые и убедительные послы из России, которые принесли Америке не сухие пункты торгового договора, а живую русскую душу, к которой Америка почувствовала тяготение.

В другом каком-то собрании было сказано, что политическая роль МХТ огромна. Они вернули России многих русских, оставшихся в Америке. Почувствовав русскую душу, эти обамериканившиеся русские вновь загорелись желанием вернуться на родину. Это тот культурный элемент, который в жизни будущей промышленности России сыграет очень важную роль.

Об этом пусть расскажет Елена Константиновна⁸ коммунистам. Им полезно знать. Вместо благодарности -- мы частенько читаем в "Известиях" и других газетах колкие и ругательные словечки по нашему адресу и угрозы: а что-то вы нам покажете после заграницы? ⁹

Пока не имея от Вас новых распоряжений, мы устраиваем так, чтобы осенью возвращаться.

Вернемся мы нищими, такими же, какими и поехали, чтоб умирать в приюте для артистов. Ведь до настоящего момента мы покрываем убытки Европы. Потом, до лета, мы наживаем кое-что. Лето у нас пропадает, так как в Англию (где очень плохие дела) нет смысла ехать на три недели. По контракту же с Гестом до июля мы принадлежим Гесту.

...Имейте в виду, что во время гастролей работа так тяжела, а всяких экстренных вводов, по болезням, капризам и другим причинам, так много, что нечего и думать о новых пьесах. Подработав деньги, надо уехать в страну с дешевой валютой (хотя бы Россию) и там готовить новый репертуар. Начинать же в Москве со старьем равносильно закрытию театра.

...Сейчас мне рассказывали, что О. Кан опять где-то говорил речь: "Россия должна нам столько-то миллиардов, но она прислала нам Рахманинова, Шаляпина, Дягилева, целый ряд художников и, наконец, МХТ. Она заплатила все свои долги. Мы квиты". Скажите это комфину ¹⁰.

Многое забыл написать, а письмо надо посылать. Обнимаю Вас крепко. Екатерине Николаевне целую ручку, Мише жму руку. Всему театру, всем студиям дружеский привет.

Ваш К. Станиславский.

Начали 6-ю неделю ("Вишневый сад") ¹¹. Пока сборы полные.